Читать книгу: «Дневник мертвеца»

Глава первая: Серая тетрадь

Алексей Гордеев ненавидел дождь в этом городе. Он был не похож на чистый, пахнущий озоном ливень, что обрушивается на поля после зноя. Нет, здешний дождь был иным – мелким, назойливым, вечным. Он не лил, а сеялся с низкого, грязновато-белого неба, превращая все вокруг в подобие размытой акварели. Серые стены домов плакали сыростью, асфальт блестел маслянисто и неприветливо, и даже воздух, которым Алексей дышал, казался густым и влажным, словно вата, пропитанная ледяной водой.

Он стоял под подозрительно прогибавшимся козырьком остановки и смотрел, как по стеклу автобуса, который должен был бы его везти, но не вез, стекают мутные ручьи. Внутри него все сжималось в один тугой, неудобный комок. Раздражение, усталость, смутная тоска – все это он знал слишком хорошо. Переезд в этот город полгода назад должен был стать новым началом. Бегством от старой жизни, которая разбилась вдребезги, оставив после себя лишь тихий звон осколков в душе и папку с документами о разводе. Но новое начало не наступало. Оно застряло где-то между вокзалом и этим бесконечным дождем, между съемной квартирой с пахнущими плесенью углами и работой, которая была не карьерой, а просто способом не умереть с голоду.

Он работал корректором в небольшом местном издательстве, которое специализировалось на скучнейших краеведческих брошюрах и сборниках стихов неизвестных поэтов. Работа была монотонной, тихой и идеально подходила для того, чтобы забыться. Целыми днями он водил взглядом по строчкам, выискивая чужие ошибки, и это занятие чем-то напоминало ему его собственную жизнь – он тоже выискивал в ней ошибки, вот только исправить их уже не мог.

Автобус все не ехал. Алексей вздохнул, и пар от его дыхания смешался с влажным воздухом. Он посмотрел на часы – прошло уже сорок минут. Ждать дольше не было смысла. Решив прогуляться, он поднял воротник старого пальто и шагнул из-под козырька прямо в объятия дождя. Холодные капли тут же принялись за свое дело, забираясь за воротник, насквозь промочив плечи. Он шел, не глядя по сторонам, уставившись себе под ноги, в лужу, отражавшую тусклый свет фонаря.

Его путь лежал через старый район города, который местные называли «Каменным лабиринтом». Здесь не было прямых улиц. Вместо них – запутанная сеть переулков, тупиков и арок, где время, казалось, остановилось лет сто назад. Дома, сложенные из темного, почти черного от копоти и влаги кирпича, стояли вплотную друг к другу, их окна смотрели на мир слепыми, запыленными глазами. Где-то в глубине дворов-колодцев царила вечная тень, и даже в самый ясный день сюда не заглядывало солнце. Алексей редко ходил этой дорогой, она угнетала его своей гнетущей, немой печалью. Но сегодня ему было все равно.

Он свернул в очередную арку, короткую и тесную, насквозь продуваемую ледяным ветром. На другом ее конце виднелся свет другого переулка. И вот тут, на самой середине пути, его взгляд упал на груду хлама, сваленного в углу, у стены, покрытой потеками и какими-то выцветшими граффити. Кто-то выбросил старую мебель: покосившийся стул с отломленной ножкой, ящики, набитые тряпьем, и… книжный шкаф.

Шкаф был старинный, темного дерева, с резными фигурками на фронтоне, которые теперь были почти стерты временем. Одна из дверок отвалилась и лежала рядом, другая висела на единственной петле, скрипя и покачиваясь от порывов ветра. Внутри виднелись пустые полки, густо покрытые пылью и паутиной. Что-то щемящее, какое-то забытое чувство ностальгии по чему-то незнакомому шевельнулось в Алексее. Он всегда любил старые вещи. В них была память. История. В отличие от его собственной жизни, которая в последнее время казалась ему белым листом, испачканным по краям.

Он подошел ближе, не отдавая себе отчета, зачем это делает. Провел пальцем по резьбе, смахнув слой липкой грязи. Дерево под ней было холодным и шершавым. И тут его взгляд упал на узкую щель между задней стенкой шкафа и одной из полок. Оттуда торчал какой-то уголок. Темно-серый, картонный.

Любопытство, давно забытое им чувство, слабо кольнуло его под ложечкой. Он засунул руку в щель, нащупал предмет и осторожно потянул на себя. Это была тетрадь. Небольшая, в плотном переплете из серого, как пепел, картона. Никаких надписей или рисунков на обложке не было. Она была тяжелее, чем можно было предположить по ее размеру, и на ощупь – прохладной и слегка шершавой.

Алексей перевернул ее в руках. Тетрадь явно пролежала в своем укрытии долгие годы. Углы были помяты и стерты, корешок потрескался. Он приоткрыл ее. Страницы, пожелтевшие от времени, были исписаны ровным, наклонным почерком. Чернила когда-то были, видимо, черными, но теперь выцвели до цвета ржавчины, цвета старой крови.

«Почему я вообще это взял? – подумал Алексей с внезапным раздражением. – Чье-то старье. Дневник какой-нибудь бабушки. Сейчас начнутся воспоминания о войне и рецепты варенья».

Он уже было собрался швырнуть тетрадь обратно в кучу хлама, но что-то остановило его. Может быть, та самая тоска по чужой, настоящей жизни. Может, отчаянное желание отвлечься от собственных мыслей. А может, что-то иное, чего он понять не мог. Дождь усиливался, становился все холоднее. Алексей сунул тетрадь во внутренний карман пальто, почувствовав ее твердый уголок у самого сердца, и быстрым шагом, почти бегом, двинулся по направлению к дому.

Съемная квартира Алексея находилась в таком же старом, но чуть более ухоженном доме. Поднявшись на третий этаж, он с облегчением захлопнул за собой дверь, отгородившись от влажного и холодного мира. В прихожей пахло старым паркетом, вареной картошкой и слабым, но устойчивым ароматом чужой жизни – жизнью предыдущих жильцов, впитавшейся в стены.

Он скинул промокшее насквозь пальто, повесил его на вешалку и только тогда вынул свою находку. Тетрадь лежала на ладони, безмолвная и тяжелая. При свете люстры в гостиной он разглядел ее лучше. Переплет был не просто серым, а цвета мокрого асфальта, цвета этого города. Никаких имен, никаких дат. Ничего.

Раздевшись и наскоро согрев на плите оставшийся с утреннего завтрака чай, Алексей устроился в единственном удобном кресле, подле которого на торшере горела лампа с теплым, желтоватым светом. Он положил тетрадь на колени, провел ладонью по обложке, словно пытаясь стереть с нее налет времени, и наконец открыл.

Первая страница. Вверху, по центру, та же рука вывела чернилами: «Дневник. Начато 12 сентября 1998 года».

«Девяносто восьмой, – мысленно прикинул Алексей. – Уже четверть века прошло». Он родился тогда. Мир был другим. А автор этого дневника… наверное, уже стар, или болен, или… мертв. Иначе зачем выбрасывать шкаф с его вещами?

Он перевернул страницу и начал читать.

«12 сентября 1998 года.

Сегодня начал эту тетрадь. Не знаю, зачем. Может, чтобы не сойти с ума. Врач говорит, что мне нужно выплескивать наружу то, что накопилось внутри. Говорит, это поможет. Но я не верю. Ни врачу, ни помощи. Произошло то, что произошло. Никакие слова этого не изменят. Анна ушла. Окончательно. Забрала вещи, даже фотографии со стены сняла. Оставила только пустоту. Квартира теперь звенит от этой пустоты. Каждый звук отдается эхом, и это эхо говорит мне одно: ты один. Совершенно один. Я сижу в этой тишине и слушаю, как тикают часы. Каждый тик – это шаг, который удаляет ее от меня. Навсегда. Сегодня видел ее во сне. Она стояла на пороге, улыбалась, звала меня. Я протянул к ней руку, а она растворилась, как дым. Проснулся с криком. В горле пересохло, сердце колотится, как сумасшедшее. И снова эта тишина. Эта проклятая тишина…»

Алексей оторвался от текста. Перед ним был классический дневник несчастного, брошенного мужчины. Трагедия, конечно, но трагедия обыденная, бытовая. Ничего мистического. Ничего жуткого. Лишь боль, выплеснутая на бумагу. Он почувствовал легкий укол разочарования и… странного стыда. Словно он подглядывал в замочную скважину за чужой бедой.

Он читал дальше. Дни сменялись днями, а записи были похожи одна на другую: тоска, бессонница, воспоминания об Анне, горечь, злость, отчаяние. Автор, чьего имени Алексей так и не узнал, описывал свои одинокие прогулки по городу, пустые бутылки из-под вина, ночи, проведенные в слезах. Это было тяжело читать. Слишком откровенно, слишком больно. Алексей ловил себя на том, что его собственная боль, приглушенная временем, начинала отзываться на эти строки, словно камертон.

И вот, спустя несколько страниц, запись от 5 ноября 1998 года.

«5 ноября 1998 года.

Что-то изменилось. Не могу объяснить, что именно. Сегодня шел по Набережному переулку. Знаешь, тот, что ведет к старой часовне. Шел, уставившись в землю, как всегда. В голове – привычный хаос. И вдруг… вдруг я ее увидел. Анну. Она стояла под фонарем, спиной ко мне, в том самом синем плаще, что я подарил ей на прошлый день рождения. Сердце у меня замерло, потом сорвалось с места, забилось так, что в висках застучало. Я крикнул: «Анна!». Она обернулась. Это была не она. Совершенно чужая женщина. Она посмотрела на меня с испугом и поспешила прочь. Я остался стоять посреди переулка, чувствуя себя полным идиотом. Но дело не в этом. В тот миг, когда я подумал, что это она, мир вокруг изменился. Нет, не так. Он… сдвинулся. Краем глаза я увидел не мокрый асфальт и грязные стены, а сухую брусчатку. Фонарь был не современным, уродливым столбом, а старым, кованым, с матовым стеклом. И запах… запах был другим. Пахло не выхлопными газами и влагой, а угольным дымом и… жареными каштанами. Это длилось долю секунды. Миг. Но я это почувствовал. Я это видел. Сошел с ума? Наверное. Одиночество и горе сводят с ума. Врач пропишет новые таблетки. Надо записаться к врачу.»

Алексей нахмурился. Вот оно. Первая трещина. Первый намек на что-то необычное. «Сдвинулся». Странное слово. Галлюцинация? Возможно. Но описание было на удивление ярким, детализированным. Он сам знал Набережный переулок – узкую, грязную улицу, упиравшуюся в руины какой-то древней постройки. Представить там брусчатку и запах жареных каштанов было невозможно.

Он читал дальше, уже с растущим интересом. В последующих записях автор все чаще упоминал эти «сдвиги». Они случались спонтанно, всегда на улицах города, и всегда были связаны с каким-то сильным, обычно болезненным воспоминанием об Анне. Он видел обрывки другого времени. Машины, которых давно не было на дорогах. Вывески, помнящие еще довоенные годы. Людей в одежде другого десятилетия. Эти видения длились мгновения, но с каждым разом становились все ярче, все реальнее.

«17 декабря 1998 года.

Сегодня был на рынке. Купил хлеба. У прилавка с яблоками стояла девочка, так похожая на Анну в детстве, по фотографии, что она мне показывала. У нее были такие же светлые, почти белые косы и веснушки на носу. Я застыл, не в силах пошевелиться. И снова… сдвиг. Шум рынка не стих, но изменился. Исчез гул моторов с ближайшей улицы, вместо него послышался цокот копыт по булыжнику и крики разносчиков. Воздух загустел от запаха свежей рыбы, пота и скота. Я увидел, как мимо меня прошел мужчина в длинном, потертом пальто и кепке-восьмиклинке, он толкал тележку с углем. Он посмотрел на меня. Не сквозь меня, как все эти тени, а прямо на меня. Его взгляд был живым, осознанным. Он что-то крикнул, но я не разобрал. Потом все вернулось. Я стоял посреди современного супермаркета под оглушительные вопли поп-музыки, а в руках у меня был багет, который я сжал так, что чуть не сломал. Люди обходили меня стороной. Домой я бежал, почти не помня дороги. Я не схожу с ума. Это что-то другое. Город показывает мне свое прошлое. Но зачем?»

Алексей откинулся на спинку кресла, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Это было уже не просто описание галлюцинаций. Это было что-то структурированное, развивающееся. Автор дневника не просто сходил с ума от горя – он вступал в контакт с чем-то. С самой тканью времени? С памятью города?

Он встал, прошелся по комнате. За окном уже давно стемнело, дождь стучал в стекло настойчиво и монотонно. Алексей подошел к окну, посмотрел на мокрую, блестящую улицу. Обычный вечер. Обычный город. Но теперь, с этой серой тетрадью в руках, все вокруг казалось ему чуть более зыбким, ненастоящим. Словно за тонкой пленкой реальности скрывалось что-то иное, старое и призрачное.

Он вернулся к креслу и снова погрузился в чтение. Зима сменялась весной, а автор дневника все глубже погружался в свои видения. Он уже не боялся их, а ждал. Он начал экспериментировать. Обнаружил, что «сдвиги» чаще всего происходят в определенных местах – там, где слои времени были тоньше, как он это называл. Старая часовня, заброшенная усадьба на окраине, тот самый Набережный переулок. Он стал своеобразным археологом времени, картографом призрачного мира.

И тогда в дневнике появилось новое имя. Сначала мельком, в контексте какого-то разговора. Потом все чаще.

«3 мая 1999 года.

Встретил сегодня Степана. Говорил с ним о Часовне. Он знает о ней больше, чем кто-либо в этом городе. Сказал, что место это – особенное. «Врата», – сказал он и многозначительно посмотрел на меня. Спросил, не видел ли я там «Тень». Я не стал ничего рассказывать. Не доверяю я этому Степану. Глаза у него слишком блестят. Слишком много жажды в его взгляде. Но он единственный, кто понимает, о чем я говорю. Единственный, кто не считает меня сумасшедшим.»

Степан. Алексей запомнил это имя. Оно звучало зловеще. Кто он? Друг? Коллега? И что за «Тень»?

Записи становились все тревожнее. Автор писал, что чувствует чье-то внимание. Что за ним следят. Не люди, а что-то иное. Он называл это «Бдение». Ощущение, что из прошлого, из тех самых временных пластов, на него смотрит что-то огромное, холодное и враждебное.

«15 июня 1999 года.

Сегодня был в усадьбе. Я шел по заросшему парку, пытаясь вызвать видение. И у меня получилось. Я сосредоточился на Анне, на нашем первом свидании, мы ведь здесь гуляли. Мир поплыл. Зелень вокруг стала ярче, гуще. Я услышал звуки струнного оркестра – где-то вдали, в доме, давали бал. Я увидел дам в пышных платьях, кавалеров во фраках. Они были как призраки, полупрозрачные. Я шел среди них, и они не замечали меня. И вдруг… я Его увидел. Он стоял под огромным дубом, на краю поляны. Не призрак. Он был плотным, реальным. Высокий, худой, в длинном черном пальто, хотя на дворе был летний вечер. Лица я не разглядел, оно было скрыто в тени ветвей. Но я почувствовал Его взгляд. Холодный, тяжелый, как свинец. Он смотрел прямо на меня. И я понял – это Оно. Та самая Тень, о которой говорил Степан. Это Бдение. Оно видит меня. Оно знает, что я могу видеть. И Ему это не нравится. Я побежал. Ощупью, через плывущий мир, через танцующих призраков. Я бежал, чувствуя Его взгляд у себя за спиной. Он не преследовал меня. Ему не нужно было преследовать. Он просто наблюдал. Как хищник, который знает, что добыча никуда не денется. Вернулся домой. Дверь на два оборота. Все закрыл. Сижу, дрожа. Он был настоящим. Он…»

На этом запись обрывалась. Следующие несколько страниц были исписаны каракулями, обрывками фраз, повторяющимися словами: «Не смотреть», «Он здесь», «Тень за окном». Видно было, что автор находился на грани паники. Алексей читал, и его собственный страх рос с каждой строкой. Он уже не был просто посторонним наблюдателем. Он чувствовал этот леденящий ужас, эту паранойю. Он сидел в своей тихой, безопасной квартире, но ему казалось, что за шторой, в темноте, кто-то стоит. Кто-то высокий, в черном пальто.

Потом записи снова стали связными, но тон их изменился. Отчаяние сменилось холодной, почти фатальной решимостью.

«1 июля 1999 года.

Я все понял. Вернее, Степан все мне объяснил. Он нашел меня сегодня. Сказал, что видел то же самое. Что Тень – это страж. Страж Врат. Она не пускает живых в прошлое и не выпускает мертвых в настоящее. Но есть те, кто умеет обходить Стражу. Те, кого называют «Зеркалами». Я – Зеркало. Я могу не просто видеть прошлое, я могу входить в него. Полностью. Степан говорит, что это дар. Что с его помощью можно изменить все. Исправить ошибки. Вернуть Анну. Он говорит, что знает способ. Нужно лишь найти Ключ. Ключ, который отпирает Врата полностью. Он спрятан в одном из видений. Я должен его найти. Я должен вернуть ее. Что мне терять? Ничего. Кроме этой жалкой, одинокой жизни. Я согласился.»

Алексей почувствовал, как по телу пробежали мурашки. «Вернуть Анну». Мания. Одержимость. Это пахло безумием, но безумием опасным, вышедшим на новый уровень. Степан явно манипулировал автором, использовал его горе и его уникальный дар в своих целях. Но в каких?

Дальше шло описание их с Степаном «экспедиций» в прошлое. Автор учился контролировать свой дар, погружаться в видения глубже, задерживаться в них дольше. Он описывал мир конца XIX – начала XX века во всех деталях: запахи, звуки, цвета. Это было завораживающе и жутко. Он бродил по городу, которого не было, среди людей, давно превратившихся в прах, и искал некий Ключ. Степан всегда находился рядом, на «этой» стороне, направляя его, подсказывая, куда идти.

И вот, запись от 29 сентября 1999 года. Последняя запись в дневнике.

«29 сентября 1999 года.

Сегодня ночью мы сделаем это. Степан все рассчитал. Энергетический всплеск, выравнивание планов… я не очень понимаю его термины. Но суть в том, что сегодня ночью, в полнолуние, в Старой Часовне, я смогу пройти сквозь Врата полностью. Не как наблюдатель, а как участник. Я войду в прошлое того дня, когда Анна приняла решение уйти. Я найду ее там, в тот день, и я изменю его. Я скажу ей все, что не сказал тогда. Я докажу свою любовь. Она останется со мной. А Степан… Степан говорит, что его интересует нечто иное. Какая-то реликвия, которая находится в том времени. Он говорит, что мы помогаем друг другу. Я не доверяю ему. Последние дни он смотрит на меня странно. Словно я… расходный материал. Но выбора у меня нет. Это мой единственный шанс. Если все получится, я, наверное, не вернусь в этот дневник. Я останусь там, с ней. В своем счастье. А если нет… Если Тень окажется сильнее… Тогда, тот, кто найдет эти записи… Берегись Степана. Он не тот, за кого себя выдает. И берегись Тени. Она не спит. Она ждет. Всегда ждет. Пора идти. Часовня. Полночь.»

И все. Больше ни строчки. Пустые, пожелтевшие страницы.

Алексей сидел, ошеломленный, в полной тишине. Стук дождя за окном смолк, часы на стене тикали, отсчитывая секунды в гробовой тишине. Он дочитал. Он узнал историю до конца. И конец этот был очевиден. Автор дневника отправился в Часовню той ночью и не вернулся. Он умер. Погиб при загадочных обстоятельствах. Его дневник пролежал в тайнике двадцать с лишним лет.

«Смерть была неслучайной», – прошептал Алексей сам себе. Это была не смерть – это было исчезновение. Исчезновение в прошлом? Или нечто более страшное? Тень? Или… Степан?

Он закрыл тетрадь и снова посмотрел на ее серую, невзрачную обложку. Этот кусок картона был теперь не просто чужой вещью. Он был сосудом, полным чужой боли, безумия и ужаса. Он был предупреждением.

Алексей встал, отнес тетрадь на кухню и положил на стол. Руки его слегка дрожали. Он налил себе воды, выпил залпом. Горло было пересохшим.

«Что же я теперь со всем этим делать буду? – думал он. – Выбросить? Сжечь? Отнести в полицию?» Но какая полиция поверит в истории о Вратах во времени и Тени, стерегущей их?

Он подошел к окну, снова выглянул на улицу. Ночь. Фонари. Мокрый асфальт. Обычный мир. Но теперь он знал, что этот мир – лишь тонкая скорлупа. А под ней – целые пласты прошлого, призраков, опасностей. И где-то там бродит Тень. А где-то здесь, в настоящем, возможно, все еще жив Степан. Человек, который ради своих целей отправил другого на верную гибель.

Алексей почувствовал внезапный, иррациональный страх. Он подошел к двери, проверил замок. Щелчок показался ему подозрительно тихим. Он задернул все шторы в квартире, заклеив каждую щель между ними. Ему казалось, что отовсюду на него смотрят. Из темноты за окном. Из углов комнаты.

Он вернулся на кухню и уставился на тетрадь. Она лежала на столе, безмолвная и тяжелая. И вдруг ему показалось, что от нее исходит легкий холодок. Почти неощутимый, но устойчивый, как дыхание склепа.

Он не мог ее выбросить. Это было бы предательством по отношению к тому безымянному человеку, чью исповедь он только что прочел. Это было бы малодушием. Но и оставлять ее у себя было страшно.

Внезапно его взгляд упал на карту города, висевшую на стене в прихожей. Он подошел к ней. Его пальцы сами потянулись к старому району, к «Каменному лабиринту». Он нашел Набережный переулок. Нашел улицу, где стояла заброшенная усадьба. И нашел Старую Часовню. Она была обозначена маленьким крестиком на самом краю карты, у реки, которую давно уже заключили в бетонные коллекторы.

Часовня. Место, где все и закончилось.

А потом с Алексеем произошло нечто. Он смотрел на крошечный крестик, обозначавший Часовню, и в голове у него пронеслись слова из дневника, последние слова: «Часовня. Полночь.»

И мир сдвинулся.

Это не было похоже на чтение. Это было похоже на удар. Резкий, болезненный толчок в висках. Свет на кухне померк, поплыл. Звук тикающих часов исказился, вытянулся в низкий, гулкий гуд. Алексей почувствовал головокружение, его отбросило назад, он уперся руками о столешницу, чтобы не упасть.

Перед его глазами поплыли образы. Не его воспоминания. Чужие.

… Темнота. Глубокая, непроглядная. Холодный ветер бьет в лицо. Он идет по неровной земле, спотыкаясь о корни и камни. В руке – фонарь, луч его выхватывает из мрака обломки кирпичей, колючие ветки кустарника. Впереди – черный силуэт. Низкое, массивное здание с провалившейся крышей. Часовня. Сердце колотится, в горле пересохло. Страх. Дикий, всепоглощающий страх. Но и решимость. Решимость отчаяния. Он должен. Ради Анны. Он идет к зияющему черному проему, где когда-то были двери. Заходит внутрь. Воздух внутри неподвижный, спертый, пахнет плесенью, землей и чем-то еще… медным, металлическим. Он направляет луч фонаря. Разрушенный алтарь. Осыпавшиеся фрески на стенах. И… другая фигура. Стоит в центре помещения, спиной к нему. Степан?

– Ты пришел, – говорит фигура, не оборачиваясь. Голос глухой, странно знакомый.

– Я пришел. Готов.

– Помни о нашей сделке. Ты получишь свой миг. Я – свое.

Фигура оборачивается. Луч фонаря выхватывает из тьмы лицо. Худое, с острыми скулами, с горящими, как угли, глазами. Это не лицо Степана. Это…

Видение оборвалось так же резко, как и началось. Алексей с силой дернулся всем телом, оттолкнулся от столешницы и рухнул на пол на кухне. Он сидел на холодном линолеуме, тяжело дыша, сердце его бешено колотилось. Перед глазами еще стояло это лицо. Незнакомое. Искаженное жадностью и какой-то нечеловеческой решимостью.

Он поднял голову. Тетрадь лежала на столе. Немая. Неподвижная.

Но теперь он понял. Понял все.

Это был не просто дневник. Это был портал. Ловушка. Приманка.

Читая его, проживая чужую боль и чужой ужас, он каким-то образом настроился на волну автора. Он стал восприимчив. И только что он не просто вспомнил описание из дневника. Он увидел его. Увидел глазами того человека. Он был в той Часовне. Он чувствовал тот холод, тот страх.

Опасность грозит теперь ему.

Он поднялся с пола, дрожа всем телом. Он посмотрел на тетрадь с новым чувством – не страха, а ужаса, смешанного с отвращением. Эта вещь была заражена. Проклята.

Он подошел к столу, чтобы схватить ее, чтобы немедленно уничтожить, но его рука замерла в сантиметре от серой обложки.

Уничтожить? А что тогда? Видения прекратятся? Или, наоборот, он потеряет единственный ключ к пониманию того, что с ним происходит? Единственное предупреждение?

Он медленно опустил руку. Он не мог ее уничтожить. Так же, как не мог выбросить.

Он был в ловушке. В ловушке чужой истории, которая теперь стала его собственной.

Алексей взял тетрадь, запер ее на ключ в нижнем ящике своего письменного стола. Но даже сквозь дерево он чувствовал ее холодное, немое присутствие. Она была здесь. С ним.

Он подошел к окну и снова посмотрел на ночной город. Но теперь он видел его другими глазами. Он видел не просто улицы и дома. Он видел Набережный переулок, где когда-то пахло жареными каштанами. Он видел усадьбу, где когда-то давали балы. И он видел черный силуэт Часовни на краю города, место, где время сломалось и поглотило человека.

Где-то в этом городе, возможно, ходил Степан. Старый? Молодой? Неизменный? И где-то в тенях, между миром живых и миром мертвых, бродила Тень.

Алексей Гордеев глубоко вздохнул. Его серая, безопасная жизнь закончилась. Начиналось что-то иное. Что-то страшное. И первый шаг в эту новую, ужасную реальность он уже сделал, подобрав на улице серую, ничем не примечательную тетрадь.