Читать книгу: «Влияние морской силы на историю», страница 8

Такова была Испания того времени. Та часть испанских владений, которая носила имя Римско-католических Нижних земель (современная Бельгия), угрожала сделаться обильным источником разногласий между Францией и ее естественным союзником – Голландской республикой. Последняя, политически известная как Соединенные провинции, достигла тогда предела своего влияния и могущества, всецело основанного, как уже объяснялось, на морской силе, созданной великим морским и коммерческим гением голландцев. Народ этот, более чем какой-либо другой в наше время, за исключением англичан, показал, как дары моря приносят богатство и могущество стране, слабой и бедной по своим внутренним ресурсам. Вот как недавний французский автор описывает торговое и колониальное положение Голландии около времени вступления на французский престол Людовика XIV: «Голландия сделалась Финикией новых времен. Владея Шельдой, Соединенные провинции заперли выходы из Антверпена к морю и унаследовали коммерческую силу этого богатого города, который один венецианский посланник в семнадцатом столетии сравнил с самой Венецией. Они принимали, кроме того, в свои главные города рабочий люд из Нижних земель, бежавший от испанской духовной тирании. Мануфактуры сукон, полотняных материй и т. п., где трудилось шестьсот тысяч душ, открыли новые источники доходов для народа, прежде довольствовавшегося торговлей сыром и рыбой. Одно только рыболовство обогащало Голландию. Сельдяной промысел кормил почти пятую часть населения Голландии, давая триста тысяч тонн соленой рыбы и принося более восьми миллионов франков ежегодного дохода.

Морское и коммерческое могущество республики развивалось быстро. Коммерческий флот Голландии насчитывал 10 000 судов и 168 000 матросов и кормил 260 000 человек ее населения. Голландия держала в своих руках большую часть европейской транспортной торговли и захватила еще с мирных времен всю перевозку товаров между Америкой и Испанией и французскими портами, причем общая стоимость ввоза определялась в тридцать шесть миллионов франков. Северные страны – Бранденбург, Дания, Швеция, Московия и Польша, доступ к которым был открыт провинциям через Балтийское море, служили неисчерпаемым рынком обмена. Взамен продававшихся там товаров голландцы покупали продукты Севера – пшеницу, дерево, мед, пеньку и меха. Общая стоимость товаров, ежегодно перевозившихся на голландских судах во всех морях, превосходила тысячу миллионов (миллиард. – Ред.) франков. Голландцы сделались, говоря образно, ”извозчиками“ на всех морях»⁴⁴.

Этим развитием своей морской торговли республика была обязана колониям. Она имела монополию на все продукты Востока. Пряности и разные промышленные изделия из Азии доставлялись в Европу, ежегодно принося доход в шестнадцать миллионов франков. Могущественная Ост-Индская компания, учрежденная в 1602 году, основала в Азии целую империю из владений, отнятых у Португалии. Завладев в 1650 году мысом Доброй Надежды, который обеспечивал промежуточную стоянку для судов, она царила, как верховный властелин, на Цейлоне и на берегах Малабарском и Коромандельском. Компания сделала Батавию резиденцией своего правления и распространила свою торговлю до Китая и Японии. Между тем Вест-Индская компания – более быстро развивавшаяся, но менее прочная – снарядила восемьсот кораблей, военных и торговых, которыми воспользовалась для захвата остатков португальских владений на берегах Гвинеи, а также и в Бразилии.

Соединенные провинции сделались таким образом складом для изделий промышленности всех наций.

Голландские колонии в то время были рассеяны по всем восточным морям – в Индии, в Малакке, на Яве, на Молуккских островах и в различных частях обширного архипелага, лежащего к северу от Австралии. У голландцев были владения на западном берегу Африки, колония Новый Амстердам тогда еще оставалась в их руках. В Южной Америке Голландская Вест-Индская компания владела почти тремястами лигами берега в Бразилии, к северу от Байи, но недавно многое ускользнуло из ее рук.

Могущество Соединенных провинций опиралось на их богатство и флот. Море, которое, подобно остервенелому врагу, бьется об их берега, покорилось и сделалось полезным слугой; а вот суше суждено было привести их к разорению после долгой и суровой борьбы с врагом, более жестоким, чем море, – с Испанским королевством; успешный исход, обманчивое обещание покоя и мира, прозвучал похоронным звоном по Голландской республике. До тех пор, пока могущество Испании не было поколеблено или, по крайней мере, оставалось достаточно велико для поддержания страха, который Испания долгое время внушала остальной Европе, интересы Англии и Франции – обе страны страдали от испанских угроз и интриг – требовали, чтобы Соединенные провинции были сильными и независимыми. Когда же Испания пала, а череда унижений показала, что ее слабость реальна, иные побуждения заняли место страха. Англия начала отнимать у Голландии ее морскую торговлю и морское владычество, Франция же изъявила желание овладеть Испанскими Нижними землями. Соединенные провинции, словом, имели все основания сопротивляться.

Под ударами двух соперничавших наций Соединенные провинции должны были вскоре ощутить и выказать свою внутреннюю слабость. Открытые для нападения с суши, малонаселенные, при правительстве, едва способном вызвать силы народа к дружной борьбе и, что в рассматриваемом случае всего важнее, не сумевшем позаботиться надлежащим образом о подготовке к войне, республика и нация должны были пасть еще быстрее, чем ранее возвысились. Однако в 1660 году никаких указаний на близость их падения не замечалось, Республика по-прежнему стояла в первом ряду великих держав Европы. Если в 1654 году война с Англией обнажила отсутствие боевой готовности, удивительное для флота, который так долго попирал на морях гордость Испании, то, с другой стороны, в 1657 году голландцы сумели отразить посягательства Франции на свою торговлю, а год спустя «вмешательством в дела Дании и Швеции в балтийском вопросе не позволили последней занять на Севере преобладающее положение, опасное для них. Они принудили Швецию оставить открытым вход в Балтийское море, господами которого оставались, так как ни один флот не был способен оспаривать у них контроль на его водах. Превосходство их флота, доблесть их войск, искусство и твердость их дипломатии заставили признать полномочия голландского правительства. Ослабленные и разоренные последней войной с Англией, они снова заняли место в ряду великих держав. В этот-то миг Карл II был снова возведен на трон».

Об общем характере политического устроения Голландии говорилось выше, и здесь необходимо лишь вкратце напомнить о нем. Это была плохо связанная конфедерация, управляемая сословием, которое с достаточной точностью может быть названо коммерческой аристократией и характеризуется политической робостью, свойственной классу, подвергающемуся сильному риску в войне. Влияние двух факторов, партийной ревности и коммерческого духа, оказалось бедствием для военного флота. Последний не содержался в надлежащем состоянии в мирное время, представлял скорее морскую коалицию, чем сплоченный флот; он неизбежно страдал от неуместного соперничества офицеров, среди которых было слишком мало истинного воинского духа. Вообще-то, не существовало народа более героического, чем голландцы; летописи голландских морских сражений дают примеры отчаянной предприимчивости и выносливости, равных которым или превосходящих которые не встретишь никогда и нигде; но те же летописи содержат такие примеры малодушного и недостойного поведения, которые показывают недостаток воинского духа, очевидное следствие недостатка профессиональной гордости и профессионального воспитания. Это профессиональное воспитание едва ли существовало в каком-либо флоте того времени, но в монархических странах оно в значительной мере возмещалось духом военной касты. Остается еще заметить, что правительство, довольно слабое вследствие вышеизложенных причин, слабело и того пуще от разделения народа на две большие партии, горячо ненавидевшие друг друга. Одна партия купцов (бургомистры), в рассматриваемую эпоху сильная, чувствовала расположение к конфедеративной республике, какой та охарактеризована выше; другая партия желала монархического правительства под скипетром Оранского дома. Республиканская партия добивалась союза с Францией и сильного флота, Оранская партия тяготела к Англии, с королевским домом которой принц Оранский состоял в тесном родстве, и желала сильной армии. При этих условиях и при малочисленности населения Соединенные провинции в 1660 году, владея огромным богатством и ведя широкую внешнюю деятельность, походили на человека, которого поддерживают возбуждающие средства. Искусственную силу нельзя сохранять бесконечно, но достоин удивления тот факт, что это маленькое государство, с народонаселением во много раз меньшим, чем в Англии или во Франции, стойко выносило нападения каждой из этих держав по отдельности, а два года и обеих вместе, не только не будучи уничтоженным, но и не потеряв своего положения в Европе. Оно обязано этим поразительным результатом отчасти искусству одного или двух человек, но прежде всего своей морской силе.

Англия в отношении готовности к предстоявшей борьбе находилась в иных условиях, нежели Голландия и Франция. Будучи по форме правления государством монархическим, где в руках короля действительно сосредотачивалась большая власть, Англия не позволяла монарху править королевством всецело по своему желанию. Король должен был учитывать волю и желание своего народа, чем Людовик Французский вовсе не был связан. Приобретая что-либо для Франции, Людовик приобретал это для себя, и слава Франции была его славой. Карл тоже заботился сначала о своих выгодах, а уже потом о выгодах Англии, но, памятуя о прошлом, не стремился повторять судьбу своего отца и не хотел нового изгнания. Поэтому в надлежащий момент он уступил требованиям английской нации. Карл лично ненавидел Голландию – как республику, как конкретное правительство, как оппозицию во внутренних делах родственному Оранскому дому, а более всего потому, что в дни его изгнания республика, по условиям мира с Кромвелем, изгнала Карла за свои границы. К Франции его влекли политические симпатии правителя, тяготевшего к абсолютизму, наряду, может быть, с римско-католической верой и, в немалой степени, с теми деньгами, которые платил ему Людовик и которые отчасти освобождали Карла от подчинения парламенту. Следуя личным устремлениям, Карл должен был тем не менее считаться с некоторыми воззрениями подданных. Англичане и голландцы, принадлежа к одной и той же народности и находясь в подобных между собою условиях приморского положения, были явными соперниками в вопросах первенства на море и в торговле; так как Голландия занимала в рассматриваемую эпоху первенствующее место, то чувства упомянутого соперничества со стороны Англии были особенно страстными и горячими. Кроме того, особая причина недовольства в отношениях между этими державами заключалась в деятельности Голландской Ост-Индской компании, «которая требовала монополии торговли на Востоке и обязывала отдаленных князей, с коими заключала договоры, закрыть двери торговли в их владениях другим нациям, прогоняя те не просто из голландских колоний, но со всей территории Индии». Сознавая свое превосходство в силе, Англия желала управлять политикой Голландии и в дни, когда была республикой, даже добивалась союза между двумя правительствами. Поэтому народное соперничество и народная вражда поначалу вторили желаниям короля, тем более что Франция несколько лет не олицетворяла угрозу другим державам континента. Но едва наступательная политика Людовика XIV была отмечена и осознана, английский народ в лице высшего и низших классов уловил немалую опасность со стороны Франции – подобно тому, как столетие назад был напуган Испанией. Передача Франции Испанских Нижних земель (Бельгии) грозила порабощением остальной Европы и особенно резко ослабила бы морскую силу Голландии и Англии, так как нельзя было предположить, что Людовик согласится впредь мириться с закрытием устья Шельды и Антверпенского порта (на это условие ослабевшая Испания согласилась по вынужденному договору с Голландией). Восстановление же торговой деятельности Антверпена виделось одинаково тяжелым ударом для Амстердама и для Лондона. С пробуждением наследственной вражды против Франции начали сказываться узы родства между Англией и Голландией, проснулась память о прошлом союзе против тирании Испании, и сходство религиозных верований, дававшее тогда сильные побуждения, заставило оба государства действовать заодно. В то же самое время энергичные и систематические усилия Кольбера создать во Франции торговлю и флот возбудили ревность обеих морских держав; соперницы между собою, они инстинктивно обратились против третьей стороны, посягавшей на их господство на море. Карл не был в состоянии сопротивляться давлению своего народа при всех этих мотивах; войны между Англией и Голландией прекратились, а после смерти Карла сменились тесным союзом.

Хотя в 1660 году торговля Англии была менее обширной, чем торговля Голландии, флот первой превосходил флот второй – особенно по стройности, организации и силе. Суровое, до энтузиазма религиозное правительство Кромвеля, опиравшееся на военную силу, не забывало о флоте. Имена нескольких высших офицеров той поры, между которыми Монк занимает первое место, появляются в описаниях Первой англо-голландской войны при Карле. Но высокий дух и дисциплина времен Кромвеля постепенно исчезли под разрушительным влиянием придворной лицеприязни при следующем, недостойном правительстве; потому-то Голландия, которая в 1665 году уступала на море одной только Англии, в 1672 году смогла успешно сопротивляться соединенным флотам Англии и Франции. Что касается материального состава трех флотов, то до нас дошли сведения, что французские суда имели большее водоизмещение, чем английские, относительно веса артиллерии и запасов; поэтому при полной нагрузке высота батарей на первых была больше, чем на вторых. Обводы корпуса французских судов также были лучше, чем английские. Эти преимущества явились естественным следствием обдуманного и систематического порядка, какой характеризовал в то время работу по восстановлению французского флота из состояния упадка; вот урок для нас, американцев, полный надежды на лучшие дни для нашего флота, в текущем положении сходного с французским в период упадка. Корабли Голландии, применительно к характеру прибрежных вод, были в основном плоскодонными и имели меньшую осадку, что позволяло им плавать между отмелями и спасаться там в случае необходимости от преследования со стороны неприятеля; зато по той же причине они были менее способны к лавированию и менее остойчивы, чем суда других наций.

Итак, мы очертили, насколько возможно коротко, условия, степень силы и задачи, которые определяли политику четырех главных приморских государств того времени – Испании, Франции, Англии и Голландии. В нашем исследовании они будут иметь наибольшее значение и будут упоминаться чаще других; но так как остальные государства тоже оказывали заметное влияние на ход событий, а наша цель не исчерпывается изложением морской истории, но состоит в оценке влияния морской и коммерческой силы на ход истории общей, то необходимо описать кратко и состояние остальной Европы в рассматриваемое время (Америка тогда еще не играла выдающейся роли на страницах истории или в политической деятельности правительств).

В состав Германии входили тогда многие мелкие государства и только одно большое – Австрия. Политика малых государств была неустойчивой, и Франция поставила себе целью объединить возможно большее их число под своим влиянием, поддерживая традиционную оппозицию против Австрии. Последней, при такой враждебной работе Франции с одной стороны, неминуемо угрожали и постоянные нападения со стороны Османской империи, еще сильной, хотя уже и разрушавшейся. Франция давно склонялась к дружеским отношениям с Турцией, добиваясь не только сотрудничества против Австрии, но и расширения торговли с Левантом. Кольбер в своем страстном радении о морской силе Франции был расположен к союзу с Портой. Припомним также, что Греция и Египет были тогда частями Османской империи.

Пруссия, какой мы знаем ее теперь, тогда не существовала. Основания будущего королевства только подготавливались электором Бранденбургским ⁴⁵; сильное маленькое государство не имело возможности самостоятельной жизни, но тщательно избегало положения формальной зависимости. Польское королевство было самым беспокойным и важным фактором европейской политики по причине его слабого и неорганизованного правительства, которое держало каждое государство в возбужденном ожидании какого-нибудь непредвиденного оборота событий, направленного к выгоде соперника. Поддержание самостоятельности и силы Польши было традиционной политикой Франции. Россия все еще оставалась за горизонтом, медленно вступая в круг европейских государств и их жизненных интересов. Она и другие державы, прилегавшие к Балтийскому морю, естественно соперничали за преобладание на последнем, представлявшем большой интерес и для других государств, особенно для морских, так как через него доставлялись морские материалы всякого рода. Швеция и Дания постоянно враждовали между собой и всегда примыкали к противным сторонам в случае частых тогда политических столкновений. В продолжение первых войн Людовика XIV и в течение многих лет до того Швеция большей частью была в союзе с Францией, к которому влекли ее интересы.

При вышеописанном состоянии Европы пружина, которая должна была приводить в движение различные ее колеса, была в руках Людовика XIV. Слабость непосредственных соседей, большие ресурсы королевства, ожидавшие развития, единство направления, следствие его абсолютной власти, собственный практический талант и неутомимая деятельность, которой помогало в течение первой половины его правления счастливое соединение министров исключительных способностей, – все это способствовало тому, чтобы правительства Европы оказались в большей или меньшей зависимости и вынуждены были считаться с направлением политики Франции, если не следовать ей беспрекословно. Величие Франции было целью Людовика, а для достижения этой цели ему предстояло избрать один из двух путей – сушу или море; не то чтобы один путь совершенно исключал другой, но Франция при всем своем могуществе все-таки не имела сил для следования одновременно по обоим путям.

Людовик решил добиваться своей цели путем расширения сухопутных владений. Он женился на старшей дочери Филиппа IV, тогда короля Испании; хотя по брачному договору его супруга отказалась от всяких притязаний на наследство своего отца, но было нетрудно найти предлог для нарушения этого условия. Вскоре Людовик придрался к несоблюдению каких-то формальностей в статьях, касавшихся прав обладания некоторыми частями Нидерландов и Франш-Конте, и вошел в переговоры с Испанским двором о совершенном уничтожении вышеупомянутого условия. Это было тем более важным, что слабое состояние здоровья наследника трона делало очевидным близкое прекращение Австрийской династии испанских королей. Желание посадить на трон Испании французского принца – самого ли себя, соединив таким образом две короны, или же кого-либо из своей фамилии, утвердив таким образом верховную власть за домом Бурбонов по обе стороны Пиренеев, – было тем обманчивым светом, который направлял Людовика в остаток его правления по ложной дороге до окончательного уничтожения морской силы Франции и до разорения и обеднения ее народа. Людовик не сумел понять, что ему придется считаться со всей Европой. Прямое притязание на испанский трон он отсрочил до тех пор, пока тот не опустеет, а пока приготовился к походу в испанские владения к востоку от Франции.

Для того чтобы лучше обеспечить осуществление своего намерения, Людовик отвлек от Испании возможных союзников искусными дипломатическими интригами, изучение которых дало бы полезную иллюстрацию применения стратегии в области политики; но он допустил две серьезные ошибки, повредившие морской силе Франции. Португалия всего двадцатью годами ранее была под скипетром короля Испании, и у последней еще не умерло желание снова присоединить ее к себе. Людовик полагал, что в таком случае Испания сделается слишком сильной и не позволит ему легко достигнуть намеченной цели. Среди прочих мер для воспрепятствования этому он устроил брак Карла II с инфантой Португальской, вследствие которого Португалия уступила Англии Бомбей в Индии и Танжер в Гибралтарском проливе, считавшийся великолепным портом. Мы видим, что французский король в своих упорных хлопотах по расширению территории пригласил Англию в Средиземное море и побудил ее к союзу с Португалией. Последнее было тем более странным, что Людовик уже предвидел прекращение испанской королевской династии и должен был желать скорее соединения полуостровных королевств. В результате Португалия сделалась зависимым океанским аванпостом Англии, через который британские войска без затруднений высаживались на полуостров до дней Наполеона. При независимости от Испании она была слишком слаба для того, чтобы не попасть под влияние силы, господствовавшей на море и тем имевшей легчайший к ней доступ. Людовик же продолжал возбуждать Португалию против Испании и обеспечивал ей независимость от последней. Он также вмешался в дела Голландии и побудил ту возвратить Португалии Бразилию.

С другой стороны, Людовик добился уступки от Карла II порта Дюнкерк, который был прежде захвачен для Англии Кромвелем. Эта уступка была сделана за деньги – и должна считаться непростительной с морской точки зрения. В руках Англии Дюнкерк был предмостным укреплением против Франции; в руках Франции он сделался гаванью для приватиров, грозой для торговли Англии в Канале и Северном море. По мере того как морская сила Франции ослабевала, Англия рядом договоров приближала срытие укреплений Дюнкерка, прибежища, кстати сказать, знаменитого Жана Бара и других известных французских приватиров.

Английский канал и Северное море

Между тем величайший и умнейший из министров Людовика XIV, Кольбер, прилежно созидал ту систему управления, которая, увеличивая и твердо упрочивая богатства государства, должна была привести к величию и процветанию вернее блистательнейших предприятий короля. Мы не должны здесь касаться деталей его деятельности, относящихся к внутреннему развитию королевства, и упомянем только, что на производительность, земледельческую и мануфактурную, он исправно обращал заботливое внимание. На море же его политика искусного подрыва торговли Голландии и Англии начала быстро развиваться и живо обернулась важными результатами. Образовались большие торговые компании, направлявшие французскую предприимчивость к Балтийскому морю, Леванту, Ост- и Вест-Индии; улучшились таможенные установления для поощрения французской мануфактуры и для облегчения устройства складов товаров в больших портах в надежде на то, что Франция сделается пакгаузом для Европы, заняв в этом отношении место Голландии, чему географическое положение в высшей степени благоприятствовало; грузовую вместимость иностранных судов обложили пошлинами, судам отечественной постройки даровались премии, и обдуманными строгими декретами французским судам обеспечивалась монополия торговли с колониями. Все это вместе поощряло развитие торгового судоходства Франции. Англия на стеснительные для своей торговли меры немедленно ответила Франции той же монетой; Голландия, для которой опасность была сильнее, потому что ее транспортная деятельность была обширнее, а отечественные ресурсы меньшие, сначала ограничивалась только увещеваниями Франции, но через три года последовала примеру Англии. Но Кольбер, полагаясь на превосходство производительности Франции и рассчитывая на него еще более в будущем, не боялся неуклонно двигаться по намеченному пути, который, ведя к росту коммерческого мореходства, закладывал широкое основание и для мореходства военного, еще сильнее поощрявшегося другими государственными мерами. Благосостояние Франции росло быстро, и в конце двенадцатого года деятельности Кольбера в государстве все разбогатело и расцвело, хотя и пребывало в состоянии крайнего расстройства, когда он вступил в управление флотом и финансами. «При нем, – говорит французский историк, – Франция укреплялась в мире и в войне. Система тарифов и премий, искусно им введенная, стремилась привести к надлежащим границам безмерный рост коммерческой и морской силы, который Голландия присвоила себе за счет других держав, и помешать устремлениям Англии отнять у Голландии это превосходство для того, чтобы обратить его против Европы – с еще большей для последней опасностью. В интересах Франции, казалось, было сохранение мира в Европе и Америке, но тайный голос – голос прошлого и будущего одновременно – звал ее к воинственной деятельности на других берегах»⁴⁶.

Этот голос зазвучал в устах Лейбница – одного из великих людей мира. Он указывал Людовику, что обращение оружия Франции против Египта принесло бы через господство на Средиземном море и контроль над восточной торговлей победу над Голландией вернее, чем самая успешная кампания на суше; что такой результат, обеспечив весьма необходимый мир внутри королевства, создал бы морскую силу, обеспечивающую, в свою очередь, преобладание в Европе. Записка Лейбница, излагавшая эти идеи, приглашала Людовика отказаться от преследования славы на суше и искать прочного величия Франции в обладании большой морской силой, элементы которой, благодаря гению Кольбера, были уже в его руках. Столетие спустя человек, более великий, чем Людовик, старался возвеличить себя и Францию путем, обозначенным Лейбницем; но Наполеон не имел соответствовавшего этой задачи флота, каким располагал Людовик. На этом проекте Лейбница мы остановимся подробнее, когда повествование наше дойдет до знаменательного момента, когда Людовик, достигнув предела развития своего королевства и флота, пришел к пункту, где пути разделялись, и избрал тот из них, который определял, что Франции не суждено стать морской державой. Последствия этого решения, убившего Кольбера и разрушившего благосостояние Франции, сказывались потом из поколения в поколение, когда грандиозный флот Англии в ряде войн очищал моря от соперников и обеспечивал в изнурительной для Франции борьбе прирост богатств островного королевства, уничтожая в то же время внешние ресурсы французской торговли и подвергая ее вследствие этого бедствиям. Неверное направление политики, начавшееся со времен Людовика XIV, помешало Франции при его преемнике и добиться многообещающих успехов в Индии.

Между тем два морских государства, Англия и Голландия, взирая на Францию одинаково недоверчиво, чувствовали все возраставшую взаимную зависть, которая, при заботливой опеке Карла II, привела к войне. Истинной причиной таких отношений между ними, без сомнения, была коммерческая ревность, и борьба возникла непосредственно из-за столкновения между торговыми компаниями. Враждебные действия начались на западном берегу Африки; английская эскадра в 1664 году, после разорения нескольких голландских станций, отплыла к Новому Амстердаму (ныне Нью-Йорк), который и захватила. Все это состоялось до формального объявления войны в феврале 1665 года. Война, несомненно, пользовалась популярностью в Англии, а инстинкт народа нашел выражение в устах Монка, которому приписывают следующие слова: «Что за дело до того, тот или другой повод будет для нее найден? Чего мы желаем, так это большей части торговли, находящейся теперь в руках Голландии». Едва ли можно сомневаться в том, что, несмотря на притязания торговых компаний, правительство Соединенных провинций было бы радо избежать войны; способный человек, стоявший во главе правительства, слишком ясно видел деликатное положение, которое занимали голландцы между Англией и Францией. Провинции требовали, однако, поддержки от Франции в силу оборонительного договора, заключенного в 1662 году. Людовик неохотно уступил этому требованию, но молодой французский флот, в сущности, не оказал голландцам никакой помощи.

Война между двумя морскими государствами была всецело морской. Состоялись три больших сражения – первое близ Лоустофта на Норфолкском берегу 13 июня 1665 года; второе, известное под именем Четырехдневного сражения и часто именуемое французскими авторами сражением при Па-де-Кале, происходило в Дуврском проливе и продолжалось с 11 по 14 июня 1666 года; наконец, третье, близ Норт-Форланда, состоялось 4 августа того же года. В первом и последнем из них Англия имела решительный успех; во втором же исход остался за Голландией. Одно это сражение будет описано нами подробно, так как о нем одном дошли до нас такие полные сведения, которые позволяют сделать ясный и точный тактический разбор. Вообще, в этих сражениях есть интересные черты, более приложимые к условиям настоящего времени, чем детали несколько устарелых тактических движений.

В первом, Лоустофском, сражении командующий голландским флотом Опдам, не моряк, а кавалерийский офицер, имел весьма категорические приказания сражаться; самостоятельность решения, подобающая главнокомандующему большими силами на месте действий, не была ему предоставлена. Такое вмешательство в функции командира на суше или на море является одним из самых обычных искушений для центрального правительства и обыкновенно имеет пагубные последствия. Турвиль, величайший из адмиралов Людовика XIV, был вынужден рисковать всем французским флотом вопреки собственному мнению; а столетие спустя большой французский флот ускользнул от английского адмирала Кейта, подчинившегося распоряжениям своего непосредственного начальника, который лежал больным в порту.

В Лоустофском сражении расстроился голландский авангард, а немного позже, когда один из младших адмиралов центра в эскадре самого Опдама был убит, объятый паникой экипаж отнял командование кораблем от офицеров и вывел его из боя. Этому движению последовали двенадцать или тринадцать других кораблей, образовав большой разрыв в голландской линии. Случай этот показывает, о чем говорилось ранее, что дисциплина в голландском флоте и воинский дух среди его офицеров не были высоки, вопреки прекрасным боевым качествам нации и вопреки утверждению, что среди голландских капитанов было больше хороших моряков, чем среди английских. Природная стойкость и героизм голландцев не могли всецело возместить ту профессиональную гордость и то чувство воинской чести, воспитание которых составляет одну из главных задач целесообразных военных учреждений. Свойства уроженца Соединенных Штатов Америки значительно выгоднее в этом отношении. Для него нет промежуточной ступени между личной храбростью с оружием в руках и полной военной правоспособностью.