Пока догорает азбука

Love is the Law.

Карл Маркс

отец – форма сына, в теле отца живёт сын

как сын принимает форму отца своего

так любовь принимает форму законамного дурных богатеет, благие же в бедности страждут

на каменных скрижалях дрáкона -

смерть за кражу полевых плодоваккадский язык на чёрной стеле мардука

если тамкар дал шамаллуму для продажи зерно

шамаллум сочтёт серебро и вернёт тамкаруесли шинкарка не принимала зерно

если надитум или энтум откроет шинок

шинкарку утопят в воде надитум сожгут в огнепо закону дракóна / закону солона / закону кулона

на деревянных кирбах табличках из глины

вызревает отец в сердцевине сынатак в любви вызревает семя закона

так сын убивает отца и на матери женится

и ослепляет себя – потому что любовьправит богами ощеренной буквой закона

потому что шинкарку утопят надитум сожгут

а шамаллум сочтёт серебро и вернёт тамкарутак сын расчленяет отца и насилует мать

так к людям что в бедности страждут обращается маркс

так революция принимает форму законатак в любви вызревает семя и сын-слепец

больше не сын уже но сам Бог-отец

motherfucker убийца лаяэто эдип который анти-эдип

выколотыми глазами в лицо закону глядит

прозирая

***

Словно Англия Франция какая А. Горенко

Черепица áла,

белá земля.Сыро в подвалах

и башнях круглых.Влтавские лебеди великого короля

вздрогнули, взгоношились.Кукольный, прозрачный, из богемского хрусталя

Чешский Крумлов

Эгона Шиле.Ворон выклевал турку глаз.

Мельник созвал сыновей.Слышу копыта убийц,

и великий король

принимает кровавую ванну.Руду для королевских ванн

добывают шахтёры Якýб и Ян.Великий король на языке немецком / небесном пролаял речь.

Сонмы ангелов в форме бросали грешников в печь.

Хоры ангелов в форме его славили у престола: Он сотворил всё! всё! всё!

Он сотворил чуму и мученье!

Он сотворил меч и мечту!Великий король умер. Разбрелись по земле

вестники без вести, татуированные:

«Free Eden»Freie Eden!

Libero Eden!

……………

На всех языках мира

ТЕРЯЯ ЗВЕЗДУв радиоактивном саду

в геральдическом небе

я видел, как зажигали октябрьскую астру.

мать держала меня на руках, я смотрел с балкона одиннадцатого этажа,

как фонарщик, поднявшись по лестнице, помахал мне рукой.

он чиркнул спичкой, и начался термоядерный синтез.

лепестки моей астры проницали мир, как рентген,

её познание было озарением; она была

иная, не такая, как все:гораздо больше, сильнее, прекрасней, опаснее, чище, мощней, горячее.

она говорила со мной, она звала, она приказывала и требовала,

она была нестерпимо жестока, безоглядно жертвенна,

она истекала, как кровью, звёздным ветром.

она пугала меня: я предавал её.

я знал: она плохо кончит.в радиоактивной вспышке, в ударной волне

я наблюдал катарсическую катастрофу.

не остави мене, ниже отступи от мене, вся мне прости,

мой сокровенный Господь,

ни трифтазин, ни даже аминазин

не понизил градус отчаянья, когда я наблюдал

твой гравитационный коллапс.я больше не вижу тебя,

оттого ли, что свет

не может покинуть тебя, и ты невидим для глаз.

я больше не вижу тебя на вселенском пиру,

там, высоко.

остыв и в потоках нейтрино уплыв

останки твои

участвовать будут в создании новых планет.

тебя больше нет,

и в том месте, где ты была,

малярщик, взобравшись на лестницу, замазывает дыру.

мне же стало легко,

легко.

свечение поздней осенью:

урбанистические поля

в ковше экскаватора

светится земляна отвалах и стройках

светится земля

в коготках землеройки

светится земляудобренная перлитом

осыпанная перламутром

соль её – белоснежные литеры

подземная утáенная премудростьбелые шарики пенопласта

прозрачные плёнки полиэтилена

желатиновые облатки

шприцы разносившие вич по венампоставляемо тело снега

как соль выступая из ран земли

для проникающих в её недра

пусть мокрый снег любрикантом будето, кровь шахтёров, лопата, кирка

под автостоянкой бывшей газоном

ты так близка и так далека

в котловане на кладбище на промзонес раннего ýтра и дотемна

на техногенных полях

себя изблевавшая глубина

светится земля

от собственной божественности отрекался снова и снова,

огородные пугала, до пят укрытые волосами,

уходили на волю полей,каменные кувшинки опускались на дно озёр,

разбивались сосуды, пока шёл он тропами своих желаний среди эонов

в вечный позор.сверху вниз сквозь него текло азотнокислое семя

в нечистый голод земли на костяницу хлебов,

сожжённых пожаром,и завлекало киборгов и мутантов фальшивым спасеньем,

и он отдавался рыцарям тени в сортирах /

в кошмарах.он желал быть вещью, принадлежащей какому-нибудь садисту,

наручники времени, случайный секс и безвестность,

и голод малых сих --превыше горней славы аметиста,

сапфира высоты надежд небесных

и гиацинта кротости святых.даже звёзды в небе умирают,

что он может сказать на прощание

огородным пугалам, каменным кувшинкам, разбитым сосудам?вы были ошибками и свободны,

никому не нужны и прекрасны,

бесцельны и безусловны.и сосуды себя не склеят, каменные кувшинки

не всплывут со дна, и огородные пугала, до пят укрытые волосами,

будут вечно бродить в полях.

он вдохнул и заплакал,

был воздух колюч,

была матерью ночь-простыня.он вдохнул и заплакал:

в замочную скважину

луч проникнет и ранит меня.жаркое-жаркое лето будет печь меня год от года,

как яблоко в духовке, но стоит меня испечь —

и стылая зима заморозит меня, как воду.в уши мои войдут звук битвы и звук молитвы,

рёв двигателя, лязг тормозов,

но смогу ли услышать новый, опасный, как бритва,

неисповедимый зов? —цвет фиолетовый — цадди — стеклянные колокольчики на ветру —

сине-фиолетовый — айин — в безветренном воздухе холод внезапный

и дуновенье тепла,и облака — ламед — над озером соберутся

в образ, который напомнит мне то, что я полюблю.

и если я брошу в пруд камень — возникнет рябь.я буду видеть, как солнце пробивается сквозь тучи,

как туман вьётся плющом по склону,

я буду видеть синий, зелёный, сине-зелёный,

я узнаю гром, пар, бьющий из-под земли, и смерч, —он вдохнул и заплакал.

Били молнии в море, били по лицам возлюбленных,

повреждали трансформаторы, создавали помехи,

а ныне, гляди --

море, где мать заблудилась, поднимается к солнцу.

Падает свет с солнечных гор в безвременье матерей.

Горы на солнце, чтобы любить и разрушать

возлюбленному возлюбленную.

Высветлена земля насквозь лучами рентгена:

в желудке её кости динозавра, в кишках кости мамонта.

Остов её – бригантина акульих зубов.

Там и ты на самой высокой из солнечных гор

возьмёшь меня за волосы,

там и я под одеялом бессмертным и лёгким

желаю быть разрушенной

в тёмную пору любви.

жарко в тот час синели цветы водосбора

сквозь лепестки проливалась вода плясали

сигнальные шашкипрежде засыпал он в далёком доме следя

за лампой ночной у которой работает мать –

шьёт ему душу белую как рубахаво имя какой любви ты хочешь меня раздеть

чтобы лежать со мной в красном песке оврага

среди лесовя слышал работу лопат и я знаю что в этих краях

твёрдый песок как камень как дружба

безымянных солдатпрежде просыпался он и выходил в ту дверь

за которой был сад в котором нельзя постареть

и дед его Фёдор пил молодое виново имя какой любви ты хочешь со мной разделить

распад этих атомов расщепление звёзд

гибель боговя слышал работу лопат и я знаю что в этих краях

спят в воздушных могилах невидимые полки

асуры и дэвы спяти водосбор водит свой хоровод

и как болотные огоньки –

аварийные вспышки

если люди то мёртвые, живые только деревья

среди вереска и камней

и колодцев в землеблизость к деревьям и к мёртвым

есть ещё птицы и звери

и подземные рекиесть ещё дети с глазами колодцев в земле

и старухи покрывшиеся древесной корой

нищие которым птицы приносят хлебно отчего я не вижу тебя

………………………………………..я ребёнок и зверь и мертвец что подходит к тебе

вслепую нащупывая экран

между тобой и темнотой лесовне-человеческая моя любовь

наполняет кофейню водою подземных рек

затопляет кровью из тобой нанесённых ранзвери и птицы приходят тебя спросить

как ты мог и дети с глазами колодцев в земле

поют о стране которую мы не спаслисотворённой для нас и старухи в древесной коре

поют о предательстве и убийстве любви

нищие протягивают тебе принесённый птицами хлебэто хлеб той земли которой теперь уже нет

это свет её принадлежащий нам

это сладчайшая из заповедей блаженствно эту песнь этот хлеб и распавшийся свет

и теченье подземных рек и венозную кровь

и вопрос на который ты не даёшь ответты не слышишь не видишь

МАТЬ, ДИТЯ И АНГЕЛ

1– почему есть нечто,

а не ничто? –спрашивает ребёнок у матери-

шизофренички, чья речь

в разрывах и шперрунгах

превратилась в руину.мать молчит, но ребёнку

отвечает некто на языке

Лютера, на языке Библии

столь прекрасное что-то,

что ребёнок забыл в один миг.

2некогда с его матерью тоже

беседовал ангел, а теперь

корчатся знаки, сжимаются

влагалища суффиксов.облезлый туалетный бачок,

гнилой картофель, матрац

с клопами тоже вопрошали

когда-то, и им отвечали…

3ребёнок тоже исчерпан:

дождь, понедельник,

экзема, школьная драка,

струйка крови из носа,

мать.о чём говорить мне

когда всюду висят

бессильные, пустые

мошонки смыслов.