Читать книгу: «Бурситет. Приключения удалых пэтэушников, а также их наставников, кого бы учить да учить, но некому», страница 5

Обратный путь он немного сократил, срезал угол огорода, перескочив через забор. Решил чуть пугнуть товарищей неожиданным появлением. В пустынном огороде ни души и пришла мысль спалить заряд досрочно, тогда перепадет побольше пороховой смеси со спичками из общего котла с Иттей. Заряд в его мортире был что надо: чистый черный порох и пуля от мелкашки, какие он собирал в тире. Взгляд быстро нашарил мишень – срез крупного сучка на боковой стенке уборной, руки уже стало приятно познабливать знакомым приятным волнением. Он еще раз тщательно огляделся, прицелился и ширкнул коробком по затравочной головке.

Внутренности стали плавно опадать в страшливом секундном ожидании. Шипенье, толчок в ладонь, и в правое ухо вошла пробка временной глухоты. Разгоняя белое облако дыма, Смычок шагнул к цели и окаменел – из уборной, придерживая у колен спущенные штаны, тихо выдавливался мужчина с сильно укоризненными глазами, в потной ладошке его еще теплая пуля, только что затихшая перед ним на полу. Секунды три они пытливо всматривались друг в друга, после чего стрелок резвым кенгуренком ускакал кустами к оврагу.

Уяснив обстановку, Пашка выдал шкоднику пару пинков, и они отступили в спасительную чащу оврага.

А мужчина из уборной вновь вернулся на исходный рубеж, где в тот злополучный день просиживал часами, занедужил человек, бывает.

– Дегенераты, дебилы, шизофреники! – кряхтел он придушенно. – Ну, вы меня еще попомните, морды бурсачьи! Не на того нарвались! Пересажу, сгною, сотру в порошок!

Овраг еле слышно, виновато шумел в ответ сухими кронами деревьев, пузырями в этом омутце полутишины лопались редкие выстрелы.

– Сволочье, шантрапа, недоумки! – откликался седок. – Пересажу-уу!..

В серьезность обещаний его можно было верить – юрист со стажем, сожитель Лепетовой, Мерцалов Гавриил Станиславович был способен на многое.

Глава 5
– Мерцалов ищет террориста – Борьба с огнестрельшиной – Смертельная схватка с петухом – Столкновение со Шлаком —

– Ита-аак!..

О как звенит металлом голос директора, как грозно мерцают его глаза из-под насупленных бровей. Плотная стена мальчишек умолкает раньше обычного.

– Ита-ак, – уже тише, весомее повторяет он и еще раз внимательно осматривает строй,

– очередные неприятности, очередные чэпэ: пьянка с дракой на закуску, покушение на жизнь человека. Начнем с пьяниц…

Позади директора, рядом с группой родителей провинившихся, нетерпеливо, по-охотничьи переминался с ноги на ногу Мерцалов, глаза его безостановочно шарили по лицам учеников. Лепетова же стояла поодаль, изредка бросала на него настороженные, полные тревоги взгляды.

Вчера, когда она вернулась с работы, он, кряхтя и страдальчески морщась, подсел к столу и положил перед нею расплющенную пулю. Она долго ничего не могла понять. Он объяснял, что этот кусочек свинца у него могли извлечь из мозга, после трепанации черепа.

– Ой, ты не можешь попроще? – досадливо прервала она его витиеватое повествование, к чему он профессионально имел немалую склонность. – Прямо, как на процессе…

– Цыц! – властно пристукнул он ладонью в стол. – Она меня еще одергивает! Один из твоих параноиков чуть не пришил меня на очке, возьми он на десяток сантиметров левее, по краю горбыля, и все, адью, в висок…

Она, было, запротестовала, стала доказывать, что это, скорее всего, какой-то посторонний хулиган, так как все учащиеся в это время сидели на лекции по вензаболеваниям, а потом дружно отправились в библиотеку на просмотр новой антиалкогольной литературы, потом ужин, спортзал, захватывающая телепрограмма… словом, стрелять детям было попросту некогда. Мерцалов лишь презрительно улыбался на такие аргументы и описал мальчишку, какого примечал на автобусной остановке и ранее. Смыков! ахнула она мысленно.

Боялась, ох и боялась она гнева сожителя, знала, что не остановят его даже их полуродственные чувства, отомстит он мальчишке со всею возможной строгостью, чем поставит под удар и ее, прямо ответственную за все виды правонарушений. Зуб на училищных ребят он имел давно.

Началось же все с того, что его служебный грузовой «Москвич», закрепленный за ним, специалистом, юристом-консультом райсельхозуправления, однажды прохудился у дома сразу на все четыре колеса. В другой раз, машину угнали, нашли лишь спустя сутки. А в третий раз, тогда он отправился в областной центр, на въезде в город его остановил гаишник и, категорично пощелкивая жезлом по голенищу сапога, велел открыть дверцы багажника, откуда доносилось горестное мычание и блеяние. Глазам ошарашенного Мерцалова предстали собственная полугодовая телочка и пара соседских коз, несказанно утомленных пятичасовой поездкой в темноте и духоте.

Заламывая руки, Лепетова вчера умоляла его не поднимать шума, потому как у них с начала года и так уже прошло три уголовных дела, да два кое-как они сумели утаить. Сказала и тут же спохватилась, осознала, что ляпнула лишнее. Он стал было напористо пытать ее про этих два дела, но она вовремя сориентировалась и выдала безобидную сказочку о хулиганистых выходках некоторых шалопаев со склонностью к поборам. На самом же деле случаи были из ряда вон: групповое изнасилование их же ученицы и выявление двух наркоманов.

Мерцалов враз поскучнел, она знала, что он давно мечтал о хорошем факте, поступке или промашке, сильно ее компрометирующих, чтобы взять ее за горло, загнать квартиру, двухкомнатную, в Гумбейске, ей принадлежащую, какую она оставила два года назад, сойдясь с новоиспеченным холостяком, разведенцем Мерцаловым. Квартира – ее тыл, спасательный круг в этом запоздалом первом эксперименте с организацией семьи, с ее утратой полностью утрачивалась бы и ее самостоятельность. Ей ведь уже тридцать шесть, ему – сорок три.

В последнее время она все чаще и чаще склонялась к мысли, что выбор свой Гавриил Станиславович больше основывал не на мало-мальских чувствах, а на ее физических данных, женщина она крупная, крепкая, кости широкой, а у него полон двор скота и птицы. Работенки у нее было теперь по горло, хребет гудел, ноги подкашивались к концу дня, и дней таких бестолково суетных уже отмелькало немало.

Он же от помощи, ввиду частых недугов, помаленьку отошел, ограничился доставкой кормов и ворчливыми указаниями по лучшей организации труда. Она заметно опустилась и даже постарела, что с ужасом констатировали ее городские подруги. Старательность, трудолюбие, природная доброта и желание угодить сожителю ей пока душевного комфорта не приносили – был Мерцалов всегда желчен, раздражителен и всем недоволен.

Сейчас же, на линейке, тревога ее ожидания была больше показной, в душе она ликовала, в ее кабинете, под замком отсиживался Смыков.

Кончилось бичевание юных поклонников спиртного, директорское «итак» снова напиталось мощью и угрозой, воспарило над зашумевшим было строем.

– Итак! – Никодим Петрович заложил руки за спину, отчего сутулость его стала еще более угрожающей, и медленно пошел вдоль строя, тем самым подавляя даже малейшие очажки шопота. – Еще одна гнусность, еще одна выходка, порочащая высокое звание курсанта советского профтехучилища, – произнес он зловеще и резко крутнулся, указуя откинутой рукой на Мерцалова, кто подступил к рядам учащихся вплотную. – Вот этот человек в собственном, э-ээ…

– Сортире…

– Молчать! Человек этот едва не был застрелен дома, и только ничтожная случайность спасла его от гибели. И это в наше мирное время?! от пули?! – уже выкрикнул он в бешенстве и повел совсем освирепевшим взором. – Вам что тут? Чили, Сальвадор или Ольстер?! Мы знаем этого подлеца, его четкий словесный портрет, знаем, но хочется проверить его трусливую душонку, к тому же, за чистосердечное признание полагается скостка, как говорится, повинную шею и меч не берет!..

Мерцалов тем временем отправился вдоль строя, всматриваясь в каждое лицо, разок он даже внедрился в плотную ребячью стенку и вздернул на ноги угревшегося у батареи, задремавшего пацаненка. Ученики к таким розыскам отнеслись неприязненно, стали отпускать реплики.

– Эт-что за ищейка, щщено-холмс?

– Новый помощник Анки, мужик ейный, полставки дали…

– Во, алиментишки пойдут погуще…

– Ишь, старается, ладно еще в наморднике…

– Я бы в такого боровка не промазал…

– Окопик бы вырыл, дядя, да отсиживался пока…

– Все равно не жилец, весь на дрисню выйдет, загинет на днях…

Мерцалов только стискивал зубы и отпыхивался, голову мутило бешенством, различать лица в таком состоянии стало совсем невмоготу.

– Нет, среди этих нету, – разочарованно пожал он плечами, подойдя к директору.

– Ита-ак! Успокоились, успокоились, сюда внимание. Мастерам сразу же после линейки сдать подробные списки отстутствующих на сегодня, а также принести мне в кабинет их личные дела с фотографиями…

Мерцалов кивнул стоящему в отдалении Виктору, по управлению еще знакомы, правда относились друг у другу больше чем сдержанно – случилась разок небольшая размолвка. А вот с Клушей до этого Мерцалов раскланялся подчеркнуто учтиво, поинтересовался здоровьем, производительностью вязания, та, в свою очередь, с неменьшей учтивостью призвала его быть более осторожным, перенести уборную подальше от опасного оврага.

– И последнее! – воздел руку с очками Никодим Петрович. – Если вы помните, с полмесяца назад, мы тоже разыскивали одного подлеца, обматерившего в автобусе пожилую женщину, годящуюся ему в бабушки, на замечание, что курить в общественном транспорте нежелательно… Потише! Так вот, этого хама мы все-таки сыскали! Сидор Першечкин, такова фамилия этого, с позволения сказать, ученика! Па-апрашу на середину! Что?.. Вот, к тому же он и злостный прогульщик. А за мат он дорого заплатил, дорого в прямом смысле этого слова, его папе пришлось выложить тридцать рубликов штрафа, я думаю, он за это найдет способ отблагодарить сыночка…

– Какому папе? Он у него ведь срок мотает по третьему ходарю?

– Ну, довольно, – поморщился Лыков, вглядываясь в часы. – Опять едва не полурока пролетело. У меня все. Вопросы, сообщения есть у кого?.. Тогда по занятиям, – он сделал повелительную отмашку.

– Итак, – Виктор усмехнулся на невольное подражание. – Итак, в училище чэпэ, едва не застрелен безвинный гражданский человек, специалист-юрист, м-мм… – он хотел продолжить список положительных черт, чтобы обосновать нужность Мерцалова на этом свете, но ничего приличного не наскребывалось. – М-да, специалист, пропагандист политсети… словом, человек, как мы с вами, а стало быть хочет жить: дышать, вкусно кушать, размножаться…

Ребятня запозевала, опять инструкция, нравоучения, советы. Знакомые до тошноты речи, оскоминные и снотворные. Виктор это осознавал, да – скучная инструкция, да – под роспись, да – по категорическому приказу директора, в общем-то мудрая подстраховка от грядущих, пока потенциальных неприятностей. Медсестра уже зарегистрировла две основательные травмы от разрыва стволов, а также одно легкое пулевое ранение.

– Мой долг, – добавил военрук громкости в голос, – открыть вам глаза на опасные последствия этого пагубного увлечения. Не думайте, ребята, что это вы изобрели самопалы, поджиги и прочую стреляющую чепуху. Ваш покорный слуга тоже в свое время переболел всем этим, прошли через это и поколения постарше. Но результат всегда один, как гласит неумолимая статистика, в пострадавших каждый третий из увлеченных. У этого изувечена рука от разрыва ствола, у этого застряла в зубах сорвавшаяся с ложа трубка, а этому ударила по глазам дробь… Кстати, где у нас Скрынников?

– Моль съела без гарнира…

– Под следствием – обокрал собачью конуру…

– У него в семье горе – ослица из его гарема при родах умерла…

– Довольно! Ну, прямо всегдашний конкурс остряков, а может, кое-кому из них в качестве приза заделать гуляш по коридору? Не надо?.. тогда сидите у меня потише, как мышки-норушки. Так вот, как всем вам, обормотам известно, наш Скрынников едва не лишился глаз, когда слишком усердно шомповал заряд из спичек на уроке геометрии. Да серная головка сама готовый капсюль, разве можно ее колотить железом на железе. Запомните, сам факт изготовления огнестрельного оружия, его хранение уже преступление. Мы, когда изъяли у некоторых вольных стрелков самопалы, отнеслись к ним пока лояльно, жалеючи, но чувствуется, что выводов никто из вас пока не сделал, а потому, с этого дня пощады не ждите, дела всех стрелков будут передаваться прямиком в милицию.

– Гы-ы, в милицию, – хмыкнул Пашка, – да у нас в поселке у Тахтароты два раза обрезы отбирали и ничего, ходит с третьим…

– Можно? – появился в дверях Смычок, на плутоватой рожице всегдашняя улыбка.

– Ну, как всегда… Стой теперь до конца урока.

– Так я у Анны Михаловны був, можете спросить, совета у меня просила, ну и раскалякались… А чулы, Виктор Васильевич, новость?.. С Жаботинского-то, штангиста нашего, все награды вчистую посымали, в газетке вот пропечатано.

– Да ну-у, – удивился Виктор. – За что еще?

– Та хиба нэма за що…

– Ты чего, щен, сказать по-человечески не можешь? – вскипел военрук. – И желательно по-русски, без твоих переключений на хохлацкую волну.

Смычок покосился на дверь, словно опасаясь подслушивания, и секретным, пониженным голосом, чем установил мертвецкую тишину в классе, сообщил:

– Та ж у його в задници домкрат знайшлы, – грянул хохот, заставивший испуганно шарахнуться с карниза примлевших голубей.

– Садись, – удрученно потер шею Виктор, – ловко ты меня, воин… Однако вернемся к прерванной нашим комиком теме. Повторяю, подумайте основательно, прежде чем браться за изготовление огнестрельной самоделки…

– Только не помногу думайте, – вклинился Смычок, – а то головы как у лошадей вырастут.

– Ну, хватит!

– Чего он тут про поджиги буровил? – толкнул Смычок в бок Иттю.

– Да р-разное, п-посадить, говорит, могут.

– Ба-а, какое открытие, запиши, а то забудем…

Закончив инструкцию, Виктор приступил у сбору подписей в журнал, заведенный специально только для этой цели. Поучаю, угрожаю, нотации читаю усмехнулся он на себя презрительно, а сам… Впрочем, случай этот исключительный, ситуация была почти безвыходная, тут же встал он на защиту себя от себя, критика.

В то утро он неожиданно для себя проснулся так рано, что за окном даже и намека-то не было на рассвет. Стал соображать, откуда сигнал подъема? Жуткое сновидение, холод, отлежанные конечности, шумнула жена?

– Кук-кареку! – просипел где-то неподалеку петушиный тенорок.

Вот как, непривычные звуки… Включил ночник, на будильнике половина пятого. Ни хи-хи! Надрывный петушиный вопль повторился. Виктор плотнее закрыл форточку и балкон, залез головой под подушку. Заворочалась, проворчала что-то со сна потревоженная жена. Петушиный пронзительный голосок снова пробился через все преграды. Сон у Виктора крайне чуток и требовал привычки к каждому новому звуку. К примеру, его совершенно не тревожили частый грохот поездов, перебранка диспетчеров на станции, дробь дождика по карнизу, рычание в трубах отопления… но дерзкий петушиный голосок! Он понял, что ждет следующего крика, и тот не заставил себя долго ждать. Интервалы меж этими трелями установились где-то в полминуты. Виктор насчитал тридцать криков и понял – сон под такой аккомпанемент уже не придет. Расжижался мрак, стал виден переплет окна, стрекозы телеантен на соседних крышах, проступил чахлый румянец рассвета.

Виктор оделся и вышел на балкон. Разглядел птицу и не разочаровался в собственных предположениях, назойливая тварь в полном соответствии с никудышностью голоса была мелка и плюгава, но поза источала нахальство и самоуверенность. По всему, сам хозяин крикуна выставил клетку под свое затворенное окно на первом этаже тоже не от великого восхищения раннему ору. Неужели кроме меня в настоящий момент никто не слышит этих скотских рулад, подумал он тогда с бешенством, неужели все они такие толстокожие, или я совсем дефективный.

Находилась птица от балкона их пятого этажа метрах в пятидесяти. Действия петушка были отупляюще однообразны, кинокольцовка да и только: три шага, два-три потыкивания клювика в пол клетки, мимолетная чистка перышек, запрокидывание головенки и потужливый крик; снова три шага, поклевка, чистка, крик и так далее. Солист исчерпал силы лишь через сорок пять минут. Это был какой-то феномен, исключение из нормальной немногословной петушиной породы, гибрид с жаворонком или соловьем, так тяготеющих с продолжительным концертам. Виктор все-таки уснул, но проснулся с тяжелой головой, прокопался за бритьем и завтраком и опоздал на служебный автобус. На следующее утро концерт повторился. На третий день он проснулся до петуха, заранее, будто с вечера собирался на рыбалку, так интерес взыграл, долго ли птичка и хозяин выдержат такой график. А ведь это было субботнее утро и можно было перехватить лишний часок оздоровляющего средь недосыпной рабочей недели сна, так как в этот день проводились городские соревнования по военно-спортивному многоборью и начинались они только в десять. Но вот и ожидаемый крик, судорога голосовых связок сумасшедшей птицы. Его аж передернуло от омерзения, неужели никто так и не сможет прекратить эту пытку, им вновь овладевал приступ бешенства.

Хотя было еще совсем темно он вышел на балкон в надежде быстрее успокоиться на свежем воздухе. Он снова увидел своего мучителя в ярком квадрате света, падающего из окна примыкающего к их дому магазина. Смотрелся петушок графичным, четким силуэтом. Как в тире, отметил Виктор и ахнул от снизошедшего осенения.

Спустя пару минут он уже умащивал цевье малокалиберки с диоптрическим прицелом на перила. Сам пристрелял винтовочку для соревнований и как раз на пятьдесят метров. Глубоко раза три вздохнув и заперев дыхание, он припал щекой к прикладу. Свистнул тепловоз, пространство заполнил дальний шум поезда. Петушок понырял клювиком в перьях и начал приосаниваться перед очередным куплетом. Протяжный хлопок, и нарушитель тишины, распахнув крылышки, кувыркнулся, чуть поелозил, словно устраивался на продолжительную спячку и успокоился.

– Чего лыбитесь-то, Виктор Васильевич? – ухмыльнулся Смычок, выводя в журнале свои каракули. – Как шесть номеров в спортлоте угадали.

– Нет, только пять, – откликнулся Виктор. – Ты смотри мне, клоун, допрыгаешься когда-нибудь, думаешь, не знаю, зачем этот раз дверную ручку на опилки перетирал? Бомбочки с магния-марганца мастыришь, все ручки литые в училище пообрывали, варвары!

– Та вы шо? Хиба я…

– Цыц, садись, умник! Вот выжгешь шаренки, так, ходя ощупкой, здорово в своих шкодах не разгонишься.

– А я Иттеньку на оклад в поводыри возьму, или хирургическую операцию с ним сделаем по сращиванию, он будет ходить и смотреть, а я говорить и кушать, как сиамские близнецы станем…

– Т-таскать на себе этот рюкзак с д-дерьмом?!

– Да я у тебя за пазухой места-то совсем трохи займу, будто ты в бюстгалтере…

– Цыц, говорю, болтун! И как бы тебе с утра приспособиться язык загипсовывать или губенки шнуровать, надоел ведь всем, трепло несчастное! – Виктор, как можно суровее, хмурился, а сам потаенно любовался на мальчишку, умничка! в такой-то неласковой, жесткой среде, где в почете грубая сила, эта шустрая крошка не только стала неуязвимой для этой силы, но и заставила себя уважать, уже выделилась в лидера, пусть небольшого, но очень своеобразного. В бурситете не счесть обратных примеров, подавления личности, ее унижения и распнания, причем, сгибались-ломались, казалось бы, физически крепкие, неглупые особи, но вялые, рыхлые станиной духа.

То, что, порой, выдавал неунывный жизнелюб Смыков тиражировалось и множилось слушателями, заставляло к нему прислушиваться, столь уже явный, заметный авторитет не так-то просто стало без причины обидеть, это бы возмутило другие авторитеты. Ну, а причину таковую этот умничка дарить так просто кому-то не собирался.

На перемене к военруку подошел Мешалкин.

– Нам Корнев все показатели режет, Виктор Васильевич, чего с ним делать ума не приложу, раз в неделю заявляется и то урока четыре отсиживает и убегает на часовой автобус.

– Н-да, так чем он занимается?

– Если бы знать. – Лицо у Мешалкина измождено, с нездоровой желтизной, нелегко ему даются текущие педшаги, суетливые глаза его тоскливо шарят по сторонам. Так и нет у него живого нормального контакта с мальчишками, его журнальная принципиальность вызывает у них в ответ лишь озлобление.

– Н-да, увлечь бы его чем-нибудь.

– Увлечь, расжевать, поднести на ложечке, вы не очень-то к ним в рот заглядывайте, а то быстро взнуздают, помяните мое слово, я-то уж этот сброд изучаю второй десяток лет.

– Ну, а какой тогда ключик подобрать к этому Корневу?

– Разводной, потяжельше, чтобы хребет затрещал от наших понуканий, чтобы воз своих обязанностей тащил как полагается. Надо бы вам домой к нему заглянуть, мать настроить соответственно, участкового, самого подонка припугнуть как следует.

– Хорошо, схожу к матери.

– Педсовет, мальчики, в четыре, – напомнила прошедшая мимо Лепетова.

– И троица эта… тоже ведут себя весьма вольготно, опаздывают, дерзят, особенно Минаев.

– Да-а, есть такая склонность у парнишки.

– Слышал-слышал, как вы ему ввалили, – Шпик подмигнул как-то заискивающе и подобострастно, словно опасался, что «ввалить» могут и ему при случае, – именно так и нужно обходиться с этим сбродом, кнутом, не одним пряником.

– Ну-уу… – Виктор покраснел и отвел глаза, – это тоже не метод, нет-нет, такой террор я не одобряю, просто я сорвался, устал тогда здорово.

– Так с ними устанешь, что ни делай, все прахом, ни ценят доброты ни на грамм, хоть ты расшибись в лепешку. – Он как-то бочком, собранно нахохлившись, ушел обочинкой коридора, зоркий на все, но не сразу всем заметный.

– Н-даа… – в который уже раз поцарапал затылок Виктор, глядя ему вслед, но сочувствия его переживаниям в себе не распознал. А вот раздражение, досаду на лишние хлопоты ощутил, плетись теперь к какому-то Корневу, так называемому «трудному», стоящему на учете в милиции за излишнюю драчливость и угон мотоцикла. Да таких, как он, официально учтенных «трудных», в училище десятка полтора, тут не знаешь, как с ними на уроках совладать, ублажить, а теперь вот и домой еще иди к такому.

И на кой черт тащить заведомую шпану в училище, кланяться, убеждать, что им, необразованным, будет потом жить хуже, чем остальным просвещенным. Нет лучшей школы для таких, чем низовой рабочий коллектив, там сопли на кулак мотать не станут, если удила начнет закусывать да лодырничать. Вот и пусть родимый пашет до хруста в хребте и соли меж лопаток, сам делает вывод, что ученье свет, а неученых тьма. Но тащить таких учиться на аркане? Подобных установок свыше он пока понять не мог. Этих трудных в училище было принято раскреплять между всеми педагогами, устанавливать этакое опекунство, в нагрузку, так сказать, к основным обязанностям, и без того непростым, хлопотным, крепко изматывающим. Приходило время, и подопечный за какую-нибудь мрачную шалость привлекался к уголовной ответственности.

Вот тогда, в основном, и начинал действовать опекун, комплектовать затребованное дело из оперативно сочиненных страниц дневника педнаблюдений, выписок из заседаний совета профилактики, копий докладных и приказов, словом, создавал такую видимость кипящей перевоспитательной работы, что у суда, как правило, претензий к учебному процессу не возникало. Липа, натуральная липа, все это осознавали, но отказываться от нее никому даже в голову не приходило, так принято, так это складывалось не один год.

Ну, что можно сделать в училище с мальчишкой, от кого отказалась школа, махнули рукой родители? Кое-какие участковые так искренне признавались, что потенциально преступных оболтусов на их участках десятки и большинство именно из профтехучилищ, пронять и напугать их ничем невозможно, за мелочь же постоянных выходок привлечь пока нельзя, только и приходиться ждать, когда кто-нибудь из них совершит «стоящее» дело, чтобы суд закатил ему срок на полную катушку.

Виктор уже успел вплотную соприкоснуться с некоторыми из таких трудных, кстати, ребят, как правило, довольно влиятельных среди прочих учеников, лидеров, и сделал вывод, что эпизодические наскоки, себя же остервеняющая принципиальность, по той же методе Шпика, опять же неизбежно кратковременная и судорожная по отношению к каждому из них, дела никогда не поправят.

Как-то раз ему выпала очередь быть ответственным за порядок в рейсовом автобусе, как всегда перегруженном, доотказа натрамбованным учениками и редкими жителями поселка. Пробиралась машина бездорожьем медленно, словно крадучись. У непривычного пассажира не на шутку замирало сердце, когда по-бурлацки ухая, синхронно приседая или клонясь в стороны, пацаны в такт колебаниям раскачивали машину. По их уверениям, слаженными действиями можно было поставить автобус на дыбы или проехаться на двух боковых колесах. Во второе верилось, в первое – не совсем.

Ребятня орала, грызла семечки, тайком покуривала. Маршрут этот среди водителей именовался «штрафным», несколько поездок и готова основа для текущего ремонта – сломаны двери, оторваны сиденья, подушки их вспороты и удален поролон, выдавлены или разбиты стекла… К тому же, вся эта орда сплошь имела льготные проездные билеты, так что даже крохотная возможность приварка исключалась.

Вот, перекрывая общий шум, обложил кого-то матом Шлак, Владимир Шлаченко, второгодок, ему наступили грязными ботинками на ногу. Стоявшая подле пожилая женщина лишь молча и осуждающе качала головой. Нравоучения же Шлака несколько подзатянулись, жестикуляцию военрука он вниманием не удостоил, и тогда Виктор, кое-как дотянувшись, не особо сильно дал ему по шее. Еще более изощренный мат покрыл уже обидчика, сквозь столь цветастую вязь едва пробился смысл, что жить ему осталось совсем мало, так как он решил казнить, подколоть его.

– Успокойся, – уговаривал Виктор, – ну, чего ты так много обещаешь, раскрываешь свои карты, может я лишу тебя такого удовольствия, отравлюсь газом или лягу под поезд, задумал, так помалкивай, не омрачай мне мои последние часы. Вот сейчас приедем и договоримся о сроках. И в конце концов, я не совсем безоружен, если мне забаррикадироваться в оружейке, то могу несколько часов продержаться, отстреляв для разминки с роту таких как ты Вовочек…

Мальчишки улыбались, но спокойствие Виктору давалось с большим трудом.

– Договоримся, договоримся, – кивал Шлак, – а то каждое дерьмо будет руки протягивать… – И снова матерные оскорбления, наглый вызывающий приоскал. У Виктора темнело в глазах, он едва-едва не потерял контроль над собой и не пустил в ход кулаки. Шлак был сутуловат и длиннорук, ростом невелик, лицо его можно было бы даже назвать симпатичным, да подводили чрезмерно выпуклые глаза и всегда приоткрытый рот, что придавало обладателю вид глуповатый и даже идиотичный. Виктор знал также, что за внешней расхлюстанностью и мнимой вялостью таятся взрывчатость умелого стойкого драчуна и весьма крепкие мускулы. Все равно уработаю, кипел негодованием Виктор, проучу скотину как следует.

А продираясь в ребячьей толчее у столовой, во всегдашней там полутемноте, он случайно, на ходу, подслушал часть чьего-то разговора. «За Шлачком не заржавеет, – говорил уважительно какой-то парнишка, – раз взял у Пони перышко, он им поиграет, я знаю, недавно он одного ухаря так пощекотал, что еле-еле кишки вправили…». У Виктора, после усвоения услышанного, весь боевой запал враз сошел на нет. Противной, надуманной и мелочной показалась ему автобусная стычка, сам же, кстати, очень даже охотно среди мужиков делает такие соленые ввертыши, что нередко срывает признательное кхеканье, этакий эквивалент оваций.

А что взять с этого «педагогически запущенного» экземпляра, как говорит директор. Каким все-таки болваном надо быть, чтобы провоцировать дальнейший ход событий именно в этом, агрессивном русле. Ну, смажет он ему по роже, а тот в ответ продырявит ему кожу, явное размножение зла, и автор его в первую очередь он, Виктор-педагог, а не Вовочка, недоразвитый и пока невежественный, кто уже успел вкусить смак кровопускания, поножовщины, кому только в реестр доблестей и зачтется эта стычка, чем бы она не кончилась. Ребятня же с интересом ждет второй серии и одинаково обрадуется победе любой из сторон и вовсе не из чувства злорадства там или каких симпатий, просто им нужно событие, театр, разнообразящий их скучноватое учебное бытие.

Прошла линейка, все рассосались по кабинетам и дремотно затихли, усваивая завтрак и знания. У Виктора по расписанию не было первого урока, и он отправился в учительскую заполнить кое-какие журналы, не всегда своевременно попадающие ему в руки. В коридоре остановился и прислушался к разговору, доносящемуся из вестибюля.

– Какой же ты неслухменный, Вовка, – вздыхала Клуша. – Ведь все для вас, и обучение, и кормежка, и одежда, и все даже бесплатно, а вы ничем не ценитесь, ничьим трудом, изгаляетесь над учителями, как же с вами совсем без ремня, совсем ведь на шею сядете…

– Какого еще ремня?!. Сосунок я вам, что ли! руки они протягивать будут… да любому дам сдачи! скоты, сказать не могут по-человечески. Я сам кой-кому такой же учитель – по мордасам-то щелкать, тут грамотешка небольшая.

– Не кипятись, учитель, глянуть бы на тебя годков этак через пять, когда бы сам пришел сюда мастером.

– Не-е, мне нельзя, я – нервный, с ходу сяду, половину бурсаков изрежу-позашибаю, с ними по-другому нельзя…

– Вот те раз! сам же меня и подтверждаешь – никак без ремня нельзя с вашим братом, так нечего и бызиться.

– А-аа, надоело мне здесь дурака валять, и чего только директор мурыжит, документы отдать не может…

– Володя, – подошел и дружески положил ему руку на плечо Виктор, – не дуйся, правильно ты только что сказал, слишком уж все мы нервные. – Шлак не обернулся от окна, разглядывал многие кучки ос, невесть как попавших между рам, безостановочно при этом раскладывал-складывал небольшой перочинный нож. Истомин непроизвольно поежился. – Да ты и впрямь меня резать собрался? – он фальшиво, насильственно улыбнулся.

– А чего вы колотитесь? Один стукнет, другой… чучело я вам, что ли? нет такого закона руки протягивать!

– А кто тебя еще тронул? – растерялся Виктор.

– Да много кто, позавчера так мастер дежурный, вчера так свой, Сургуч, не железный чать хребет-то.

– Так пойми, матюки в общественном месте…

– Подумаешь, матюки, я – дурак, мне можно, это вам не с руки, умным. А-аа, уйду я с этой долбаной бурсы, мне на работу надо, на матушкину зарплату здорово-то не раскатишься. В январе будет набор в сельхозтехнике, на курсы четырехмесячные, те же корочки тракториста дают, за которые мне тут три года зад парить.