Читать книгу: «2024», страница 4

Да, Гена сделал то, на что не хватило смелости Тимуру: сразился со страшным врагом, нагонявшим на всех нас страх, и главное, отомстил за меня. Я была повержена вслед за преподавателем: тот на следующий же день ушёл в отставку, и больше мы его никогда не видели.

Но а потом началась любовь. Гена начал ухаживать за мной, скажем так, добиваться, хотя в этом необходимости не было. Цветы, конфеты, кафе, прогулки по парку с переплетёнными пальцами, первый поцелуй… Видели бы вы, как мы с Геной слушали музыку в беспроводных наушниках: он открывал кейс и как кольцо предлагал мне один из наушников, тот, на который натянута была меньшая амбушюра – ведь ушки у меня поменьше, – а себе оставлял с силиконовым вкладышем большего размера. А ведь говорили, что вместе с проводными наушниками уйдёт и романтика. Всё это ещё более усиливало моё желание стать Гениной женой. Я делала ему небольшие намёки на эту тему. Например, в своей странице в социальных сетях сменила свою фамилию на его. Поди догадайся, что я хочу этим сказать. И вот к кануну нашей годовщины отношений я уверовала, что предложение руки и сердца непременно прозвучит из его уст, а в руках он будет держать кейс не с наушниками, а с обручальным кольцом.

До торжественной даты оставалось три дня. Я гуляла по городу с улыбкой до ушей. Как вдруг, переходя дорогу и уже ступив на тротуар, заметила нашу с Геной машину, точнее его. Номер совпадал. Я остановилась и заглянула в лобовое стекло. Лучше бы я этого не делала. Там сидел Гена и целовал какую-то… я лучше промолчу. Позднее выяснилось, что это была одна из новых студенток нашего театрального училища. Помню, я тогда с первого взгляда её невзлюбила. Таких девушек как она – лёгкого поведения – видно издалека. Папа почему-то всегда называл их «янами». Так вот, стояла я так перед машиной, пока Гена и эта яна не оторвались друг от друга и не заметили мой трагический взгляд.

Я тут же развернулась и убежала. Теперь пешеходам недоумённо приходилось наблюдать за моим плачем, а не дурацкой улыбкой. Вот такой резкий контраст произошёл буквально за минуту. Как всегда говорила мне моя мама: «Жизнь как конфета: никогда не знаешь, чем она обернётся».

А Гена за мной даже не побежал, представляете? Единственное на что у него в дальнейшем хватило смелости, так это на оправдания, что я, видите ли, всё неправильно поняла. А когда я спросила, что именно я так не поняла, у не нашлось ответа. Кобель, больше мне прибавить нечего.

Хотя что это я так обобщённо. Например мой Писюн, хоть он и являлся по факту кобелём, но как таковым никогда не был. У него тоже, как и у меня была своя первая любовь. И единственная. Я никогда не видела, чтобы он ухаживал за другими собачками. Хотя, должна заметить, вокруг него и крутились несколько подобных ян. Но он никогда не предавал свою Викторию. (Так звали любимую собачку Писюна. Имя ей дал всё тот же папа. Он называл её Виктория Сикрет, потому что на её чёрной шерсти на уровне таза наблюдались тонкие белые полосы, по форме напоминающие нижнее бельё.) На прогулке Писюн обязательно водил меня в соседний двор, где жила его Виктория. Она тоже была дворняжкой, но без хозяев. Приютить её, к большому сожалению, родители мне не разрешили. В итоге мы гуляли втроём – если не было Тимура – и всё это время я наблюдала за чувствами влюблённых. Писюн ухаживал за ней. Со счастливой улыбкой приносил для неё в зубах косточку из дома, игрушки, а один раз даже ошейник с её именем, написанным на кулоне-сердечке. (Это я уговорила родителей хотя бы купить для неё ошейник, точь-в-точь как у Писюна.) А когда у Виктории Сикрет наступала пора излучать феромоны, то Писюн храбро защищал возлюбленную от желающих потолкать её сзади. Иной раз доходило даже до крови.

Как же страдала бедняжка после пропажи Писюна. Я обнимала её, старалась утешить, мы обе плакали, изливали друг другу души, но всё было напрасно. Когда мне позднее со слезами на глазах всё же удалось уговорить родителей взять Викторию к нам домой, то я кинулась за ней во двор, но нигде её не обнаружила. Я искала везде, где могла. Вскоре выяснилось, что Виктория утопилась.

У нас рядом в районе находилась небольшая речушка, скажем, ручей, летом он и вовсе пересыхал. Стояла как раз весна, дожди и талые снега расширили речушку так, что та шумела издалека. Казалось, сама весна оплакивала Писюна. Прошло больше недели с его пропажи, и уже шёл третий день с момента исчезновения его возлюбленной. Я от безысходности добрела до речушки, чтобы добавить к ней свои слёзы, и на свой страх обнаружила Викторию. Она лежала над водой, лицом вверх, зацепившаяся за бревно своим кулоном-сердечком, и бездыханно колыхалась под течением. Я вошла в воду по пояс, освободила мою бедную страдалицу и похоронила, выкопав рядом яму подручными средствами. Бедняжка.

Такая вот вышла трагическая история любви, итог которой наложил отпечаток и на мою судьбу.

Я решила покончить жизнь самоубийством. Не представляете, как тяжело пережить измену человека, который значил для тебя всё на этом свете, потом очутиться забитой тихоней в театральном училище, терпеть насмешки за своей спиной – спиной плаксы, – а потом и вовсе самих изменников, демонстрирующих свои счастливые романтические отношения. Моим самым любимым местом в городе являлась скамейка в одном парке. Скамейка располагалась напротив реки и отделяло меня от неё лишь одно небольшое решётчатое заграждение.

Раньше я всегда смеялась, когда слышала про ситуации, что в службу психологической поддержки звонит такой-то человек и говорит, что хочет умереть, – помогите! Ведь получается, если ты звонишь в службу поддержки, значит ты на самом деле не хочешь умереть, ведь так? Парадокс? И я раньше так думала. Но самом деле всё совсем по-другому. Человек звонит и просит помощи, потому что понимает, что ему больше ничего не остаётся, как покончить с собой. Он этого боится, потому что чувствует, что вот-вот оно случится: тело само совершит злодеяние над собой, а он не сможет это остановить. Одна чаша весов пересиливает другую, а чтобы нагрузить нужную – подписанную словом «жить» – не хватает гирь: бедняга их все растратил и уложил не туда, поэтому он и просит одолжить ему какие бы-то ни было тяжести у посторонних и не посторонних людей.

Так случилось и со мной. Помню, я решила сделать это 3 сентября – в день рождения моего папы. Не знаю почему, но я была озлобленна на всё и всех и подумала, что эта знаменательная дата самая подходящая для такого не менее знаменательного события. Прошло пять месяцев с момента измены. Все эти пять месяцев были наполнены сначала чувствами предательства, горя, какой-то надежды, потом обиды, депрессии, безразличия и мыслями о смерти. Кто знает, может там я встречу Писюна, обниму его крепко-крепко на пару секунд, и после мы растворимся в вечности, поскольку в загробную жизнь я не верю. Забытие, вот, что меня ждёт после жизни. Меня просто не будет. Это как до рождения, вы помните, что было до этого момента? Так и после смерти, мы ничего не будем помнить, потому что помнить уже будет нечему и некому. Пустота.

Шёл восьмой час вечера. Миновал закат. Надвигались сумерки. Кстати, плавать я никогда не умела и вообще побаивалась воды. Единственный раз, когда я глубоко вошла в воду, это, доставая бедняжку Викторию. Но тогда я не сознавала что делаю из-за всех переживаний, и поэтому все остальные чувства накрыли мой страх с головой. А так я даже при походе на водоём только и делаю, что нахожусь всё время на пляже, ну или иногда всё же могу зайти чуть-чуть в воду, ополоснуть ноги, или окунуться по пояс и, скажем так, подумать о насущном. Я сидела на скамейке с абсолютно безразличным ко всему лицом, ни о чём не думая. Когда наступает последний момент о слезах уже речи не идёт: все они истратились ранее. Я оглянулась в поисках ненужных мне очевидцев. Спасатели не входили в мои планы. И обнаружила его.

Это был господин со шляпой. Я встречала его и ранее. Он всегда стоял вдалеке и, кажется, засматривался на меня. Гену это всегда забавляло – когда мы гуляли в этом же парке – и он меня подкалывал своей «ревностью». Потом господин со шляпой, завидев наши взгляды, направленные в его сторону, спешно принимался искать свободную скамейку и опускался на неё, чтобы просто сидеть прямо, как дуб. Роста он был среднего, глаза смотрели сквозь круглые прозрачные очки, а на лице росла немаленькая ухоженная борода и усы рыжеватого цвета. Цвет волос на голове трудно было усмотреть под серой шляпой. Кто знает, может он брюнет: у них часто случается, что вверху чёрное, а внизу рыжее. Шляпа была серая – федора – опоясанная жёлтой лентой. А прятался этот господин под длинным пальто цвета головного убора. И ходил он во всём этом зимой, весной и сейчас, в начале осени. Руки его скрывались за кожаными перчатками. Он, наверное, всегда предпочитал прохладную погоду для прогулок по парку, чтобы его пальто не выглядело слишком неуместным. Я видела его в общем не больше десяти раз: знакомство наше произошло зимой этого года. И проходили наши встречи всегда в отдалении. Со стороны господин со шляпой – так его прозвал Гена – выглядел очень странно. И его очень длинное пальто всегда пугало тем, что в любой момент может приблизиться к тебе и резко раскрыться, демонстрируя своё неглиже. Замечу, что последние пять месяцев, я его не встречала, так как старалась избегать этот парк и связанные с ним воспоминания о Гене, а летом вообще уехала к родителям.

Господин со шляпой стоял и глядел на меня. Когда наши взгляды соприкоснулись, он не отвёл глаз, хотя чуть вздрогнул. Я разозлилась на него и решила чутка посидеть в надежде, что он уйдёт. Но он не ушёл. Он неторопливо шагал в мою сторону.

– Разрешите? – произнёс он с дрожью в голосе и странным акцентом.

Я некоторое время, не глядя на него, молчала и злилась. Господин со шляпой не стал дожидаться моего ответа и присел. Я резко встала.

– Постойте.

Его рука в серой кожаной перчатке ухватилась за моё предплечье. И тут я повернула голову и хорошенько взглянула в лицо незнакомца. Лет ему было за тридцать. Взгляд сквозь очки казался напуганным и каким-то странным. Борода начиналась чуть ли не с самых глаз. Тёмные волосы на голове были далеко не короткие и зачёсаны за уши.

– Пожалуйста… не уходите. – Я не знаток иностранных языков, но акцент господина мне показался почему-то немецким. И я тут же вспомнила: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах…» Хотя в моём случае уже началась осень и закат скрылся в сумеречной тьме. Надо заметить, что здесь, сейчас, я впервые за долгое время хоть что-то почувствовала – страх, волнение? – и опустилась на скамью. Но отбросить совет Михаила Афанасиевича всё же не решилась: «Никогда не разговаривайте с неизвестными».

Господин со шляпой облегчённо вздохнул. А потом его дыхание облеклось волнением, восклицательным знаком обозначая наше молчание. Через какое-то время я снова посмотрела на господина со шляпой: он сидел с приоткрытым ртом, заламывал пальцы, глядел перед собой, вдаль, в никуда, и часто с громким звуком сглатывал ком слюны, отчего его сильно выпирающий кадык вскакивал, как тарелочка от удара кувалды в аттракционе.

Сумерки переодевались в ночь.

– Хорошая погода, правда?

Я сидела, смотрела вперёд и ничего не отвечала. Ненавижу разговоры о погоде.

– Для прогулки лучше не придумаешь.

Снова тишина, которой не преминул воспользоваться дятел на ближайшем дереве. Что значило его постукивание? Злорадное нагнетание обстановки или то была спасительная морзянка?

– Вы когда-нибудь любили? – Я почувствовала его взгляд на себе. Мне стало не по себе. Эти странные вопросы. – У вас не бывало так, что… всё хорошо, а потом вдруг резко… буц… и… вам уже не так хорошо, как раньше. И вернуть всё назад… уже не получается.

Гена.

Воспоминания нахлынули на меня, противоположные чувства сталкивались друг с другом. А господин со шляпой сверлил меня своими очками. В реке что-то издало звук.

– Река… – проговорил незнакомец и задумался. – Ненавижу реку… – Его покоившиеся на коленях ладони сжались в кулак. – А вы?

Я вскочила со скамейки и двинулась вперёд. Стук каблуков отдалял меня от места, где я планировала окончить свою жизнь. Но звуки исходили не только от моей обуви. Господин со шляпой догонял меня.

– Стойте! – Он хотел было снова остановить меня за руку, но не стал и спешно засеменил сбоку. – Пожалуйста, простите, я совсем не хотел вас пугать.

Я сама не заметила, как ночь резко накрыла всё вокруг своим одеялом. Я старалась не замечать господина со шляпой, но боковое зрение обмануть было трудно. Взгляд уставила прямо перед собой, на тротуарную плитку. Неровный марш. Я глубоко дышала. Впереди засветились глаза животного. Я вскрикнула. Кошка. Зашипела и пробежала мимо. Чёрная кошка перебежала дорогу. Господин со шляпой тоже остановился. Пару секунд передохнула и заспешила вперёд. Незнакомец последовал за мной. Впереди на нас двигались прохожие. Страх достал из рукавов пару увесистых гирь и подкинул их на одну из чаш весов, после чего мне захотелось позвать на помощь. Я сделала рывок к прохожим, когда почувствовала, что незнакомец ухватил меня под руку и насильно поволок за собой. Прохожие отшатнулись. Не успев опомниться, я услышала неразборчивые слова:

– Я живу здесь рядом.

Не знаю, сколько длилось это «рядом», но двигаясь закоулками и дворами мы достигли небольшого среднеэтажного дома. Господин со шляпой, уже умерив свой пыл, подвёл меня к подъезду.

– Я не хочу вас пугать.

В данной ситуации страшней слов на ум мне не приходило. Господину не с первого раза удалось приставить ключ к замку. Когда дверь отворилась, на меня хлынула жажда жить. Вот так вот получается: страх умереть от чужой руки спасает от суицида.

Мы поднялись по порожкам, повернули направо и тут же слева нас ждала дверь квартиры под номером 36, но, как я заметила, шестёрка находилась уровнем ниже тройки и слегка качнулась, когда незнакомец открыл её.

– Пожалуйста, проходите, – умоляюще слетело с его губ.

Серая перчатка указывала мне путь внутрь. Я боялась глядеть на лицо незнакомца и смотрела на пол. Глаза наполнились влагой. Я шагнула вперёд, и вскоре дверь за моей спиной закрылась. Незнакомец повернул замок.

Странный неприятный запах тут же обрушился на меня удушливой волной.

– Давайте, я вам помогу.

Господин со шляпой принялся снимать с меня куртку. Я стояла, как под гипнозом, и не противилась ему. Окончив это, он повесил куртку на один из крючков, который был прикручен к двери. Мы находились в маленькой прихожей: справа в углу висела полка со всякими мелочами – незнакомец уже успел положить туда ключи от квартиры и перчатки, – стена слева скрывалась за двумя раздвижными дверьми – незнакомец сдвинул левую вправо и повесил своё пальто на вешалку, после чего закрыл шкаф, – а рядом висело большое зеркало в человеческий рост. Господин со шляпой – он её не снял – несмело повернулся ко мне лицом, демонстрируя свои невзрачные брюки и свитер. Обои в прихожей были все обшарпаны, оторваны и висели лохмотьями. Справа имелся проём, ведущий в гостиную с солидной стенкой из шкафов. Впереди прихожей существовал крохотный коридор, который вёл на кухню – там стоял обеденный стол, – а по левой стороне коридора находилась запертая дверь, за которой, наверное, располагался туалет.

– Может быть вы хотите чаю или кофе?

Глаза господина поблёскивали сквозь очки и были широко раскрыты. Я не знала что делать в данной ситуации: заговорить или продолжать молчать. Незнание совершало второе.

– Может, пройдём на кухню? – Хозяин квартиры коснулся моей спины. Мой испуганный взгляд был направлен на пол. – Не разувайтесь.

Мы оба, обутые, двинулись вперёд. На кухню. Справа располагался небольшой прямоугольный стол с табуретом, а слева своё место занял кухонный гарнитур, напротив входа имелось окно.

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Господин со шляпой подвинул мне табурет, и я вынуждена была сесть спиной к коридору. Потом господин принялся закрывать окно занавесками. Во всех его движениях проглядывали неловкость, волнение и… боязнь. Казалось, он сам страшился того, что делает. Это наводило меня на разные мысли, что а) он не маньяк, а просто очень-очень-очень странный тип; и б) я всего-навсего его первая жертва. Хозяин квартиры вытащил из-под стола второй табурет и сел по мою левую руку, но через секунду ему в этом что-то не понравилось и он передвинул табурет, чтобы расположиться напротив меня, вплотную к стене.

Мы сидели и молчали. Всё это давило на нас обоих. Я вынуждена была разглядывать стоящую передо мной большую круглую тарелку с покоившимися в ней ложкой и остатками еды.

– Ой, что ж это я.

Господин стыдливо вскочил, быстро взял тарелку и хотел было положить её в раковину, но та уже была полна грязной посуды, поэтому господин от нечего делать вернул тарелку на стол и поставил возле своего места. Потом он подошёл к плите, включил чайник и принялся доставать из верхнего шкафа кружки.

– Вам кофе или чай?

Спросил он, с воодушевлением повернувшись ко мне. Никогда не разговаривайте с неизвестными.

– А, ну да.

Я рискнула взглянуть на господина, пока тот наводил кофе.

– Одна к двум, да?

Говорил он, не оборачиваясь, и в его голосе слышалось бодрость.

Одна к двум.

Засыпав нужное количество ложек, господин принялся стоять спиной ко мне, уперев ладони в столешницу и повернув голову к чайнику, который, казалось, будет кипятиться вечность. Поэтому господин взял его, вылил лишнее количество воды в раковину, взболтал содержимое чайника круговым движением руки и снова поместил его над пылающей конфоркой. И мы опять принялись ждать. Скинув многотонный груз с плеч, господин взял клубившийся паром чайник и наполнил две кружки. Затем дребезжание чайной – в данном случае кофейной – ложки. И подача на стол.

Господин со шляпой сидел и глубоко дышал. Его волосатые ладони обхватили кружку. На кавказца господин явно не был похож, скорее на еврея со своей шляпой и бородой. Ногти его по зубам не тосковали, когда в волнении постукивали по кружке, в отличие от моих, потому что с детства страдаю этой грязной привычкой, – грызть ногти. Я к кофе не прикасалась. Господин отпил глоток и заговорил:

– Пожалуйста, выслушайте меня… – Я почувствовала себя священником во время исповеди. – Вы верите в чудеса?.. Не отвечаете? Это всё потому, что вы их не видели… А я видел… – Здесь он задумался, чем бы продолжить свою речь. – А в любовь вы верите? – Это понятие было мне ближе. – Кажется, верите. И я вот верю… Верите, потому что любили, так? И я любил… У меня были две любви. Одна – первая, настоящая. Она была для меня всем… а потом вторая – тоже настоящая. И она была для меня всем. Я любил их обеих… И продолжаю любить. – Мягкий искренний голос господина со шляпой потихонечку воздействовал на меня, и мне уже становилось не так страшно, захотелось взглянуть на говорившего. И вдобавок это гипнотическое позвякивание ногтей по кружке. – А верите ли вы в несчастия? Страдания? Ммм? Можете не говорить. Все мы в это верим. Уж что-что, а это чувствовал каждый из нас. – Господин сделал большую паузу и протяжённо выдохнул через рот. – Я потерял обе свои любви… Одну, к большому сожалению, безвозвратно… Но вот первую… – Он со всхлипом вздохнул. – Скажите, вы любили в детстве?.. По мне в детстве любовь какая-то… не знаю… другая, наверное… на всю жизнь… Может, например, у вас был какой-нибудь любимый питомец? Кролик там, кошка… собака. – В этот момент я почувствовала что-то знакомое, что-то странное исходило от господина со шляпой. Этот голос, который, казалось, знает меня всю жизнь. Я подняла лицо на незнакомца. Его очки лежали на столе, а из глаз обильно текли слёзы. – У меня для вас кое-что есть. – Господин потянулся к шляпе и снял её. Положил на стол и отвязал обрамлявшую её жёлтую ленту. Там скрывался медальон. Господин протянул его мне.

– Откуда это у вас?

Это был подарок Тимура. Я открыла крышку и увидела нашу совместную фотографию. Мы, счастливые – я, Писюн и Тимур – на фоне нашего дерева, которое свело нас всех троих и подарило нам много чудесных эмоций и приключений. Это была прекрасная дружба. Я заглянула в глаза господину и умоляла его дать ответ.

– Я нашёл его там, на скамейке. Перед вашим домом… Может, вы его случайно обронили и не нашли… – Я ждала чего-то необычного от его слов. Он сказал ещё не всё. – Это было через год после того, как вы потеряли… – Мне стало не по себе: голова закружилась, а кончики пальцев закололи. – Писюна.

Как гром среди ясного неба. Я слышала, но не верила. Этого не могло быть.

– Я хочу, чтобы вы знали и никогда не сомневались: он всегда пытался найти вас… – Глаза господина напомнили мне речушку тогдашней весной. Я тоже плакала. – Он никогда о вас не забывал… Всё, всё это время он не появлялся к вам, потому что берёг вас, ваши чувства… Он всегда, всегда любил вас больше жизни… – Глаза господина проникли внутрь меня, и я почувствовала, увидела. Его глаза в тот момент были… добрые-добрые. – И сейчас, в эту минуту… он любит вас так же, как тогда, когда вы обнимали его, целовали и чесали… за ушком.

Я чуть ли не упала в обморок. Я взглянула на левое ухо господина и обнаружила, что верхний краешек там отсутствовал, именно в том месте, где его отрезал учёный Калигари! Затем я внутренне почувствовала, что надо посмотреть на тарелку, протянула к ней руку, повернула на себя и прочла надпись:

– Писюн.

Прям как на его миске.

Я сжала лицо между ладонями. Вмиг вернулась на десять лет назад. Что я почувствовала? А что сейчас чувствовал он? Мой друг. Я взяла его за руки, и он зарыдал, как малое дитя. Мы оба были такими.

– Мой милый Писюн.

В следующую минуту я обнимала его дрожащее тело.

Эту ночь мы провели вместе. Мы разговаривали. Вспоминали былое. Обсуждали новое. Так я узнала, что, потеряв Викторию Сикрет, Писюн потерял и своих нерождённых детей. За день до похищения Виктория поделилась с Писюном этим радостным событием. О смерти возлюбленной он узнал позднее от Аллы Борисовны, с которой я делилась тогда своими печальными вестями. Затем я вынуждена была услышать про учёного Калигари и его опыты. Про смелый побег Писюна. Его жизненные перипетии в новом для себя мире. Про его многолетние попытки встретиться со мной. Не ранить меня своим появлением…

Вся эта ночь подарила нам новую жизнь. Изменила нас. Ранила, но в то же время и обогатила.

Наутро, не спавшие, уставшие, с заплаканными глазами мы стояли в прихожей. Когда я надевала на себя куртку, Писюн подошёл ко мне и взял за плечи, чтобы приласкать, пошутить. Он долго всматривался в мои глаза, затем потянулся ко мне и… лизнул в губы. Я засмеялась и от счастья крепко прижалась к груди моего любимого Писюна. Я долго не раскрывала век, чтобы не возвращаться в пугающую реальность. А раскрыв, увидела нас – в зеркале. Нас, обречённых на новые страдания. Волосатые спина и плечи Писюна, его руки, обнимающие меня, пока я вздрагиваю от нахлынувших слёз. Воспоминания, рассуждения, предположения, всё это кружилось у меня в голове и причиняло боль.

Я плакала от волнения, от скорбного сознания, что наша жизнь так печально сложилась; уже представляла, как нам приходится видеться только тайно, скрываться от людей, как воры! Лишь для того, чтобы любить! Чтобы нас вновь не разлучили! Чтобы посторонние поняли нас! Не клеймили! Не мешали быть нам такими, какими мы есть… Счастливыми.

Я глядела в зеркало и любила их, тех двоих, заключённых в объятиях друг друга. Любила и молилась. Молилась и боялась. Боялась и непрестанно задавала себе один и тот же вопрос.

Что же с нами будет дальше?