Читать книгу: «Влияние морской силы на историю», страница 7

Несколько лет спустя состоялась Трафальгарская битва, и вновь правительство Франции внедрило во флоте новую политику. Только что цитированный автор говорит об этом: «Император, орлиный взор которого начертал планы кампаний для флотов и для армии, был утомлен этими неожиданными несчастиями. Он отвернулся от единственного поля битвы, на котором фортуна была ему неверна, и решился преследовать Англию где бы то ни было, но не на морях; он предпринял реорганизацию своего флота, но не давал тому никакого участия в борьбе, которая сделалась еще ожесточеннее, чем раньше… Несмотря на это, деятельность наших адмиралтейств и верфей не только не ослабела, а, скорее, удвоилась. Каждый год линейные корабли или закладывались на наших верфях, или уже присоединялись к бывшим в кампании. Венеция и Генуя увидели возрождение своего старого блеска, и от берегов Эльбы до Адриатики все порты континента ревностно вторили созидательным замыслам императора. Многочисленные эскадры были собраны на Шельде, на Брестском рейде и в Тулоне… До последнего дня, однако, император отказывался дать своему флоту, полному горячей ревности и самоуверенности, случай помериться силами с врагом… Удрученный постоянными несчастьями флота, он держал наши корабли вооруженными только для того, чтобы обязать наших врагов к блокаде, огромная стоимость которой должна была в конце концов истощить вражеские финансы».

Когда империя пала, у Франции было сто три линейных корабля и пятьдесят пять фрегатов.

Обращаясь теперь от частных уроков истории прошлого к общему вопросу о влиянии правительств на морскую карьеру народов, заметим, что это влияние может выражаться двумя различными, но тесно связанными между собою способами.

Во-первых, в мирное время правительство своей политикой может способствовать естественному развитию промышленности и естественной склонности населения к таким предприятиям, обещающим выгоды, которые связаны с развитием мореходства; или оно может пытаться развить такую промышленность и такие мореходные наклонности народа в том случае, когда естественным путем они не возникли; с другой стороны, правительство может ошибочной политикой задержать и остановить успехи, которых народ достиг бы в рассматриваемом направлении, будь он предоставлен самому себе. Во всех этих случаях влияние правительства выразится или в создании, или в расстройстве морской силы страны в мирной торговле, на которой только – что полезно повторять как можно чаще – и держится по-настоящему сильный военный флот. Во-вторых, в расчете на войну влияние правительства будет выражаться «законнее» всего в содержании вооруженного флота, соразмерного с развитием торгового мореходства страны и с важностью всех связанных с ним интересов. При этом еще важнее, чем величина флота в данный момент, будет вопрос о его учреждениях, благоприятствующих здоровому духу и деятельности и обеспечивающих быстрое развитие флота во время войны при помощи надлежащего резерва людей и кораблей и мер для привлечения к делу той общей резервной силы, на которую мы уже указывали, обсуждая характер и промыслы народа. Без сомнения, к мерам готовности к войне относится содержание надлежащих морских станций в тех отдаленных частях света, куда вооруженные корабли должны будут последовать за мирными коммерческими судами. Защита таких станций должна опираться прямиком на военную силу, как в случае Гибралтара и Мальты, или на соседнее с ними дружественное население – как в ранних американских колониях или как сегодня, предположительно, обстоит дело для Англии в Австралии. Такое дружественное соседство при целесообразном военном снабжении станций обеспечит наилучшую оборону, а в сочетании с решительным преобладанием на море служит залогом безопасности такой раскинувшейся и обширной империи, как Англия. Если верно, что неожиданная атака всегда может причинить ей урон в какой-либо одной части света, то фактическое превосходство морской силы мешает такому бедствию сделаться общим или непоправимым. История достаточно убедительно это доказала. Англия имела морские базы во всех частях света, и ее флоты одновременно защищали их и поддерживали свободное сообщение между ними, опираясь на них как на прикрытие.

Колонии, привязанные к своей метрополии, представляют поэтому вернейшие средства поддержки за границей морской силы страны. В мирное время влияние правительства должно направляться на поддержание всеми мерами упомянутой привязанности и единства интересов колоний, которое делает благо одной благом всех, а невзгоду одной – общей невзгодой. Во время войны – или, скорее, на случай войны – правительству надлежит принять такие меры организации и обороны колоний, которые обеспечат справедливое распределение между последними бремени, необходимого для блага каждой из них.

Таких колоний у Соединенных Штатов Америки нет и, вероятно, никогда не будет. Что касается чисто военных морских станций, то воззрения на них нашего народа, мне кажется, достаточно точно выражены историком английского флота сто лет назад в следующих словах о Гибралтаре и Порт-Маоне: «Военное управление так мало согласуется с промышленностью торгового народа и так противно, по существу своему, духу британского народа, что я не удивляюсь, когда вижу, что люди здравого смысла всех партий склонны отказаться от названных портов, как отказались от Танжера». Не имея, таким образом, для опоры за границей соответствующих учреждений, колониальных или военных, боевые корабли Соединенных Штатов Америки во время войны уподобятся сухопутным птицам, которые не в состоянии улетать далеко от берегов. Обеспечение таких станций, где упомянутые суда могли бы грузиться углем и исправляться, должно составлять одну из первых обязанностей правительства, имеющего в виду развитие силы нации на море.

Так как практическая цель настоящего исследования состоит в том, чтобы извлечь из уроков истории выводы, приложимые к нашей стране и к нашему флоту, то уместно спросить теперь, насколько опасны для Соединенных Штатов Америки условия современного положения и насколько нуждаются они в деятельности правительства для восстановления морской силы. Без преувеличения можно сказать, что деятельность правительства со времени междоусобной войны и до наших дней дала результаты единственно в том, что мы назвали выше первым звеном в цепи, составляющей морскую силу. Внутреннее развитие, рост производительности, возможность похвастаться тем, что мы довольствуемся лишь собственными ресурсами, – такова была цель, таков до некоторой степени и результат. В этом правительство верно отразило устремления преобладающих элементов страны, хотя не всегда случается, даже в относительно свободной стране, что именно такие элементы представительствуют в правительстве. Как бы то ни было, нет сомнений в том, что, кроме колоний, Соединенным Штатам Америки недостает еще одного звена морской силы – мирного мореходства и связанных с ним интересов. Коротко говоря, Штаты имеют всего одно звено из цепи трех звеньев, составляющих упомянутую силу.

Обстановка морской войны так сильно изменилась за последние сто лет, что можно усомниться, возможны ли ныне столь бедственные результаты и столь блестящие успехи, какие ознаменовали прежние войны между Францией и Англией. Уверенная в своем превосходстве на морях надменная Англия в случае войны налагала тяжкое бремя на нейтральные государства, но теперь они уже не согласятся его нести, а тот принцип, что флаг покрывает груз, утвердился, похоже, навсегда. Торговля воюющих наций может поэтому безопасно продолжаться при посредничестве нейтральных судов, на которых могут перевозиться разные товары, за исключением военной контрабанды или того случая, когда эти суда направляются в блокируемые порты; что касается последних, то несомненно, что современные блокады уже не будут блокадами только на бумаге. Не касаясь вопроса о защите морских портов Соединенных Штатов Америки от захвата или обложения контрибуцией – так как относительно этого у нас существует достаточное единодушие в теории при полном безразличии на практике, – спросим себя, для чего нужна Штатам морская сила? Морская торговля и без того ведется при посредстве иностранных судов, почему же население должно изъявлять желание получить нечто, подразумевающее рост издержек? Вопрос этот в экономическом выражении выходит за пределы, намеченные в настоящем труде, но связанные с ним условия, которые могут обречь страну на бедствия и потери в ходе войны, прямо подлежат нашему обсуждению. Допуская поэтому, что ввозная и вывозная иностранная торговля Соединенных Штатов Америки будет производиться через посредство судов, которые неприятель не сможет трогать, за исключением случаев посягательства на сообщения с блокируемыми портами, посмотрим, как может осуществиться действительная блокада. Под этим определением подразумевается такая блокада, при которой существует явная опасность для судна, пытающегося войти в порт или выйти из него, но такое определение, очевидно, очень растяжимо. Многие могут припомнить, что во время Междоусобной войны, после ночного нападения на флот Севера близ Чарльстона, конфедераты на следующее утро выслали пароход с несколькими иностранными консулами на борту, которые убедились, что поблизости нет ни одного блокирующего судна, и составили декларацию этого содержания. По этому документу некоторые представители южан настаивали на том, что блокада, говоря технически, прорвана и не может быть восстановлена без нового о том объявления. Но должен ли блокирующий флот для фактической угрозы прорыву держаться всегда в виду блокируемых берегов? Полдюжины быстроходных пароходов, крейсирующих на расстоянии двадцати миль от берега между Нью-Джерси и Лонг-Айлендом, достаточно для угрозы судам, что старались бы войти через главный вход в Нью-Йорк или выйти из него; с подобных позиций пароходы могли бы с успехом блокировать Бостон, Делавэр и Чесапик. Главному ядру блокирующего флота, предназначенного не только для захвата коммерческих судов, но и для сопротивления военным попыткам прорвать блокаду, нет необходимости быть ни в виду берега, ни в каком-либо определенном месте. Главный флот Нельсона находился в пятидесяти милях от Кадиса за два дня до Трафальгара, и только малый отряд наблюдал за гаванью на небольшом от нее расстоянии. Союзный флот начал сниматься с якоря в 7 часов утра, и Нельсон, даже при тогдашней неспешности передачи известий, узнал о том уже в 9 часов 30 минут утра. Английский флот на этом расстоянии представлял весьма серьезную опасность для неприятеля. В наши дни, при наличии подводного телеграфа, вполне возможно, что береговые и морские силы, предназначенные для блокады, сумеют установить между собой телеграфное сообщение вдоль всего берега Соединенных Штатов Америки для постоянной готовности к взаимной поддержке; если благодаря какой-нибудь счастливой военной комбинации один отряд этих сил будет атакован, то он сможет своевременно известить других и отступить под их прикрытие. Даже если условная блокада какого-либо порта будет прорвана удачным рассеянием блокирующих судов, то объявление о восстановлении блокады уже завтра облетит по телеграфу весь свет. Чтобы избежать блокад, обороняющийся должен располагать силой, угроза которой мешала бы во всякий момент намеревающемуся блокировать флоту сохранять место, необходимое для выполнения поставленной цели. Только при такой силе нейтральные суда, за исключением нагруженных военной контрабандой, могут входить в порт и выходить из него свободно и поддерживать коммерческие сношения страны с внешним миром.

Могут утверждать, что при протяженности берега Соединенных Штатов Америки полноценная блокада всей береговой линии не может быть осуществлена. Никто не согласится с этим охотнее тех офицеров, которые помнят, как поддерживалась блокада одного только южного берега. Но при настоящем состоянии нашего флота и, можно прибавить, при таком даже его увеличении, какое предположено правительством ³⁸, попытки блокировать Бостон, Нью-Йорк, Делавэр, Чесапик и Миссисипи – иными словами, большие центры ввоза и вывоза – не потребуют от любой из крупных морских держав сколько-нибудь существенных дополнительных усилий. Англия блокировала одновременно Брест, Бискайский берег, Тулон и Кадис, когда в гаванях этих портов стояли сильные эскадры. Правда, нейтральные коммерческие суда смогут тогда заходить в другие порты Штатов, не названные выше, но какие затруднения в транспортном деле, какие неудачи в попытках своевременной доставки необходимых припасов, какой недостаток средств перевозки по железной дороге или водой, какие неудобства ввода судов в доки, разгрузки и нагрузки вызовет эта вынужденная перемена портов! Не явятся разве следствием этого и большие денежные потери для населения, и большие лишения? А когда с большими жертвами и издержками это зло отчасти будет исправлено, неприятель может перекрыть вновь устроенный доступ для торговли, как он закрыл старые. Население Соединенных Штатов Америки, конечно, не дойдет до полного истощения, но может столкнуться с немалыми испытаниями. А что касается предметов, составляющих военную контрабанду, то разве нет оснований опасаться, что возможны непредвиденные критические обстоятельства, при которых Штаты не в состоянии будут обойтись без них?

Рассмотренный вопрос является именно из тех, в которых влияние правительства должно выразиться мерами, направленными к созданию для нации флота, если не способного к плаваниям вдали от страны, то такого, по крайней мере, который сможет поддерживать свободу доступа в свои порты для дружественных и нейтральных судов. Глаза нашей страны четверть столетия смотрели прочь от моря; результаты такой политики – и той, что ей противоположна, – будут показаны далее на примерах Франции и Англии. Не настаивая на близком сходстве между положениями той или другой страны и Соединенных Штатов Америки, можно смело сказать, что для нашего благосостояния существенно важно, чтобы условия торговли оставались, насколько возможно, незатронутыми внешней агрессией. Для этого надо заставить неприятеля держаться не только вне наших портов, но и далеко от наших берегов ³⁹.

Может ли военный флот, отвечающий такой задаче, существовать без восстановления коммерческого судоходства? Сомнительно. История доказала, что чисто военная морская сила может быть создана деспотом, как и поступил Людовик XIV; но та же история показала, что флот, казавшийся таким чудесным и могучим, увял, будто растение, не имеющее корней. В представительном народном правительстве все военные издержки должны подкрепляться сильным интересом, убеждающим в их необходимости. Такого интереса в вопросе морской силы не существует – и не может существовать в нашей стране без вмешательства правительства. Как создавать достаточное для опоры военного флота коммерческое судоходство – субсидиями или свободной торговлей, – это вопрос не военный, а экономический. Даже если бы Соединенные Штаты Америки имели большое национальное судоходство, то все-таки можно было бы усомниться в неизбежном появлении надлежащего военного флота; расстояние, отделяющее Штаты от других великих держав, служит, с одной стороны, защитой, а с другой стороны, является западней. Мотив для создания у нас флота, если это вообще возможно, нарождается, быть может, в прорытии канала через Центрально-Американский перешеек. Будем надеяться, что воздействие этого мотива не проявится слишком поздно.

Здесь заканчивается общее обсуждение главных элементов, которые влияют, благоприятно или неблагоприятно, на развитие морской силы наций. Целью нашей было сначала обсудить эти элементы в их естественном воздействии на народы и затем подтвердить выводы частными примерами и опытом прошлого. Такое обсуждение, несомненно, обнимающее широкое поле, остается главным образом в области стратегии и не касается тактики. Соображения и принципы такого обсуждения принадлежат к неизменяемому (или долговременному) порядку вещей, остаются теми же самыми в причине и следствиях из века в век. Они принадлежат, так сказать, к «порядку природы», об устойчивости которого так много говорят в наши дни; тактика же, оружием которой служат средства, созданные человеком, принимает участие в изменении и прогрессе из поколения в поколение. Время от времени здание тактики должно изменяться или всецело сноситься, но старые основания стратегии остаются непоколебимыми в той же степени, как если бы они были высечены в скале. Ниже мы займемся исследованием общей истории Европы и Америки, особо отвлекаясь на влияние, оказываемое морской силой в широком смысле на эту историю и на благосостояние народа. Порой, когда к тому представятся случаи, мы будем стараться напомнить и усилить уже выведенные уроки истории частными примерами. Общий характер нашего изучения будет поэтому стратегическим, в том широком определении морской стратегии, которое было процитировано выше и нами принято: «Морская стратегия имеет целью основывать, поддерживать и увеличивать как во время мира, так и во время войны морское могущество страны». При обращении к частным сражениям мы, вполне допуская, что изменение деталей в обстановке современного боя против обстановки прежних времен делает непригодными для нас многие уроки, попытаемся только показать, каким образом приложение истинных общих принципов или пренебрежение ими имело решающее влияние; затем, при прочих одинаковых обстоятельствах, мы будем предпочитать разбор тех сражений, связь которых с именами выдающихся офицеров позволяет предполагать, что в ходе этих боев становится ясно, какие тактические идеи господствовали в том или другом веке и в том или другом флоте. Постараемся также в тех случаях, где аналогии между прежним и современным оружием очевидны, извлечь по возможности вероятные уроки, не делая излишних натяжек. Наконец, нужно помнить, что при всех переменах во внешних обстоятельствах природа человека остается в значительной мере той же самой; личное уравнение ⁴⁰, пусть его переменные неизвестны, количественно и качественно в каждом частном случае всегда, полагаю, имеет место.

Глава II
Состояние Европы в 1660 году. – Вторая англо-голландская война. – Морские сражения: Лоустофтское и Четырехдневное

Эпоху, с которой мы начнем свое историческое исследование, можно отсчитывать приблизительно с середины семнадцатого столетия. За отправную точку примем 1660 год, в мае которого Карл II снова взошел на английский королевский престол при общем ликовании народа. В марте следующего года, по смерти кардинала Мазарини, Людовик XIV собрал своих министров и обратился к ним со словами: «Я созвал вас, чтобы сказать, что до сих пор мне было угодно позволять покойному кардиналу управлять моими делами; но впредь я сам буду своим первым министром. Я объявляю, что ни один декрет не будет напечатан иначе, как по моим приказаниям, и я требую, чтобы министры ничего не подписывали без моего повеления». Личное правление, объявленное таким образом, твердо держалось – не только номинально, но и в действительности – более половины столетия.

За двенадцать месяцев после 1660 года новая стадия национальной жизни, пришедшая на смену более или менее продолжительному расстройству дел, наступила сразу у двух государств, которые, при всех различиях между собой, занимали первые места в морской истории новой Европы и Америки – то есть в морской истории всего света. Впрочем, морская история выступает лишь одним фактором тех последовательных успехов и неудач, которые характеризуют общую их историю; если упустить из вида другие факторы, тесно взаимосвязанные с этим, сложится искаженное воззрение на степень его важности – преувеличенное или преуменьшенное. Настоящий труд предпринят нами именно в том убеждении, что значимость морской истории как фактора общей истории наций низводится несоразмерно низко или вовсе игнорируется людьми, которым чужды интересы мореходства; в частности, таково современное население Соединенных Штатов Америки.

Избранный нами в качестве отправной точки год 1660-й отделен лишь небольшим промежутком времени от года 1648-го, когда был заключен Вестфальский (или Мюнстерский) договор, подытоживший великие для Европы результаты общей войны, известной в истории под именем Тридцатилетней. Этим договором Испания официально признала независимость голландских Соединенных провинций, на практике добытую задолго до того, и вместе с Пиренейским договором между Францией и Испанией, заключенным в 1659 году, этот договор принес Европе временное успокоение. Правда, этому перемирию суждено было вскоре нарушиться вереницей новых войн, что продолжались до смерти Людовика XIV и привели к существенным изменениям границ на карте Европы. В ходе этих войн возникли новые государства, некоторые старые пришли в упадок, и все без исключения претерпели значительные изменения в политическом значении. Все эти результаты прямо или косвенно определялись морской силой.

Нужно сначала обозреть общее состояние европейских государств в пору, с которой начинается наше повествование. В борьбе, растянувшейся почти на столетие и закончившейся Вестфальским миром, королевская фамилия, известная под именем Австрийского дома, пользовалась подавляющим влиянием, которого страшились правители, не принадлежавшие к этому дому. Глава последнего, Карл V, отрекшийся от престола столетие назад, в течение долгого своего правления владел коронами Австрии и Испании, что влекло за собою владычество и в тех странах, которые мы называем теперь Голландией и Бельгией, а также имел преобладающее влияние в Италии. После его отречения две великие монархии, Австрия и Испания, разделились, но их правители, все из той же королевской фамилии, обладали единством целей и симпатий, характеризовавшим династическую связь между ними в этом и следующем столетиях. К этим узам единства между названными монархиями присоединялась и общность их религии.

В столетие, предшествовавшее Вестфальскому миру, стремление к расширению влияния королевской династии и забота о распространении принятой религии оставались сильнейшими мотивами политических деяний. Длилась эпоха больших религиозных войн, которые поднимали нацию против нации, княжество против княжества и, часто в той же самой нации, партию против партии. Религиозное преследование явилось причиной возмущения протестантских провинций Голландии против Испании; это возмущение вылилось в восемьдесят лет почти непрерывной войны и завершилось признанием независимости провинций. Религиозный разлад, доходивший иногда до междоусобных распрей, терзал и Францию, глубоко вредя не только внутренней, но и внешней политике страны. Варфоломеевская ночь, «религиозное» убийство Генриха IV, осада Ла-Рошели, постоянные взаимные интриги римско-католической Испании и римско-католической Франции – вот приметы тех дней. Когда религиозный мотив, прежде вторгавшийся в чуждые для себя области, утратил свою силу, то политические интересы и нужды государств получили более правильную оценку. Нельзя сказать, чтобы ранее они полностью упускались из вида, однако религиозная вражда ослепляла взоры и связывала руки государственным деятелям. Во Франции, которая более прочих государств потерпела от религиозных страстей, эта реакция благодаря численности и характеру протестантского меньшинства страны должна была проявиться резче, чем где бы то ни было еще, учитывая местоположение между Испанией и германскими государствами, а среди последних Австрия, бесспорно, занимала первое место; внутреннее единение и ограничение притязаний могущества Австрийского дома виделись поэтому политической необходимостью. К счастью, провидение дало Франции двух великих правителей, наследовавших друг другу, – Генриха IV и Ришелье; они чурались ханжества, будучи вынужденными считаться с религиозными вопросами в политике, действовали самостоятельно и без рабской зависимости от церковников. Под их управлением французская политика получила направление, четко обозначенное Ришелье и с тех пор сделавшееся традиционным; его кратко можно характеризовать следующим образом: 1) внутреннее единство королевства, умиротворение или подавление религиозной борьбы и централизация власти; 2) сопротивление могуществу Австрийского дома, для чего настоятельно необходим союз с протестантскими германскими государствами и Голландией; 3) расширение границ Франции на восток за счет прежде всего Испании, которая тогда владела не только современной Бельгией, но и другими провинциями, ныне вполне французскими; 4) создание и развитие большой морской силы для увеличения благосостояния королевства и в первую очередь для организации надлежащего вооруженного сопротивления наследственному врагу Франции – Англии; для этой последней цели также важен был упомянутый союз с Голландией.

Такова была в общих чертах политика, начертанная гениальными государственными деятелями этой страны, народ которой не без причины считал себя наиболее ярким представителем европейской цивилизации и решительно шел вперед по пути политического и индивидуального развития. Это устремление поддерживал Мазарини, который передал его Людовику XIV. Мы увидим ниже, насколько последний был верен таким заповедям и каковы результаты его деятельности для Франции. Пока же заметим, что из четырех элементов, считавшихся необходимыми для величия Франции, одним являлась морская сила, а второй и третий элементы практически сливались вместе ввиду тождества средств, необходимых для их достижения, и можно сказать, что морская сила была одним из двух великих средств, которыми надлежало поддерживать внешнее величие Франции. Англия на море и Австрия на суше указывали направление, которое должны были принять усилия Франции.

Что касается состояния Франции в 1660 году и степени ее готовности двигаться вперед по пути, намеченному Ришелье, то картина следующая: внутренний мир установился, могущество знати было всецело сломлено, религиозные разногласия удалось смягчить, веротерпимый Нантский эдикт все еще действовал, тогда как немногочисленных недовольных протестантов усмирили силой оружия. Вся власть принадлежала королевскому трону. В других отношениях королевство все же не могло похвалиться удовлетворительной жизнью: военного флота, в сущности, не было, торговля, внутренняя и внешняя, едва велась, финансы были расстроены, а армия пребывала в малочисленности.

Испания, перед которой все остальные державы трепетали менее столетия назад, уже давно была в упадке и едва ли представляла собой грозную силу, ибо слабость центральной власти распространилась по всем ее частям. Однако по размерам своей территории она все-таки еще притязала на величие: ей по-прежнему принадлежали испанские Нижние земли, она владела также Неаполем, Сицилией и Сардинией, Гибралтар пока не перешел к Англии, да и обширные владения в Америке, за исключением Ямайки, завоеванной англичанами несколькими годами ранее, еще не были затронуты. О состоянии морской силы Испании применительно к мирным условиям и к войне уже говорилось выше. За много лет перед тем Ришелье заключил временный союз с Испанией, в силу которого получил в свое распоряжение сорок кораблей, но неудовлетворительное состояние последних, большею частью плохо вооруженных и плохо управлявшихся, вынудило удалить их с театра действий. Флот Испании был тогда в полном упадке, и его слабость не укрылась от проницательного взора кардинала. Столкновение между испанской и голландской эскадрами в 1639 году в высшей степени ясно отразило то прискорбное состояние, до которого опустился этот некогда гордый флот. «Испанский флот, – пишет историк Дэвис, – потерпел один из тех ударов, ряд которых в течение войны низложил Испанию с высокого положения обладательницы морей в обоих полушариях до ничтожества среди морских держав. Король снаряжал сильный флот для перенесения войны к берегам Швеции и для пополнения оного приказал выслать через Дюнкерк подкрепление для команды и провиант. Флот вышел в море, но был атакован ван Тромпом, захватившим некоторые суда в плен и заставившим остальные отступить обратно в гавань. Вскоре после того Тромп захватил три английских (нейтральных) судна, перевозивших 1070 испанских солдат из Кадиса в Дюнкерк, снял оттуда солдат, но судам дал свободу. Оставив семнадцать кораблей для блокады Дюнкерка, Тромп с остальными двенадцатью вышел для встречи ожидавшегося неприятельского флота. Последний скоро был усмотрен при входе в Дуврский пролив в числе шестидесяти семи судов, на них было, кроме матросов, две тысячи солдат. Тромп по присоединении де Витта ⁴¹ еще с четырьмя судами со своими малыми силами предпринял решительное нападение на неприятеля. Сражение продолжалось до четырех часов пополудни, когда испанский адмирал укрылся в Даунсе. Тромп решил продолжать сражение в случае, если бы неприятель вышел оттуда, но Оквендо со своим сильным флотом, на многих судах которого было от шестидесяти до ста орудий, предпочел блокаду, а английский адмирал сообщил Тромпу, что ему предписано присоединиться к испанцам, если против тех откроются враждебные действия. Тромп послал домой за инструкциями, и вмешательство Англии побудило Голландию прислать изрядные подкрепления. Флот Тромпа быстро усилился до девяноста шести кораблей и двенадцати брандеров и получил приказ начать атаку. Отрядив отдельную эскадру для наблюдения за англичанами и для нападения на них, если они отважатся помогать испанцам, Тромп начал сражение при густом тумане, под прикрытием которого испанцы обрезали якорные канаты и обратились в бегство. Многие из бежавших, держась слишком близко к берегу, сели на мель, а большинство остальных, пытавшихся уйти от голландцев, было потоплено, захвачено в плен или загнано на отмели у французского берега. Никогда не бывало победы более полной!»⁴²

Когда флот действует таким образом, это значит, что он потерял всякую гордость и достоинство; но флот разделял тот общий упадок Испании, вследствие которого вес державы в европейской политике с тех пор все более и более уменьшался. «Посреди блеска своего двора и языка, – говорит Гизо, – испанское правительство чувствовало свою слабость и старалось скрыть ее за привычным укладом. Филипп IV и его министр, уставшие бороться только для того, чтобы терпеть поражения, заботились лишь об обеспечении мира и старались устранить все те вопросы, какие потребовали бы от них усилий, на которые они не чувствовали себя способными. Разделенный и ослабленный, Австрийский дом имел даже меньше претензий, чем позволяло его влияние, и политикой преемников Карла V сделалось напыщенное бездействие за исключением случаев, когда их безусловно вынуждали к деятельности»⁴³.