Читать книгу: «Цветок и Зверь», страница 3

ГЛАВА ПЯТАЯ

ОН

Мара встречает гробовым осуждающим молчанием – ей пришлось ждать! – потому что, в ярости из-за поведения любовника.

Мне не до нее, я взволнован встречей с Сашей, первым прикосновением, и первым нашим поцелуем. Пытаюсь подключить фантазию, и представить, что было бы дальше, но отвлекает, сбивает с мыслей ругающаяся Мара.

– Скажи, каков главный закон вампиров? – спрашивает она у Даниэля.

Тот молчит, и графиня продолжает:

– Один единственный закон, из-за которого мы соблюдаем некоторые правила! Можно запомнить один закон и несколько правил?

– Люди не должны знать о вампирах! Узнают – быть войне, в которой нам не победить, ибо людей больше! – отвечаю, хотя Мара спрашивала Дени.

– Почему же ты, Грачик, бросаешь обескровленные трупы с разорванным горлом? – продолжает она, зло глядя на любовника.

– Закон номер один – не оставлять следов нападения на человека! – снова комментирую.

– Кого я где оставил? – угрюмо вопрошает Даниэль.

Действительно, тело блондинки лежит на полу лимузина, мирно покачиваясь в такт движению.

– Закон номер два – не убивай часто, не убивай просто так, без особой надобности! – бодро продолжаю перечислять.

– Зачем зверствуешь, привлекая внимание? – снова требует ответа Мара, игнорируя реплику Даниэля.

– Тоже не понимаю, – опять встреваю – почему жертва мучается? Когда можно внушить наслаждение, и наслаждаться вместе с ней. А не глотать вместе с кровью боль и ужас, и чувствовать все это!

И графиня, и Дени злобно на меня зыркают – не лезь! Понял, молчу! Просто у меня хорошее настроение, хочется веселиться и прикалываться. Хотя, разве я неправду сказал? Все так и есть!

Мара продолжает ругаться, Грачик отвечает злобными взглядами. Я же вспоминаю Сашу… Нежную тонкую кожу ее лица, сладкие, слабо пахнущие малиной губы, и серебристый голосок. Хмурюсь, ибо что-то не так. Что-то во встрече с ней цепляет и царапает, подавая сигнал опасности, чего не могу поймать. И вдруг… Озарение! Девушка сказала: "Живу в семье Демидовых!"

Я не спрашивал, с кем она живет. Я спрашивал – "Где?"! Адрес.

Это значит, что Александра отвечала сама, не под внушением, говорила, что хотела. Но как это возможно? Господи! Даже не обратил внимания, нет ли у Саши защитного амулета! Не посмотрел! На ее тонкой шее висела цепочка, укрытая воротом свитера. Но, я глядел только на горло, и бьющуюся на нем синюю жилку вены. Что за медальон под одеждой? Амулет Сопротивления Магии?

Вот я… Дундук! Логично же – оборотни должны дать девушке, о которой заботятся, защиту от вампиров и других темных! И логично, что она должна знать о вампирах и других темных. Но тогда почему Александра позволила себя поцеловать, сказала адрес, и пригласила, предупредив, с кем живет? Что бы сам решал – соваться, или нет, в опасное логово. Зачем? Понравился? Сразу, с первого взгляда? Без внушения? Хм… Помнится, я привлекал женщин, и когда был человеком.

Между тем, мы уже прибыли. Лимузин завернул в закрытый двор, узкий, темный и мрачный из-за нависшего над ним трехэтажного здания, и высокого каменного забора, окружающего двор по периметру.

Большая часть выходящего во двор заднего фасада выглядит обычно для домов, созданных в ту эпоху, в середине девятнадцатого века – серые стены, узкие арочные окна, декоративные выступы, словно строение одето в многослойную одежду… БОльшая половина нежилая, и относится к музею, как, впрочем, и все здание. Да, сейчас здесь находится заведение, где не предполагается жильцов, хотя строился дом, как доходный, для сдачи квартир в аренду.

Однако, в левой трети здания живут, о чем люди, даже служители музея, не знают, или делают вид, что не знают. Здесь большинство окон заделаны, заложены кирпичом – вампирам они не нужны, и даже вредны. Окна и балконы имеются только с торца – оттуда открывается красивый вид на парк. Графиня Манчини, которой доходный дом принадлежал раньше, и в трети которого она живет уже более ста лет, любит вечером, когда нет прямых лучей солнца, или ночью, сидеть на этой лоджии, и любоваться природой.

Выйдя из машины, графиня строго говорит Даниэлю:

– Ты будешь наказан!

Затем велит Серджио:

– Позаботься о ней! – и кивает в салон лимузина, на тело блондинки.

Серджио отвечает:

– Да, госпожа!

И открывает нам подъезд. В доме Манчини двери открываются только в ручную, иначе не проникнешь.

Внутри темно и холодно. Кошусь на малоприметную дверь, ведущую в подвал – помню, кто там находится, и спешу побыстрее проскользнуть мимо.

Поднимаемся по узкой лестнице на второй этаж, заходим в квартиру, и оказываемся в обители древней вампирши. Сразу окунаюсь в знакомую атмосферу – полумрак, приятная прохлада, и запах. Он окутывает, обволакивает, успокаивает… Лайм, море, кедр, влажная зелень, минералы, земля… Эти ноты можно уловить сразу, только войдя в апартаменты. У вампиров очень чувствительное обоняние – как, впрочем, и все другие чувства – и мы не выносим неприятные запахи. Лучше, что бы не было никаких. Но, аромат в квартире Манчини легок, и очень приятен.

– Можешь занимать любую комнату! – говорит мне Мара.

Любую? Уже не помню, сколько помещений в апартаментах графини.

– А можешь вернутся в свою! – добавляет Манчини, и удаляется.

Где моя бывшая каморка, помню, и нахожу без труда. Там все также, как было при мне – голубые обои, картины, которые я собирал много лет, мягкая постель, возле которой столик с лампой в виде нимфы, держащий бледно-зеленый фарфоровый цветок… И нет пыли. Здесь убираются? Мара сохраняет эту комнату для меня?

Ностальгии не чувствую – время, когда я здесь жил, ничего для меня не значит. Даже картины не жалко. Не раздеваюсь, только скидываю плащ с шарфом, с наслаждением растягиваюсь на кровати – очень устал. Не физически – вампиры почти не устают. Душевно. Уже лет сто, как я живу в полном одиночестве, в глуши, вдали от всех. Выбираюсь только за новым донором, когда прежний истощается. Или по каким нибудь важным делам, вроде визита в Город.

Обрушившиеся на меня события сегодняшнего дня, и взаимодействие с огромным количеством людей вымотали донельзя, и опустошили. Хочу отдохнуть, выключить на время мир, поспать…Вяло думаю, что хорошо бы оказаться в ванне с теплой водой, в которой благоухают лепестки цветов, и ароматные травы. Но мне лень даже попросить горничную организовать это. Кстати, где она, вечная, преданная служанка Мары, Эмили? Не встретила госпожу. И никакая другая горничная не появилась.

Ванна не к спеху, обойдусь. Гораздо важнее придумать план по соблазнению Саши. Для этого нужно быть рядом – обмениваться взглядами, разговаривать, прикасаться… Домой к ней, то бишь, к оборотням, конечно, не пойду. Значит, остается универ. Поступлю туда, как обычный студент, благо моя внешность двадцатилетнего юноши позволяет. А там уж своего не упущу.

Под размышления задремываю… Просыпаюсь резко, как от толчка, ибо в моей голове раздается голос Мары: "Приди ко мне!". Зов создателя. Неужели написала разрешение?

Поднимаюсь, и иду в покои Манчини, соседние с моей комнаткой. Открываю дверь, и вижу ее, впившуюся в шею здоровенного голого блондина, у которого она сидит на коленях, оседлав, словно наездница. Понятно – донор Мары. Хорош! Молодая кровь, и ее в большом теле много – такого надолго хватит! На лице у юноши блаженство, он стонет от наслаждения, нежно и сильно оглаживая тело госпожи, прикрытое тонким шелковым пеньюаром. Маре ласки парня нравятся – она тоже постанывает, сладострастно извивается под его ладонями, и трется лоном о его немаленькое достоинство.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ОН

Рядом с питающейся Марой сидит Даниэль, и пьет вино. Делает это неумело – не наслаждается вкусом и ароматом, а опустошает бокал большими глотками, и сразу наливает снова. Какое кощунство, по отношению к благородным мерло и пино руан!

Я подозревал, что у парня плохие манеры, вернее, их полное отсутствие – заметно по поведению – но почему Манчини его не учит? И еще – Мара и Дени уже помирились? А как же обещанное наказание? Я не злодей, но Даниэль совершил недопустимое, и должен ответить за содеянное, что бы впредь неповадно было.

Оглядываю покои Манчини. Из прежнего, знакомого мне: огромная старинная кровать с резной спинкой; столик из красного дерева, сейчас уставленный бутылками; большое зеркало под старину, в бронзовой раме; и картины нескольких великих мастеров, считающиеся утерянными. А горка с разными изящными безделушками исчезла, теперь на ее месте огромный экран плазмы.

Мара отваливается от блондина, и прогоняет его. Парень поскуливает, словно пес – не хочет покидать госпожу, но противиться ее воле не может, и уходит. Графиня продолжает сидеть на кровати. Ее обычно бледное, прозрачно-фарфоровое кукольное лицо сейчас порозовело, а глаза приобрели цвет вишни – Мара насытилась. Кроме того, она возбуждена, и глупо улыбается – еще и пьяна. Употребив много вина, графиня, без сомнения, давала алкоголь и донору, чем достигла нужного эффекта.

– Включи музыку! – велит она Дени, тот шевелит планшет, лежащий на столе среди бутылок с вином, и комнату наполняет мелодия.

Не современная какофония, а чарующие звуки Концерта для Скрипки Мендельсона, нашего с Марой любимого композитора, с которым мы были знакомы. Эта музыка полна нежной грусти, тоски, и сожаления о несбывшихся мечтах. Ловлю расфокусированный взгляд графини – она словно не здесь, не в этой комнате.

Подхожу к ней, протягиваю руку, и произношу:

– Сударыня, позвольте пригласить Вас на танец!

Мара грациозно вкладывает маленькую тонкую кисть в мою ладонь, поднимается, и с достоинством делает легкий реверанс. Кладу вторую рукуна ее талию, и мы кружимся под звуки рвущей сердце мелодии.

В апартаментах Манчини есть танцевальный зал, но мы остаемся в небольшом пространстве спальни, на мягком ковре, устилающем пол. Мы объединены печалью по тому, что потеряли, или тому, чего у нас никогда не будет. И, в то же время, далеки друг от друга, пребывая каждый в своем мире, в своей тоске, в своих грезах… Мара, вероятно, вспоминает залитые солнцем склоны, покрытые гнущимися к земле, под тяжестью гроздьев, лозами винограда; или роскошные дворцы, в которых от зноя маревом дрожит воздух; или, возможно, темные тихие стены монастыря…

Перед моим же внутренним взором мелькает, словно неясная тень, образ Лизы. Уже не могу четко вспомнить ее лицо и фигуру, только некоторые черты, по отдельности – маленькую смуглую руку, показавшуюся в рукаве светлого платья; само платье, мелькнувшее в проеме двери; упругую темную прядку волос, живые черные глаза, и серебристый беззаботный смех…

Взгляд падает на Дени, и я возвращаюсь из воспоминаний. Парень попивает вино, и посмеивается. Над нами? Кем мы ему кажемся? Чопорными стариками, застрявшими в древности? В моей душе снова вспыхивают раздражение и неприязнь к этому юнцу, возникшие с первой секунды знакомства, и сдерживаемые мною из-за Мары.

Музыка заканчивается, танец тоже. Графиня смотрит хмельным взором, скидывает пеньюар, который падает легкой паутинкой на ковер, и остается совершенно обнаженной.

Тело Мары шикарно: длинная шея, округлые плечи, пышные груди с маленькими темными сосками; тонкая талия с приятно округлым животиком; несколько широковатые бедра; и стройные ноги с маленькими ступнями…

Графиня обвивает мою шею руками, и захватывает ртом, еще хранящим вкус крови донора, мои губы. Так вот какое наказание придумала Манчини для Даниэля! С удовольствием подыгрываю ей – что бы проучить молодого наглеца, и потому, что мое тело помнит, как восхитительна в любви эта женщина, и трепещет в предвкушении.

Мы целуемся, жадно, страстно, и прижимаемся телами… Мара дрожит от нетерпения, отстраняется, и принимается снимать мою рубашку. Торопливо помогаю, что бы Манчини ее не порвала. Одежда, что на мне, сшита лично известным модельером, по моему заказу, в единственном экземпляре, и лишится ее не хочется.

Теперь и я обнажен. Мара скользит взглядом по моему телу, затем касается ладонями моей груди, и гладит, слегка царапаясь. Опускается ниже, сопровождая руки взором, полным похоти. Вспоминает… Ее коготки не делают больно, прикосновения нежнее шелка, и вызывают чувственную дрожь, разливающуюся жарким пламенем вожделения…

Хватаю женщину в объятия, и прижимаю ее теплое, мягкое, дрожащее от страсти тело к себе, скользя ладонями по ее спине и бедрам. Ощущаю пышность груди, мягкость животика, упругость ягодиц… Провожу языком по ее губам, она перехватывает, ловит его ртом. Забирает весь , сосет и покусывает…

Мы снова целуемся, жадно хватая ртами губы и языки друг друга. Смещаюсь на нежное горло Мары, и впиваюсь в синюю жилку. Горячая, бурлящая смесь крови выпитых Манчини двух девушек и парня-донора наполняет рот и вены. И обрушивается опьянение, отчего мир заволакивается хмельным туманом, а разумом завладевает эйфория и животное дикое возбуждение.

Оторвавшись от шеи Манчини, гляжу на Даниэля. И он смотрит. На нас с Марой. Все так же насмешливо, надменно и равнодушно, словно ему все равно. Но мне триста лет, могу угадывать скрытое настроение, и даже сквозь хмельной туман понимаю, что теперь на лице Дени маска, под которой боль от измены и предательства, и ненависть. Ко мне и к ней. Усмехаюсь – так тебе, Грачик, и надо! Ты, вероятно, пока не знаешь, какова твоя возлюбленная, и на что она способна.

Мара тоже глядит на Дени, устремив взор в зеркало. И тоже усмехается – она довольна.

Порхаю губами, словно мотылек крылышками, с шеи женщины вниз, на белые холмики грудей, отвлекая ее от созерцания любовника. Забудь о нем! На эту ночь я твой любимый! Захватываю маленький сосок, похожий на темную жемчужину, сосу, кусаю… Женщина ахает от наслаждения, и сжимает бедрами мою ногу. Перемещаюсь на вторую жемчужинку, и чувствую жаркую влажность распахнутой вагины, которая трется чуть выше колена. Пальцы графини смыкаются вокруг моего члена, и двигают его кожу. Возвращаюсь к губам женщины, а ее сосками занимаются теперь пальцы …

Мара отстраняется от моего рта, и опускается на колени. Взявшись рукой за член, графиня двигает его кожу, одновременно порхая кончиком языка по ГОЛОВКЕ. Затем облизывает ЕГО полностью, до самого основания.

И так несколько раз, чередуя щекотание и облизывания. Забирает весь АГРЕГАТ в рот, во всю длину, по самую мошонку, которую она теперь держит в пальцах, нежно и осторожно перекатывая яички между пальцами. Вампирша может не дышать долго, поэтому засасывает член сильно и глубоко, позволяя проникать ему в самое горло. При этом, она смотрит мне в глаза – не мигая, и не отводя взора.

Доведя меня почти до пика блаженства, Мара поднимается, отстраняется, и приглашающе тянет за руку, влекет за собой, смотря смущенно, и с милой улыбкой.

Кокетничает, играет!

Следую за графиней без малейшего сопротивления.

Мара опускается поперек кровати, на черные шелковые простыни, на спину. Руки вдоль тела, робкий и лукавый взгляд… Словно стесняется своих желаний, и того, что я должен сделать. Будто девственница, соблазняемая порочным вампиром Максимилианом!

Глажу ее стройные, плотно сжатые ножки, которые, от ласк, медленно раздвигаются. Сгибаю их в коленях, и широко развожу. Мара снова ахает, смотрит на меня лихорадочным взглядом, и облизывает губы. А я смотрю на открывшееся моему взору распахнутое лоно, похожее на розу, покрытую каплями росы.

Снова отвлекает Даниель. Расслабленной походкой, насмешливо поглядывая на нас, всем видом показывая, насколько ему пофиг, он направляется к двери.

– Дени! – произносит Мара, выйдя из образа развратной девственницы – Разденься, и присоединяйся!

Во всем облике Грачика, и в лице, и в позе, чувствуется сопротивление – он уже не улыбается, и пытается бороться с волей Создателя. Конечно, не может – слишком молод и слаб. Он ощеривается, показывая молодые, крупные клыки. Угрожающе обнажает зубы и графиня. У нее клычки меньше – она же самочка. Но этими изящными зубками Мара может запросто разорвать огромного оборотня – приходилось видеть.

Даниэль разоблачается, смотря на вампиршу застывшим, полным ненависти взглядом. Но, едва его взор падает на распахнутую вагину Мары, как вожделение и похоть берут верх над злостью и упрямством.

Теперь им владеет только желание: желание обладать этой женщиной.

И мною тоже – не собираюсь уступать трепещущее лоно графини никому!

Опускаюсь на колени, и припадаю губами к желанному цветку. Целую, забирая его в рот полностью, облизываю – сначала верхние губы, затем проникаю языком между ними, и ласкаю маленькие внутренние лепестки… Мара стонет, я приподнимаю голову, что бы посмотреть на ее лицо. Оно мягкое, расслабленное, губы искривлены в гримаске страсти, но глаза, красноватые, затуманенные похотью, направлены не на меня – они глядят на Дени, который стоит на коленях возле лица графини. А ее ладонь, обхватив член парня, сжимает его, и двигает…

Вновь припадаю к вагине, нахожу чувствительную бусинку, и щекочу ее кончиком языка.

Не смотри на него, не смотри! Он не сможет так как я, ибо я делал это двести лет, и знаю все, что ты любишь! Знаю каждую клеточку твоего тела, и знаю, как сделать, что бы визжала, как похотливая сука!

И Мара визжит. Правда глухо, получается этакий скулеж. Приподнимаю голову, и вижу – теперь она забрала АГРЕГАТ парня в рот, и сосет его, сильно и быстро. Кажется, что графиня хочет вобрать, поглотить его в себя весь. А Даниэль мощно шевелит бедрами, загоняя член как можно дальше. При этом, он держит графиню за волосы, и дергает за них, в такт движениям. Эта поза, это действие парня наполнены агрессией – он ненавидит женщину, которую трахает, и желает унижать ее, делать больно.

Мара замечает, что я отвлекся, и, не выпуская напряженную плоть Грачика изо рта, протягивает руку, кладет мне на голову, и возвращает ее обратно – себе между ног.

Но я делаю по другому – засовываю в призывно темнеющую дырочку женщины палец, двигаю им, потом добавляю второй, третий… А второй рукой продолжаю щекотать бусинку клитора. Мара замирает, наслаждаясь ощущениями, которые дарю ей. Уже вся ладонь внутри лона, и проникает все дальше… То продвинется, то вернется, толчками прокладывая себе путь… Обычной женщине было бы больно, Мара же испытывает кайф. Выпускает член изо рта, приподнимается на локтях, смотрит остекленевшим от похоти взглядом на свою вагину, и на руку, равномерно и сильно двигающуюся в ней.

Чувствую, как стенки влагалища пульсируют, сокращаясь – графиня кончает. Но вампирше одного оргазма мало – она хочет еще и еще. Мара вскакивает, толкает Даниэля на спину, и садится сверху. Теперь она не похожа ни на развратную девственницу, ни на благородную графиню: зубы оскалены, волосы падают на лицо спутанными прядями – дикая похотливая хищная самка.

Мара скачет на члене Грачика, словно наездница, но не отпускает и меня – дрочит мой ЖЕЗЛ, крепко сжав его пальцами. При этом, графиня вскрикивает, но эти возгласы больше похожи на рычание. Время от времени Мара наклоняется к Даниэлю, и целует его, до крови, сильными кусачими поцелуями. И смотрит на себя, оседлавшую мужчину, в зеркало.

Манчини меняет позицию – встает на колени, опершись на локти, и призывно покачивает задранной кверху попой. Соблазнительно пышной и упругой. Опять глядит в запотевшее стекло, любуясь собой, и двумя возбужденными мужчинами. И воспломеняясь, от увиденного, еще больше.

Мы с Грачиком бросаемся к ней, но я оказываюсь быстрее, и вхожу в распахнутую дырочку. Мара ловит Дени за руку, подтаскивает в себе, и хватает ртом его член. Она опять сосет, он опять двигает бедрами…

Я тоже напираю, стараясь войти как можно глубже. При этом, подсунув руки под выгибающееся в параксизме страсти тело графини, захватываю ее пышные груди, мну их, тискаю, тереблю сосочки… Мара качается взад-вперед, от наших с Грачиком толчков с двух сторон, и от ее собственных движений – она желает насаживаться на члены как можно глубже.

Оргазм накрывает нас почти одновременно – чувствую, как вагина женщины сжимает и затягивает мой пульсирующий, изливающийся жезл…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ОН

Насытившаяся графиня засыпает там, где мы, ее порочные любовники, ее оставили – посередине кровати. Но ложе столь велико, что позволяет удобно расположиться, по разным сторонам, и мне, и Даниэлю. Однако Грачик, отпущенный уснувшим сознанием Мары, уходит. Поднимаюсь и я – хочется пить, и не вина.

Сначала уношу мою одежду, что б не валялась на полу. Надо бы облачиться во что-нибудь, не ходить же голому! Где Эмили, в конце концов? Куда подевалась служанка Мары? Открываю шкаф, притулившийся в уголке каморки… О-о! Моя старые наряды не выброшена! Надеваю шелковый халат, и отправляюсь на поиски или еды, или Эмили, что бы спросить, где эта самая еда.

Слышу женские стоны, и иду на звук.

В одной из комнат обнаруживаю Даниэля, пьющего кровь у девушки, видимо, его донора. Вид бедняжки вызывает у меня жалость – бледная, истощенная, в синяках и ссадинах… С отрешенным тоскливым взглядом пустых глаз. Пустых потому, что жизни в них почти нет . Дени забрал все. Девушке осталось несколько часов… Грачик, видимо, вообще о ней не заботится, не стремиться поддерживать в хорошем состоянии, что бы служила долго. Возможно, не кормит, и совершенно точно, судя по синякам, бьет и мучает.

Ухожу из этой темницы с тяжелым чувством – кажется, Даниэль сумасшедший. Тело вампира не подвластно никаким болезням, из-за усиленной регенерации, и благодаря агрессивности клеток – они убивают любые чужеродные элементы, попадающие в организм. Переваривают их, используя в пищу. Но у души, у разума, не бывает регенерации. Душевно больной вампир не проживет долго – его уничтожат свои же, как опасный, чужеродный элемент.

Снова слышу голос Мары: "Макс, где ты? Приди ко мне!" Что ей нужно опять? Вот ненасытная!

Теперь графиня желает поговорить.

– Что ты думаешь о Дени? – спрашивает Мара, когда сажусь рядом с ней.

– Что он сумасшедший! – сразу отвечаю, и добавляю – Душевно больной вампир – это беда!

– Не придумывай! – произносит Мара – Он сложный, но нормальный!

Слышим, как хлопнула дверь.

– Ну вот! – печально говорит графиня – Ушел! Один.

– Так верни! Новообращенному нельзя одному шастать. Он слишком слаб, и… сумасшедший. Натворит, что-нибудь! Потом тебе же и расхлебывать, исправлять.

– Не натворит! Дени не псих, ты ошибаешься! Пусть погуляет.

И, помолчав, добавляет:

– Дени меня ненавидит!

– За что? За секс с другими мужчинами?

– И за это тоже! Но, это было в первый раз. Я так раньше не поступала. С Даниэлем.

Важное уточнение! Со мной такое проделывалось частенько, и не в качестве наказания, а потому, что ей хотелось.

– Он просто ненавидит! – продолжает Мара – За все! Свободы хочет. Что бы я не приказывала, не насиловала его разум. Я же для его пользы использую внушение, раз так не слушается. Я подарила ему вечную жизнь, и могущество! Неужели свобода важнее этого?

– Ты обратила Даниэля без его желания? – уточняю я.

– Нет! Грачик сам хотел. Просил, умолял! А став вампиром, принялся требовать, что бы я его отпустила, и он бы ушел. Один, сам по себе. Я говорю – одному новому тяжело, не выживешь, а он – да и пофиг. Я говорю – ради того, что б ты жил… Ладно, это не важно!

– Ради того, что бы он жил? – переспрашиваю я.

– Да, у Дени был порок сердца. Он умирал.

Я имел ввиду не это.

Закон! Правило номер пять – в мире не может быть вампиров больше, чем на момент принятия закона. Пока не погибнет один из них, нового обращать нельзя.

– Мара, а где Эмили? – интересуюсь я.

– Умерла! – помолчав, тихо подтверждает мою догадку графиня.

– Ты ее убила, что бы обратить Даниэля?

– С ее согласия! – торопливо отвечает Мара.

– Ты убила вампиршу, которая была такая же древняя, как и ты, и которая, по твоим словам, была тебе, как мать? – изумляюсь я – Ради… Ради этого сопляка?

– Эмили согласилась! – повторяет графиня.

– Еще бы… С ее то преданностью! Разве могла Эмили тебе отказать?

– Она была древней! И телом старой! Много ли радости от такой жизни? А Дени еще и не жил!

Меня захлестывают возмущение и негодование.

– Как можно влюбиться в человека! Так влюбиться, что убивать самых близких и верных! Как можно влюбиться в еду, Мара?

– Кто бы говорил! – фыркает Манчини – Сам до сих пор свою Лизу забыть не можешь!

– Я любил ее, когда был человеком! Стал вампиром – все, конец чувствам! Я ее обижал, мучил, сам того не желая, пил ее кровь… Ты была при этом, и должна помнить!

– Конечно помню. А если забуду – загляну в свой дневник!

В отличии от меня, Мара ничего не забывает, потому, что все записывает. Каждый день. И крупные мировые события, и всякие мелочи, случившееся с нею.

– Кстати, о дневниках! Лизин так и не нашелся? – интересуюсь я.

– С чего? – пожимает плечами графиня – Если за триста лет не обнаружился, значит, его нет. Сгорел, утонул, истлел… Мало ли что, могло произойти с бумагой! А если бы и нашелся – там уже ничего не разберешь. Чернила выцвели.

– Вдруг в музее храниться? Там специальные условия…

– Тоже мне, историческая ценность! – усмехается Мара.

Она ошибается – если в дневнике моей невесты написано о вампирах, то он ценность не только для меня.

– Дени меня не любит! – снова начинает жаловаться графиня – И считает старой!

– С чего? – удивляюсь я, оглядывая шикарное юное тело Манчини.

– Не внешне. Он говорит, что я веду себя – хожу, смотрю, разговариваю – как старуха. Что я похожа на интеллигентную бабушку, торгующую у метро книгами. И говорит, что если бы не внушение, у него бы на меня даже не встал!

– П-фф! – фыркаю я, и заявляю – Говорю же, твой Дени псих больной!

– У него было трудное детство. Неблагополучная семья. Таких детей, как ты понимаешь, отторгает добропорядочное общество. Никто не любил, везде обижали, прогоняли. Тыкали бедностью, словно он виноват в таком положении… Дени очень хотел быть любимым, ценимым, богатым! И я сделала его звездой – любимцем миллионов. А он не оценил!

Графиня печально вздыхает, и произносит:

– Разрешение на охоту на столе. Забери!

Наконец-то! Хватаю бумажку, произношу:

– Благодарю! – добавляю – Извини, милая, я устал! Надо поспать!

Чмокаю в щечку, и ухожу.

Речи Грачика, пересказанные Марой, обескуражили – а что если он прав? Если и я кажусь окружающим древним ископаемым? А вдруг такой и есть? Ведь часто говорю и размышляю, как старики из моей юности: "Вот было раньше! А сейчас…!"

Засыпаю с этими тревожными мыслями, поэтому сниться кошмар. Из нашего с графиней прошлого.

…Серо-рыжая степь, по которой тащится наша повозка. Именно повозка – бричка, вроде бы, называется. Мне, привыкшему к относительному удобству карет, такая езда не нравится, и я сижу нахохлившись, словно больной голубь. Серджио на облучке, Мара рядом со мной, в простеньком темном платьице. Четвертая в нашей бричке Эмили – сухая длинноносая старуха в черном, мирно дремлющая возле графини. Мы изображаем простолюдинов, бегущих от войны – так проще следовать с армейским обозом. Вокруг нас телеги, повозки с ранеными, и верховые, снующие туда-сюда.

Мара с восхищением поглядывает на всадников, и бормочет:

– Какие мужчины! Ах, какие мужчины!

Не нахожу ничего привлекательного в окружающих людях. Грязные, пахнущие лошадьми, порохом, железом, чужой гнилой кровью, и грубой пищей… Не понимаю, почему солдаты нравятся женщинам? Однако молчу, потому что лень спорить.

Война – счастье для вампиров. Я настолько переполнен кровью и сыт, что кажусь себе бурдюком, в котором вяло плещется вино.

Что это была за война, что за год, что за страна – я уже не помню. Мы пировали на всех войнах, а их было достаточно – люди постоянно воюют.

…Просторная чистая комната в крестьянской избе. За темным, отполированным локтями до блеска столом, Мара и несколько офицеров играют в карты. Графиня, представляющаяся Мари, весела, возбуждена, много смеется, и изображает глупенькую простоватую дамочку. Военные, высокие здоровые мужчины, давно не видевшие хорошеньких женщин, и только вчера вышедшие из тяжелого боя, все как один сейчас пьяны, и влюблены в Мари.

Я сижу в сторонке, и в общем веселье не участвую. Один из офицеров, распаленный кокетством Мары, предлагает, вроде бы в шутку, играть на раздевание. Девушка с радостью подхватывает идею, но озвучивает другую мысль – на поцелуй! Военные несколько опешили, и поглядывают на меня – я, как бы, муж этой легкомысленной дамочки. Но я не возражаю, и вообще никак не реагирую.

Мара проигрывает, и жадно, смачно, в засос целует одного из участников веселья… Затем следующего. Я не возмущаюсь, и воины, поняв, что на меня можно не обращать внимания, набрасываются на женщину.

– Господа, не надо! Господа! – просительно бормочет Мара, однако, почти не сопротивляясь. Она растрепана, пышные груди болтаются, свисают из декольте… Мужчины таскают ее от одного к другому, жадно целуют, мнут груди, шарят под задранными юбками… Мелькают белые круглые коленки, тяжеловатые бедра, треугольник кудрявых волос на лобке…

Молоденький офицерик, у которого, видимо, еще никогда не было женщины, таращится на прелести дамы, и бросается, что бы занять место между ее ног. Но военный, старший и по возрасту, и по званию, отпихивает его, собираясь пристроиться сам. Молодой краснеет от досады и гнева, и хватается за оружие. Мара перехватывает его руку, и тянет к себе. Юноша замирает, позволяя ей делать с собой все, что пожелает.

Остальным участникам оргии кажется, что Мара и офицерик целуются, и только я вижу, как вампирша присосалась к его шее. Он ее первая жертва. Остальные же, не ведая, что являются закуской, продолжают лапать тело женщины.

Хочу крови, притягательный запах которой дразнит обоняние. Но, не желаю пить из этих мужланов. Выхожу из комнаты, и нахожу хозяйку избы, молодую белесую рыхлую бабу, некрасивую и косую. От нее пахнет едой и луком, но это лучше, чем "аромат" солдафонов.

– Что, барин? – подслеповато таращится женщина сонными глазами. Впиваюсь в ее шею – резко, зло, больно, не скрываясь… Жертва в ужасе, орет благим матом, и пытается вырваться.

Спохватываюсь – что это я! Шепчу:

– Тсс! Не кричи!

Баба успокаивается, обмякает, и улыбается. Ей хорошо. Вижу ее мысли и воспоминания: была замужем за стариком, который ее бил, потому что некрасивая. Умер. Она скучает по мужу, ибо нестерпимо хочется мужика. Ублажать саму себя женщина не додумалась.

Насытившись, провожаю "красавицу" до избы, где в одиночестве дрыхнет денщик одного из "любящих" Мару офицеров. После этого ухожу в степь, и бреду по седой траве, сам не зная, куда. Как можно дальше от селения, словно пытаясь достичь розовой линии рассвета. Достигаю – вокруг меня уже не темень, а бледное раннее утро.