Читать книгу: «Шаги между нами», страница 3

•

Пока Роко держал оборону на хорватском побережье, у Макса появилась возможность заняться легальным бизнесом в столице Югославии, Белграде. А именно – в сфере медиа. Не вмешиваясь в работу государственной пропаганды и не затрагивая подцензурные темы, он убедил правящую партию в том, что его интересует исключительно индустрия развлечений. Ему позволили запустить телеканал, радиостанцию и ежедневную газету под названием «MP».

Макс лгал, что эти буквы – инициалы его родителей, хотя на самом деле они означали money и power – «деньги» и «власть». Забавно, что на сербохорватский эти слова переводились как pare и moć – с теми же инициалами, только в обратном порядке. По мнению Макса, перед деньгами и властью не могло устоять большинство людей.

Летом 1994 года вечно ищущий новые вызовы Макс стал одним из трех крупнейших операторов мобильной связи в стране. В первый год у его компании едва ли набралось бы пять тысяч абонентов. Мобильные телефоны стоили дорого, требовались не каждому и уж точно не всем были по карману. Макс вложил крупные суммы в рекламу. Через два года число абонентов превысило двадцать тысяч и продолжало расти. Однако летом 2007 года Макс открыто заявил, что смартфоны – это конец цивилизации, и категорически отказался приобретать такой гаджет.

Со временем характер преступного бизнеса изменился. Многие партнеры умерли, отправились на покой или просто исчезли; технологии развивались слишком стремительно, чтобы чувствовать себя в безопасности. Наличные как форма расчета уходили в прошлое.

Я никогда не была частью преступной машины. Макс позаботился о том, чтобы я не имела отношения к его делам. Время от времени меня использовали как приманку, если нужно было кого-то ввести в заблуждение или заманить в ловушку, но свидетелем преступлений я не была.

С другой стороны, только со мной Макс всегда был откровенным – прямолинейным, точным, без прикрас. Он никогда не лгал мне. Не думаю, что он стремился передать мне свои знания: понимал, что меня интересует совсем другое. Он хотел объяснить, как устроен мир: «Если будешь хорошей, станешь соблюдать правила и поступать правильно, то неизбежно столкнешься с теми, кто эти правила нарушает. Лучше научись быть нехорошей, а потом используй этот навык, чтобы добиться своего».

•

Через два дня после полицейского рейда в Саличе, ранним утром второго июля, я переехала мост, соединяющий остров с материком. Мест, где мне нравилось бывать, было не много, за исключением одного – ресторана под названием «Перец». И в дождь, и в солнце – в любую погоду он был для меня тихой гаванью и укрытием от пульсирующего городского шума.

Когда-то «Перец», с открытой кирпичной кладкой, желтыми цветами форзиции весной и раздвижной крышей, считался модным заведением. Укромное место для тех, кто предпочитал сдержанную роскошь с местным колоритом. Интерьер был оформлен тяжелой и ценной антикварной мебелью: столами из вишневого дерева, мягкими креслами с высокой спинкой, мраморными статуями и позолоченными рамами в мягком свете хрустальных ламп. Заведение славилось фирменным блюдом – ягненком с картофелем, запеченными в большом овальном керамическом горшке под названием sač. Его накрывают крышкой и оставляют томиться несколько часов в золе или на горячих углях.

На огромной террасе с потрясающим видом на реку когда-то играл живой оркестр, а столик могли забронировать только члены коммунистической партии, их друзья, подруги и иностранные гости. Пять лет назад, когда местные власти построили рядом открытый продуктовый рынок, отобрав у ресторана парковку, публика изменилась. На рынке продавали не только свежие овощи, фрукты, молочные продукты, копчености и рыбу. Там были рады любому, кто приносил всякий хлам: мебель, автозапчасти, антикварные безделушки, даже военное снаряжение и мелких животных… Из-за слишком узких улочек вокруг рынка припарковаться было невозможно, и большинство продавцов приезжали после полуночи, чтобы разгрузить фургоны и разложить товар на прилавках. До открытия у них оставалось много свободного времени, поэтому «Перец» служил их ночным салуном, который никогда не закрывался. Оркестр исчез, весь персонал ушел на пенсию, за исключением тех, которым некуда было податься. Один из них, бывший парковщик, теперь мыл машины за чаевые. А по вечерам он превращался в штатного аккордеониста, игравшего одни и те же пять итальянских мелодий снова и снова. Среди них были «Белла чао» и «Марина».

•

Я взяла одну из машин Макса. Точнее, это была самая первая машина, которую он купил себе сам, – красная «Альфа-Ромео Джульетта Спайдер». Если вы когда-нибудь видели такую, то наверняка запомнили, когда и где это было. Для езды по мощеным улочкам она была куда удобнее всех наших более крупных машин.

Водить меня научил Попкорн – самый старый сотрудник Макса. Прозвище он получил от собственной матери, которая либо была ужасной женщиной, либо отчаянно хотела дочь. Она родила четырех сыновей, но никогда не называла их по именам – только болванами, дурнями, балбесами или же идиотами. Когда на свет появился пятый, она, по слухам, посмотрела на младенца и сказала: «Еще один попкорн». Так прозвище и приклеилось.

•

Я остановила машину перед рестораном. По утрам парковщик, как обычно, сидел в деревянном кресле-качалке у входа, а на столике рядом были аккуратно расставлены его привычные кухонные принадлежности: медная турка, кофейная чашка с черно-белой эмблемой футбольного клуба, хрустальная вазочка с кусочками сахара-рафинада, тарелка рахат-лукума с ароматом розовой воды и стеклянная баночка с вареньем из белой черешни. Он пил очень горький турецкий кофе и обязательно заедал каждый глоток чем-то сладким. Читал местную газету, интересуясь только историями о человеческих трагедиях, случившихся в городках и деревнях, о которых никто не слышал. Каждый раз, натыкаясь на заметку об очередном несчастье, он говорил мне: «Бог не видит, что происходит у Него за спиной, так что, если придет беда, синьора, постарайтесь оказаться у Него перед глазами». Он всегда носил старую военную форму, независимо от времени года и погоды.

Другим напоминанием о былой славе ресторана оставалась коллекция огромных керамических горшков терракотового цвета с растениями: от лавра и магнолий до самых обычных яблонь. Они стояли вдоль стены на террасе и в летний зной давали густую тень. А еще там был подвесной сад с жасмином и пассифлорой. Коты, кормившиеся на рынке неподалеку, постоянно приходили в ресторан подремать, извивались между горшками и сворачивались клубком, принимая для сна самые неудобные позы.

Мой любимый столик находился под оливковыми деревьями в дальнем углу. Когда Чарли подрос и у меня появилось больше свободного времени по утрам, я часто заходила на рынок. Но еду для дома я никогда не покупала, этим занималась Пальмира, и вмешиваться в ее дела означало только одно – обеспечить себе головную боль. Все свои покупки я раздавала: мальчишкам, гоняющим мяч на соседней улочке, мамам с детьми в ближайшем парке, иногда строителям, чаще всего – пенсионерам. Просто мне хотелось, чтобы у них были свежие фрукты и овощи с рынка.

Парковщик приветствовал меня, отсалютовав правой рукой. Это был наш шуточный ритуал. Увидев Балисто на заднем сиденье «альфа-ромео», он вздохнул и пошел за пылесосом, чтобы убрать из салона собачью шерсть. Одновременно он подал знак официантке приготовить мне кофе.

Присутствие собаки не раз вызывало панику среди спящих котов – они всегда чувствовали его приближение. Если бы я позволила, он бы сорвался с места, помчался к ним, а коты подскочили бы вверх, опрокидывая и разбивая горшки с неизвестными цветами, и с немыслимой скоростью метнулись бы через террасу в кусты. Однако Балисто грациозно вышагивал рядом со мной на поводке. На его шее был кожаный ошейник с подкладкой из красного шотландского твида и брелоком в виде большой серебряной буквы «Б». Коты узнали пса по звуку шагов, одновременно открыли глаза и вздрогнули, а я задержалась у входа на несколько минут, давая им возможность уйти с достоинством. Балисто наблюдал за ними и запоминал, кто куда убежал.

За одним из столиков в противоположном углу я увидела трех пожилых дам, игравших в рамми. На их запястьях блестели тонкие браслеты, а ногти покрывал ярко-розовый лак. Тихий звон украшений при каждом движении их рук был единственным звуком поблизости.

Других гостей в ресторане не оказалось. Идеальная обстановка, чтобы спокойно подумать.

Подойдя к своему столику, я сказала Балисто:

– Platz nehmen.

Это означало, что он должен лечь и не двигаться, не обращая внимания на котов. Я намеренно обучала его командам на немецком, чтобы никто, кроме пса, их не понимал и не мог отдавать ему приказы. Балисто прижал уши и растянулся на полу, выложенном плиткой.

Как только я села, мне принесли кофе и свежее ореховое печенье. Балисто приподнял нос в предвкушении, вдыхая сладкий аромат.

Когда я закурила, в ресторан неспешно вошел hombre misterioso, таинственный незнакомец, виденный позавчера. Руки в карманах джинсов, солнцезащитные очки на макушке. Казалось, что он заходил сюда каждый день.

Балисто поднял голову, наклонил ее сначала в одну сторону, потом в другую и посмотрел на посетителя с любопытством, задаваясь тем же вопросом, что и я: какого черта он здесь делает?

Мужчина направился прямо к моему столику и, прежде чем сесть, протянул мне руку:

– Доброе утро. Не возражаешь, если я выпью с тобой чашечку кофе?

При звуке его голоса в груди у меня что-то дрогнуло, разливаясь теплом.

На мгновение я растерялась, не зная, что делать, и машинально пожала ему руку. Его кожа была сухой и теплой, а улыбка – ослепительной. Он сразу понял, что застал меня врасплох, и, возможно, именно этого и добивался. Сегодня на нем была фиолетовая футболка с большими белыми буквами NYU на груди, заправленная в джинсы. Его волосы лежали мягкими волнами, будто он их только что вымыл и высушил на утреннем солнце.

Мужчина сел, откинулся на спинку стула, съехал немного вниз, вытянул длинные ноги и закинул одну на другую. На нем были темно-синие кроссовки «Найки» с белым логотипом и носки в разноцветный горошек: индиго, фуксия и цвета морской волны. Он поднял руки, заложил их за голову, переплетя пальцы, и сказал с непринужденной легкостью:

– Я все время думал о цвете твоих глаз, очень уж он необычный. Такой глубокий и неуловимый… – Он замолчал, словно пытаясь ухватить собственную мысль, а затем продолжил: – И вот сегодня утром меня осенило. Знаешь, что такое ликер «Шартрез»?

Он просиял, будто выиграл конкурс и ждал награды.

– Нет, – ответила я, все еще ошеломленная тем, что снова его вижу.

– Его придумали французские монахи, он травяной и на вкус довольно противный. Сам я его не люблю. Но у него зеленый цвет… Точно такой же, как у твоих глаз.

Здравый смысл подсказывал встать и уйти, не позволяя втянуть себя в разговор, – и все же я осталась. Никогда не пыталась противиться искушению. Вероятно, чилиец проследил за мной от дома, но тогда я бы услышала оглушительный рев коричневого «мерседеса» задолго до того, как увидела бы его в зеркало заднего вида. Или же кто-то сообщил ему, где меня искать. Вариантов было не много.

– Меня зовут Себастьян, – представился он. Потом заметил ореховое печенье на фарфоровом блюдце рядом с моей чашкой кофе и взял, не спросив разрешения.

– Только одно? – уточнила я.

– Одно что? – озадаченно переспросил мужчина.

Печенье ему понравилось, и он начал собирать пальцами крошки и кусочки грецкого ореха с блюдца. Я пододвинула угощение ближе к нему.

– Имя, – ответила я. – Разве у тебя только одно?

Он облегченно вздохнул. Наверное, решил, что я говорю про печенье и больше ему не достанется.

– Себастьян Габриэль Вальдивия Сото. Все зовут меня Лютик. – Он расплылся в широкой улыбке и добавил: – Шучу.

– Жаль, – ответила я, стараясь не выдавать интереса к его словам, но тут же передумала и быстро добавила: – Персидский лютик – мой любимый цветок. Я бы привыкла тебя так называть.

Он проглотил еще одно печенье в форме полумесяца – похоже, был голоден.

– Мне следовало представиться в прошлый раз, – сказал он. – Если честно, я тогда не знал, кто ты.

– Почему люди говорят «если честно»? Потому что в остальное время они лгут?

Реплика была в моем стиле – я всегда уводила разговор в сторону, как только начинала нервничать. Я окунула чайную ложку в кофе и подняла ее. К ней прилипла воздушная молочная пенка.

Балисто, все это время наблюдавший за Себастьяном, наконец решил действовать. Его стратегия была проста: продемонстрировать свое великолепие, положив пушистую голову Себастьяну на бедро, и выразительно на него посмотреть, вымаливая последнее печенье. В переводе на человеческий язык его взгляд означал: «Я бедный щенок. Меня никто не кормит». Прием сработал.

– Умница, правда ведь? – проворковал Себастьян, почесывая пушистую шею овчарки.

– Его зовут Балисто. Он у меня для охраны.

Я тотчас поняла, как глупо прозвучали мои слова. Балисто никогда бы не причинил вреда человеку – только если бы я приказала.

– Разве ты не одна из самых охраняемых женщин в мире? – поддразнил меня Себастьян, явно зная, кто я такая.

В отличие от большинства людей, которые при разговоре со мной либо нервничали, либо пугались, этот мужчина источал особенное спокойствие, от которого и мне становилось легче.

– Кто ты на самом деле? – проигнорировала я его вопрос и чуть подалась вперед, сохраняя положенную между двумя незнакомцами дистанцию.

– Что ты имеешь в виду? – переспросил он невинно.

И снова улыбка Чеширского кота. Свет в глазах.

Он ласково почесывал Балисто за ухом, но, когда печенье закончилось, пес вернулся на мою сторону стола и лег рядом, разочарованный.

– Я не верю, что ты журналист, – призналась я, решив не скрывать то, что слышала.

– Правда? И почему же?

В его взгляде блестело веселье. На самом деле у него были грустные глаза, в их шоколадной глубине таилось скрытое горе. Но стоило ему начать флиртовать, как эта тьма искрилась искриться, словно внутри вспыхивали огоньки.

Вдруг я услышала, как аккордеон заиграл известную итальянскую песню «Ты хочешь быть американцем». Это было неожиданно, потому что днем в ресторане музыка никогда не звучала. Однако припев как нельзя лучше подходил к нашему разговору.

Скрестив на груди руки, я с вызовом произнесла:

– Не могу понять, откуда ты.

Он провел большим и указательным пальцами по усам, позволяя мне строить догадки.

– Когда ты говоришь по-испански, у тебя меняется тембр голоса, – продолжила я. – И ты путаешь времена, будто давно не было разговорной практики.

«И журналисты не носят с собой оружие», – хотела добавить я, но сдержалась.

– ¿Hablas español? – спросил он.

– No solo hablo español, también sueño en español. Я не просто говорю по-испански, я даже сны на нем вижу.

– А когда ты слышала, как я говорю по-испански? – удивленно спросил Себастьян, прокручивая в голове свой визит два дня назад.

Черт. Я сама себя выдала, совершенно забыв, что пряталась, когда Пальмира подавала лимонад. С этим человеком моя привычка соблюдать осторожность исчезала. Я не могла признаться, что подглядывала за ним в кабинете Макса, поэтому снова проигнорировала вопрос и перевела разговор на другую тему:

– А почему ты носишь футболки с логотипами? Кого-то пытаешься впечатлить?

Надеялась, что он расскажет, учился ли в Нью-Йоркском университете.

– Чтобы впечатлить тебя, одного университетского логотипа явно мало, – ответил он и поднял руку, подзывая официантку. – Я просто люблю яркие футболки, а фиолетовый – мой любимый цвет. Вот и все.

Официантка подошла, чтобы принять заказ.

– ¿Puedes traducirme? – попросил меня Себастьян.

Я согласилась помочь с переводом. Он заказал три двойных эспрессо в трех отдельных чашках, несколько кубиков льда в высоком бокале и еще орехового печенья. Официантка уточнила, что печенье называется orasnice и в его рецепте только четыре ингредиента: измельченные грецкие орехи, яичные белки, сахар и лимонный сок.

– Насчет моего испанского ты права, – сказал Себастьян. – Я давно на нем не говорил.

Он достал из заднего кармана пачку сигарет и бросил на стол.

– Я родился в Сантьяго, но мы уехали из Чили, когда я был еще младенцем. Моя семья, скажем так, не очень ладила с сеньором Пиночетом. Ну, то есть с его режимом.

Имя чилийского президента мне было знакомо. Себастьян потер подбородок:

– Мы жили в разных странах: сначала в Европе, потом переехали в Техас, затем в Калифорнию… Я учился в Нью-Йоркском университете, футболка оттуда. А ты? Всю жизнь провела здесь?

Он был умен: рассказывал только необходимое, а потом задавал собеседнику тот же вопрос. Но в такие игры можно играть и вдвоем, поэтому я ответила с долей иронии:

– Конечно. С рождения тут живу.

Балисто, видимо, учуял из кухни свежую партию печенья. Он встал, подошел к Себастьяну и сел рядом. На этот раз в его янтарных глазах читалось: «Я снова здесь, амиго. Давай поедим». Меня позабавило, как быстро они нашли общий язык, и я даже послала псу мысленный сигнал: «Я прекрасно понимаю, почему тебя так и тянет к нему».

Когда принесли кофе, Себастьян вылил три чашки эспрессо в стакан со льдом. Я много всего повидала, но такого способа пить кофе еще не встречала, поэтому решила взять то же самое, добавив к заказу подогретое молоко. Эспрессо я предпочитала с теплым пенистым молоком. Его сладость идеально уравновешивала горечь и подчеркивала вкус кофе. Когда официантка отошла, я принялась ломать голову в поисках умного вопроса, но в присутствии Себастьяна мои мысли путались.

– Не понимаю, зачем ты следил за мной и явился сюда. Людям, которые приходят к Максу, обычно нет до меня дела.

– А если мне до тебя дело есть?

Мне нравился его флирт больше, чем следовало бы. «Что ему нужно на самом деле?» – гадала я.

– Кем же ты хочешь для меня стать?

Он опустил голову, слегка покраснев, а потом посмотрел на меня:

– Другом.

Его уклончивость была под стать моей настороженности. Я решила зайти с другой стороны:

– Долго ты здесь пробудешь?

Он взял печенье, разломил его пополам и поделился с собакой.

– Сегодня и завтра. Потом уеду. Я живу кочевой жизнью. Одолжишь еще раз зажигалку?

Я достала из портсигара еще одну сигарету. Себастьян щелкнул моей зажигалкой, и над ней сразу же вспыхнул огонек. Я подалась вперед. Пламя коснулось кончика сигареты, окрасив его в оранжевый цвет. Я накрыла его руку своей и подержала ее секунды на три дольше, чем следовало, потом убрала и откинулась назад, не сводя с него взгляда.

Когда принесли мой кофе, я вылила двойной эспрессо на лед и добавила молоко. Жидкости на мгновение застыли, словно раздумывая, смешиваться или нет, после чего сдались и создали настоящий вихрь цвета. Оттенки коричневого и белизна молока превратили стакан в истинное произведение искусства.

Я вертела в пальцах кулон в виде компаса, который висел на тонкой цепочке у меня на шее. Mãe купила его для меня в антикварной греческой лавке на Корфу. Я любила его не из-за банального символизма: мол, компас указывает правильный путь. Я все равно никогда не следовала заданному курсу. Мне просто нравилось значение самого слова. Оно происходило от латинского com — «вместе» и passus — «шаг». На самом деле compass значит «идти вместе».

Нас окружала уютная тишина, даже дамы с картами прекратили щебетать и притихли. Себастьян смотрел на меня, затягиваясь сигаретой, а потом наконец сказал:

– Mira, послушай… Как мне завоевать твое доверие?

– Никак, – честно ответила я, выпуская струю сигаретного дыма. – Но мне нравится, как ты пьешь кофе. Ты показал мне что-то новое, а это не каждому удается.

Себастьян стряхнул пепел в пепельницу.

– Ладно, хочешь сделать наш разговор поинтереснее и развеять свои подозрения?

Я не совсем поняла, что он имеет в виду, но позволила ему продолжить.

– Задаем друг другу по три вопроса и обещаем отвечать честно. Идет? Можешь спрашивать что угодно. Я – тоже.

Занятное предложение. Его вопросов я не опасалась, но меня беспокоила необходимость на них отвечать. Он наверняка спросит что-то о Максе. Конечно, я могла бы соврать, но тогда терялся весь смысл придуманной им игры. К тому же люди, за которыми я наблюдала с детства, были чемпионами по вранью, преувеличениям, лицемерию и полному искажению истины. Поэтому я приняла вызов и начала первой.

Я:

– Зачем ты носишь оружие?

Он:

– Для защиты. Сегодня у тебя день рождения?

Я:

– Да. Что ты взял из коробки перед нашим домом?

Он:

– Твой дневник. Почему ты не носишь обручальное кольцо?

Я:

– Оно было велико и все время соскальзывало. У меня будут из-за тебя неприятности?

Он (после паузы):

– Нет. Если будешь сотрудничать.

Вот оно – волшебное слово. Сотрудничество. Кодовое название схемы «ты – мне, я – тебе», только вот обмен чаще всего оказывается неравноценным. Я почти не сомневалась в том, что Себастьян – представитель какой-то силовой структуры, однако во мне теплилась надежда, что он действительно журналист и вот-вот достанет диктофон или блокнот. Я затушила сигарету в пепельнице и с неохотой поднялась. Решила уйти и все обдумать. Чем дольше я находилась рядом с Себастьяном, тем больше запутывалась. Я взяла поводок и пристегнула его к ошейнику Балисто. Пес поглядывал на тарелку с печеньем, мечтая получить еще одно на дорожку. Себастьян схватил меня за запястье.

– У меня остался еще один вопрос. Мы же договорились.

– Спрашивай.

Его прикосновение не вызвало у меня отторжения. Скорее, наоборот – оно было приятным.

– Когда я смогу тебя снова увидеть?

И вновь он застал меня врасплох. Неужели действительно думал, что я встречусь с ним где-то в городе? За бокалом вина? Или на прогулке? Где бы мы ни встретились, это выглядело бы неуместно. Он явно хотел получить информацию, а не осматривать местные достопримечательности. К тому же город не предлагал ничего, кроме раскаленного бетона и выжженных изнутри, истощенных людей, которых я старалась обходить стороной.

Единственным местом, куда я любила ходить помимо ресторана «Перец», был ближайший лесистый холм с небольшим кладбищем на вершине. Оно называлось Memento mori – «Помни о смерти». Древним надгробиям и прекрасным каменным тропинкам было более трехсот лет. Там царила божественная тишина. Я часто бывала на кладбище ради компании тех, кто по-настоящему обрел покой, – мертвых. Но пригласить туда Себастьяна значило подвергнуть его опасности. Хочу ли я этого?..

– Зачем же нам видеться? – спросила с волнением я, не зная, готова ли услышать правду.

– Мне нравится твое общество, – ответил он и отпустил мою руку. – А жизнь такая короткая… Почему бы не встретиться еще раз?

Я думала о том же, но свои мысли скрывала. Как объяснить себе, почему рядом с Себастьяном мне становилось так спокойно? В присутствии этого чилийца я чувствовала себя так, будто к пылающему лбу приложили холодную ткань. Это ощущение выходило за рамки физического влечения. Себастьян казался добрым, ранимым и понимающим одновременно. Конечно, его мотивы не внушали доверия, однако его натура не вызывала у меня ни тревоги, ни опасений. Напротив, находиться рядом с ним было на редкость приятно.

Я не могла найти разумного объяснения тому, что незнакомец, появившийся в моей жизни меньше двух суток назад, пробуждал во мне теплые чувства. Словно из глубины памяти всплыл любимый, давно позабытый образ. Или как будто он снился мне много раз, но забывался сразу после пробуждения. Труднее всего было принять случившееся, не заподозрив, что я схожу с ума. Я никак не могла обосновать происходящее. Об этом мужчине я не знала ровным счетом ничего.

Балисто поднял на меня вопросительный взгляд, недоумевая, почему мы стоим на месте, если он уже на поводке. Я погладила его по голове, оттягивая момент ухода. Сделала последний глоток из стакана. Растаявший лед превратил эспрессо в холодную воду с привкусом кофе. Не сомневалась я лишь в одном – встреча с Себастьяном вне стен нашего дома слишком опасна для него.

Имелся и другой вариант. После обеда у Макса была запланирована партия в ятзи. В доме останутся лишь игроки и несколько охранников.

Особо не задумываясь, хорошая ли это мысль, я сказала:

– Приходи к воротам чуть позже трех – я тебя впущу. Покажу сад и фруктовые деревья. Все остальное ты уже видел.

Он кивнул в знак согласия и снова подмигнул мне.

Мы оба понимали, что мои слова могли оказаться ложью, даже ловушкой. Если он не откажется пойти на риск, значит я – тоже.

Остров, на котором жила моя семья, давно превратился в загадку для посторонних. Многие строили предположения о том, что на самом деле скрывается в его лесах. За эти годы я слышала и читала разные истории: будто на острове есть аэропорт, хотя для взлетно-посадочной полосы там не хватало места; что в секретных пещерах у нас полно золота и краденых драгоценностей, хотя на острове вовсе не было скал; что мы оборудовали подземные хранилища, похожие на современные лаборатории, чтобы держать там психотропные вещества всех видов и форм, хотя на деле под нашим домом не было ничего, кроме винного погреба; что якобы под рекой проложены особые туннели, по которым может проехать машина; что мы построили казино, окруженное роскошными гостевыми бунгало, где останавливались наши богатые и знаменитые гости. Сплошные фантазии и домыслы. Те, кто действительно бывал на Саличе, благоразумно держали язык за зубами, потому что хотели вернуться на остров. Прочие даже представить себе не могли, что Саличе – это семейное поместье с клумбами, садами, деревьями, птицами и обыкновенным жилым особняком. Лично для меня Саличе был единственным домом с его размеренным распорядком и жизнью, идущей своим чередом.

Что бы ни происходило за пределами острова – в столице, стране или в мире, – это никогда не касалось нашего дома.

За исключением моего дня рождения, когда я увидела Себастьяна дважды. С тех пор я лишилась покоя, ему на смену пришло новое, незнакомое чувство. Тогда я еще не знала, что оно останется со мной на всю жизнь.