Читать книгу: «Фьямметта. Пламя любви. Часть 2», страница 4

Пока Арканджело Гуитто зачитывал перед подписанием текст брачного соглашения, Джанкарло Мария с тревогой всматривался в лица нареченных. Неожиданно он сделал большое открытие. Этот засранец де Велада действительно любит его сестру! В те минуты, когда Фьямма не видела, он с такой голодной нежностью смотрел на нее, что сомнения герцога насчет этого брака, если и были раньше, отпали сами собой.

Джанкарло Мария был готов увидеть в глазах маркиза похоть, страсть, неприкрытое желание, но увидел умиление, теплоту и любовь, и это стало для него невероятным сюрпризом. Ведь даже выразив Луису Игнасио согласие на брак, герцог сомневался в правильности решения. Совесть недовольно ворочалась в душе и щипала его изнутри. Не продал ли он Фьямметту Джаду в руки испанского ловеласа за возможность передать в случае своей преждевременной кончины всё наследство детям? Но перехваченный взгляд де Велады, направленный на невесту, унял его тревогу.

– Что ж, синьоры, – возвестил Просперо Каприлья, – можно подписывать договор. Право слово, здесь точно витает дух самой Конкордии⁵⁸.

Узкие, как обрезки белесо-розовых шнурков, губы Арканджело Гуитто искривились в подобии улыбки. Он пододвинул текст договора и чернильницу с пером на край стола, и все присутствующие, кроме герцогини Маддалони, поставили в нем подписи. Это фактически равнялось помолвке. И только тогда маркиз де Велада выдохнул и рассмеялся. Впервые рассмеялся легко, беззаботно, как по-настоящему счастливый человек, для кого смех не компонент любовной игры, не результат логически выверенных решений, которыми он оказался вполне доволен, а иррациональная, ни с чем не связанная, рожденная сердцем реакция.

Луис Игнасио подошел к Фьямметте Джаде, сунул руку в карман и вынул оттуда золотой перстень с изумрудом, с помощью резьбы в технике интальо⁵⁹ превращенный в бутон артишока⁶⁰ – одного из символов, изображенных на гербе маркизов де Велада. Следуя обряду субаррации⁶¹, надел его Фьямме на палец и произнес:

– Я рад, что наш фамильный перстень под цвет твоих глаз. Когда-то мне приснился сон, что у моей невесты зеленые глаза. Видимо, он был вещим.

* * *

После того как присутствующие бокалом игристого вина отметили подписание брачного договора, супруги Ринальди в компании поверенных покинули гостиную, оставив жениха и невесту наедине.

Луис Игнасио подошел к Фьямметте, в полной растерянности смотрящей на лежащий на столе документ. Он взялся пальцами за подбородок девушки и развернул ее лицо к себе. Хитро прищурившись, поинтересовался:

– Надеюсь, ты не собираешься рвать на себе чудесные волосы?

Он заправил выбившийся локон цвета расплавленной меди за ушко. С головой нырнул в ставшие такими знакомыми и близкими глаза цвета болота с проблесками янтаря. Перевел взгляд на приоткрытые манкие губы, обнажившие ровный ряд белоснежных верхних зубов, и, чтобы не увязнуть на этой картине, вновь метнулся к глазам.

Фьямметта Джада поднялась со стула. Она смотрела на маркиза настороженно. Девушка как будто выжидала, что он предпримет дальше. В ее взгляде опытный знаток женских сердец разглядел хорошо знакомый ему огонек предвкушения, и от этого кадык нервно дернулся вверх-вниз.

– Ну же, давай. Поцелуй сама. Не сдерживайся. Ты же хочешь этого, – проговорил он хрипло и сдавленно. – А то ведь поцелую я, и тебе совсем конец будет.

– Вам надо – вы и целуйте, – ответила Фьямма не своим голосом.

Она понимала, что маркиз подсаживает ее на зависимость от волшебных ощущений, которые умеет дарить с незнакомым ей раньше мастерством, но ничего поделать не могла. Более того, даже не хотела ничего с этим делать.

– Смотри, с огнем играешь! – в интонации маркиза было больше удовольствия, чем угрозы.

По плечам, рукам и спине Фьямметты пробежала волна мурашек. Этих крохотных бестий-предательниц, выдающих истинную реакцию тела на слова и прикосновения. Настырные нахалки заставили и кровь скорее бежать по венам, распаляя внутренний огонь предвкушения. Глаза Фьяммы полыхнули жарким и запретным. Она попыталась взять себя в руки, но, когда пальцы маркиза утонули в ее волосах, а приоткрытых губ коснулись губы мужские, все ее благие намерения скончались в муках.

Луис Игнасио целовал ее так нежно, так бережно, как если бы собрал в поцелуе всю любовь, существующую в мире. Не разрывая легкого касания губ, маркиз прошептал:

– Не могу избавиться от одной привычки, которую Хасинта считает очень скверной.

От возбуждающего шевеления губ возле ее рта Фьямметте стало щекотно и мурашечно. Она с большим трудом, но всё же смогла спросить:

– О какой привычке речь?

Мужские губы зашептали возле самого уха, обдавая горячечным, опаляющим дыханием, отчего войска мурашек взяли в плен уже всё ее тело.

– Я привык получать то, что желаю. А тебя я желаю. И сегодня я на полпути к тому, чтобы наконец-то заполучить тебя.

Фьямметта отстранилась и взглянула в глаза маркиза. Голод в его взгляде стремительно нарастал. Девушка прочувствовала это каждой частицей тела.

Она тут же вывернулась из капкана мужских рук и отбежала на несколько шагов в сторону. Луис Игнасио сдавленно рассмеялся.

– Хочешь сказать, что ты такая же благонравная и добродетельная, как Изабелла Католичка?⁶² Неужто станешь называть меня сейчас беспринципным ловеласом и нечестивым развратником?

– Ничего подобного я делать не собиралась, но рада, что сами подобрали для себя верные характеристики.

Отойдя еще на пару шагов, добавила:

– Кстати, целуетесь вы действительно неплохо. Что есть, то есть. Очевидного отрицать не стану. Но вы должны также знать, что желание повторить поцелуй я задавила в зародыше. По крайней мере, до нашего венчания.

– Отчего так? – спросил маркиз с улыбкой. – Если тебе понравилось, я готов пойти навстречу. Удовлетворенная женщина – счастливая женщина. А я, знаешь ли, люблю делать женщин счастливыми. Может, повторим?

Фьямметта фыркнула.

– Пожалуй, откажусь от такого счастья.

Бровь Луиса Игнасио взметнулась вверх.

– Что так?

– Боюсь, что целоваться со мной понравится вам, а я, в отличие от вас, идти вам навстречу не готова вовсе. Кроме того, вы улыбаетесь, как человек, которого счастье переполняет через край. Боюсь, как бы не умерли от его переизбытка.

Фьямма отвернулась и нацелилась поскорее ретироваться, но тут же была остановлена властным захватом мужских рук на талии. Тело маркиза вплотную прижалось к ее спине. Жар мужского дыхания опалил шею.

Рассудок Фьямметты настоятельно требовал избежать новых ласк, но ноги стали непослушными, ватными, а по всему телу разлилась странная, не испытываемая никогда ранее истома. Она не могла, не имела сил пошевелиться. Мужские губы коснулись со спины чувствительного местечка справа от основания шеи, а уверенные руки перекочевали ей на грудь и уютно расположились там. Настойчивые касания губ за ушком и к надплечью лишали воли, пленяли и подчиняли. Фьямметте до одури захотелось вновь ощутить эти жаркие губы на своих собственных. Из последних сил она развернулась в кольце рук. Ее глаза округлились, а рот предвкушающе приоткрылся, когда она прочла в глазах Луиса Игнасио всю силу потребности в ней.

Маркиз, не давая ей ни секунды на раздумья, не оставляя ни малейшего шанса избежать неизбежного, вонзился губами в ее губы. Сокрушающий поцелуй обрушился на нее, как выброс раскаленной лавы из Везувия. И это стало концом ее воли, концом сопротивления, полной капитуляцией перед этим мужчиной. Внутреннее пламя всколыхнуло волну страсти и ринулось навстречу маркизу. Неожиданно для себя Фьямма буквально ворвалась в поцелуй. Отдалась ему полностью, безраздельно и безоговорочно.

Теперь и она целовала горячо, страстно, со всей отдачей, на которую была способна. Уже не было ни страхов, ни опасений. Даже мыслей никаких не было. Был только огонь, сжигавший ее, заставлявший плавиться в руках зрелого, искушенного мужчины. Вынуждавший растекаться перед ним восковой лужицей. Побуждавший прижиматься к его телу, желая слиться с ним воедино. Биения сердец и дыхания смешались так, что стало невозможно различить, где чей ритм и где чей жар.

Мастерским, искусным поцелуем Луис Игнасио заставил ее позабыть обо всём на свете. Он жадно терзал ее губы, воспламеняя ее кровь, пьяня и дурманя, лишая сил и остатка мыслей, высекая искры страсти, впечатывая ее тело в свое и пронзая острым желанием продлить лобзание как можно дольше.

Маркиз втягивал в себя ее дыхание, исступленно сминал губы, таранил языком, целовал до черноты перед глазами, до сведенных скул, до закипания мозга. Заставлял не чувствовать ног, забыть о себе. Хвататься руками за полы распахнутого жюстокора, за плечи, за шею. Бояться того, что сердце вырвется наружу из тесной клетки и упорхнет в небеса счастливой птицей.

И вдруг… это прекратилось. В голове Фьяммы всё еще плыло и кружилось в сумасшедшей, бесовской пляске. В ушах шумело от неистового тока крови, но она сумела разобрать чувственный шепот возле уха:

– И кто-то пытался меня уверить, что задавил в зародыше желание повторить поцелуй со мной?! Mi Llamita, ты не могла не заметить, насколько мы резонируем, насколько совпадаем внутренним пламенем. Минуту назад у нас обоих дым из ушей валил. Да от нашего с тобой поцелуя могли бы воспламениться спящие Кампи Флегрей⁶³.

Маркиз выпустил ее из объятий, и Фьямма, барахтающаяся в волнах штормящего океана эмоций, покачнувшись, попыталась по инерции ухватиться за него, как за единственную опору, в которой в эту минуту жизненно нуждалась. Луис Игнасио придержал ее за плечи, подвел спиной к стоящему возле стола стулу и усадил на него.

Краем глаза Фьямма проследила, как маркиз взял со стола подписанный брачный договор и свернул его в трубочку.

– Пойду спрячу его от греха подальше, – пояснил он, не скрывая на лице довольной улыбки, – а то ты так распалилась, что, боюсь, ненароком, а может, и вполне умышленно, сумеешь сжечь его дотла.

Последнее, что увидела Фьямма, – спину удаляющегося маркиза. И почему-то ей показалось, что сейчас улыбается даже она. Когда Луис Игнасио вышел и закрыл за собой дверь, Фьямметта Джада обессиленной рукой потянулась к графину с водой, стоящему на столе. С трудом подняла его, нажала большим пальцем на торчащий хвостик серебряной крышки и налила полный стакан. Жадно выпила, пытаясь потушить не желающий гаснуть пожар внутри, и поняла, что для того, чтобы затушить его полностью, придется выпить не один такой графин.

В это время маркиз де Велада стоял за дверью гостиной, подпирая ее спиной, и счастливо улыбался самой глупой, но и самой настоящей, подлинной из арсенала своих улыбок.

«Неужели луч надежды на светлое будущее заглянул и в мою беспросветную жизнь?» – думал он с осторожностью, боясь спугнуть это редкое, трудноуловимое, но такое желанное состояние, которое лучшие умы человечества называют квинтэссенцией самых радостных и приятных человеческих чувств и эмоций, то есть счастьем.

Глава 3

Луис Игнасио подъехал в карете к площади, на которой расположено альберго, где проживал последние несколько дней. Ему нужно было перевезти вещи в палаццино⁶⁴ Москати. Он снял его накануне по совету зятя. Сегодня утром были улажены последние вопросы, связанные с арендой здания, и подписаны все необходимые бумаги.

Выполненный в барочном стиле, небольшой по размерам дворец вместе с находящейся в нем прислугой обошелся маркизу в семьдесят пять пиастров в месяц. Немало, конечно, но оно того стоило.

Палаццино находилось за городскими стенами, рядом с холмом Каподимонте, в гораздо более здоровом месте, чем многолюдный центр Неаполя. Чистый и довольно зеленый Рионе Санита был застроен дворцами богатых и благородных семей неаполитанской аристократии. Внешний фасад палаццино был недавно отреставрирован. Внутренняя отделка также подверглась ремонту. Меблировка комнат и прочее убранство обновлены и продуманы до мелочей. Кроме всего прочего, маркизу не пришлось возиться с наймом челяди, что непременно оттянуло бы сроки переселения. Все эти обстоятельства, вместе взятые, и сыграли в пользу принятия положительного решения.

Джанкарло Мария предлагал ему оплатить расходы по аренде, но Луис Игнасио отказался от щедрого подарка. Хоть он и знал счет деньгам, для него было важно, чтобы их первое с будущей женой семейное гнездышко было оплачено им самим.

Это палаццино было спроектировано и построено знаменитым неаполитанским архитектором-дворянином Фердинандо Санфеличе⁶⁵ по заказу Николы Москати. Именно у его потомка, маркиза ди Поппано, Луис Игнасио и снял этот дворец.

Отдав распоряжение кучеру и груму забрать из гостиницы упакованные накануне вещи и перевезти их в арендованное палаццино, где местные слуги должны будут разобрать и разложить их по местам, де Велада отправился пешком в дом сестры и зятя. Надо было сообщить тамошним обитателям, что дворец для их совместной с Фьяммой жизни арендован и теперь туда можно перевозить потихоньку часть приданого невесты, именуемое здесь корредо нуциале⁶⁶.

Помимо прочего, Луис Игнасио хотел порадовать Фьямметту тем, что вчера в Неаполь приехала ее любимая камеристка, которую он, по совету Хасинты Милагрос, выписал из Кастелло Бланкефорте. Сестра шепнула по секрету, что Фьямма дорожит этой девушкой и очень хочет заменить ею служанку, выделенную Джанкарло из состава персонала своего неаполитанского дворца.

Палаццо Ринальди находилось на первой, прибрежной, линии района Пиццофальконе⁶⁷, в пятнадцати минутах ходьбы от Палаццо Реале⁶⁸ и Театро-ди-Сан-Карло. У фамильного дворца герцога Маддалони было интересное расположение. Редко какой дом в Европе, во всяком случае в центре города, мог бы похвастаться подобным. Из одних его окон открывался вид на Кастель-дель-Ово и Позиллипо. Из других можно было любоваться Неаполитанским заливом и купающимся в его бирюзовых водах островом Капри, который в любое время дня овеян сизовато-голубой поэтичной дымкой. Слева виднелись Сорренто и мыс Минервы. С обратной стороны окна дворца выходили на борго Санта-Лючия⁶⁹, вписавшийся между морем и скалистой стеной Монте-Экия⁷⁰. Там вечно сновали крикливые мелонари⁷¹ да пестрая россыпь торговок дарами моря. Несмотря на извечный галдеж, шутки и перебранки, присутствие ярких субъектов, представляющих будни Неаполя, только добавляло красок в незабываемый колорит этого места.

В Неаполе, в отличие от Рима, всего три главных улицы: Кьяйя, Толедо и Форчелла. Кьяйя, расположенная неподалеку, – улица неаполитанской знати и богатых приезжих. Толедо, ведущая к Королевском дворцу, – мекка негоциантов и праздношатающихся. Форчелла, протянувшаяся на северо-востоке города, – эдем для адвокатов и сутяг. На этих улицах обычно и гуляет весь высший свет столицы Неаполитанского королевства. Есть несколько сотен второстепенных улиц, куда знать и носа не сует, потому как их обитатели – по преимуществу лаццарони. Названий этих улиц, кроме грязных оборванцев, не знает никто.

Сейчас маркиз де Велада шел по одному из таких переулков. Мощенный плиткой пол крытой галереи казался ему полосатым. Солнечные лучи, врезавшиеся в мощные колонны, поддерживающие свод крыши, разрезали его на ленты света и тени. Они сменяли друг друга, как светлые и черные полосы в жизни любого человека.

По какой-то неведомой причине Луису Игнасио подумалось, что радостная полоса его жизни так же внезапно может смениться мрачной и неприятной. Фьямметта Джада в любой момент может выкинуть какой-нибудь фортель или преподнести малоприятный сюрприз. С рыжей упрямой говоруньи станется.

Мысль об этом вызвала в сердце маркиза смутное беспокойство. В душе, словно клубок серых крыс, заворочались дурные предчувствия. Будоражащие сознание страхи походили на вспышки огненных стрел посреди темных туч, зависших в районе Монти-дель-Партенио⁷² и возвещающих о том, что гроза не за горами. Приближение дождя подтверждала и жаркая влажность сирокко.

По поверьям неаполитанцев, этот ветер приносит не только удушающий зной, но и туман в головы. Он предвестник перемен, причем зачастую недобрых. Помимо выматывающей жары, жители королевства винят этого нежеланного гостя в своем дурном настроении, повышенной тревожности и нервозности, меланхолии и мрачных мыслях. Старики уверяют, что именно сирокко – виновник всех бед: от внезапных приступов острой хандры и необъяснимой тоски до семейных ссор, драк и непредумышленных убийств. Считается, что в дни, когда с моря дует «дурной» ветер, разум теряет ясность и погружается в пучину смятения, а поступки людей становятся импульсивными, непредсказуемыми, резкими и категоричными. Неудивительно, что горожане предпочитают в это время укрываться в освежающей тени, ожидая, когда сирокко утихнет, и перемена погоды принесет с собой облегчение и умиротворение.

У колонн крытой галереи, по которой шагал Луис Игнасио, расположились группки малолетних лаццарони-оборвышей. Они, как стайки растрепанных воробьев, нежились в лучах горячего неаполитанского солнца. Мальчишки разных возрастов пытались впрок напитаться теплом, чтобы в злые зимние ночи вспоминать эту ласковую негу и мечтать о скорейшем приходе весны.

Один из них, заметив богатого прохожего, лениво протянул руку за подаянием. Де Велада прекрасно знал: стоит подать милостыню одному, как вся ватага постреленышей ринется к нему, обступит со всех сторон, начнет тянуть грязные руки, дергать за полы жюстокора и галдеть наперебой, надеясь выклянчить подаяние и себе тоже. Не желая увязнуть в подобной сценке, маркиз прошел мимо просящего.

– Su, smamma! Castrato curnuto!⁷³ – полетело ему вслед обиженное и очень злое обзывательство.

Де Велада скривился. Захотелось развернуться и наподдать гаденышу за грязное оскорбление. Но только он попытался сделать это, как того и след простыл. А вместе с ним улетучились и все остальные голодранцы. Сидели, разморившись на солнышке, – и нет их. Испарились, как первые капли дождя, оседающие на раскаленную мостовую.

Луис Игнасио вышел из-под крытой галереи на солнце и чуть было не врезался в торговку, разместившую у одной из колонн лоток со сморившимися на солнцепеке морскими гадами. Обошел женщину по дуге и вздрогнул, когда за спиной она прокричала зазывалку:

– Cozze, jammere, ammazzancolle, vongole niro, zeppole, ustrice, calamare, purpette, cappe sante, scampi, rapani, codi di rospo⁷⁴.

Своим криком громкоголосая неаполитанская матрона могла бы перекрыть гогот всех капитолийских гусей⁷⁵. Словно бы в состязание с ней вступила другая, разместившаяся с лотком чуть поодаль, но торгующая тем же товаром. Стараясь перекричать соперницу, она принялась громко и выразительно перечислять свой залежалый товар.

Первая перестала зазывать покупателей и принялась бранить вторую за то, что она якобы из вредности встала в том же переулке, желая досадить за какую-то давнюю обиду. Вторая не осталась в долгу и приложила первую крепким словцом:

– Sciù p' 'a faccia toja! Stupito streca!⁷⁶

– Frenare le passioni, viecchia putecarella!⁷⁷ – ответила первая.

– Arretìrate, pireta vecchia! Nun fà pìrete a chi tene culo!⁷⁸ – крикнула вторая.

– Chiav’t a lengua ‘ncul, zoccola!⁷⁹, – подняла градус перебранки первая.

Далее последовал обмен еще бо́льшими «любезностями», коих обе торгашки вовсе не стыдились. Неаполитанки ругались смачно, со вкусом и пониманием этого дела. Видимо, несильная предполуденная жара не отбила у них желания задать сквернословную работу языку и мозгу.

– Vipera!⁸⁰ – кричала одна.

– Il piu conosce il meno!⁸¹ – отвечала другая.

В потоке ругани обе женщины чувствовали себя как те самые гады, когда еще барахтались в прохладной морской воде. Две торговки устроили гвалт, сравнимый с криками целой стаи голодных чаек в порту. Их громкие восклицания могли бы с легкостью посоперничать с возгласами самых наглых из этих шумных пернатых.

– He 'a murì rusecato da 'e zzoccole e 'o primmo muorzo te ll'à da dà mammeta!⁸² – пожелала вторая.

– Chitestramuort!⁸³ – не сдавала позиций первая.

Опешив от злобного пожелания конкурентки, вторая торговка воскликнула в недоумении:

– Ma te fosse jiuto 'o lliccese 'ncapo?⁸⁴

Первая махнула в ее сторону рукой и выдала:

– Te se pozza purtà, 'a lava d''e Virgene!⁸⁵

Исчерпав арсенал недобрых ругательств и злобных пожеланий, зачинщица перебранки повернулась к сопернице задом, показав всем видом, что не намерена тратить слова на ту, которая их недостойна.

В другое время Луис Игнасио посмеялся бы над комичной сценкой, столь характерной для этого города, но сейчас она вызвала лишь прилив раздражения. Из головы маркиза не выходило обзывательство мальчишки-лаццарони. Почему из всех возможных он выбрал именно такое и не было ли в этом происшествии злого намека насмешницы-судьбы?

Маленькая рыжая чертовка превратила его в мнительного ополоумевшего неврастеника. С нею рядом он на себя становится не похож. Он же де Велада! В его руках любая женщина ведет себя, как послушная марионетка в руках кукольника. Чего ему бояться? Что не справится с маленькой строптивой упрямицей? Что не обуздает ее? Не подчинит? Однако в глубине души маркиз знал ответ на эти вопросы. Он боялся упустить из рук надежду на личное счастье. А оно немыслимо без его Ямиты, без этой сладкой Карамельки, на ком сосредоточился теперь весь его мир.

В желании прогнать дурацкие мысли де Велада тряхнул головой и направился к третьей торговке, продававшей в этом же переулке цветы. Пожалуй, надо порадовать Фьямметту Джаду красивым букетом. У них не было положенного периода ухаживаний, нужно каким-то образом компенсировать это упущение. Для столь юной и романтичной особы это должно быть важно.

Купив букет ярко-оранжевых роз, Луис Игнасио достал из кармана часы. Время близилось к полудню. Во всех церквах, а их в ближайших окрестностях было не менее пяти, вовсю распевали Те Deum laudamus⁸⁶. Де Велада расправил букет и спорым шагом направился прямиком к дому невесты, которую из-за занятости, связанной с вопросами аренды, не видел целых три дня. Не прошло и пяти минут, как он уже стоял в атрио палаццо Ринальди.

* * *

Освободившись после примерки подвенечного платья, Фьямметта Джада вернулась в будуар. Вся эта суета со свадебными приготовлениями жутко утомляла. Благо, что основную долю забот в этом вопросе взяли на себя донья Каталина и Хасинта Милагрос. Фьямме было вполне достаточно иных переживаний.

Чем ближе становился назначенный день, тем острее ощущала она невольный трепет в душе. Предстоящее событие и волновало, и возбуждало одновременно. Хоть Фьямметта и пыталась уверить себя, что ничего сверхординарного не происходит, но предвкушение грядущих перемен заставляло ее переживать и паниковать.

Если она от обычного поцелуя с маркизом теряет голову и забывает всё на свете, то что будет с нею, когда окажется с этим мужчиной в одной постели? Недаром же маркиз де Велада заслужил репутацию распутника и знатока чувственных удовольствий, и неспроста ведь за ним тянется шлейф из сотен разбитых женских сердец?!

Неужто она будет вынуждена стать очередной игрушкой и жертвой Луиса Игнасио? Неужели, добившись ее, он нацелится на новый амурный объект? Не придется ли ей, как и почившей супруге маркиза, вечно терпеть измены?!

И всё же, несмотря на страхи и переживания, следовало признаться хотя бы перед самой собой: она со сладостным предвкушением ждет этого волнительного события. Ждет, когда маркиз по праву назовет ее женой. Наверное, он вызвал у нее зависимость от своих поцелуев и присутствия в ее жизни. Она не видела Луиса Игнасио всего лишь три дня, но уже изрядно соскучилась по его обществу. Вот бы он пришел к ней сегодня!

Усевшись на кровать, где мирно дремали Вольпина и Джельсомино, Фьямметта Джада почесала собак за ушками. Донья Каталина по ее просьбе привезла в палаццо Ринальди любимого песика, и животные на удивление скоро поладили. Фьямма с улыбкой на лице наблюдала за тем, как любвеобильный Джельсомино обхаживает новую подружку, вылизывает ее до мокрой шерсти, оставляет ей лучшую косточку и страшно ревнует, когда кто-либо из обитателей палаццо берет ее на руки. Вот и сейчас он внимательно наблюдал за тем, как хозяйка гладит объект его пристрастного интереса.

Фьямметта улыбнулась ему, потрепала по загривку и потянулась за лежащей рядом с собаками гитарой. Взяв инструмент в руки, провела пальцами по струнам и запела:

 
Вот мука приближается к концу.
Душа моя во вздохах растворяется,
Благодаря желанному лицу,
Которое мне нежно улыбается.
Слов подходящих не могу найти,
От чувств готово сердце разорваться,
Оно трепещет, рвется из груди,
И мне на месте сложно оставаться!⁸⁷
 

Как только она закончила петь, дверь в комнату отворилась, и на пороге появилась служанка Орсина, которую брат приставил к ней в качестве личной камеристки. По какой-то неведомой причине она не нравилась Фьямме, и, кажется, это чувство было взаимным. Нет, всё, что от служанки требовалось, Орсина выполняла хорошо и без промедлений, но при этом держалась холодно и отстраненно. Не желала сближаться с хозяйкой или быть немного более услужливой, чем требовалось.

Фьямметте иногда казалось, что женщина смотрит на нее как-то искоса, а то и с оттенком непонятной зависти. Впрочем, может статься, ей это просто казалось. «И всё же следует вызвать из Кастелло Бланкефорте свою собственную камеристку Джиорджину», – сделала мысленную зарубку у себя в голове Фьямметта Джада.

Присев в полупоклоне, Орсина возвестила:

– Ваше сиятельство, в малой гостиной вас дожидается визитер.

Фьямма хотела было расспросить подробнее, но служанка, поспешив ретироваться, покинула будуар. Фьямметта подумала, что, скорее всего, ее навестил Луис Игнасио. Наконец-то маркиз соизволил осчастливить ее визитом!

Девушка подбежала к зеркалу, взяла в руки щетку и пригладила выпавшие из прически рыжие локоны. Заметила, что к щекам прилип излишне яркий румянец, а глаза засветились возбужденным блеском. Фьямма прислонила ладони к лицу и ощутила, что они стали очень холодными. Или это щеки были излишне горячими. А уши… Они вновь стали огненными! Дурацкие уши! Всякий раз предают неразумную хозяйку.

Расправив кружева на платье, Фьямметта Джада поспешила в малую гостиную. Буквально влетев туда, ожидала столкнуться с насмешливо-ироничным взглядом маркиза и вовсе не была готова к тому, что в качестве визитера ее будет поджидать там… Анджело Камилло?

Она узнала бывшего жениха со спины по светлым волосам. Он стоял у окна и, казалось, смотрел на улицу. По всей видимости, его привлекло там какое-то занимательное зрелище. Почувствовав, что в комнате не один, молодой человек обернулся.

– Ты? – в вопросе Фьяммы было больше удивления, чем вопроса.

– Я, – произнес Анджело несколько смущенно. – Не ждала?

– Признаться, нет, – ответила Фьямметта, ничуть не колеблясь.

И это было абсолютной правдой. Нет, в мыслях девушка время от времени возвращалась к прощальной встрече с бывшим возлюбленным, но в том, что она и в самом деле прощальная, не сомневалась. И вот на тебе! Как снег посреди лета, за неделю до ее свадьбы с другим мужчиной, как ни в чем не бывало Анджело Камилло является к ней.

– Что ж, понимаю тебя, – произнес он с интонацией явного сожаления, – я сам виноват в этом.

– О чем ты вообще? – спросила Фьямметта недоуменно.

Юный Саватьери приблизился к ней и взял за руку. Потрясение Фьяммы в этот момент было столь велико, что она ее не отдернула.

– Фьямметта, милая, отец угрожал лишить меня поддержки. Он сказал, что заставит меня порвать с тобой в своем присутствии. Сказал, что пойдет вслед за мной в Кьеза-Санта-Мария-сопра-Минерва. Я был уверен, что он наблюдает за нами, поэтому не мог говорить всё, что думаю и хочу сказать. Я пришел в локанду дель Монтоне на следующий день после нашего мнимого расставания, но тебя там уже не было. Узнав об этом, я пустился вслед за тобой.

– Мнимого расставания? Вслед за мной? – в голосе Фьяммы, наряду с удивлением, сквозило непонимание и неверие. – А как же твой отец? Он изменил мнение? Разрешил тебе встречаться со мной? И учеба… Ты оставил учебу?

– Нет, учебу я не оставил. После зачисления нас распустили на каникулы. А отец… Отец на следующий день уехал по делам в Бергамо. Я оставил ему записку, что поехал домой проведать братьев. Однако по приезде в Неаполь первым делом решил навестить тебя.

Молодой человек замолчал, словно собираясь с мыслями, а потом продолжил:

– Понимаешь, я не хочу рвать с тобой, Фьямма. Я всё еще люблю тебя.

– Но ты сказал…

– Всё это было ложью. Мне велел так сказать отец. Я же хочу предложить тебе совсем другое. Давай уедем в Рим вместе. У тебя есть деньги. Ты поселишься где-нибудь поблизости от моего университета. Я буду навещать тебя каждый день.

– Прости, – перебила его Фьямма, – я не могу взять в толк, что именно ты предлагаешь.

Анджело Камилло взял ее за руки.

– Хорошо, я буду говорить без обиняков. Я не могу оставить университет. Я буду учиться и стану архиепископом или даже кардиналом, но не хочу порывать с тобой. Я предлагаю тебе идти по жизни вместе, рука об руку.

– И как ты это представляешь? – спросила Фьямма озадаченно.

– Ты будешь моей невенчанной женой.

Заметив, как сильно расширились глаза девушки, Анджело Камилло стал говорить с бо́льшим жаром в голосе:

– Не удивляйся. Я всё продумал. Со временем я стану кардиналом, а ты будешь моей возлюбленной. Если же мне посчастливится стать папой римским, то никому и в голову не придет в чем-либо упрекать нас. И наши дети… Я смогу их защитить тогда. Смогу обеспечить их титулом. Ты и они – вы будете под моей опекой. Чем мы хуже прочих? Ведь известно, что священники часто нарушают обет безбрачия. Так почему таким образом не могу поступить я? Неужели я хуже их?

Фьямма тяжело вздохнула и выдернула ладони из рук бывшего жениха.

– В том-то и дело, Анджело, ты не хуже, ты лучше их, поэтому и не должен делать мне такие предложения, – грустный смешок чуть уловимой тенью скользнул по губам девушки, унося с собой остатки растерянности. – Твои предложения… Они, знаешь ли, отдают душком, как сапоги, из которых ноги не вынимали несколько дней кряду.

Фьямметта отвернулась и отошла в сторону. Мысль о том, чтобы стать любовницей «будущего папы римского», претила ей. И это было следствием не строгого воспитания в истинно христианских традициях и не страха перед геенной огненной. Нет. Воспитание юной маркизы было более чем либеральным. Она вполне могла поддаться силе чувств и преступить моральные нормы. Могла бы пойти на такую жертву, если бы к аналогичной был готов и Анджело Камилло.

Фьямметта Джада всегда жила порывами и могла согласиться, если бы бывший жених предложил ей бросить всё, бежать и тайно обвенчаться. Но Анджело не был готов на подобный шаг. Не хотел поставить чувство превыше амбиций. Ему хотелось и кремолату⁸⁸ съесть, и чтобы рот холодом не обожгло.