Читать книгу: «Дагаз. Проклятие Крона», страница 9

Громдин с радостным, боевым рыком врезался в самую гущу. Его топор крушил всё на своём пути, разбрасывая хортманов, словно соломенных чучел. Борвик, держась ближе к стене щитов, не лез в самую сечу, но его короткий, отточенный клинок точными уколами находил щели в защите прорывавшихся тварей.

Хортманы не бросались слепо в атаку. Они действовали стаями, с подлой, животной хитростью. Несколько особей, приземистых и бронированных, шли в лоб на щиты, пытаясь проломить строй весом или просунуть в щель свои зазубренные копья. В это время их более проворные сородичи, вооруженные кривыми саблями и шипастыми наручами, пытались обойти фланги, карабкаясь по грудам тел и скалам с поразительной ловкостью. Их чёрные глаза-бусины сверкали не просто яростью – в них читался низкий, практичный интеллект охотника, знающего, что добычу нужно изматывать и окружать.

Им на подмогу сновали гремлины-бойцы. В отличие от своих сородичей-шаманов или носильщиков, эти твари были поджарыми и жилистыми, с длинными, костлявыми руками, но в них была животная сила. Они кидались в бой с топориками, просто заточенными кусками железа, дубинами. Всем, что могло нанести урон. Они подрезали подколенные сухожилия, хватались за щиты, пытаясь опрокинуть их, или просто вцеплялись в воина, отвлекая и позволяя хортману нанести смертельный удар. Их пронзительный, клокочущий визг сливался в единый оглушительный гам, давящий на психику.

Но белоградцы не поддавались. Княжеская дружина была стальным шипом, вокруг которого кипела эта волна. Они стояли плечом к плечу, их щиты, сбитые в сплошную стену, встречали удары глухим, уверенным стуком. Из-за них метко били мечи и тяжёлые боевые топоры, отсекая когтистые лапы и пронзая узкие грудные клетки. Опытные ветераны, вроде седого Сигурда, руководили отражением атак, их хриплые команды тонули в грохоте боя, но жесты были ясны: «Поддать вперёд!», «Правый фланг, сомкнуть строй!», «Копья на отражение!».

Молодые воины, сначала бледные от ужаса, видя стойкость стариков, сами заражались их яростью. Они не были так же опытны, но компенсировали это отчаянной дерзостью. Их удары были шире, крики – громче. Они гибли, пронзённые копьями или утащенные в толпу, но их место тут же занимали другие, и стальная стена не дрогнула.

И над всем этим, как буря над морем, возвышалась одинокая фигура Дагаза, пробивавшего себе путь к сердцу урагана. Он сам стал живым клинком, что вонзился в плоть орды. Его длинный меч, «Медвежья участь», описывал широкие, сокрушительные дуги. Он не фехтовал – он косил. Он двигался вперёд, к пригорку, и его продвижение было медленным, неумолимым и кровавым. За ним велась тропа из растерзанных тел. Когти и зубы скрежетали по его кольчуге, оставляя царапины, но не в силах были пробить сталь и вживлённую твердь.

На его пути встали три огромные крысы-альбиносы, размером с тролля, с безумными красными глазами и клыками, способными перегрызть сталь. Первую он взял на взмахе – «Медвежья участь» рассекла воздух и череп твари с мокрым, удовлетворяющим хрустом. Вторая вцепилась ему в бедро, но пластины выдержали удар, а ответный удар «Мясника» распорол ей брюхо. Третья попыталась атаковать сзади, но Дагаз, чувствуя движение спиной, развернулся на пятке и всадил клинок ей прямо в раскрытую пасть. Быстро. Экономно. Без лишних движений.

Но орда не отступала. Она смыкалась за его спиной, отрезая путь к отступлению. Дагаз чувствовал, как силы начинают покидать его. Каждый удар отдавался глухой болью в уже уставших мышцах. Он видел, как на пригорке гремлины-шаманы завершают свой ритуал. Они метались вокруг жертвенника, сложенного из черепов и костей, выкрикивая хриплые заклинания. Они поливали землю чёрной, маслянистой жидкостью из пульсирующих пузырей, и земля под их ногами начала… шевелиться. Тонкие, чёрные щупальца дыма потянулись вверх, сплетаясь в сияющий, багровый портал. Из его глубины потянулся леденящий холод и запах праха древних могил. Хортманы, окружавшие пригорок, завыли в экстазе, бия себя когтистыми лапами в грудь.

Твердь в костях Дагаза взвыла пронзительно, предупреждая о близости невыразимого ужаса. Медлить было нельзя.

Сбросив с пути очередного врага, его пальцы нашли две заветные склянки. Без тени сомнения, с хриплым выдохом, он выдернул пробки зубами и выпил обе одну за другой.

Сначала пришёл холод. Ледяные иглы впились в каждую жилу, сковывая, парализуя. Потом – огонь. Всепоглощающая, яростная волна, смывающая усталость, боль, страх. Мир взорвался яркими, кислотными красками. Звуки ворвались в его череп с оглушительной силой. Мышцы налились стальной силой, каждый нерв звенел, как натянутая струна. Ярость, чистая, животная, затопила его сознание, но его разум, выдрессированный годами тренировок, удержал её на коротком поводке. Он не обезумел – его разум стал лезвием, а тело – рукоятью. Он стал оружием.

С рыком, больше похожим на звериный, он рванулся вперёд. Его движения стали быстрее, смертоноснее. «Медвежья участь» в его руках превратилась в смертельный вихрь. Враги разлетались в стороны, не в силах даже приблизиться к этой живой буре.

С вершины пригорка на него упал взгляд предводителя. Из-под капюшона вспыхнули два красных, немигающих угля. Фигура сделала повелительный жест.

Навстречу Дагазу бросилась последняя линия защиты – личная гвардия вурдалака, рослые хортманы в ржавых, но целых доспехах, с длинными копьями. Но и они были лишь временной помехой для него сейчас.

И тогда Предводитель сбросил плащ.

Их взгляды встретились – холодная ярость охотника и бездонная, древняя жадность существа. Оно не было похоже ни на утончённого аристократа из южных легенд, ни на разложившегося упыря с болот. Это была иная, более чудовищная форма – будто сама идея хищника, облечённая в плоть и обрывки изящной брони, вросшей в тело.

Существо было высоким, под два метра, но казалось выше из-за длинных конечностей. Его плечи и бедра выступали угловатыми узлами, обросшими мышцами, под тонкой, словно пергамент, кожей серо-землистого оттенка. Лицо удлинённое, с резко очерченными скулами и впалыми щеками. Нос – лишь два узких щелевидных отверстия. Губы почти отсутствовали, обнажая дёсны синеватого цвета и частокол длинных, чуть изогнутых внутрь зубов. Его глаза были тусклыми, молочно-белыми, как у глубоководной рыбы, но Дагаз чувствовал на себе их тяжёлый, пронизывающий до костей взгляд.

В его длинных пальцах с крупными суставами покоилось оружие, от которого веяло могильным холодом. Это была коса, по лезвию которой шёл зазубренный, мелко-пильчатый край, напоминающий позвоночник крупной рыбы. При каждом движении эти зазубрины издавали лёгкий, сухой шелест, похожий на скрежет зубов спящего человека. Иней мерцал на лезвии, и воздух вокруг трещал от исходящего от оружия мороза.

– Охотник! – его голос звучал грубо, вибрировал, похожий на гудение расстроенных струн и скрежет камня. – Твоя наглая плоть перестанет трепетать. Твоя кровь станет нектаром для моего Владыки!

Вурдалак пошёл вперёд, скользящим, плавным шагом.

Их клинки встретились с оглушительным лязгом, и Дагаз почувствовал, как обжигающий холод проходит вверх по его руке, несмотря на рукавицы. Скорость вампира была пугающей. Он не наносил размашистых ударов – его атаки были короткими, отточенными, экономичными. Коса свистела в воздухе, описывая сложные траектории, целясь не в доспехи, а в щели между ними, в сгибы рук, в шею. Она то и дело пыталась не рубить, а зацепить, пилить, увиться вокруг его клинка, словно живая змея, стремясь вырвать оружие из рук или перепилить древко.

Дагаз отступал, парируя удары, чувствуя, как от каждого столкновения немеют его пальцы. Ярость зелья кипела в нём, требуя яростной, лобовой атаки, но его разум, закалённый годами тренировок, холодно анализировал: существо было сильнее, быстрее и обладало чудовищным опытом. Прямой бой был проигрышен.

– Сопротивляйся! – шипение твари стало навязчивым, ядовитым. – Суетись! Дай мне насладиться каждой секундой твоего отчаяния! Я буду вечность вспоминать этот танец!

Вампир делал ложные выпады, провоцируя его на широкий удар, и в долю секунды, когда «Медвежья участь» проносилась в воздухе, контратаковал с нечеловеческой скоростью. Острый, пильчатый конец косы скользнул по наплечнику, оставив глубокую борозду, и в следующее мгновение впился Дагазу в плечо, пробивая кольчугу и вгрызаясь в плоть. Боль была острой и обжигающе-холодной, будто в рану вогнали сосульку. Левая рука сразу онемела, пальцы разжались.

Вампир издал звук, похожий на сухой, раскатистый кашель – его подобие смеха. Он ринулся вперёд, чтобы добить, его бледное лицо исказилась предвкушением.

И это была его ошибка – уверенность. Дагаз, стиснув зубы, рванулся навстречу, подставив под следующий удар другой наплечник. Клинок с противным скрежетом впился в сталь, на миг заклинившись. Используя эту единственную секунду, его правая рука, всё ещё сжимающая «Мясник», описала короткую, молниеносную дугу.

Короткий, верный скрамасакс со свистом рассек воздух. Удар был точен и расчётлив – остриё вошло вампиру в основание шеи, чуть выше ключицы, и с глухим хрустом перебило ключевое сухожилие.

Крик существа не был звуком – это был взрыв чистейшей, безумной ярости и неверия, прорвавшийся прямо в мозг Дагаза. Вампир отпрянул, вырывая клинок. Из разреза хлынула чёрная, густая, отвратительно пахнущая жижа, густеющая на воздухе. Его движения потеряли гибкую, смертоносную грацию, став резкими, дёргаными, неуверенными. Молочно-белые глаза сузились в немой злобе.

– Тварь! – выдохнул он, и его голос стал хриплым, булькающим. – Мой Владыка… отомстит…

Дагаз, не давая ему опомниться, поднял «Медвежью участь». Вампир, истекая ядовитой жижей, попытался парировать ослабевшей рукой, но его защита была уже не та. Мощный удар под основание рёбер заставил его согнуться, второй, горизонтальный – отсек руку с заклинившим клинком. Третий удар, вертикальный, сокрушительный, обрушился на его шею. Вросшая броня не выдержала. Голова слетела с плеч и откатилась по камням. Тело рухнуло, затрепетав в последних судорогах.

В тот же миг с пригорка донёсся оглушительный рёв ярости – не человеческой, не звериной, а древней и больной. Гремлины-шаманы, увидев смерть повелителя, забились в истерике. Их ритуал был сорван в самый последний момент. Багровый портал, уже почти сформировавшийся, дрогнул и стал рассыпаться, поглощая самих шаманов. Их визги потонули в треске рвущейся реальности. Но прежде чем врата исчезли полностью, из их глубин вырвалась тварь. Внемлющий.

Он был меньше, чем в Загорье, будто недоформированный, ослабленный сорванным ритуалом. Его бледное тело было полупрозрачным, мышцы под кожей дёргались в спазмах. Слепая голова беспомощно поводила из стороны в сторону, а пасть с игольчатыми зубами беззвучно раскрылась в немом крике. Но даже в таком состоянии от него веяло такой древней, чудовищной силой, что у всех присутствующих кровь стыла в жилах. Он метался по кругу, слепо и яростно, словно пойманный в ловушку.

Дагаз стоял над поверженным телом, дыхание вырывалось из его груди тяжёлыми, хриплыми рывками. Рука, пронзённая ледяным клинком, горела огнём, контрастирующим с остальным телом, всё ещё пылающим от «Грома». Два зелья бушевали внутри него, и их противостояние отзывалось тошнотворной дрожью в мышцах и звоном в ушах. Силы были на исходе, а из распадающегося портала на него смотрела новая, непостижимая угроза.

И тогда вживлённая твердь отозвалась.

Это был не шёпот. Это был голод. Внезапный, всепоглощающий, животный импульс, исходивший не из мозга, а из самой глубины костей. Каждая пластина, каждый осколок чужеродной тверди в его теле взвыли в унисон, обращаясь к чему-то древнему в его подсознании. Перед глазами поплыли кровавые образы: инстинктивное знание, вбитое в него мастерами Крона, но подавленное разумом. Знание о том, что сила имеет цену и её можно взять.

Его взгляд упал на тёмную, почти чёрную жижу, сочащуюся из раны вампира. Это не была кровь в человеческом понимании – это была квинтэссенция осквернённой жизни, концентрат магии, поддерживавшей существо все эти века. И твердь в нём узнала её. Потребовала её.

Разум воспротивился, сжавшись от отвращения. Но инстинкт выживания был сильнее. Это была необходимость. Отчаянная ставка.

С подавленным стоном он рухнул на колено. Его пальцы, почти не слушаясь, сжали рукоять «Мясника». Лезвие скользнуло по бледной коже на груди вампира, вскрывая плоть. Оттуда хлынул густой, маслянистый поток, пахнущий озоном, медью и тленом. Дагаз, стиснув зубы, зачерпнул ладонью эту жижу. Она была тёплой, неожиданно живой и пульсировала в его руке.

Залп.

Тошнотворный, металлический вкус заполнил рот, заставив сжаться желудок. Но прежде чем его вырвало, по жилам ударила новая волна энергии – не яростная, как от зелий. Она была чужеродной, древней и безжалостной. Яд вампира вступил в реакцию с составами в его крови, а твердь выступила проводником, поглощая и преобразуя чужую силу в свою.

Боль в плече не исчезла – она изменилась. Острая, режущая боль сменилась глубоким, пульсирующим жаром, будто в рану влили раскалённый металл. Мир вокруг замедлился. Дагаз слышал шелест чешуи Внемлющего, чувствовал вибрацию камней под ногами, видел каждый мерцающий блик на его слепой коже.

Он поднял голову. Его глаза, всегда мутные и отрешённые, теперь светились тем же ядовито-зелёным светом, что и пластины под его кожей. В них не было ни ярости, ни страха. Лишь холодная, безразличная готовность.

Голос, прорвавшийся сквозь стиснутые зубы, был низким, гортанным, искажённым чуждой силой, звучавшей в его глотке.

– Иди сюда!

Внемлющий, уловив новый, отправленный вызов, развернулся к Дагазу. Его слепая голова наклонилась, будто зверь принюхивается к добыче. Он рванулся с места, его мощные конечности, не гнущиеся, как у насекомого, с грохотом вминали камни в грунт. Дагаз встретил его ударом «Медвежьей участи». Клинок, способный разрубить пополам тролля, со скрежетом и снопом искр отскочил от бугристой, прочнейшей шкуры, оставив лишь глубокую белую насечку. В ответ Внемлющий, не теряя импульса, обрушил на охотника когтистую лапу. Дагаз едва успел отпрыгнуть, почувствовав, как ветер от удара, рассекая воздух, бьёт ему в лицо.

Они закружились в смертельном танце. Дагаз, движимый адской смесью зелий и чужой крови, работал с яростной скоростью. Его клинок искал слабые места: места сочленений на конечностях, тонкие перепонки под «крыльями», уязвимую шею на слепой голове. Но его удары, оставляющие кровавые борозды на любой другой плоти, были лишь булавочными уколами для этой древней шкуры. Внемлющий почти не реагировал на них.

Внезапно тварь не стала уворачиваться от очередного выпада. Вместо этого её тело потеряло чёткость очертаний, стало прозрачным, как дым, и растворилось в густеющих сумерках. Дагаз, промахнувшись, едва удержал равновесие. Через мгновение пространство справа от него сжалось, и оттуда, из ниоткуда, вынесся страшный хлыст хвоста. Удар пришёлся в грудь. Кольчуга не выдержала – стальные кольца лопнули с сухим треском. Дагаз почувствовал, как у него хрустнули рёбра. Невыносимая боль, пробившая туман зелий, пронзила его. Он отлетел, как щепка, ударился спиной о скалу и рухнул на камни. Мир заплыл пеленой, в ушах зазвенела кровь.

Сквозь этот звон он услышал знакомый, ненавистный визг. Не впереди, где растворился Внемлющий, а сбоку. Его затуманившийся взгляд поймал движение на периферии.

Десятки гремлинов, не участвовавших в основном бою, бежали с поля боя. Они не были воинами – они были рабочей силой, носильщиками, могильщиками. Их путь лежал в отступление – к чёрным, зияющим провалам в скалах на окраине Загорья, откуда и вышла орда. Они метались среди камней, подхватывая тела павших сородичей, хватая брошенное оружие, но их главной целью было не это.

Одна такая группа, больше дюжины существ, заметила тело своего повелителя. С пронзительными, ликующими визгами они набросились на него. Не с благоговением, а с практичной, почти ритуальной жадностью. Они облепили его, словно муравьи-кочевники огромную гусеницу. Самые сильные подсунули под тело грубые шесты, другие ухватились длинными пальцами, третьи подталкивали сзади. И вся эта живая, копошащаяся масса, не обращая внимания на рядом лежавшего охотника и своего истинного повелителя, потащила трофей прочь – к своим норам, к сердцу тьмы.

Внемлющий, вновь материализовавшийся неподалёку, не препятствовал им. Его слепая голова повернулась вслед уползающей туше, и Дагазу почудилось, что в её наклоне читается одобрение. Затем его «взгляд» вернулся к Дагазу. Тварь глядела на лютича и медленно исчезала, оставив его одного с переломанными рёбрами.

Тишина, пришедшая на смену гулу битвы, была оглушающей. Воздух, ещё недавно разрывавшийся от криков, лязга стали и предсмертных хрипов, теперь гудел звенящей пустотой. Дружинники, опираясь на щиты и древка оружия, стояли, тяжело дыша. Некоторые опустились на колени, другие молча перевязывали раны товарищам. Поле было усеяно телами – и чужими, и своими. Пахло кровью, потом, перегаром от сгоревшей магии и медной гарью сорванного ритуала.

Громдин, с которого стекали струйки чёрной и алой крови, тяжело опустил свой знаменитый топор на землю. Он устало провёл рукавицей по лицу, оставляя на нём размазанные полосы грязи и сажи.

– Ну, вот и… покончили с этой нечистью, – выдохнул он, но в его голосе не было ни торжества, ни облегчения – лишь глубокая, выворачивающая душу усталость.

Борвик, сняв шлем. Его взгляд, привыкший оценивать и подсчитывать, скользнул по Дагазу, и торговец непроизвольно сморщился, увидев то, что стало с охотником.

Дагаз стоял, но это была не уверенная стойка победителя, а скорее напряжённая готовность раненого волка. Каждый вдох отдавался огненной болью в груди – сломанные рёбра напоминали о себе при малейшем движении, вынуждая его дышать коротко и прерывисто. Пар вырывался из его уст частыми, густыми клубами, но в них читалась не ярость, а усилие, затрачиваемое на простое поддержание жизни.

Его левое плечо, пробитое оружием вампира, пылало огнём. Рука ещё слушалась его, но каждое движение отзывалось пронзительной, выкручивающей болью, заставляющей зубы смыкаться до хруста. Чужая кровь, пульсирующая в его жилах, заглушала агонию. Боль горела холодным, ядовитым пламенем, подпитывая его волю, заставляя мышцы сокращаться через невыносимое сопротивление. Кожа вокруг раны почернела и натянулась, и от неё исходил слабый, зловещий запах озона и гари.

А глаза… Глаза светились изнутри тем самым ядовито-зелёным светом, что исходил от вживлённых в его тело пластин тверди. Это было не просто свечение – это было пульсирующее, нестабильное сияние, коварный дар выпитой крови, боровшейся с его собственной. В этом свете читалась не сила, а яростное, отчаянное напряжение – тело сражалось само с собой, разрываемое на части болью, ядами и чужеродной магией, но отказывалось пасть. Он не просто стоял – он держался на ногах на грани невозможного, ведомый чистой, животной волей к победе, которую даже древнее зло не могло сломить.

– Дагаз? – осторожно, почти неслышно, позвал Борвик, делая шаг вперёд. – Друг? Ты… в порядке?

Дагаз медленно повернул к нему голову. Шея скрипнула.

– Оно ещё там, – голос Дагаза звучал хрипло, но в нём появились новые, чуждые тона. – Чует меня. Чует эту… – он слегка пошевелил пальцами окровавленной руки, – …новую силу.

Дорога к Загорью была не маршем победителей, а мрачным шествием мясников, добивающих раненого зверя. Армия князя Глеба продвигалась вперёд, методично выкуривая и добивая остатки разрозненной орды. Белоградские дружинники, хмурые и молчаливые, зачищали овраги и подгорные расщелины, где укрылись последние хортманы. Бой уже выродился в тяжёлую, грязную работу: глухой стук топоров, добивающих раненых тварей, и короткие хрипы, обрывающиеся под тяжестью стали.

Громдин, вытирая окровавленный топор о шкуры мёртвого гремлина, бурчал себе под нос:

– И зачем мы, собственно, эту падаль добиваем? Сами сдохнут.

Борвик, проверяя лезвие, ответил с нехарактерной для него суровостью:

– Чтобы ни одна тварь не подкралась к нам в спину. И чтобы ни один из этих уродов не унёс своему хозяину весточку о том, что мы идём.

Дагаз шёл молча, чуть впереди них. Он чувствовал каждую секунду. Чувствовал, как сгущается тьма впереди, в чёрном провале пещер Загорья. Он шёл на эту пытку не по приказу. Он шёл, потому что должен был закончить охоту.

Когда скалы расступились, открывая вид на пепелище деревни и зияющие входы в подземелья, армия остановилась. Воздух здесь был густым и сладковато-гнилостным.

Именно здесь, перед самым чёрным провалом, из которого тянуло ледяным сквозняком и запахом древнего камня, Дагаз остановился. Он обернулся к тем, кто стал для него больше, чем случайными попутчиками.

Он посмотрел на Громдина, этого вспыльчивого, верного гнома, готового рубиться из-за кружки эля и друга.

– Спасибо за эль и эту битву, – хрипло выдохнул Дагаз. – Было… весело.

Его взгляд скользнул на Борвика.

– За то, что увидели во мне то, что не видел я сам.

Он не смотрел на князя Глеба, глядя куда-то в сторону, но слова были обращены к нему:

– Спасибо за кров. И за доверие. Здесь, на Севере… я вспомнил, что такое дом.

Он сделал шаг по направлению к чёрному, зияющему провалу пещеры. Но его путь преградила мощная фигура князя. Тот снял шлем, и его лицо, мокрое от крови из разбитой брови, закопчённое дымом, было усталым и невероятно суровым.

– Куда, охотник? Ты еле на ногах стоишь. Мы отбили их. Дали им почувствовать нашу сталь. Дальше – безрассудство. Давай перевяжем раны, соберёмся с силами…

– Нет времени, – голос Дагаза прозвучал без возражения, как констатация факта. Его горящий взгляд не отрывался от тёмного жерла. – Ритуал сорван, но не разорван. Оно там. Оно кормится их смертями, их страхом. С каждым мгновением набирается сил. Сейчас оно уязвимо. Сейчас – единственный шанс.

– Но не одному! – в голосе Глеба прозвучала не только тревога, но и тяжесть ответственности за человека, спасшего его город. – Это чистое безумие! Мы пойдём с тобой!

– Нет, – Дагаз покачал головой, и в этом движении была леденящая душу уверенность. – Это охота. Там, в тесноте, толпа будет лишь помехой. Он почует десятки сердец, учует страх. А меня… – он посмотрел на свои руки, сжатые в кулаки, на которых застыла чёрная кровь вампира, – он уже чувствует. Жаждет моей крови.

Сиг, получивший в бою несколько царапин, подошёл и ткнулся мокрым носом в его ладонь, тихо поскуливая. Дагаз опустился на одно колено, и в его движении вдруг появилась прежняя, человеческая тяжесть. Он посмотрел псу в глаза, и на миг зелёный свет в его собственном взгляде померк.

– Нет, друг. Не сегодня. Останься с ними, – его голос стал тише, почти обычным. – Охраняй их.

Глеб молча смотрел на него несколько секунд, его взгляд скользнул по почерневшей ране, по светящимся глазам, по непоколебимой позе охотника. Затем он тяжело вздохнул и кивнул, смирившись с неизбежным.

– Иди. Мы будем ждать здесь. Мы прикроем этот вход. Ни одна тварь не выйдет отсюда.

– Ждите до заката, – резко сказал Дагаз, поднимаясь. – Не дольше. Если я не вернусь… – он твёрдо посмотрел на князя, – …завалите вход. Камнями. Намертво. И не вспоминайте.

Громдин что-то гневно пробурчал, но Борвик молча положил ему руку на плечо, заставляя смолкнуть.

– Возвращайся, – просто сказал князь Глеб. В его голосе не было приказа. Была просьба. – Мы будем ждать.

Дагаз не ответил. Он уже развернулся и зашагал к чёрному провалу. На самом пороге, на границе двух миров, он на миг задержался, но не оглянулся. Затем тьма поглотила его.

Путь вглубь горы был вымощен костями и ломом доспехов. Воздух с каждым шагом становился гуще, тяжелее, пропитанным запахом озона, влажного камня и чем-то древним, могильным, сладковато-приторным. Свет снаружи быстро исчез, но Дагаз видел. Его зрение, обострённое зельями и твердью, улавливало тепловые следы на камнях, видело пульсирующие разводы чужой энергии на стенах, словно кровеносную систему самой горы. Он слышал далёкий, едва уловимый скрежет и влажные, шаркающие звуки впереди.

Пещера внезапно расширилась, открыв огромный подземный зал, больше похожий на тронный зал какого-то подземного божества. Воздух здесь был густым и тяжёлым, пахнущим озоном, свежей кровью и медным привкусом магии. В центре зала, над зияющей расщелиной, из которой валил леденящий пар, происходило кощунственное действо.

Тело вампира лежало на грубом каменном алтаре, окружённое кольцом из дымящихся рун, выжженных на камне. Остатки гремлинов-шаманов и несколько уцелевших хортманов, проводили отчаянный ритуал. Они суетились вокруг, поливая тело тёмной, маслянистой жидкостью из пульсирующих пузырей, и выкрикивая хриплые заклинания на своём гортанном наречии. Их движения были резкими, полными отчаянной надежды.

А над всем этим возвышался Внемлющий. Он изменился. Его бледное тело стало больше, массивнее и теперь откровенно пульсировало, впитывая энергию, которую высвобождали шаманы из плоти вампира. Слепая, безглазая голова была запрокинута, а из огромной пасти с игольчатыми зубами исходил низкий, непрерывный гул – звук насыщения древней, чужеродной силы.

Оно знало, что охотник здесь.

Дагаз не стал ждать. Его движение было тихим, стремительным и смертоносным. Пока Внемлющий был поглощён процессом, он ринулся на шаманов.

«Мясник» в его руке сверкнул в тусклом свете пещеры. Первый гремлин, занесший над телом вампира ритуальный нож, даже не успел понять, что происходит – его голова уже покатилась по камням. Второй, обернувшийся на звук, встретил лезвие, вонзившееся ему в горло. Хортман, стоявший на страже, рыкнул и бросился на Дагаза с кривой саблей, но тяжёлый двуручник уже описывал дугу. Удар был сокрушительным – он не просто ранил, он разорвал крысолюда пополам, отшвырнув окровавленные остатки в сторону.

Это был не бой, а молниеносная, безжалостная зачистка. Дагаз двигался между ошарашенными тварями, как тень, его удары были точными и экономичными. Каждое движение отзывалось огненной болью в сломанных рёбрах и распоротом плече, но кровь вампира, пульсирующая в его жилах, давала силы, превращая агонию в топливо. Он рубил, резал, уворачивался от неуклюжих ответных ударов, зная, что у него есть лишь секунды, пока Внемлющий не закончит своё ужасное пиршество.

Последний шаман, визжа, попытался швырнуть в него сосуд с тёмной жидкостью. Дагаз отбил его рукой, и сосуд разбился о камни, обдав его едким дымом. В следующее мгновение «Мясник» нашёл свою цель.

Тишина, наступившая после последнего предсмертного хрипа, была оглушительной. Тела гремлинов и хортманов усеяли пространство вокруг алтаря. Ритуал был прерван. Окончательно.

И тогда гул прекратился.

Внемлющий медленно повернул свою слепую голову. Его огромное тело, насыщенное украденной силой, развернулось к Дагазу. Воздух вокруг него звенел от концентрации мощи, искажаясь маревами. Он был готов.

Дагаз не стал ждать атаки. Он рванулся вперёд, и мир вокруг замедлился. Боль от сломанных рёбер, жжение в плече – всё это превратилось в фон, в топливо, которое гнало его вперёд. Кровь вампира, бушевавшая в жилах, не давала сверхсилы – она выжимала из его тела всё, на что оно было способно, до последней капли. Твердь в его костях гудела низко и мощно, как натянутая тетива, направляя движения, предупреждая о смещении центров тяжести, подсвечивая слабые точки противника.

«Медвежья участь» со свистом рассекла воздух, целясь в основание массивной шеи. Удар был точен и мощен. Но клинок с оглушительным скрежетом и снопом искр отскочил от плотной, бугристой шкуры, оставив лишь глубокую, сочащуюся чёрным борозду. Это было всё равно что рубить скалу.

Чудовище даже не дрогнуло. Из его горла вырвался звук – сухой, раскатистый скрежет, похожий на перемалывание камня.

– Охотник… – прошипел голодный голос прямо в сознании Дагаза. – Пришёл… Отдай то, что взял…

Оно двинулось навстречу с обманчивой плавностью. Его коготь, величиной с тесак, обрушился с такой силой, что Дагаз, парируя удар в последнее мгновение, отлетел на несколько шагов, едва удерживаясь на ногах. Сталь меча звенела, выдерживая натиск, но чудовищная сила противника была подавляющей. Каждый блок отзывался огненной болью в раненом плече и сломанных рёбрах.

Они сошлись в титанической схватке. Дагаз использовал всё. Он не просто рубил – он фехтовал с гигантом, превратив свой двуручник в живое продолжение воли. Он уворачивался от ударов, которые могли размазать его по скале, используя взрывы скорости, дарованные зельем. Его клинок находил слабые места – места сочленений на конечностях, тонкую перепончатую кожу под «крыльями», рубя по ним с хирургической точностью. Чёрная кровь сочилась из десятков ран, но они были неглубокими, лишь сильнее распаляя чудовище. Оно было слишком большим, слишком древним, слишком прочным.

Ярость, холодная и концентрированная, охватила Дагаза. Он рванулся вперёд, не забывая о защите, но ведомый чистой, животной ненавистью. Меч описала мощную дугу и вонзилась твари в тот же бок, углубляя первую рану. Клинок вошёл глубже, и оттуда хлынул поток чёрной, вонючей жидкости, брызнувшей на камни с шипением.

Тварь взревела – впервые издав не ментальный, а оглушительный физический звук, полный боли и ярости. Она отшатнулась, и в этот миг её мощный хвост, подобный стальному хлысту, просвистел в воздухе. Дагаз не успел уклониться полностью. Удар пришёлся по касательной, но его силы хватило, чтобы сорвать с ног. Он отлетел, ударился спиной о массивный сталагмит, который рухнул с оглушительным треском, и сам рухнул на камни. Мир поплыл перед глазами. Боль, усталость и откат зелий навалились на него всей своей тяжестью. Он попытался подняться, но тело не слушалось. Он видел, как тварь, истекая чёрной кровью, поползла к нему. Её безглазая морда наклонилась над ним. Из открытой пасти капала чёрная, тягучая слизь.

– Маленькая… противная… мушка… – проскрежетал голос в его сознании. – Но всё же… просто мушка…

Её пасть раскрылась шире, готовая поглотить его.

И тут его взгляд упал на разбитые ритуальные пузыри гремлинов, валявшиеся неподалёку. Тёмное, маслянистое содержимое растекалось лужей по камням. И на жаровни, что всё ещё пылали вокруг алтаря, отбрасывая на стены безумные тени.

Он откатился в сторону, к одной из жаровен. Его движения были резкими, прерывистыми – тело кричало от боли, но воля заставляла его повиноваться. Рука схватила раскалённый металл жаровни. Кожа на ладони зашипела, но адская боль лишь добавила ясности его сознанию.