Читать книгу: «До-бемоль минор», страница 5

***

Без оглядки я мчался к своему гаражу: хотелось уехать.

« Да, старуха больно задела меня. А какие смелые и настоящие глаза! И, вместе с тем, что за неприятно леденящий оттенок в самой глубине ее зрачков, откуда это?.. Ну конечно, это оттого, что человек предчувствует близкий конец и внутренне к нему готовится. Помимо воли… »

В кои-то веки пользуюсь услугами государственного такси и нащупываю в кармане связку ключей от квартиры, почтового ящика, гаража и машины…

« Что же еще такое приятное поразило меня в этой старухе? Что темно и не видно морщин? Разумеется – нет. Что-то неожиданное… Проклятая память! »

Отсчитываю два рубля и 86 копеек…

« Вот так, ни копейки больше… Вспомнил! Приятно стало оттого, что она умело двигается и что у нее… две ноги! Тьфу… какой бред! »

Бензина хватало километров на четыреста – этим я остался доволен…

« Хоть бы зажевать чем… Хотя какая теперь разница: сердце вот-вот разлетится в куски, так что ГАИ, ВАИ, ВАИР и Каир… Допустим, с этим решили, а вот ехать куда? Ладно, сейчас налево, а там видно будет… Значит, старушка моя Предчувствует и готовится. А я ведь тоже что-то предчувствую, но ни черта не готовлюсь…

Главное о жене не думать, иначе на встречную полосу занесет… Интересно, куда это я так залихватски выруливаю? Неужто опять на Васильевский?.. Конечно! Конечно… А больше и некуда: одиночество мне сейчас не осилить, к тому же тянет к ней— гипнотически… И знаю – почему, только признаться боюсь… Ну вот, справа ГАИ… Пронесло…

Она ущербна, но… сильнее меня. Да, сильнее! Она Работает! Работая – дышит, видит и слышит; мечтая и улетая – воплощает. И конкретно производит! Затем берется за новое, растет и.. живет. А у меня – лишь бездыханная половина: ищу, вижу и слышу – не воплощая; мечтаю и «парю» – не производя… Захлебываясь нервами— НЕ ЖИВУ! Все только надеюсь, верю и.. коплю. И жду, когда разверзнутся бесовы преграды… Оттого и тянет к ней так заколдованно и тупо, оттого и вчерашнее желанье «победить» любой ценой – пусть даже так ничтожно и подло…

Не надо бы ехать на Васильевский… Не надо!! »

Однако угол Малого уже перед носом, а спасительные надежды на себя или на зрелость рассудка – смехотворны. И никакие позитивные силы не в состоянии удержать и вернуть обратно, к недобитому корыту.

Поэтому взлетаю черной птицею на третий этаж и кулаком стучусь в дверь к художнице Алисе – роковому моему человеку.

6

В Архангельской области вполне достаточно глухих звериных мест, пригодных для локальных зон заточения преступников.

Когда на втором году службы я попал в Кобылий Лес (почему-то так называли его заключенные), меня в обычном порядке проинструктировали касательно «Стой! Кто идет!», предупредительного выстрела вверх, ну и насчет, так сказать, «нормального» последующего выстрела в человеческую фигуру, соизволившую перевалиться через забор после преодоления внутренней контрольно-следовой полосы. В неофициальной части инструктажа «старшие товарищи» по службе настоятельно советовали не пытаться закуривать на вышке, поскольку, сняв варежки для извлечения огня, спасти руки от обморожения практически не представляется возможным. Имели место и другие всевозможные наставления относительно, например, световых и звуковых примет опасности, неосвещенные уставной бумагой, но наработанные долгой переходящей практикой солдата-охранника.

Не было лишь никаких рекомендаций по поводу состояния души в щекотливую секунду и сердечного посыла в момент поражения цели. Вероятней всего, это исходило из того соображения, что за «успешно проведенные боевые действия по защите Родины» полагаются 10 суток отпуска с выездом домой, а уж объяснять солдату все прелести такого поощрения нет никакой необходимости.

Что до местного охранного коллектива, то принимали меня (как нового бойца) на удивление приветливо и сдержанно. Один из дедов даже улыбнулся и похлопал по спине, потрескавшейся от морозов и труда лапой, после чего, дружелюбно зацепив тыльной частью сапога за позвоночник, компетентно заявил:

– Да ты не боись, в такой мороз ни одна сука не полезет.

Затем резко потемнело и пришло время первого выхода в караульную службу (без предварительных стрельб и «дневальств» по роте – они сентиментальны, что вредит истинной бдительности).

Чистый воздух любого зимнего леса всегда приносит людям таинственную бодрость и приподнятость в настроении (от сознания накапливаемого здоровья и свеже-привнесенных эмоций). На этот раз прозрачная красота и ректифицированное безмолвие, а также темные горизонты сосновых крон не вселяли ничего, кроме задавленного животе ужаса. Единственной спасительной зацепкой для приведения сердечных колебаний в установленную медициной норму являлась пол суеверная аксиома о том, что в самый первый выход судьба не догадается подбросить Настоящий Побег – это-де слишком оригинально.

Время остановилось лишь тогда, когда окончательно исчезла из виду долговязая фигура разводящего «прапора», а ночь пригласила стать ее единственным собеседником. Контуры лесса и дальние снежные отсветы отрешились от меня, как театральные декорации: их не было здесь, они придуманы были другой жизнью. Живыми остались только мрачно-желтые фонари, нависшие над нескончаемой длиной забора. «Что же так мало, ведь ничего не видно…», – попытался я выговорить вслух, чтобы оживить тишину пространства. Но звук не получился…

«О-го-го», – подумал я И не одобрил своего малодушия. Тогда попробовал захотеть курить, но чуть колышущиеся тени от шляпок фонарей не позволяли шевелиться, а только гулко двигался кадык и независимой дрожью позванивала шея…

Пришлось применить иной способ – методично себя застыдить. Это дало результаты, и я даже провел пальцами по внутреннему меху, как когда-то по роялю- туда и обратно, туда и обратно. Такое завоевание окрылило меня, и я решил наступать.

Сначала улыбнулся и проверил варежкой губы – улыбаюсь ли? «Да. Отлично!». Дальше – снял с плеча автомат и уложил его к ногам. «Совсем обнаглел. Молодец!» Варежки сбросил на автомат, достал из-за груди «Дымок», спички и закурил. «И вовсе не холодно, нашли кого пугать…»

Оставалось всего полтора часа, а я был уже почти спокоен и даже привык к колебаниям фонарных теней. И когда одна из них метнулась от внутренней тропы к забору, я, с некоторой долей бахвальства, припомнил мудрое предупреждение старлея о том, что в первую ночь огромное количество теней бросаются то вправо, то назад, а то и прямо на тебя. А для убедительности—закрыл глаза и, в ожидании ответного эха, прокричал над зоной «А-ии-аа…». Но вместо лесных отзвуков родного голоса вдруг услышал откуда-то рядом чужое короткое и хриплое:

– Не ори, сволочь. Услышит кто – убью.

Звук донесся сверху и чуть справа. Я в ужасе дернул туда голову и.. заледенел- всеми тысячами клеток: вверху, головой вниз и резко рассекая руками воздух, подползала все ближе ко мне человеческая фигура, а провода электропередачи прогибались в местах ее сомнамбулических «шагов» …

Какое-то другое, неземное сознание властно включилось в руководство моими конечностями; я застыл как чугунное дерево и лишь испытывал острую шейную боль от чрезмерного поворота головы.

Черно-серое чудовище синхронным движением рук сорвало узлы веревок, кривые ноги отделились от завизжавших проводов и вертлявое тело рухнуло в сугроб рядом с вышкой… Секунды четыре не происходило ничего, потом послышалось неимоверной наглости хрипенье:

– Лежать, скотина… застрелю…

Он пополз в сторону леса – метр, два, три…

Против воли правая рука потянулась к шее и до меня, наконец, дошло, что в нее воткнута металлическая спица. От прикосновенья сразу же пронзила еще более острая боль, колени завалились на автомат, а глаза заволокло густой холодной слезой.

И тогда только возникло третье сознание, опять земное, но теперь уже – не человеческое, а, скорее – звериное. Обида, остервенение и качественно новый страх заставили передернуть затворную раму и вцепиться в спусковой крючок: выстрела не последовало…

В груди завопили тугие силы. Они кусались изнутри «тюрьма», «свобода», издевательским потоком слов – «смерть»;«одиночество»… – и гнали меня спасаться от запредельной пустоты и правосудия, а слезы потекли вниз от носоглотки.

«Стой… кто идет…», —я открывал рот насколько мог, но звук опять не извлекался. Оглянувшись к лесу, я увидел ровный широкий след, но… ЕГО. уже не было!

«А-а-а-а..», – заорал я, а дальнее эхо ответило тем же. Снова схватил автомат – опять осечка. От ступней к вискам судорогой прокатился секундный приступ тошноты, а глаза застучали кровью соразмерно ударам сердца. Автомат полетел в сторону забора и теперь уже мое тело рухнуло в снег недалеко от свежей стальной ямы. Изрыгая пар, я бросился к лесу…

Уже через минуту я снова ВИДЕЛ его. Вероятно, при падении он что-то сломал в своем зловещем организме, поэтому не бежал, а «строго» продолжал ползти… А еще минут через пять, находясь в состоянии маниакального страха перед Жизнью, я кулаком вбивал в уже мертвую голову остатки глаз, бровей, носа и зубов…

7

От ударов кулака осыпалась краска дверей, сами же двери гулко рычали, а отзвуки ударов все глубже резонировали и раскатами бегали от нижнего этажа к верхнему. Когда в неокрашенных местах появились пятна крови, я подключил к атаке правую ногу, а затем, отпрыгнув назад, с разбегу набросился спиной на злосчастную дверь. С высоким металлическим свистом замка она провалилась в черноту коридора, а я успел развернуться в кривом полете и уткнулся локтями в угол стены, расшибив подбородок и левую бровь.

Из щелей старухиной комнаты потянуло паленым тряпьем и какие-то грязно-рыжие глухие пятна света то выползали к моим ногам, то исчезали опять. Я понял, что Алиса там и толкнул дверь коленом…

Черно-зеленые стены огромной комнаты были прочерчены по всему периметру длинным рядом миниатюрных рамок с неуловимыми лицами. Они располагались строго выдержанной линией на уровне человеческого роста и перед каждой из них мерцала зажженная рубиновая лампадка. Во всю площадь пола стелился белый ковер; неравномерной длины ворс был выстрижен таким образом, что создавалось ощущение спиралевидно-гофрированного светящегося квадрата. Цвет потолка никак не мог установиться постоянным – мешали бегающие огоньки лампадок и глубокие тени неизвестного происхождения.

В этой комнате вовсе не было окна: в эту стену влипло огромных размеров вертикальное панно с изображением чудовищно вытянутой головы. По глянцево-белому шелку – черно-зеленой тушью. Рахманинов или Маяковский, словом – Мефистофель.

Два несхожих начала вступили в неприятно давящую на сердце борьбу: с одной стороны – злость и решимость, с другой – замешательство и забытая шейная боль от несуществующей металлической спицы. Тогда я заставил себя перевести взгляд в ту сторону, куда не хотел и боялся смотреть— в дальний и нижний темный угол. Там должна быть одноногая колдунья… И Алиса была там!

Из темноты недосягаемой для огоньков ямы высвечивались лишь желтые кисти рук и серое бесплотное лицо, а зверино-человечьи глаза кричали страхом и.. холодной смелостью.

Мне показалось, что я возненавидел это виденье еще в далеком детстве, когда оставляли меня одного в пустой ночной квартире и гадкие воображаемые привидения вступали со мной в односторонние беседы о жизни и смерти. Теперь я продолжал ненавидеть это виденье по инерции, а еще оттого, что провел с «ним» вчерашнюю ночь в одной постели…

И я заорал:

– Собирайся, мы уезжаем!

Невыносимо медленно приподнимались вверх тонкие длинные кисти. Они остановились у приоткрытых предполагаемых губ, а сквозь темные просветы изумительно страшных пальцев тихой пылью покатились ко мне ночные звуки:

– Куда? За что? Я никуда с вами не поеду…

– Нет уж, поедешь. Я слишком долго чего-то ждал. Выходит – Тебя! Собирайся!!

Сзади проскрипел паркетный пол и послышалось частое, чуть глуховатое дыханье. Голова старухи змейкой выявилась в дверном проеме, а затем… прислонилась к моему плечу.

– Алиса, голубушка, собирайся, милая… Теперь тебе с собою все одно не сладить. Уже как молилась ты, чтоб только пришел, руки наложить грозилась. Собирайся, веточка моя подстрелянная… Так уж, видать, богу угодно.

Старуха обернула лицо ко мне и сухими древними глазами уложила на мою грудь спокойствие свое и веру.

– А ты, родной, ступай-ка вниз, Алиса будет сейчас, – поцеловав меня в ушибленное место, она отняла больные руки.

– И змием этим – не балуй, не по тебе это занятие… В тебе есть божья правда, да только сам ты себя не знаешь. Иди, ступай…

Ну а внизу, параллельно со всем остальным, я получил возможность ощутить, как едко и больно можно курить, ежели к тому приложишь чрезмерно удалое физическое усилье…