Читать книгу: «Плесень», страница 3

Вспомнив предложение рыжей проводницы, сходила за чаем. Прикупила, у неё же, пачку печенья. Вернувшись в купе, попивая горячий чай с печеньем, девушка вновь погрузилась в воспоминания. В этот день их было много, потому что, как и сказала проводница Мария Матвеевна, остановок было не много и очень короткие. За окном сплошь тайга, деревья да деревья, не на что посмотреть. Однообразие. Поэтому Лизу практически ничего не отвлекало.

Встреча с профессором Васютиным вспомнилась, как-то вскользь, мимолётно. В нём ей запомнилось то, что он был в костюме и усы. Усы, наверное, потому что они были и у папы. Профессор похвалил её работу и дал гарантию, что девушка с такими знаниями, такими задатками, с такими успехами по всем предметам, про физкультуру профессор деликатно промолчал, без проблем поступит к ним в университет. Обретя, таким образом, уверенность в своём будущем по поводу поступления после школы, Лиза со спокойной душой завершила учебный год. Были контрольные, зачёты, подготовка к выпускным экзаменам, прогулки с бабушкой, посиделки на кухне с ней же. Новое прозвище прижилось и присосалось как пиявка. Редко, только когда кому-нибудь нужна была помощь по учёбе, её называли по имени. А так, в разговорах между собой, дразня её, для всех ребят в школе она была – Плесень.

Закончилась зима, за ней, вместе со снегом растаяли и весенние месяцы. Настало лето. В июне были сданы с лёгкостью все официальные выпускные экзамены. В день, когда Лиза получила аттестат грянул гром. В прямом и переносном смысле. Возвращаясь из школы, где им, выпускникам, в торжественной обстановке вручили дипломы, довольная оценками, Лизавета купила торт, отпраздновать с бабулей. Когда до дома оставалось метров пятьсот, вдруг поднялся сильный ветер, вокруг внезапно потемнело от налетевшей стаи туч, над головой надсадно прогремел гром и полились потоки дождя. Пока бежала до своего подъезда Лиза вымокла насквозь.

«Вот будет сюрприз для бабули», – подумала она, – «скажу обмывала диплом».

Войдя в квартиру, тут же на пороге сняла с себя всю одежду, кроме нижнего белья. Бросив: – привет, Ба, – прошла в ванную комнату за полотенцем. То, что бабушка Фрося не ответила её не удивило.

«Спит», – подумала Лиза, – «не в первой».

Насухо вытерлась и пошла к себе в комнату, переодела нижнее бельё и накинула халат. Войдя в комнату бабушки, сказала, не громко, чтобы не будить если в самом деле спит:

– Бабуль, я там в прихожей всё «намокрила», но ты не переживай, я сама же и вытру. Ефросинья Викторовна не отзывалась, она лежала на своём диване, и она не спала…

На похоронах народу было не много. Был дядя, сын Ефросиньи Викторовны, родной брат отца Лизы с женой и сыном. После смерти родителей Лиза их и не видела, только пару раз звонили бабушке. Они как-то сторонились их семьи, как будто и не были в кровном родстве. Даже в это скорбное время, по приезде, никто не обнял племянницу и сестру. Лёгкий кивок головы, – Здравствуй. Как ты? – это, то немногое, что услышала от них девушка. Были ещё родственники, двоюродные и ещё какие-то, дальние, но вели себя так же. Будто боялись, не то заразиться, не то испачкаться. С неохотой пожимали руку и тут же находили предлог отойти. Но друг с другом некоторые обнялись. Были ещё несколько соседок, пожилые женщины, живущие долгое время по соседству их семьёй. Была здесь и Алевтина Петровна, тоже соседка, бывшая партийная работница, которая никак не хотела оставлять свою активность. Лезла везде и всюду. Лизавете часто случалось выслушивать от неё выговоры. Вообще, Алевтина Петровна, ну прям очень не любила Лизу и винила её во всех бедах их семьи. Однажды поднимаясь по лестнице к квартире, Лиза увидела такое зрелище: её баба Фрося стояла в дверях, в глазах горел яростный огонь, лицом к ней, спиной к девушке стояла бывшая партработница.

– Я вам, Ефросинья Викторовна, говорю, всё она, из-за неё всё это. А как же иначе? Со всей ответственностью заявляю. Надо принять меры, нужно что-то делать. Она ведь и вас сведёт…

Но договорить не успела.

Бабушка наставила на неё палец и не громко, но отчётливо проговорила:

– Слушай ты, активистка партийная, не смей, что б я больше не слышала больше этих разговоров. Не лезь в нашу семью, не то я быстро исключу тебя из партии, – и громко хлопнула дверь перед самым носом активной соседки.

Лиза поднялась на площадку и поздоровалась, – здрасте, тётя Аля.

Та, как будто не услышав, стояла возле их двери, рот приоткрыт, лицо красное и часто, часто моргала. Потом опомнившись, вздрогнула, оглянулась на Лизу, перестала моргать, глаза налились злобой, а лицо из красного стало белым. Процедила сквозь зубы: – и тебе не хворать. Резко повернулась и пошла к своей двери. Замерла, постояла так с пол минуты о чём-то думая и повернувшись в пол оборота выговорила:

– И никаких, тётя Аля! Для тебя, Алевтина Петровна и никак иначе, – сказала и ушла в свою квартиру, тоже хлопнув дверью

Девушка в свою очередь, зашла к себе. Бабушка была на кухне, капала себе корвалол. Увидев внучку, выпила лекарство и крепко, крепко её обняла. Стала гладить по голове, по спине приговаривая:

– Лизонька, девочка моя, внученька, уж ты моя дорогая, не бойся, пока живу никому тебя в обиду не дам.

«Вот именно, бабулечка», – подумала Лиза, глядя на людей, пришедших на похороны, – «вот именно, пока жива!»

Вот и сейчас, даже в такой день, злобная соседка, стоя с другими женщинами, что-то им говорила, бросая испепеляющие взгляды на девушку. Несколько раз она кивала в сторону Лизы, а один раз даже ткнула пальцем в её направлении, продолжая при этом что-то говорить. Явно, не доброе. Но Лизу это мало беспокоило, она как будто ничего не слышала и не видела. Нет, она не утратила ни слух, ни зрение. Просто слушая, она слышала, как слушаешь радио через помехи. И глядя, видела, как сквозь пелену. Она осталась одна, совсем одна во всём мире. Она никому не нужна теперь. Что ж и ей никто не нужен. Её больше никто не любит, и она не любит больше никого. А кое-кого начинает и ненавидеть.

День заканчивался, люди расходились. Последними ушла семья дяди, ушла без каких-либо обещаний, помочь в случае чего, без слов поддержки, типа – держись.

– До свидания, Лиза, – не громко и как бы нехотя, сказал дядя. Его жена и сын вышли молча.

Закрыв за ними дверь, Лизавета села в любимое бабушкино кресло и сидела так, без движения, довольно долго. Потом встала и стала бесцельно ходить из комнаты в комнату разглядывая различные предметы, мебель, стены. Бросив взгляд на угол, где были чёрные точки плесени, остановилась, и, не зная зачем и почему сказала, обращаясь к этим точкам, – теперь у меня есть только ты. Вот ведь ирония, осталась плесень и … Плесень. И вновь ей показалось, что чёрные точки как будто отреагировали на её слова, стали насыщеннее, налились чернотой и вновь побледнели. Лиза поморгала и потёрла глаза, – «показалось, наверное», – подумала она. Переодевшись в домашнюю одежду, побродила ещё некоторое время по квартире, пошла на кухню. Выпила чаю с вареньем, съела пару блинчиков и пару кусочков сыра, легла спать. В эту ночь случилась первая странность. Или не странность, но что-то необычное, а может не случилось. По крайней мере, девушка утром была убеждена, что это ей приснилось, хотя было всё очень реалистично. Она долго не могла заснуть, ворочалась и к тому же ей было зябко. Почему ей было холодно, да так, что пробирала мелкая дрожь, она не могла понять. Не могла и согреться, хотя лежала она под тёплым одеялом. «Может из-за стресса, из-за того, что произошло?» – думала она.

Как бы то ни было, Лиза лежала в кровати пытаясь согреться и заснуть. И тут, то ли в полудрёме, то ли в бреду, Лиза заметила, как от стены, из угла с плесенью, стали отделяться точки. Миллионы чёрных точек, теперь не как снежинки, а как бабочки с чёрными крылышками, отделялись от стены, порхали и неспешно приближались к постели девушки. Подлетая, они садились на руки, на ноги, на живот и распускали свои крылышки без узоров, просто чёрные. Пока не покрыли её почти полностью. Всё это происходило как будто в некоем сумраке или тумане. Словно пляска теней. Словно во сне. Чёрные точки-бабочки покрыли плотным слоем, прямо поверх одеяла сначала ноги, потом всё выше, до пояса, выше, до груди. И Лиза почувствовала, что согревается. Получилось некое дополнительное одеяло из чёрных бабочек. От тепла стало хорошо и уютно, и не заметно для себя девушка заснула.

Проснувшись утром, конечно же, она не обнаружила никаких чёрных бабочек, ни единого крылышка. Всё было, как всегда, всё было на своих местах и даже точки плесени находились всё в том же углу.

«Приснится же», – подумала Лиза.

Примерно неделю она не выходила из дома. Порой, сидя в кресле или бесцельно, тенью, бродя из комнаты в комнату ей казалось, что, например, на кухне что-то происходит. Наверное, бабушка готовит обед? Но войдя в кухню, разочарованно обнаруживала – «никого», разворачивалась и шла опять бродить или сидеть. Брала в руки бабушкино вязание, прижимала его к груди, к лицу, гладила и тихо плакала. Было больно и пусто. Чёрные иглы боли, затихшие на время, спрятавшиеся в ожидании своего часа, свившиеся в комок – распрямились, активизировались, пронзая все внутренности. И было такое чувство, что иглы не просто впиваются в самое сердце, но и впрыскивают в него яд, черноту, сгустки тьмы. Отчего казалось, сердце замирает, впадает в ступор, работает с перебоями. Если бы Лизу в этот момент попросили нарисовать сердце, она нарисовала бы его чёрным.

Неделя слилась в один долгий-долгий день. Вроде бы какие-то мысли и приходили в голову, но не задерживались, улетучивались, словно дым. Поэтому ни одну из них Лиза вспомнить не могла. Но как-бы то ни было, а нужно было взять себя в руки. Да бабушка умерла, но она то оставалась живой. И хоть аппетита не было даже не как обычно, а практически вообще, но продукты, удивительное дело, заканчивались. Сделав над собой неимоверное усилие, девушка решила: буду жить дальше… как-нибудь. Первое: сходить в магазин, пополнить запасы продуктов. Потом документы: для поступления в университет, для получения пособия, для вступления в наследство. В общем, лето пролетело в заботах, беготне, очередях, кабинетах, бумагах, подписях. Начался новый, абсолютно новый, ведь университет не школа, учебный год. В любом новом начинании, каждый человек в праве ожидать новых ощущений, новых надежд. Но как известно, слава человека, будь то слава славная или дурная, следует за ним по пятам. В группе, где предстояло учиться Лизе, было двадцать три человека. Все лица, все двадцать одно лицо, были новые и одно знакомое – Иван Перескоков. Он учился с Лизой в одной школе, в параллельном классе. У него была слава: дамского угодника, красавчика, весельчака и балагура, модника, разбивателя девичьих сердец, сыночка богатых родителей, головной боли учителей и просто мерзкой личности. Была у Вани любимая «игра» – догонялки, если это можно так назвать. Он «бегал» за девчонками, а девчонки, очень даже многие, «бегали» за ним. Если какая-нибудь из почитательниц его «догоняла», то вешалась ему на шею и держалась изо всех сил, сколько могла. Но обычно не долго. После непродолжительного романа Ване надоедала «дама на шее» и он сбрасывал «камень с шеи» и начинал «бегать» за какой-нибудь новой девушкой или какая-нибудь новая, сама вешалась ему на шею. Очень много девочек из старших классов были, кто пару дней, кто почти месяц, подружкой Вани Перескокова. Но он не мог быть долго ни с одной и потому перескакивал от одной к другой. Вот и сейчас Иван знакомился и разговаривал с одной девушкой, смотрел на другую и уже примечал третью. Лиза тихонько стояла в сторонке. Она почти и не думала о мальчиках, парнях, с её то внешностью, но на Ваню нет-нет, да и бросала пылкий взгляд. Но понимая истинную сущность вещей, всякий раз останавливала себя. Ваня если бы и стал встречаться с ней, разве только смеха ради. Лиза была уверена, что он пошёл бы на это, именно для того, чтобы над нею посмеяться и не одному, а в кругу друзей. Посмеяться, подшутить над кем-нибудь он любил. И чаще подшучивал не по-дружески, а подленько. Доставалось и учителям, некоторых он довёл до слёз и нервного срыва, своими скабрезными шуточками. Ну вызывали родителей в школу, ну проводили беседы, даже чем-то грозили, но ему как-то всё сходило с рук. А вот когда шутить пытались над ним, даже по-дружески, этого он не любил. И вот Иван Перескоков принёс свою славу (скорее дурную, чем нет) в университет, но не только свою, но и славу Елизаветы Васильковой. Случилось это так: двадцать три новых абитуриента, не знакомых друг с другом, кроме двух, но они ещё не столкнулись лицом к лицу, знакомились, о чём-то разговаривали, сидели ходили в ожидании занятий. Когда в аудиторию вошли несколько преподавателей, все стали садиться на место, какое кто нашёл. По очереди представившись, преподаватели, так же представили новым учащимся куратора их группы. Девушку с четвёртого курса Новикову Александру. Перескоков промолчать не мог.

– Простите, Александра, а вы возьметесь, так сказать, за личное попечение над очень симпатичным студентом?

Несколько человек прыснули от смеха. Девушка-куратор, проигнорировав реплику нерадивого студента, вкратце рассказала о своих обязанностях, о планах, в общем обо всём том, о чём обычно говорят в таких случаях. Попросила записать её номер телефона, предупредив, что если кто-то будет звонить по вопросам, не связанным с учёбой, то она пожалуется своему жениху. А он, между прочим, кандидат в мастера спорта по боксу.

Самолюбие Перескокова было задето. Он стал мрачным и бубнил себе под нос: – подумаешь КМС, как мне смешно, какие мы строптивые, какая морда сивая… – громче сказать было боязно, но вот на ком-нибудь отыграться, это да. Он покрутил головой, поискал глазами и увидел, как будто что-то знакомое или кого-то. В это самое время куратор Александра делала перекличку и как раз громко зачитывала: Василькова Елизавета.

– Можно просто, Плесень, – ехидно засмеявшись, и довольно громко, сказал Перескоков, прежде чем Лиза ответила «я». По аудитории прокатилась волна смеха.

Лиза сидела, опустив глаза. Как, ну как после такого, встать и сказать «я». Снова было больно и обидно.

«Что я такого сделала?» – думала девушка.

Но всё же пересиливая боль и стыд она встала, посмотрела на Перескокова, в этот момент её глаза утратили свою бесцветность, налившись чернотой ненависти, сказала чётко и внятно, – «Я, это я Лиза Василькова».

Таков был первый день в университете. И никто, ни куратор Александра, ни преподаватели, ни сокурсники не сделали замечания Перескокову и ни словом не поддержали Василькову.

Дальше Лиза ушла с головой в учёбу. Для Перескокова же дел было не початый край. Помимо восхваления себя любимого, он всем, порою без всякой необходимости, так между делом, рассказывал почему у Васильковой такое прозвище. Увы, многие, кто не может делом заявить о себе, часто стараются втоптать кого-то в грязь, ведь тогда, в своих глазах они сами себе кажутся выше. Только фокус в том, что это им лишь кажется. Буквально за неделю, полторы большая часть университета знала прозвище Лизы. Но всё же ей было не очень сложно в общении с другими студентами. Ведь, студент это уже, не школьник, не подросток, а взрослый человек, или по крайней мере старающийся им стать. И если за глаза, говоря о ней многие говорили – Плесень, то общаясь с ней лично, называли по имени. А с преподавателями так вообще без проблем, Василькова пленила их всех, своими знаниями, усердием, дисциплиной. Очень часто её ставили в пример. Но лучше бы они этого не делали. Всё-таки взрослые не совсем понимают молодёжь. Ставя её в пример, они вызывали лишь ревность и зависть, в такие дни девушка чаще слышала в свой адрес – Плесень. Лиза старалась, правда, очень сильно старалась никак не реагировать на всплески враждебности, благо опыт в этом у неё был. Она в этом плана прошла хорошую школу – Школу. Казалось, эти насмешки никак не влияли на девушку, но всё же они оставляли свой след в её душе. Лиза всё больше не любила окружающих людей. Если на прямой линии обозначить две точки и назвать одну «Нелюбовь», а другую «Ненависть» и поместить на эту прямую Василькову Елизавету, то она окажется ближе ко второй. Как бы там ни было, но день за днём, месяц за месяцем и первый год обучения в университете завершился. Для Лизы он завершился на отлично в плане успеваемости. Про дом, квартиру, бытовые дела и заботы в этом году вспоминать было особо нечего. В отличие от следующего.

Какое-то движение за окном привлекло внимание девушки, выглянув в него она увидела лосиху с детёнышем, бросившихся через кусты в чащу от грохочущего чудовища. Пережитые эмоции в воспоминаниях возбудили в Лизе аппетит.

«А, который сейчас час? Не плохо бы и съесть чего-нибудь», – подумала она. «Да и размяться тоже не помешает».

Встала, открыла дверь купе, а за дверью, улыбается рыжая проводница, женщина Мария Матвеевна, собственной персоной, с подносом в руках. На подносе было несколько пластиковых тарелок, накрытых фольгой.

– О, обед! – воскликнула Лиза, – я как раз проголодалась.

–А, я тут как тут, да не с пустыми руками, – ответила проводница. Сегодня картошечка пюре, с рыбной котлеткой. Приятного аппетита.

– Спасибо, – поблагодарила девушка. – А, скажите пожалуйста Мария… эээ Матвеевна, верно?

Проводница утвердительно кивнула головой.

Лиза продолжила: – Мария Матвеевна, вы говорили, но я забыла. Остановки будут? Походить бы по твёрдой земле, размяться.

– Остановки, ну, посреди тайги, если только вынужденная. Приспичит, допустим машиниста по-маленькому, он и остановит состав, до кустиков сбегать. Или знакомого медведя заприметит, так чтобы поздороваться, тоже остановит, – улыбаясь во весь рот сообщила Мария Матвеевна.

Лиза лишь слегка улыбнулась шутке.

Проводница ещё постояла, всё так же улыбаясь и видимо ожидая бурной реакции на свой каламбур, или неудержного до колик смеха, и, не дождавшись, сказала уже без улыбки, – к вечеру будет долгая остановка, два с половиной часа простоим. Потом всю ночь без остановок, а к утру и ты уже доедешь. – Пойду, – продолжала она, – мне ещё остальных пассажиров кормить нужно, а я стою тут с тобой, болтаю, будто у меня других дел нет. И повернувшись уже собралась идти дальше по вагону, да вовремя спохватилась, заметив, что её седая юная пассажирка стоит с пустыми руками.

– Ох, что ж это я… ты свою-то порцию забери, кушай на здоровье, приятного аппетита, ещё раз, – лепетала она.

– Ещё раз спасибо, – ответила Лиза.

Проводница пошла разносить обед другим пассажирам, а Лизавета вернулась в купе. Пообедав, сходила за кипятком, заварить пакетик чая и вернувшись, села поудобнее, стала смотреть в окно и наслаждаться ароматным чаем. Потихоньку вновь стала погружаться в воспоминания, стала перемещаться из реального сейчас в то, что было когда-то. А как же это было?

Почти два года учёбы прошли без особых потрясений, выдающихся событий, ярких дней, запоминающихся мгновений. Лиза училась и училась хорошо. Она числилась одной из лучших абитуриенток университета. Даже, казалось, ладила с окружающими, хотя изредка, проходя по коридорам универа, слышала, понятно в свой адрес: Плесень. Но она научилась, казалось бы, не обращать на это внимания, научилась «проходить мимо». Да и понимала, что многие, называя её Плесенью, делали это не со зла, за компанию, так сказать. Они просто не знали, да чего уж там, и не хотели знать, как её зовут по-настоящему. Многие, но не все. Перескоков, вот он, делал это злонамеренно, пытаясь задеть, уязвить, унизить. На втором курсе, он стал делать это чаще и злее, потому что у него начались проблемы в университете. Прогулы, плохие оценки, не сданные зачёты, отвратительный характер и поведение, всё это не могло пройти даром. Не помогали даже деньги родителей. Поэтому он злился. Поэтому и вымещал злобу на Лизе. Выбрал жертву, девочку для битья, потому что был уверен в безнаказанности. Ну что она может ему сделать? Над «Плесенью» можно шутить, измываться, ёрничать. Не с каждым так получится. В этом Иван Перескоков убедился на собственной шкуре. Прилетало, пару раз…

На втором курсе, сразу после Нового года к Ивану присоединилась некая Хворостова Софья. Её, после пары-тройки свиданий бросил тот самый Иван. И она злилась. И она считала, что Ванечка слишком много внимания уделяет, какой-то серой мышке, точнее белой. Пусть даже таким вниманием. Ведь он тратил время на эту «Плесень», а не на неё.

Более, менее Лиза справлялась с нападками этих двух, стараясь избегать любых контактов с ними. А когда не удавалось, старалась абстрагироваться от их издёвок. Однако, каждый камень, брошенный в огород ну или сад её души, оставался лежать там тяжёлым грузом. Копились камни, копилась ненависть. Лиза где-то слышала или читала такое изречение: «Время разбрасывать камни и время собирать», и в ней росла уверенность, что это время непременно настанет. Её обидчики будут собирать то, что посеяли. Камни горечи и обиды, все, вся их масса обрушится на тех, кто смеётся над ней. Пока смеётся. Такие мысли навевали Лизавете прочно обосновавшиеся в её душе, чёрные иглы боли, впивавшиеся прямо в сердце, отравляя его своим чёрным ядом.

Что же качается домашних, житейских забот, здесь царило практически благополучие. Да, она осталась одна, но она многому научилась у бабушки, даже пирожки печь. Уборка, стирка, глажка всё это было какой-то обыденностью. Она, как любая девочка, хоть и не такая как все, умела всё это, можно сказать, с пелёнок. Что до готовки, так существует масса рецептов, было бы время, продукты и желание. Желание посещало Лизу не часто, даже, наверное, очень редко. Она выбрала и приспособила под себя, под свой вкус, самые простейшие рецепты. Да и любимый сыр, разных сортов, всегда имелся в холодильнике. Уж за этим она следила. Ну и огромным преимуществом, как считала она сама, было то, что рядом абсолютно никого не было. Никто не наговорит гадостей.

Единственная трудность заключалась в том, как незамеченной уйти из дома и так же, невидимкой вернуться. Как на зло это удавалось не часто. Лиза постоянно встречалась с соседкой, той самой, бывшей партийной работницей, как будто та следила за девушкой. То во дворе, то на лестничной клетке, то у мусорных баков, то прямо перед квартирой.

– Здравствуйте, Алевтина Петровна, – здоровалась Лиза.

Соседка вначале молча оглядывала её с ног до головы, затем, сквозь зубы цедила, – и тебе не хворать; – и тут же начинала, уже довольно громко говорить; если рядом кто-нибудь был, то обращаясь к этому человеку, а если никого не было, устремляла взор в небеса, ну или в потолок.

– Мне вот интересно, кто же это всё-таки мусорит у нас на каждом шагу? То фантики от конфет, то огрызок от яблока, вишнёвые косточки и везде, везде. В подъезде, у подъезда, хотя вот, урна стоит. Сил нет донести? Даже в контейнер не могут бросить, силёнок не хватает что ли? Представляете, ставят мусорные пакеты рядом. А кто за них должен наклоняться, поднимать, закидывать?

И демонстративно не глядя на Лизу, заявляла: – ну ничего, я этого или ЭТУ мусорщицу обязательно поймаю, с поличным.

«Жили бы мы в древней Спарте, она бы меня точно со скалы сбросила бы», – думала Лиза и быстренько уходила. От греха подальше.

Другие соседки, бабушки-пенсионерки, пытались урезонить Алевтину Петровну.

– Ну чего ты прицепилась к сиротке? Ей и так, с детства не сладко живётся, – говорили они.

Но старых партийных работников переделать очень сложно, если вообще возможно. Они закалены как сталь. Их можно только сломать.

В одно весеннее утро Лизу разбудил яркий солнечный луч, просочившийся сквозь щёлочку в шторах. Упал прямо на её бледное лицо. Лиза открыла глаза и тут же закрыла, заморгала от яркого света, слегка переместила голову на подушке, чтобы солнце не слепило и улыбнулась неожиданному гостю. И в этот момент зазвонил будильник, возвещая о том, что пора вставать и собираться на учёбу. А луч солнца, словно испугавшись внезапного шума, скрылся за большим белым облаком. Лиза всё ещё лёжа в постели перестала улыбаться, на смену улыбке подползало предчувствие. Встав с постели, отдёрнув шторы, девушка провела внутренний осмотр. По ощущениям всё было в полном порядке, ни температуры, ни кашля, ни насморка, ни головной боли. Но что-то всё же было не так. Пока умывалась, завтракала, заправляла постель, всё пыталась обнаружить причину беспокойства, но не находила. Вышла из дому, прошла через двор, мимо мусорных контейнеров, даже не забыла забросить в них пакет с мусором. И уже почти дойдя до остановки, осознала, что ни в подъезде, ни во дворе, ни возле мусорки не встретилась со злобной соседкой. Данное откровение Лизу не обрадовало, наоборот, она насторожилась ещё больше. И тут, вдруг, как это всегда бывает – щелчок, вспышка, озарение – девушка поняла причину беспокойства. Боль и чёрные иглы, что причиняли эту боль. Их как будто бы и не было. Как будто вообще, никогда-никогда не было. Словно кто-то или что-то пыталось убедить девушку в том, что игл нет, не было и не будет. Но Лиза знала, чувствовала, что иглы не то, что были, они и сейчас, там, рядом с сердцем, только притаились. Зачем? Она чувствовала, что эти чёрные иглы, напитанные чёрным ядом готовы сжаться в чудовищной хватке и вонзиться прямо в сердце. Готовы причинять боль. Но почему же в данный момент складывается ощущение, что их нет. Это сильно беспокоило Лизавету. Но она не могла найти ответа или причины, почему это происходит и ей ничего не оставалось, как продолжить свой путь в университет. Лиза шла и чувствовала тяжесть, словно небо, всё-всё небо, сколько его есть, отцепилось от чего-то там, наверху и всей своей массой навалилось на её худенькие плечи.

Началось на второй паре. На любимом предмете Лизы – биологии. Преподаватель, Ульяна Андреевна, добрейшей души человек, объявила тему: «Благоприятная среда для возникновения и распространения плесневых грибов». Лиза уже начала записывать в тетрадь тему, как вдруг в тишине раздался голос.

– А, давайте у Плесени и спросим, какая ей нужна среда для размножения, – и громкий, скабрезный смех, который тут же поддержало несколько учащихся.

– Перескоков! – строго сказала Ульяна Андреевна, – первое: что ты себе позволяешь? Второе: о чём ты вообще?

Лиза напряглась. Перескоков встал и с наглым выражением лица, громко и чётко проговорил.

– Позволяю себе высказать предложение узнать об источнике у самого источника, – и уставился прямо на Лизу.

– Поясни, – попросила преподаватель.

– Запросто, – ухмыляясь ответил Иван.

Лиза опустила глаза в тетрадь и почувствовала, как иглы боли пришли в движение начали сжиматься.

– У Васильковой надо спросить, она же Плесень, – взрыв смеха. – Я лично, абсолютно уверен, что она, ну вся покрыта плесенью. Даже её интимное место. Уверен. Не верите? А давайте её разденем, прямо здесь, в виде научного эксперимента, только я в сторонке постою, у меня аллергия на плесень, могу умереть. – Эта его тирада сопровождалась дружным смехом сокурсников. Особенно старались два дружка Перескокова.

– Иван, – насупив брови и уперев руки в бока, тихим, не сулящим ничего хорошего, голосом сказала Ульяна Андреевна, – немедленно извинись перед Елизаветой и вон из аудитории. Я же со своей стороны, буду настаивать на твоём отчислении.

В аудитории воцарилась тишина, смех стих моментально. Слышалось только шуршание тетрадей. Лиза сидела без движения, всё так же не поднимая головы. Перескоков же выпятив грудь и сделав вид будто совершает великий подвиг, сощурив глаза проговорил в наступившей тишине.

– Да знаю я, что всё преподаватели, учителя-хреновы, спят и видят, как бы от меня избавиться. Но вот вам – тут он показал кукиш, – сам уйду. Проживу без вашего, высшего образования. Пойду к отцу в фирму, – продолжая говорить, он начал собирать свои вещи.

– И извиняться ни перед кем не буду, особенно перед Плесенью.

Мысль пронеслась в голове Лизы, – так он уже планировал уходить из универа, знал, что выгонят… и устроил на последок… выместил всю злобу на крайнего, а крайней оказалась она… Но почему я? За что? И после этих двух вопросов, которые девушка задавала себе, «разверзлись хляби небесные». Слёзы потекли, хлынули, а тело била мелкая дрожь. Перескоков вальяжной походкой шёл по проходу, направляясь к двери. Лиза вскочила и ринулась к той же двери, громко всхлипывая и почти ничего не видя из-за слёз. Она выскочила первой из двери, а Иван Перескоков сидел на полу и удивлённо хлопал глазами. Убегая, Лиза не заметила, слёзы застилали глаза, впереди идущего и пробегая мимо, врезалась в своего обидчика. Долго ещё удивлялись, после этого случая все университетские, как щуплая, худенькая, почти девочка, Василькова Лиза, сбила с ног посещающего «качалку», упитанного, почти мужчину, выше её на две головы Перескокова. Лиза же этого даже не заметила, так бывает в стрессовой ситуации. Она добежала до туалета, попыталась привести себя в чувство, ополоснув лицо в умывальнике холодной водой. Это не очень помогло. Слёзы душили её, иглы, внутри распрямились и теперь медленно сжимались. Тут ещё как на зло, Лиза услышала голоса, и они приближались. Кто-то явно шёл в туалет. Лиза с поспешностью закрылась в дальней кабинке и притихла, очень не хотелось сейчас встречаться с кем-либо. Ведь тут только два варианта развития событий, либо начнут жалеть, что в её случае маловероятно и либо, да уж скорее всего, будут смеяться. И если не тут же, сразу, так после, обязательно. Голоса стали громче, уже можно было различить о чём они говорят. Подслушивать, конечно же, не хорошо, но иногда обстоятельства делают нас невольными свидетелями, чего-либо. В данном случае Лиза стала свидетельницей большой подлости. Один голос она узнала сразу, и уж с его обладателем, вернее с обладательницей ей, ну очень не хотелось встречаться. Особенно в данный момент. Голос принадлежал Хворостовой Софье. Да и говорила в основном она, второй голос Лизе не знакомый, звучал реже и больше выдавал удивлённый реплики.

– Да ну, не может быть! – говорил не знакомый голос.

– Точно тебе говорю, – отвечала Софья, входя в туалет.

Лиза затаила дыхание. Благо собеседницы были так увлечены, что не обратили на дальнюю кабинку абсолютно никакого внимания.

– Это – факт, я сама видела, да и другие видели, и подтвердят, – продолжала Хворостова.

– Ну, не верится мне! – отвечал второй голос, – чтобы Плесень и такое, у неё же и ухватиться не за что. Кто на неё польстится-то?