Читать книгу: «Сага о Ратиборе Тень и Сталь. От Переяславля до Готланда»

Глава 1: Угли и Сталь

Рассвет над Переяславлем ещё только боролся с ночной мглой, проливая на крыши домов и маковку церкви жидкое, молочно-серое молоко. Город спал, укутанный тишиной, и лишь на окраине посада, в приземистой постройке из почерневшего дерева, уже билось огненное сердце. Кузница Прохора проснулась первой.

В её полумраке, где тени плясали на стенах, густо пахло горячим металлом, угольной пылью и едким потом. У самого горна, освещённый его яростным, неровным дыханием, стоял Ратибор. Ему едва минуло девятнадцать зим, но в его высокой, широкоплечей фигуре уже угадывалась сила взрослого мужа. Он не просто работал кожаными мехами, он вдыхал жизнь в пылающие угли. С каждым нажимом бугры мышц на его спине и руках перекатывались под мокрой льняной рубахой. Сухой жар обжигал лицо, заставлял щуриться, но Ратибор не отводил взгляда от заготовки, что лежала в самом пекле. Кусок железа, тусклый и безжизненный, на его глазах медленно преображался, наливаясь сначала багрянцем, а затем слепящим, почти живым белым светом.

Работа была его убежищем. Здесь, в этом рёве огня и скрежете, не было места призракам прошлого. Здесь не звучали в ушах рассказы о матери-воительнице, с яростью амазонки рубившейся в строю, или об отце, дружиннике, что стоял насмерть, как скала, о которую разбивались вражеские волны. Здесь были только простые, понятные вещи: вес молота, послушание металла, собственная усталость.

«Давай!» – рыкнул Прохор. Голос мастера, седобородого и кряжистого, как старый дуб, вырвал Ратибора из забытья. Прохор, не чувствуя жара, могучими клещами извлёк раскалённый металл из горна. Миг – и сияющий кусок железа лёг на наковальню, будто принесённый в жертву.

Молот Ратибора, тяжёлый, знакомый, послушный, обрушился вниз.

Первый удар. Оглушительный, чистый звон, который разнёсся по всей округе, возвещая о начале дня. Сноп золотисто-белых искр, похожих на рой огненных пчёл, взмывал к закопченным балкам и гас. Второй удар. Третий. Они вошли в ритм, в древний танец кузнеца и молотобойца. Прохор, маленький и точный молоток в его руке, задавал форму, отсекая лишнее, а Ратибор вгонял в заготовку силу, уплотняя металл, делая его крепким и стойким. Они ковали лемех для плуга – простую, но самую важную для мирной жизни вещь. От его остроты и прочности зависело, будет ли пахарь сыт следующей зимой.

В этой работе Ратибор находил не просто забвение, а порядок. Каждый удар имел смысл, каждое движение вело к цели. Здесь он был не сиротой, не тенью великих предков, а частью чего-то целого, нужного.

Наконец Прохор поднял руку. Ратибор опустил молот, тяжело дыша. Мастер подхватил готовый лемех клещами и опустил его в бочку с водой. Комнату наполнил громкий шипящий вздох, и густой столб белого пара поднялся к потолку, смешиваясь с дымом. Дело было сделано.

Прохор по-отечески тяжело хлопнул его по плечу. Рука у него была твёрдая и мозолистая, как кора.

«Хорошо бьёшь, парень. Крепко. Отец бы гордился».

Слова, призванные быть похвалой, ударили Ратибора под дых. Он лишь молча кивнул, отводя взгляд. Гордость отца. Что он знал о ней? Он помнил отца лишь урывками, смутным образом сильного, молчаливого мужчины. Всё остальное – лишь чужие рассказы, легенды, которые со временем становились всё более тяжелыми. Гордость отца была далёким и холодным призраком, до которого ему никогда не дотянуться.

Он посмотрел на свои руки, перепачканные сажей, на готовый, остывающий в воде лемех. Вот он, результат его труда. Крепкий, настоящий, увесистый. Но он принадлежал не ему, он уйдёт на чужое поле. А ему, Ратибору, нужно было что-то иное. Что-то своё. Нечто такое же настоящее, заработанное собственной кровью и отвагой, что-то, что можно было бы сжать в кулаке и сказать: «Это – я». А не «это – то, что осталось от них».

Глава 2: Плац и Кровь

Когда солнце перевалило за полдень, и его лучи стали обжигать, словно искры из горна, Ратибор смыл с себя черную кузнечную гарь ледяной колодезной водой. Усталость в мышцах сменилась приятной тяжестью. Переодевшись в чистую рубаху, он направился к сердцу Переяславля – княжескому детинцу, обнесенному высоким дубовым частоколом.

Здесь, за воротами, воздух был совсем другим. Если в кузне пахло огнем и трудом, то на утоптанной до твердости камня земле плаца висел густой, въедливый запах пота, разгоряченной кожи, смазанного железа и тот едва уловимый, металлический дух свежей и запекшейся крови. Это было место, где мужчин учили убивать. Десятник Воибор, суровый дружинник с лицом, похожим на старую карту из-за паутины шрамов, гонял молодых гридней до седьмого пота. Он не делал Ратибору никаких поблажек, скорее, наоборот. Хоть тот и не был в княжеской дружине и приходил сюда по доброй воле, Воибор видел в нем нечто большее, чем просто сына кузнеца. Он видел в его глазах отсветы родительского огня – слепую ярость матери-воительницы, Рады, и несгибаемую, молчаливую стойкость отца, Светозара. И за это требовал с него вдвойне.

«Снова пришёл, сирота?» – бросил ему через плечо Олег, белобрысый и наглый гридень, чей отец занимал видное место при князе. На его лице играла презрительная ухмылка. – «Думаешь, меч тяжелее молота? Здесь махать надо не только с силой, но и с умом. Чего у тебя, поди, нет».

Слова Олега были как камни, брошенные в стоячую воду, но лицо Ратибора осталось непроницаемым. Он привык. Он знал, что для многих здесь он всегда будет в первую очередь "сиротой" – объектом для жалости или насмешек. Не ответив, он молча подошёл к стойке с оружием и взял в руки тяжёлый учебный меч из бука и круглый щит, обтянутый толстой кожей.

Его стиль боя разительно отличался от манеры остальных дружинников. Они, молодые и полные неуемной силы, полагались на прямой напор, на сокрушительные удары, способные проломить щит и кость. Их учили быть частью стены щитов, волнорезом, о который разобьется вражеский натиск. Ратибора же ещё в раннем детстве отец учил иному. Не стоять, а двигаться. Не принимать удар, а уходить от него.

«Сталь глупа, Ратибор», – говорил ему отец, – «она летит туда, куда ее направили. Будь умнее стали. Не стой там, куда она летит».

В учебном поединке с Олегом это стало очевидно. Олег атаковал яростно, вкладывая в каждый удар всю свою силу. Его меч со свистом рассекал воздух. Ратибор не пытался его остановить, не подставлял щит под прямые удары, что истощили бы его силы за пару минут. Он двигался плавно, почти танцуя. Шаг в сторону – и меч Олега с глухим стуком бьет в пустоту. Короткое, отводящее движение щитом – и удар врага соскальзывает в сторону. Ратибор изматывал его, заставляя терять равновесие, злиться, совершать ошибки. Он был тенью, призраком, которого невозможно достать.

Олег, чье лицо побагровело от натуги и злости, наконец не выдержал. Собрав все силы, он ринулся вперёд, занеся меч для решающего, рубящего удара сверху. Этого Ратибор и ждал. В тот самый миг, когда Олег полностью вложился в движение, Ратибор резко поднырнул под его занесенную руку, разворачиваясь, и жестко ткнул тупым концом своего меча ему под рёбра, в незащищенное место.

Гридень шумно выдохнул воздух, охнул и согнулся пополам, хватаясь за бок. Бой был окончен.

«У него нет ярости берсерка, что была у его матери», – тихо сказал Воибор, наблюдавший за боем из тени. Он говорил не Ратибору, а стоявшему рядом молодому воину. – «Но есть хитрость серого волка. Рада билась как медведица, защищающая потомство – страшно и прямо. Светозар стоял как скала, которую не сдвинуть. А этот парень… он как речной поток. Напором его не взять, он просто обойдет препятствие. Но если ты оступишься – он закружит, собьет с ног и утащит на самое дно».

После тренировки, когда солнце начало клониться к закату, Ратибор сидел на бревне, растирая наливающийся синяком ушиб на предплечье. Вокруг него смеялись другие воины, рассказывали друг другу байки, отцы хлопали по плечам своих сыновей, указывая на их ошибки. А он был один. Всегда один. Его учили лишь смутные тени прошлого да суровые уроки живых, которые в каждом его движении искали сходство с мертвыми. И тот голод, что грыз его изнутри, голод доказать, что он – это он, Ратибор, а не просто сумма двух легенд, становился только острее и злее.

Глава 3: Руны и Боги

Когда вечерние сумерки окутывали Переяславль мягкой синей шалью, и в окнах домов начали зажигаться первые робкие лучины, Ратибор смывал с себя пыль ратного поля и покидал шумный посад. Его путь лежал вверх, на невысокий холм, что возвышался над городом, туда, где в стороне от прочих жилищ стоял дом волхва Велемудра. Само жилище, срубленное из тёмного, почти чёрного морёного дуба, казалось не постройкой, а частью самой земли. Воздух здесь был иным – густой, пропитанный сложным ароматом сушеных трав, пчелиного воска и чего-то ещё, древнего, почти неуловимого, как запах пыли на страницах старой книги или озона после далёкой грозы.

Сам Велемудр, старик с длинной, до пояса, седой бородой и лицом, похожим на кору старого дерева, встречал его на пороге молчаливым кивком. Его глаза, выцветшие от времени, казалось, видели не только мир Яви – мир живых, но и заглядывали в его изнанку, в туманную и непредсказуемую Навь.

Внутри, в полумраке, освещенном лишь огнём в очаге, Велемудр провёл Ратибора к большому плоскому столу с бортиками, посыпанному чистым речным песком. Сегодняшний урок не касался богов, которым молились все. Он был о тех силах, что ходят рядом с человеком, невидимые и могущественные.

«Твоя сила в руках крепка, а в ногах – быстрота», – начал волхв без предисловий, его голос был глух, как удары в ритуальный бубен. – «Но это сила для мира Яви. Для битвы с плотью. Есть битва иная, и в ней твои мышцы бесполезны».

Сухим пальцем он начертил на песке сложную, угловатую руну, похожую на летящую стрелу. «Сегодня мы будем говорить о духах, что ходят с воинами. Не о мелких бесах, не о домовых и банниках, а о тех, что питаются сильными чувствами. Духи войны… они как стервятники. Они любят запах свежей крови, звон стали и крики умирающих. Они следуют за отважными, впиваясь в их ауру, даруя им часть своей ярости. Но они же и питаются страхом трусов, делая их безумными, заставляя бежать с поля боя». Велемудр замолчал, давая Ратибору осмыслить сказанное.

«Когда дружина идёт в поход, незримая стая этих духов несётся впереди неё. Они пьянеют от предвкушения битвы, шепчут воинам во снах о славе и добыче. Но это наши духи, духи леса и поля. Есть и другие».

Палец волхва стёр старую руну и нарисовал новую, похожую на степной вихрь. «Духи Степи. Они чужие. Они ездят верхом на сухом ветре, они – дети выжженной земли и безжалостного солнца. Они ненавидят всех, кто пришёл на их землю с мечом. И они не сражаются в открытую. Они коварны. Могут наслать морок, и ты будешь видеть цветущий оазис там, где на самом деле трясина. Могут завести твой отряд в безводную балку и иссушить последние капли воды во флягах. Их шёпот сводит с ума, их прикосновение несет лихорадку».

Ратибор слушал, и по его спине пробежал холодок, которого он никогда не чувствовал на плацу. Это была совершенно иная война, где самое крепкое копье и самый острый меч были бесполезны. Это была битва разума, духа, знаний.

«Как с ними бороться?» – голос Ратибора прозвучал неожиданно тихо.

Велемудр усмехнулся, и в уголках его глаз собрались морщинки.

«Бороться?» – повторил он. – «С ветром не борются, отрок. И с рекой не сражаются. От ветра укрываются за скалой или ставят парус, чтобы он служил тебе. Реку переходят по броду или строят мост. Так же и с духами. С ними не воюют. С ними договариваются. Духа нужно либо задобрить правильным подношением, либо отпугнуть правильным словом, верным знаком. Важно знать, что они любят, а чего боятся. Степной чёрт боится тенистого духа леса, потому что в лесу он теряет свою силу. Леший никогда не сунется в глубокую воду, ибо там правит водяной, а вода гасит его лесную мощь. Всё в этом мире, Ратибор, от великого Сварога до малого ручья, связано незримыми нитями. И знание этих связей – это и есть великая сила».

Волхв снова посмотрел на юношу, и его взгляд стал тяжелым, пронзительным.

«Но это и великая опасность». Он наклонился ближе, и Ратибор почувствовал запах полыни от его дыхания. «Запомни, дитя: чем больше ты знаешь о них, чем лучше ты понимаешь их природу, тем отчётливее и яснее они видят тебя. Для большинства людей они – лишь туман и тень. Но для того, кто знает их имена и привычки, ты становишься маяком во тьме. И они придут на твой свет. Кто с любопытством, а кто и с голодом».

Глава 4: Травы и Навь

Если путь к Велемудру был подъемом к небу, к знанию о высоком и великом, то дорога к ведунье Заряне была погружением в саму землю. Её дом притаился на самой окраине Переяславля, там, где последние огороды сдавались под натиском дикого леса. Изба Заряны, казалось, и сама была частью этого леса: сруб, заросший седым мхом, крыша, почти скрытая под нависающими ветвями старой ивы, стены, увитые диким плющом. Под навесом крыши висели бесчисленные пучки трав, источавшие густой, дурманящий аромат. Это было пограничье – место, где мир людей встречался с миром духов.

Ратибор вошёл без стука, зная, что его ждут. Заряна сидела за грубым деревянным столом, и весь её вид говорил о единении с природой. Она была женщиной без возраста: в её волосах, заплетённых в тугую косу, уже виднелась седина, но кожа на лице была гладкой, а глаза – пронзительно-зелёные, как летняя листва, – смотрели молодо и остро. Её руки, вечно перепачканные землей или соком растений, медленно и уверенно двигались, перетирая в каменной ступке какие-то сухие листья.

«Пришёл, воин?» – спросила она, не поднимая головы, и в её голосе слышалась мягкая усмешка. – «Твой волхв учит тебя смотреть в небо, на громы Перуна и пути Сварога. Это хорошо. Но великие боги далеко, а те, кто живёт рядом, – вот они, под ногами. Я же учу тебя смотреть сюда».

Она взяла щепотку растёртого порошка и поднесла к его носу. Запах был горький, терпкий, от него першило в горле.

«Полынь», – пояснила она. – «Горька для языка, но ещё горше для мелких навьих духов. Тех, что цепляются к хворым и слабым, пьют их силы, несут ночные кошмары и липкий страх. Окури её дымом дом – и они уйдут. По крайней мере, на время».

Её уроки были не о божественном, а о земном, о бытовом. О том невидимом мире, что окружал каждого человека, но которого большинство предпочитало не замечать. Она достала из корзины узловатый корень.

«А это валериана. Для тех, кто внутри дома. Домовой – он ведь как старый дед. Любит порядок, тепло и уважение. Если он шалит, прячет вещи, гремит по ночам – дай ему в блюдечке молока с отваром этого корня. Он успокоится, подобреет. Но запомни, Ратибор, – она подняла на него свой пронзительный взгляд, – травы – лишь помощь. Если ты сам обидел Хозяина – пролил молоко и не вытер, намусорил и не убрал, привел в дом дурного человека, а главное – не извинился перед ним, не оставил на ночь угощения на печи… тогда он будет злиться по-настояшему. Будет путать твою пряжу, скидывать посуду, а то и вовсе сядет ночью на грудь и начнет душить. И никакая трава не поможет, пока не заслужишь прощения. Искреннего, от сердца».

Заряна учила его языку мира, скрытому от обычных глаз. Что ветка красной рябины, воткнутая над воротами, не просто примета, а преграда для зла, острый шип, о который оно уколется и уйдёт. Что нельзя ругаться, стоя у реки, потому что река всё слышит, а русалки, её дочери, могут запомнить обидчика и в другой раз запутать ему сети или заманить в омут.

Её рассказы были не абстрактными поучениями, а жуткими, живыми историями, которые звучали как суровые предостережения. Она рассказывала о жадном мельнике с соседней речки, который перегородил её плотиной и ни с кем не делился мукой. Водяной долго терпел, а потом однажды ночью разнёс и плотину, и мельницу, а самого мельника утащил к себе на дно кормить сомов. Рассказывала о молодой девушке, что пошла в поле в самый полдень, когда солнце стоит в зените. Её нашли вечером у межи, мёртвую, с застывшей улыбкой на лице – защекотали до смерти полудницы, духи полуденного жара, не любящие, когда вторгаются в их владения в их час.

«Мир духов живёт по своим правилам, Ратибор», – подытожила она, протягивая ему туго набитый льняной мешочек. От него исходил сложный запах трав. – «У них свои законы, свои обиды, своя благодарность. Они не злые и не добрые, как и мы с тобой. Они – как огонь. Могут согреть озябшего путника, а могут и сжечь дотла целый дом. Всё зависит от того, знаешь ли ты, как с ним обращаться».

Ратибор взял мешочек. Её уроки, полные бытовой мудрости и первобытного, почти животного страха, проникали в него глубже, чем наставления Воибора. Он начинал понимать, что невидимый мир, скрытый за пеленой повседневности, гораздо сложнее, изощрённее и куда опаснее любого честного поединка на плацу, где врага видно и его намерения ясны. Здесь же враг мог быть в пролитой воде, в недобром слове или в забытом обещании.

Глава 5: Тень за Стеной

День истаял, уступив место прохладной осенней ночи. Он был точной копией сотен предыдущих дней в жизни Ратибора, размеренный и предсказуемый, как удары молота по наковальне. Утро прошло в густом жаре кузницы, где его мускулы наливались силой. День – в пыли, поте и звоне учебных мечей на княжеском плацу. Вечер он разделил между двумя мирами: миром высоких рун и великих богов в доме Велемудра, и миром шепчущих трав и бытовых духов у Заряны.

Теперь, поздно ночью, Ратибор стоял на дозорной вышке городской стены, глядя вдаль. Позади него затихал, погружаясь в сон, Переяславль. Жёлтые огоньки лучин в окнах постепенно гасли, смолкал лай собак, и город казался крошечным, уязвимым островком света и жизни посреди безбрежного океана тьмы. Впереди, за ленивым изгибом реки Трубеж, начиналось оно – Дикое Поле. Бескрайняя, молчаливая степь, что под покровом ночи казалась чёрной и бесконечной, как само небытие. Воздух был чист и наполнен звуками ночи: монотонным, убаюкивающим стрекотом сверчков и доносящимся издалека одиноким, тоскливым воем волков.

Ратибор опустил руки на прохладное, шершавое дерево бруствера. Он чувствовал себя, как натянутая тетива лука. Его тело было полно молодой, неуёмной силы. Его руки могли часами без устали махать тяжеленным молотом или сжимать рукоять меча. Его разум, словно сундук, был наполнен сокровищами знаний, которые он получил от своих наставников. Он знал, какую руну начертить для удачи в пути, и каким заговором отвести дурной глаз. Он знал, как угодить капризному домовому, оставив ему краюху хлеба с мёдом, и каким настоем из трав отвадить упыря от порога. Он учился читать знаки по полету птиц и распознавать следы не только зверей, но и тех, кто ходит незримо.

Но вся эта сила, вся эта мудрость была заперта здесь, за спасительными стенами города. Она была лишь теорией, хорошим клинком, который ни разу не пробовал вражеской крови. Он был сыном воинов, легендарных и отважных, но сам не видел ни одной настоящей битвы, где смерть – не слово, а ледяное дыхание на затылке. Он знал десятки имён духов, но никогда не говорил с ними по-настоящему, там, в их владениях, где они – хозяева, а он – лишь гость.

Острая, почти физическая тоска сжала его сердце. Это было не просто желание. Это был голод. Неутолимая жажда настоящего испытания, подлинной проверки. Чего стоят все эти знания и умения, если они так и останутся не применёнными? Не лучше ли он того гридня Олега, если его хитрость годна лишь для учебных поединков?

Его взгляд неотрывно скользил по тёмной линии на горизонте, там, где прибрежный лес переходил в голую степь. И в этот момент, на самом краю зрения, он уловил движение.

Это был не зверь. Не человек. Нечто иное. Тонкая, рваная тень, неестественно длинная, метнулась между стволами деревьев с невозможной скоростью и тут же исчезла, будто всосалась в темноту. Ратибор замер, всё его тело напряглось. Он всматривался, пока глаза не заслезились, но видел лишь привычный ночной пейзаж. Показалось? Морок?

Нет.

По его спине, от затылка до поясницы, пробежал ледяной холод, не имевший никакого отношения к ночной прохладе. Это было оно. Та самая тень из другого мира, о которой предупреждали его учителя. Невидимая для большинства, но различимая для того, кто готов был видеть. Оно было там. Близко. Оно знало, что за стенами есть жизнь. И, возможно, оно чувствовало его взгляд.

Ратибор медленно сжал кулаки так, что костяшки побелели. Страх смешался с каким-то диким, яростным восторгом. Ожидание закончилось. Вот он, настоящий мир, тот, что скрывается за уютной завесой быта. И он больше не хотел прятаться от него за этими стенами. Он хотел сойти со стены, пересечь реку и встретиться с этой тьмой лицом к лицу. Неважно, что из этого выйдет. Любой исход был лучше, чем вечное ожидание в безопасности.