Читать книгу: «Дагаз. Проклятие Крона», страница 11

Дагаз наблюдал, как дружинники прощались с жёнами, как матери пытались улыбнуться провожаемым сыновьям. Он видел ту же решимость, что и перед битвой с ордой, но теперь к ней примешивалась горькая тень бытовой, понятной горечи – уходили не на борьбу с неведомым ужасом, а на обычную, грязную, кровопролитную работу солдата. И он не мог остаться в стороне.

– Я пойду с тобой, – сказал он, и его голос прозвучал не как просьба, а как заявление.

Глеб пристально посмотрел на него. В его глазах боролись надежда и ответственность.

– Ты едва оправился. Твоё место…

– Моё место – там, где я могу быть полезен, – перебил его Дагаз. – Я не буду сидеть здесь, в ожидании чужих вестей. Эти стены… они стали мне ближе, чем стены Крона. – Это было самое прямое признание, на какое он был способен.

Князь молча изучал его лицо, ища следы слабости, болезни. Но видел лишь привычную стальную решимость, подкреплённую новым, обретённым здесь же, в Белограде, стержнем.

– Ладно, – наконец выдохнул Глеб. – Ладно, Лютич. Против такой помощи я не стану спорить. Но не как простой воин. – Он положил тяжёлую руку на его наплечник. – Иди со мной. Помоги разобраться с этими разбойниками. Раз и навсегда. Чтобы знали, что к нам лучше с миром, а не с мечом.

Дагаз кивнул. Никаких лишних слов. Приказ был понятен. Цель – ясна.

В тот же день гонцы понеслись по окрестным деревням, собирая ополчение. Весть о том, что против викингов выступит сам князь и легендарный лютич, подняла дух людей. Уже к вечеру к стенам Белограда стали стягиваться отряды – не столь дисциплинированные, как княжеская дружина, но суровые, закалённые жизнью на границе мужики с топорами и луками.

А на следующее утро разведчики, запыхавшиеся и покрытые дорожной пылью, прискакали к воротам. Их донесение было кратким и зловещим: лагерь викингов был найден в хорошо защищённой бухте. Ингвар Железная Борода не прятался. Он собирал силы. К его стягу – мрачному полотнищу с изображением чёрного ворона, рвущего солнце – уже стекались другие банды. Они готовились не к набегу, а к войне.

Армия Глеба двигалась на север стремительным, скрытным маршем, избегая больших дорог. Они шли старыми тропами, известными лишь местным охотникам и самому князю. Воздух, ещё недавно звонкий от капели, теперь был тяжёл и влажен, пахнул прелой листвой и далёким дымком – тревожным знаком, что разведчики не соврали.

Дагаз шёл в авангарде рядом с Глебом. Дышалось ему легче, чем можно было предположить после недавней круговерти ран и зелий.

Лагерь викингов обнаружили в сумерках. Они раскинули свои шатры из звериных шкур на галечном берегу узкой, глубокой бухты. Длинные, узкие ладьи – драккары – были вытащены на берег, похожие на спящих морских чудовищ. Горели костры, слышался хриплый смех, звон кружек. И над всем этим реял тот самый стяг – чёрный ворон на кроваво-красном поле.

И было ещё кое-что. На дальней окраине лагеря, в тени скал, темнела массивная, неуклюжая фигура, прикованная цепями к вбитым в землю кольям. Тролль. Северный, приземистый, с кожей цвета мокрого гранита и маленькими, злыми глазками, сверкавшими из-под мощного надбровья. Дикари использовали его как живой таран и орудие устрашения.

Глеб, наблюдавший со склона, мрачно хмыкнул.

– Вот и их «секретное оружие». Дураков не убавится. – Он обернулся к Дагазу. – Твоя работа, охотник. Как только мы ударим, займись им. Чтобы не мешал.

Дагаз кивнул. Старая, знакомая тяжесть долга легла на плечи, но на сей раз она была желанной. Охота. Чёткая цель.

Атака началась с тишины, взрывающейся криком. Отряды Глеба, затаившиеся в скалах и кустарнике, обрушились на лагерь с трёх сторон, как внезапный шквал. Застигнутые врасплох викинги бросились к оружию, их ярость мгновенно сменилась хаотичным, но яростным сопротивлением.

Дагаз не пошёл с основным ударом. Он, как тень, скользнул вдоль кромки леса, его цель была на окраине. Тролль, разбуженный гвалтом, рвал цепи и ревел, чуя кровь. Увидев приближающегося человека, он рванулся навстречу, выдернув колья из земли словно былинки.

И тут Дагаз почувствовал это. Не просто готовность. Необходимость. Ярость.

Он не стал уворачиваться. Он встретил чудовищную лапу, способную раздробить скалу, своим клинком. «Медвежья участь» со звоном, от которого заложило уши, отвела удар. И тогда по нему пробежала странная, почти экстатическая дрожь. Это был не страх. Это было наслаждение. Наслаждение от простоты. Не древний, непостижимый ужас Внемлющего, а грубая, понятная сила, которую можно измерить, которую можно сломать.

Твердь в его руках отозвалась на этот вызов. Гул стал громче, яснее, превратившись не в боль, а в мощный, уверенный резонанс. Каждый мускул, каждое сухожилие, сросшееся с инородным металлом, работало с пугающей слаженностью. Он не сражался – он разминался. Уворачивался от медленных, но сокрушительных ударов, его клинок оставлял на каменной коже глубокие, сочащиеся борозды. Он чувствовал, как тело, выдрессированное годами в Кроне, вспоминает свои умения, но теперь – под аккомпанемент этой новой, более глубокой симфонии силы. Он был целым. Оружием, которое наконец-то понимало само себя.

Тролль, истекая чёрной кровью, всё слабел. Его рёв сменился хриплым, обиженным воем. Последний удар – точный, молниеносный – пронзил его малое сердце. Чудовище рухнуло с гулом, от которого задрожала земля.

Дагаз стоял над поверженным исполином, тяжело дыша. Пар валил от него клубами. Он чувствовал прилив силы, опьяняющий и опасный. Он обернулся к основному сражению.

Битва кипела. Викинги, оправившись от неожиданности, сомкнули ряды вокруг своего ярла – рослого бородача в рогатом шлеме, который рубился двуручным топором с яростью медведя. Ингвар Железная Борода.

И тут Дагаз увидел её. Молодую воительницу из ополчения – он заметил её ещё в Белограде, с братом-подростком. Теперь она стояла над телом юноши, сражённого вражеским копьём. Её лицо было искажено немым, всепоглощающим гневом и горем. Она, не помня себя, рванулась вперёд, прямо на группу викингов, окружавших ярла.

Это был порыв. Красивый, отчаянный и самоубийственный.

Один из берсерков, приземистый, весь в шрамах, метнул в неё кинжал. Она не видела. Дагаз видел.

Время замедлилось. Он уже двигался, прежде чем успел обдумать. Его тело среагировало на угрозу – не на свою, а на чужую. Старый инстинкт охотника, переплетённый с новым, едва осознаваемым чувством долга перед этими людьми.

Он не стал отталкивать её. Он просто оказался на пути. Поймал взгляд берсерка – и в ту же секунду ощутил тупой, жгучий удар в бок, ниже рёбер.

Мир не взорвался болью. Сначала было лишь удивление. Он посмотрел вниз. Из его тела торчала короткая рукоять метательного кинжала. С широким, зазубренным лезвием. И затем, с запозданием, пришла боль – острая, жгучая, разливающаяся по жилам ядовитым огнём.

Твердь в его руках взвыла – не от ярости, а от напряжения, сбоя. Она пыталась бороться с ядом, с шоком, но её силы были на исходе после битвы с троллем, после месяцев восстановления, после всей той адской химии, что всё ещё гуляла в его крови.

Воинственный крик застрял у него в горле. Он пошатнулся.

Ярл Ингвар, увидев это, издал победный рёв. – «Лютич ранен! Рубите его!»

Но именно эта его уверенность стала роковой ошибкой. Боль, яд, усталость – всё это слилось в единый, белый, очищающий от всего лишнего гнев. Дагаз не стал выдёргивать кинжал. Он оставил его там, зажав мышцами, сковывая кровотечение. Его глаза, помутневшие от боли, нашли ярла.

Он рванулся вперёд. Его движение было уже не таким грациозным. Оно было грубым, прямолинейным, смертоносным. Викинги, пытавшиеся преградить ему путь, разлетались в стороны от ударов «Мясника» – короткого, яростного, не оставляющего шансов.

Ингвар занёс свой топор для сокрушительного удара. Но он недооценил скорость. И ярость.

Дагаз не стал парировать. Он принял удар на клинок, почувствовав, как кости рук трещат под страшным давлением. И в этот миг, используя эту долю секунды, он сделал последний шаг. Ингвар ведомый собственной инерцией поддался. Левая рука Дагаза, держащая «Мясник», описала короткую, молниеносную дугу.

Клинок вошёл ярлу под подбородок, прошёл сквозь шею и вышел сзади, сбросив на землю тот самый рогатый шлем. Рёв оборвался, сменившись булькающим хрипом. Железная Борода рухнул на колени, а затем навзничь, широко раскрыв глаза.

Смерть вождя сломила последний дух викингов. Их строй рассыпался. Одни бросились к лодкам, другие, отчаявшись, стали сдаваться.

Дагаз стоял над телом ярла. Дыхание стало прерывистым, в глазах плавало. Боль от раны стала всепоглощающей, яд пожирал его изнутри. Он медленно, с болезненным усилием, обернулся.

Там, где он принял удар, стояла та самая девушка-воительница. Она смотрела на него. Она видела цену своего спасения.

Сиг, появившийся из ниоткуда, тыкался носом в его окровавленный бок, скуля тревожно.

Поближе подошли Громдин.

– Лекаря! – рявкнул Гном, оборачиваясь к дружинникам. – Скорее, чёрта лысого!

Дагаз качнулся, и мир поплыл в кровавом тумане. Но падения не последовало. Вместо этого по его телу прокатилась сухая, внутренняя гроза. Твердь в его костях, до этого отчаянно и безнадёжно боровшаяся с ядом, внезапно среагировала иначе. Она не стала нейтрализовывать яд – она его изолировала. Гул в предплечьях превратился в оглушительный, вибрирующий гнев, и Дагаз почувствовал, как его собственные мышцы сжимаются вокруг раны с нечеловеческой силой. Из разреза хлынул фонтан чёрной, отравленной крови, смешанной с каплями его собственной, более тёмной, чем прежде. Это было болезненно, словно его выворачивали наизнанку, но вместе с ядом уходила и та самая, сковывающая слабость. Тело, наученное выживать любой ценой, нашло самый радикальный и эффективный путь – вытолкнуть угрозу наружу.

Он выпрямился, всё ещё бледный, дыша с хрипом, но на своих ногах. Сиг, уже готовившийся подхватить его, замер в недоумении, улавливая резкую перемену в запахе хозяина – от сладковатой смерти к знакомой, хоть и искажённой, силе.

Первым опомнился Громдин.

– Ты крепкий орешек, бугай! – проревел он, но в его голосе была не только радость, но и бешенство. Он подскочил и ткнул коротким, толстым пальцем в грудь Дагазу, едва не сбивая того с ног. – Но если ты ещё раз бросишься под проклятый кинжал ради какой-нибудь дурочки с похмелья, я сам прибью тебя своим топором к полу таверны! Понял? Мы чуть с ума не сошли!

Дагаз лишь кивнул, не в силах и не желая спорить. Он чувствовал пустоту и странную, болезненную лёгкость.

Князь Глеб, подойдя, не стал ругать. Он долго смотрел на Дагаза, на окровавленный кинжал на земле, на тело ярла.

– Глупость, – отрезал он наконец. Но в его глазах читалась не ярость, а смесь облегчения и досады. – Геройская, но глупость. Запомни: один мёртвый герой не нужен никому. Десять живых солдат – нужны. – Затем он хмыкнул. – Но спасибо. За победу.

Возвращение в Белоград было триумфальным, но на этот раз Дагаз ощущал его иначе. Не как груз легенды, а как тихое, глубокое удовлетворение. Он защитил свой дом.

Глеб, проявив государственную мудрость, не стал добивать разбитых викингов. Вместо этого он предложил оставшимся вождям, потрёпанным и лишённым своего ярла, мир. Жёсткий, но справедливый. Чёткие границы, регулируемая торговля, взаимная помощь против общих врагов. У дикарей, видевших мощь Белограда и того, кто стоял за ней, выбора не было. Союз был заключён над чашами с мёдом и скреплён клятвами на оружии.

А через неделю на горизонте показался королевский кортеж.

Рорик Милостивый прибыл не с огромной армией, а с небольшим, но впечатляющим отрядом личной гвардии и… тремя знакомыми до боли фигуры в тёмных, строгих одеждах. Мастера Крона: Галл, Ульф и Хельги. Их появление на башнях Белограда заставило Дагаза внутренне сжаться, словно от давно забытой, но знакомой боли. Старые рефлексы, выдрессированные годами, потребовали вытянуться по стойке «смирно», опустить взгляд.

Но он не сделал ни того, ни другого. Он стоял рядом с Глебом, встречая короля как равный – или почти равный.

Рорик Милостивый оказался не тем ублюдком-эксплуататором, каким его рисовало воображение Дагаза, выкованное в стенах Крона. Это был мужчина в годах, с умным, усталым лицом, прорезанным морщинами не столько от возраста, сколько от груза власти. Его глаза, цвета зимнего неба, были внимательными и проницательными.

Церемонии были краткими. В гриднице, под взором слепой головы Внемлющего, Рорик выслушал Глеба. Он кивал, задавал точные, короткие вопросы. И затем его взгляд упал на Дагаза.

– Так вот он, – произнёс король, и в его голосе не было ни подобострастия, ни страха. Была… гордость. Как у мастера, глядящего на своё лучшее творение. Он обратился к Глебу, но глядя на Дагаза: – Знаешь, когда мастера впервые принесли мне отчёт о нём… после той деревни, после волколака… многие советовали списать материал. Слишком уж непредсказуемым он был. Слишком… человечным. Но я сказал: «Оставьте его. Посмотрим, что вырастет». – Король усмехнулся, и в его улыбке была лёгкая, почти отеческая грусть. – И вот что выросло… Защитник. Я не ошибся.

Затем он прямо обратился к Дагазу, назвав его по имени. Не «Лютич», не «изделие», а «Дагаз».

– Князь Глеб убедил меня, что твоё место здесь. Что твоя сила нужна этой земле больше, чем мне в столице. И я согласен. – Он сделал паузу, давая словам обрести вес. – С сегодняшнего дня ты – свободный человек. Ты не принадлежишь ни Крону, ни мне. Ты принадлежишь только себе и той земле, которую выберешь сам.

Дагаз молчал. Эти слова были слишком огромными, чтобы осмыслить их сразу. Он видел, как лица Мастеров оставались не тронутыми, но в глазах Ульфа, того самого, что когда-то вбивал в него твердь, мелькнуло нечто похожее на удовлетворение.

– Однако, – продолжил Рорик, – есть одно условие. Не приказ. Просьба. Мастера хотят тебя обследовать. Ты – первый, кто прошёл через всё это и… Твоё тело, твоя связь с твердью – это бесценное знание. Знание, которое может изменить будущее Крона. Сделать процесс менее… болезненным. Для других. Ты вправе отказаться.

Дагаз посмотрел на Глеба, который почти незаметно кивнул. Затем на мастеров. Он видел в их взглядах не голод подопытного, а жгучий, профессиональный интерес учёных, стоящих на пороге великого открытия.

– Я согласен, – сказал он просто.

Обследование проходило не в холодном зале процедур, а в светлой, чистой горнице, предоставленной Глебом. Мастера работали молча, слаженно. Они брали капли крови, прикладывали к его коже странные, холодные кристаллы, которые начинали светиться разными цветами, водили руками, чувствуя ауру его силы.

– Невероятно, – прошептал Галл, глядя на пульсирующий в колбе образец его крови, смешанной с реактивом. – Твердь не просто прижилась. Она срослась с костной тканью. Образуя новую, гибридную структуру. И яд… он был практически нейтрализован на клеточном уровне. Вытеснен.

Ульф, всегда молчаливый и суровый, внимательно ощупывал предплечье Дагаза, где гудели пластины.

– Он научился направлять её. Не просто терпеть. Контролировать. – Он поднял на Дагаза свой, испещрённый шрамами взгляд. – Ты помнишь мои слова, Да? «Ты станешь лучшим из нас». Я говорил не о силе. Я говорил о мастерстве. О контроле. Ты превзошёл нас.

В их голосах не было зависти. Было странное, почти отеческое тепло. Они смотрели на него не как на подопытного, а как на живое доказательство правильности их страшного, мучительного пути. Как на надежду.

Через два дня они собрались уезжать. Данные были записаны, образцы упакованы. Галл и Ульф уже сидели в повозке, когда Хельги задержался. Он подошёл к Дагазу, жестом предложив отойти в сторону, под тень огромного дуба.

– Охотник, – сказал он тихо. В его жёлтом, кошачьем глазу играли блики от заходящего солнца. – У меня есть для тебя кое-что.

Он достал из складок своего плаща два свертка из вощёной кожи. – В этом, – он потряс одним из них, – всё. Полные отчёты. Все формулы. Всё, что нужно, чтобы воссоздать… тебя. Сделать таких же. Сильнее. Быстрее. Нечувствительных к ядам и боли.

Он замер, глядя на Дагаза, словно взвешивая его.

– А в этом, – он показал на второй свёрток, – упрощённая версия. То, о чём говорил король. Способ создать стражей, которые не будут платить такую цену. Без вживления тверди. Чтобы не умирали в муках после первого же принятия «Крови Духа».

Хельги сделал паузу, и в воздухе повисло немое предложение. Выбор. Затем он, не меняя выражения лица, протянул Дагазу… первый свёрток. Тот, что с полной мощью.

– Король и мастера получат второй. Этого будет достаточно для их целей. – Его голос был безжизненным шёпотом. – Но этот… этот отдаю тебе. Спрячь. Забудь. Или уничтожь. Решай сам. Таких, как ты, не должно быть больше. Один – сила, которую можно направить. Армия… это орудие, которое рано или поздно обратится против своих создателей. Ты научился контролировать силу. Но сможет ли кто-то другой? Я в этом сомневаюсь.

Он развернулся и пошёл к повозке, не оглядываясь, оставив Дагаза стоять с небольшим, невесомым свёртком в руках, который весил тяжелее любой брони. В нём была не просто бумага. В нём была возможность изменить мир. Или уничтожить его.

Дагаз медленно, почти машинально, сунул свёрток за пазуху. Он смотрел, как кортеж Рорика скрывается за поворотом дороги, увозя с собой будущее Крона. И одно – возможное – будущее всего королевства.

Эпилог

Дни потянулись спокойной, мерной чередой. Теперь уже по-настоящему свои. Весеннее солнце окончательно прогнало остатки холода, и Белоград зажил шумной, деловой жизнью. Строились новые дома, рынок ломился от товаров, а в порту теснились не только местные рыбацкие лодки, но и низкие, крепкие кораблики северных союзников.

Дагаз привыкал к миру. Настоящему, а не тому, что бывает между контрактами. Он не лежал на печи, конечно. Помогал Глебу обучать молодых дружинников – не изощрённым приёмам Крона, а простой, эффективной жестокости выживания. Часто уходил в леса, не на охоту, а просто так, слушая тишину и привыкая к тому, что за спиной не прячется тень Крона с новым приказом.

Но самым странным и тёплым приобретением стала эта самая привычка – заканчивать день в «Сытом Волке». Сидеть за своим угловым столом, слушая перебранку Громдина и Борвика о ценах на ячмень, гладить Сига по голове и ощущать тяжесть кружки в руке не как краткую передышку, а как нечто само собой разумеющееся. Он даже начал узнавать завсегдатаев, кивать им в ответ на приветствия.

Сегодня было так же. Громдин с азартом спорил с кем-то о качестве стали, размахивая руками. Борвик с огнём в глазах и грифельной доской в руках о чём-то негромко договаривался с поставщиком сыра. В воздухе витал густой запах тушёной баранины с можжевельником и свежего хлеба. Дагаз отпивал из своей кружки темного, горьковатого эля, сваренного по рецепту Громдина, и смотрел на это спокойное оживление. Он чувствовал лёгкую, приятную усталость в мышцах после дня, проведенного за обучением молодых дружинников приёмам обороны против крупного противника. Обычная работа. Его работа.

Он почти не думал о свёртке, надежно спрятанном на чердаке его новой, просторной избы. Это было решение на потом. Возможно – на никогда.

Дверь таверны отворилась, впуская последние лучи заходящего солнца. На пороге возникла группа людей. Четверо. Их появление не вызвало особого шума – в пору мира в город часто заходили наёмники, искавшие работу у купцов или у самого князя. Но что-то в их осанке, в привычной, небрежной собранности выдает в них профессионалов, видавших виды.

Они окинули зал беглым, оценивающим взглядом. Их взоры скользнули мимо шумных компаний, мимо Громдина, мимо Борвика – и остановились на нём. На Дагазе.

Не сговариваясь, они направились к его столу. Их шаги были почти бесшумны по грубым половицам. Люди в таверне на мгновение притихли, почуяв лёгкое изменение в атмосфере.

Предводитель, мужчина с жёстким лицом и спокойными глазами, по имени Альрик, остановился перед столом. Рядом с ним встал сухощавый человек с арбалетом за спиной – Герхард. Чуть поодаль – мощный лысый богатырь со шрамом через бровь, от которого веяло немой силой; на его плаще был вышит знак чёрного вепря – Харебрт. И молчаливый, коренастый гном, чей взгляд из-под нависших бровей изучал всё с присущей его расе основательностью.

Альрик не стал тратить время на церемонии. Он посмотрел прямо на Дагаза.

– Меня зовут Альрик, – сказал он. – Мы искали тебя долго. У нас есть вопросы. И… нам нужна твоя помощь.

Тишина за их спинами казалась внезапной и звенящей. Громдин притих, занеся над столом руку с кружкой. Борвик отложил свой учётный журнал. Дагаз посмотрел на них, потом на чужаков. На его лице не было ни удивления, ни раздражения.

Он кивнул на свободную скамью.

– Садитесь, – сказал он просто. – Расскажите.

КОНЕЦ