Читать книгу: «Сага о Ратиборе Тень и Сталь. От Переяславля до Готланда», страница 8

Глава 42: Свист стрелы

Они прошли примерно половину оврага. Гнетущая тишина давила всё сильнее. Каждый скрип колеса, каждое фырканье лошади отдавалось в ушах преувеличенно громко. И в этот момент, когда напряжение достигло своего пика, тишину разорвал резкий, злой и пронзительный свист.

В-ж-ж-ж-ик!

Чёрная точка промелькнула в воздухе. Ратибор успел лишь заметить её боковым зрением. Стрела, грубая, с чёрным оперением, с силой вонзилась в деревянный борт телеги, с глухим стуком пройдя насквозь. Древко задрожало всего в одной ладони от головы Мирослава, который в этот момент неосторожно высунулся.

Юноша вскрикнул, скорее от неожиданности и ужаса, чем от боли, и инстинктивно вжал голову в плечи. Его лицо вмиг стало белым как мел.

Первая стрела была сигналом. Не успел ещё затихнуть её свист, как овраг взорвался криками. Почти сразу же с обеих сторон, со склонов, из-за валунов и густых зарослей колючего кустарника, словно из-под земли, начали выскакивать люди. С диким гиканьем и разбойничьим посвистом они скатывались и сбегали вниз, на дорогу, окружая маленький отряд.

Их было человек пятнадцать, может, чуть больше. Вид у них был самый что ни на есть разбойничий. Оборванные, одетые в лохмотья и куски звериных шкур, с дикими, заросшими густыми бородами лицами. Их глаза горели голодным, жадным блеском, как у стаи волков, загнавших добычу. Они были вооружены самым разномастным и зачастую самодельным оружием: у кого-то была тяжёлая охотничья рогатина, у кого-то – старый, выщербленный топор, у большинства – грубо заточенные копья с наконечниками, выкованными неумелой рукой.

Было очевидно, что это не воины. Это были тати, лесная голытьба, промышлявшая грабежом на этой забытой богами дороге. И столь же очевидно было, на что они рассчитывали. Небольшой отряд, всего двенадцать человек, при двух тяжело груженых телегах. Они приняли их за богатых, но слабо защищённых переселенцев, или за мелких купцов, которые везут свой товар без должной охраны. Лёгкая добыча.

Вперёд, выставляя грудь, вышел их предводитель. Здоровенный детина, на голову выше остальных, с коссматой рыжей бородой и уродливым, багровым шрамом, что пересекал всё его лицо от брови до подбородка. В руке он сжимал массивный боевой цеп. Он остановился в нескольких шагах от отряда, нагло ухмыльнулся, демонстрируя гнилые зубы, и прорычал своим грубым, пропитым голосом:

«А ну, кидай оружие на землю, ребята! Щиты, мечи, топорики – всё сюда! Да поживее, коли жить хотите! А мы посмотрим, что у вас там в повозках интересного. Может, и отпустим подобру-поздорову, если настроение будет!»

Его люди одобрительно загоготали, предвкушая лёгкую наживу. Они были уверены в своей победе, в своём численном превосходстве и в страхе, который должен был сковать их жертв. Они ждали, что сейчас на землю полетят мечи, а путники начнут молить о пощаде. Они жестоко ошибались.

Глава 43: Стена стали

Рык предводителя разбойников повис в мёртвой тишине оврага, и его ватага замерла в ожидании капитуляции своих жертв. Но их расчёт, основанный на опыте встреч с беззащитными путниками, оказался в корне неверным. Произошло то, чего они никак не могли ожидать.

В ответ на их крики не последовало ни паники, ни мольбы о пощаде. Ни один меч не упал на землю. Вместо этого маленький отряд в одно мгновение преобразился. Движения, которые до этого были медленными и усталыми, стали резкими, точными и смертоносными. Это была реакция не овец, а волков, на которых попытался напасть медведь.

«К бою!» – прорычал Ждан, и его голос, зычный и властный, перекрыл все остальные звуки.

Он, Борислав и ещё двое крестьян, которые, как оказалось, в прошлом служили в княжеской рати, не сговариваясь, совершили несколько быстрых шагов вперёд. Их щиты с глухим стуком сомкнулись, образуя небольшую, но монолитную стену стали и дерева. Она надёжно прикрыла телеги, за которыми прятались безоружные возницы. Короткие копья были выставлены вперёд сквозь щели между щитами. За долю секунды группа переселенцев превратилась в ощетинившуюся фалангу.

Ратибор, не колеблясь, шагнул вперёд и встал плечом к плечу с Бориславом. Он чувствовал исходящее от ветерана спокойствие и уверенность, и это придавало ему сил. С другой стороны, рядом с Жданом, примкнул Мирослав. Его лицо всё ещё было бледным как полотно, но на нём застыла не паника, а злая, упрямая решимость. Страх, пережитый им мгновение назад, когда стрела просвистела у самого виска, переродился в адреналин и ярость.

В это же время Весняна, без единого слова, скользнула назад, за широкое колесо телеги. Это было идеальное укрытие, защищающее её и дающее хороший обзор. Прежде чем разбойники успели что-то понять, она уже накладывала на тетиву своего длинного лука первую стрелу. Её движения были плавными и смертоносно-спокойными, как у пантеры, готовящейся к прыжку.

Разбойники на мгновение опешили. Смех застрял у них в глотках. Они смотрели на сомкнутые щиты, на блестящие наконечники копий, на холодную решимость в глазах тех, кого они считали лёгкой добычей. Они ожидали увидеть испуганных торгашей и плачущих женщин, а перед ними стоял слаженный боевой порядок, готовый драться до последней капли крови.

Предводитель разбойников понял свою ошибку. Но отступать было поздно и стыдно. Позади него стояла его ватага, и любая нерешительность подорвала бы его авторитет.

«Чего встали, псы!» – взревел он, и в его голосе теперь слышались злость и досада. – «Их всего горстка! Смелее! Навалились! Разорвём их!»

С диким, яростным рёвом, который был призван скрыть их собственную растерянность, он первым бросился вперёд, размахивая своим боевым цепом. И вся его ватага, подстёгнутая криком вожака, ринулась в слепую, отчаянную атаку, надеясь сокрушить эту неожиданную стену стали своей численностью и грубым напором. Овраг наполнился лязгом железа и криками.

Глава 44: Короткий и жестокий бой

Первая волна разбойников с рёвом врезалась в стену щитов. Это был не бой с безмозглой нечистью. Это была яростная, грубая, человеческая схватка, полная ненависти и жажды крови. Воздух наполнился запахом пота, лязгом железа о железо, глухими ударами в дерево щитов и хриплыми криками. Разбойники, полагаясь на численное преимущество и свирепый напор, пытались проломить их тонкую оборону, сокрушить, продавить её массой.

На щит Ратибора обрушился удар тяжелого топора. Впервые в жизни он почувствовал на себе настоящий боевой удар, нацеленный на то, чтобы убить. Щит, выкованный Прохором, выдержал, но рука, державшая его, онемела от локтя до плеча, а в ушах зазвенело так, будто по ним ударили молотом. На мгновение он пошатнулся, но плечо Борислава, стоявшего рядом, удержало его в строю. Он выстоял. Ответом на удар была не паника, а вспышка ледяной ярости. Он действовал так, как его учили – не лез на рожон, а работал в паре с Бориславом. Ветеран своим массивным щитом принимал на себя самые тяжелые удары, а Ратибор, пользуясь этим, в открывшиеся на мгновение бреши в обороне врага наносил короткие, выверенные и смертельные уколы мечом. В грудь, в живот, в незащищенное бедро. Без лишних движений. Без эмоций.

Мирослав, стоявший на другом фланге, забыл все свои мечты о красивой славе и песнях. Ужас и ярость смешались в нём, превратившись в отчаянную, первобытную храбрость. Он бился как берсерк, его дорогой киевский меч свистел, оставляя в воздухе кровавые росчерки. Он кричал, бросался вперёд, отступал, его глаза горели безумным огнём. Он не был умелым воином, но его неукротимый напор заставил двух разбойников попятиться, не давая им обойти их строй.

Но настоящей королевой этого короткого и жестокого боя стала Весняна. Укрывшись за телегой, она действовала с ледяным, смертоносным хладнокровием. Её не касалась свалка на передовой. Она была охотницей, выслеживающей добычу. Она не стреляла без разбора. Каждый её выстрел был выверен. Она видела поле боя целиком, выбирая самые важные цели. Стрела сорвалась с тетивы – и разбойник, замахнувшийся рогатиной на Ждана, захрипел и схватился за пробитое горло. Ещё одна стрела – и другой тать, пытавшийся подлезть под телегу, вскрикнул и завалился на бок, получив её в глаз. Именно она, заметив двух лучников на склоне оврага, которые начали прицельно обстреливать их позицию, двумя точными, быстрыми выстрелами сняла их, спасая отряд от самой большой угрозы.

Бой был недолгим. Несколько минут, которые растянулись в кровавую вечность. Разбойники, ожидавшие лёгкой победы, не были готовы к такому яростному и умелому сопротивлению. Их ряды поредели, напор ослаб.

Кульминация наступила, когда их предводитель, рыжебородый гигант, с рёвом прорвался сквозь строй крестьян и навалился на Борислава. Их оружие сошлось с оглушительным скрежетом. Предводитель отвлёкся на ветерана, на мгновение открыв свой бок. Борислав, приняв удар цепа на щит, с хриплым криком рубанул секирой поперёк, вонзая лезвие в ключицу разбойника. От страшного удара того развернуло. И в это самое мгновение, не раздумывая, Ратибор сделал шаг вперёд и вонзил свой меч глубоко под рёбра гиганта, в незащищённое место под рукой.

Предводитель захрипел, его глаза удивлённо расширились. Он посмотрел на рукоять меча, торчащую из его бока, а потом рухнул на землю, как подрубленное дерево.

Падение вожака стало последней каплей. Оставшиеся в живых разбойники, видя, что их предводитель убит, а товарищи лежат в собственной крови, поняли, что лёгкой добычи не будет. Их боевой дух испарился. Животный страх пересилил жадность. Один из них первым развернулся и, бросив оружие, кинулся наутёк, вверх по склону. Его примеру тут же последовали остальные. Бой закончился так же внезапно, как и начался.

Глава 45: Цена победы

Когда последний из бегущих разбойников скрылся за гребнем оврага, всё стихло. Внезапно. Грохот боя сменился оглушающей, почти физически ощутимой тишиной. Её нарушали лишь рваное, тяжёлое дыхание победителей, стоявших посреди этого хаоса, да тихие, жалобные стоны умирающих татей, расползавшихся по земле. Запах железа, пота и свежей крови густо висел в неподвижном воздухе. Земля была залита ею, трава стала липкой и тёмной.

Победа была полной и безоговорочной. Из их отряда – ни одного убитого. Лишь несколько синяков и неглубоких порезов, да потрёпанные щиты. Ждан, чьё лицо было суровым, как никогда, медленно обходил поле боя. Не обращая внимания на стоны, он методично и хладнокровно добивал раненых разбойников коротким ударом ножа.

«Нельзя их за спиной оставлять», – бормотал он себе под нос, скорее для оправдания перед самим собой, чем для объяснения остальным. – «Очухается, в спину тебе стрелу пустит или к своим приползёт и приведёт погоню. В этих землях жалость – это глупость, за которую платят жизнью».

Ратибор стоял, опираясь обеими руками на рукоять своего меча, воткнутого в землю. Его била крупная дрожь. Это был не холод и не страх, а послебоевой отходняк, когда напряжение, державшее тело стальным обручем, наконец отпускает. Его руки, его рубаха – всё было в чужой, тёплой, быстро густеющей крови. Он смотрел на тело рыжебородого предводителя, лежавшее у его ног, и на свой меч, которым он нанёс смертельный удар.

Он только что убил человека. Не безликого упыря, не духа, а человека. Такого же, из плоти и крови. И это не принесло ему ни радости, ни удовлетворения. Не было в этом никакой славы, о которой мечтал Мирослав. Была лишь всепоглощающая, ледяная пустота внутри и тяжесть на душе, словно он взвалил на плечи неподъёмный камень. Это была грязная, жестокая работа. Работа, а не подвиг.

К нему подошёл Борислав. Он вытер лезвие своей секиры о штаны убитого разбойника и тяжело, по-дружески, хлопнул Ратибора по плечу.

«Ты хорошо дрался, парень. Не растерялся», – сказал он, и в его обычном хмуром голосе звучали нотки неприкрытого, искреннего уважения. Это была высшая похвала от ветерана, который видел сотни боёв. – «Тот удар вожаку… это было вовремя. И по-умному».

Подошёл и Мирослав. Его лицо было бледным, с тёмными кругами под глазами, но сами глаза горели каким-то новым, осмысленным огнём. Он посмотрел на Ратибора, потом на убитых врагов, и в его взгляде больше не было ни высокомерия, ни мальчишеской бравады. Было потрясение и зарождающееся понимание того, что говорил ему Борислав у костра. Война была совсем не такой, как в песнях. Он посмотрел на Ратибора совсем иначе, чем раньше – не как на странного молчуна, а как на человека, который только что спас ему жизнь.

Они прошли первое настоящее боевое крещение. Не с мистической нечистью, а с живыми, отчаянными людьми. И они выжили, действуя как одно целое. Эта общая пролитая кровь, общий страх и общая победа сделали для их сплочения больше, чем все предыдущие дни пути. Разговоры и истории создали знакомство. Но только этот короткий, жестокий бой в грязном овраге превратил их из разношёрстного отряда наёмников в настоящее боевое братство.

Глава 46: Змеиная река

После боя в овраге отряд стал другим. Люди шли молчаливее, но это было уже не молчание недоверия, а молчание сосредоточенности. Каждый знал, на что способен стоящий рядом, и это придавало уверенности. Ещё два дня изматывающего пути по однообразной, выжженной солнцем степи, где единственными ориентирами были древние курганы да редкие, истерзанные ветром деревья.

А на исходе второго дня характер местности снова начал меняться. Впереди, на горизонте, появилась тёмная, извилистая, похожая на трещину, полоса. По мере приближения она становилась всё шире и чётче. Это была река.

Это была не широкая и полноводная река, как родной Трубеж в Переяславле. Здешняя река была иной. Неширокая, но с быстрым, мутным течением, которое несло с собой ил и вырванные с корнем коряги. Вода её имела желтовато-коричневый, нездоровый цвет. Берега были высокими, глинистыми и обрывистыми, во многих местах подмытыми водой. Они были густо поросли стеной высохшего, шуршащего на ветру камыша. Река не несла с собой свежести и жизни. Наоборот, от неё веяло какой-то древней, сырой тоской.

«Змеиная», – коротко бросил Ждан, когда они подошли к обрыву и посмотрели вниз, на бегущую воду. В его обычном, ровном голосе прозвучало нечто похожее на затаённый, суеверный страх. И было отчего. Река действительно извивалась по степи, делая крутые, неестественные петли, в точности повторяя движения гигантской змеи, ползущей по равнине. Казалось, что это и не река вовсе, а живое, древнее существо.

Ратибор, стоя на краю обрыва, чувствовал это не только умом. От воды поднималась странная, давящая, почти осязаемая аура. Она была тяжелой и сонной, как дыхание огромного, спящего в глубине хищника. Духи этой реки были совсем не похожи на игривых и в целом дружелюбных русалок и водяных его родных мест. Он нутром ощущал, что духи Змеиной – древние, сонные и очень недобрые. Им не было никакого дела до людей, их даров или просьб. Они были силой самой природы, безразличной и опасной.

Его проклятый дар снова показал ему то, что было скрыто от других. Вглядываясь в мутные, быстротекущие воды, он видел не просто игру света и тени. Он отчётливо различал, как в самой глубине, у дна, проплывают длинные, тёмные тени. Они были слишком большими для рыб и слишком плавными для коряг. Они двигались против течения, лениво извиваясь, и Ратибор не мог избавиться от ощущения, что это были не духи, а сама душа реки, её тёмные, голодные мысли.

Вода здесь не сулила ничего хорошего. Она не обещала прохлады и отдыха. Она обещала лишь опасность и забвение. И Ратибор понял, почему застава, стоящая на её берегу, носит такое зловещее имя. Она стоит на страже не только степи, но и этой мрачной, змеиной реки. И было неизвестно, что из этого опаснее.

«Ну, почти пришли», – сказал Ждан, указывая вниз по течению. – «Застава за тем изгибом. На высоком берегу стоит».

Все посмотрели в указанном направлении. Их долгое и тяжёлое путешествие подходило к концу. Но, глядя на эту реку и чувствуя её недоброе дыхание, никто не испытывал радости. Лишь гнетущее предчувствие, что самые страшные испытания их ждут впереди.

Глава 47: Первое впечатление

Отряд двинулся вдоль обрывистого берега Змеиной реки, и вскоре, как и говорил Ждан, за очередным изгибом им открылся вид на заставу. Она стояла на высоком, стратегически выгодном мысу, который глубоко вдавался в степь, контролируя и брод через реку, и дорогу, идущую дальше на север.

Даже с расстояния в несколько полётов стрелы застава производила мрачное, гнетущее впечатление. Это был не аккуратный, ладно скроенный княжеский острог, какие Ратибор привык видеть на Руси. Змеиный брод был чем-то иным. Приземистый, уродливый, он словно не был построен, а вырос из самой степной земли, как ядовитый гриб. Это был ощетинившийся во все стороны частоколом форт, без изысков, без украшений, созданный лишь с одной целью – выживать. Над частоколом виднелись крыши нескольких построек и одна дозорная вышка, казавшаяся опасно накренившейся.

По мере приближения молчание в отряде становилось всё более плотным. Первоначальное облегчение от того, что цель пути почти достигнута, сменилось тревогой. А когда они подошли почти вплотную, новоприбывшие замолчали окончательно, поражённые и подавленные увиденным.

Зрелище было удручающим. Высокий, в два человеческих роста, частокол из заострённых дубовых брёвен был похож на старого, израненного в сотне боёв воина. Он не просто стоял, он страдал. Вся его внешняя сторона, обращённая к степи, была буквально утыкана сотнями, если не тысячами, чёрных кочевнических стрел. Они торчали под разными углами, некоторые обломались, от других остались лишь наконечники, глубоко въевшиеся в дерево. Местами стрелы сидели так густо, что образовывали целые пучки, делая частокол похожим на спину гигантского, взъерошенного дикобраза.

Во многих местах брёвна были обуглены, почернели от огня недавних штурмов. У подножия стен земля была выжжена, и сквозь пепел едва пробивалась чахлая трава. Виднелись свежие, наспех заделанные проломы. Массивные ворота, сколоченные из толстых плах, были все в выбоинах и щербинах. Их грубо, но, видимо, прочно укрепили несколькими свежими, более светлыми на вид брусьями, что лишь подчёркивало общую ветхость и израненность укрепления.

Застава молчала. Не было слышно ни людских голосов, ни ржания лошадей. Лишь ветер заунывно гудел, пролетая сквозь щели в частоколе. Всё это место дышало усталостью, болью и отчаянным, упрямым сопротивлением. Было ясно, что здесь не служат. Здесь ведут бесконечную, изматывающую войну на выживание.

Но самое страшное было не в состоянии стен. Самое страшное ждало их за пределами. То, что говорило о цене этого сопротивления громче любых слов. Эта мысль заставила похолодеть даже бывалых воинов. Они подошли к месту, где не было ни покоя, ни надежды. Они подошли к Змеиному Броду.

Глава 48: Поле мертвецов

Земля вокруг заставы была похожа на незаживающую рану. Особенно перед воротами. Здесь, на этом пятачке, очевидно, разворачивались самые ожесточённые схватки. Вся трава была вытоптана до состояния пыли миллионами копыт и ног. Земля была густо усеяна молчаливыми свидетельствами недавней битвы: валялись расщеплённые древка сломанных копий, брошенные, никому не нужные кривые сабли, обрывки дорогой конской сбруи, пробитые стрелами и брошенные щиты кочевников. И повсюду – стрелы, бесчисленные, как семена, рассыпанные по полю.

Но это было не самое страшное. Чуть поодаль, у самого склона оврага, ведущего к реке, куда их, очевидно, стащили, чтобы освободить проход, лежали они. Неубранные тела.

Это были трупы кочевников, павших при последнем штурме. Десятки тел. Время и равнодушное осеннее солнце уже начали свою работу. Тела раздулись, почернели, превратившись в бесформенные, уродливые курганы плоти. На них уже вовсю пировали хищные степные птицы – вороны и стервятники, которые, не обращая внимания на приближение людей, ссорились и клевали мертвечину. Трупы лежали в неестественных, вывернутых позах – кто-то с застывшим на лице немым криком, кто-то – раскинув руки, словно в последнем объятии со степной землёй. Тошнотворно-сладкий, густой смрад разложения ударил в нос ещё на подходе, заставляя инстинктивно задерживать дыхание.

Мирослав, который считал себя уже бывалым воином после стычки с разбойниками, побледнел до синевы. Он прижал руку ко рту, силясь побороть подступившую тошноту.

«Почему… почему их не убрали?» – прошептал он, и его голос дрогнул. – «Не похоронили… Это же… не по-людски».

Ждан, шедший рядом, даже не удостоил трупы взглядом. Он видел подобное сотни раз.

«А кому они мешают?» – равнодушно, с ноткой презрения ответил он. – «Воронам – еда. Нам – напоминание о том, что бывает с теми, кто сюда суётся. Своих мы хороним, как положено, за стеной. А чужие – пусть в степи гниют. Земля их примет».

В его словах была страшная, выстраданная логика этого места. Здесь не было места благородству или уважению к павшему врагу. Здесь была только суровая целесообразность.

Ратибор же, благодаря своему дару, видел ещё более омерзительную картину, от которой его самого мутило, а волосы на затылке вставали дыбом. Над трупами, над этим полем смерти, вился целый рой невидимых для других существ. Это были жадные, серые, похожие на гигантских, раздувшихся опарышей духи-трупоеды. Они копошились, толкались, проникая в мёртвую плоть и с чавканьем пожирая не само тело, а остатки жизненной энергии, эманации страха и боли, что всё ещё цеплялись за останки. Он видел, как эти мерзкие твари отрывают куски серой ауры и жадно заглатывают их. И от этого зрелища мир вокруг на мгновение качнулся.

Он понял, куда они попали. Не просто на пограничную заставу. Они попали в место, где смерть была не трагическим событием, а обыденностью, рутиной. Где трупы врагов – не повод для скорби, а часть пейзажа, такая же привычная, как ковыль и ветер. Где сама земля и воздух были отравлены смертью настолько, что это привлекало самую гнусную нечисть со всей округи. И им предстояло прожить здесь три долгих зимних месяца. Эта мысль была страшнее вида любого врага.