Читать книгу: «Большая советская экономика. 1917–1991», страница 2

При этом ни изымать вклады мелких вкладчиков, ни национализировать собственность крестьян и малых предпринимателей большевики не собирались.

Ленин рассчитывал, что крупные капиталисты согласятся работать по указке всевозможных отраслевых союзов под страхом тюремного заключения и конфискации имущества, а мелкие хозяева объединятся добровольно, так как это в их экономических интересах. Отсюда – одно из ленинских определений социализма: «Социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией» [20, C. 192].

В целом и подобные планы, и первые мероприятия советской власти показывают, что большевики вовсе не собирались строить «командно-административную» или «административно-командную» систему. Считалось (в полном соответствии с марксистской теорией), что отжившие производственные отношения (то есть отношения между участниками производства, например между рабочим и владельцем фабрики) тормозят развитие производительных сил и сам факт изменения этих производственных отношений уже ускорит прогресс.

Второй Всероссийский съезд советов, открывшийся вечером 25 октября (7 ноября), одобрил действия большевиков по захвату власти и образовал правительство – Совет народных комиссаров, или Совнарком (СНК). Между всероссийскими съездами советов рабочих, крестьянских и прочих депутатов высшей властью был Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК) советов, в его составе функционировал экономический отдел. Каждый народный комиссар был обязан раз в неделю отчитываться перед ВЦИКом.

К тому моменту на многих предприятиях уже действовали фабрично-заводские комитеты (фабзавкомы), объединенным руководящим органом которых был Центральный совет фабрично-заводских комитетов. 26 или 27 октября Ленин подготовил проект положения о рабочем контроле, который после обсуждения с Центральным советом фабзавкомов и доработки в СНК был утвержден ВЦИК 14 (27) ноября. Рабочие получали право доступа к любой управленческой документации, решения выборных представителей рабочих становились обязательными для владельцев предприятий, которым запрещалось останавливать производство под страхом тюремного заключения.

Положением о рабочем контроле также утверждалось, что «впредь до съезда советов рабочего контроля учреждается в Петрограде Всероссийский совет рабочего контроля». Последний успел провести два заседания и 5 декабря вошел в состав вновь образованного Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) [25, C. 75]– органа для выработки общих норм и плана регулирования экономической жизни страны. Вопрос о его создании был поставлен одновременно с разработкой декрета о рабочем контроле, так как деятельность предприятий надо было не только контролировать, но и направлять. «ВСНХ наделялся правом конфискации, реквизиции, секвестра, принудительного синдицирования различных отраслей промышленности и торговли. Все учреждения, осуществляющие регулирование хозяйства, подчинялись ВСНХ. Согласно ленинскому проекту, ВСНХ должен был стать таким же боевым органом в борьбе с капиталистами и помещиками в экономике, как СНК в политике» [26, C. 26]. Председателем ВСНХ стал Ленин, с 1918 года его сменил А. Рыков, а с начала 1924 года Ф. Дзержинский.

Первоначально ВСНХ задумывался не как орган партийного диктата, а как медиатор, организатор согласованной деятельности советов народного хозяйства, которые должны были стать основными хозяйственными органами на определенной территории. Это выражалось в том числе в порядке утверждения президиума ВСНХ, который избирался съездом совнархозов по предложенному Всероссийским центральным советом профессиональных союзов (ВЦСПС) списку, а уже затем утверждался ВЦИК, получая тем самым права и функции государственной власти [27, C. 56].

Таким образом, рабочие, организованные в профсоюзы, должны были сначала наладить контроль за деятельностью своих предприятий, затем в территориальных советах народного хозяйства – совнархозах (экономических отделах местных советов) решить, как лучше перестроить деятельность предприятий на наиболее рациональных началах, и через своих представителей в президиуме ВСНХ согласовать эти планы, что стоит очень близко к анархо-синдикалистским идеям в области экономики. Выступая на Первом съезде совнархозов в мае 1918 года, Ленин говорил, что по мере того, как трудящиеся научатся сами организовывать социалистическое производство, чисто управленческий аппарат, представленный служащими государственных учреждений, будет отмирать за ненадобностью и рано или поздно вовсе исчезнет, а сохранится один только ВСНХ с сетью местных совнархозов [28, C. 377].

Что касается сельского хозяйства, то здесь первоначально планировалось применять те же методы, что и в передаче промышленных предприятий под контроль рабочих. 5 ноября 1917 года вышло разъяснение Ленина, что советы крестьянских депутатов являются высшей властью на местах, в их распоряжение поступают конфискуемые помещичьи земли, а как ими распорядиться – крестьяне пусть решают сами. Рабочие крестьян в случае чего поддержат, «наладят производство машин и орудий, просят крестьян помочь подвозом хлеба».

Первоначальный проект ВСНХ вообще не предполагал никаких хозяйственных наркоматов. ВСНХ должен был состоять из четырех советов: экономической политики, труда и производства, кооперации (обмена) и рабочего контроля – и быть единым (и единственным) хозяйственным центром. Само создание обособленных наркоматов уже было уступкой реальности, которая диктовала необходимость немедленного решения ряда особо острых вопросов, например вопроса продовольственного снабжения [29, C. 22].

Кроме того, если ВСНХ начал свою деятельность с конца 1917 года, то первый съезд совнархозов смог собраться только в мае 1918‑го, так что до «светлого будущего» президиуму ВСНХ надо было выполнять в первую очередь чисто управленческие, распорядительные, а не согласовательные функции. Помимо организационных трудностей, подобная система порождала определенный дуализм: руководство хозяйственных наркоматов (например, наркомата финансов) назначал СНК, а руководителей ВСНХ избирали съезды совнархозов по предложению профсоюзов. Дуализм этот ушел с началом НЭПа: основной задачей профсоюзов стала защита трудящихся, в том числе «защита труда против государственных хозяйственных органов», и право назначать руководство ВСНХ они потеряли [27, C. 56].

В действительности же ВСНХ оказался наркоматом промышленности, поскольку он был не в состоянии управлять всеми отраслями народного хозяйства, что привело к неизбежной специализации управления экономикой. Так появились – а точнее, были восстановлены по образцу прежних министерств – наркомат земледелия, наркомат путей сообщения и так далее. Взаимодействие между ВСНХ и наркоматами до образования Совета труда и обороны в 1920 году осуществлялось посредством межведомственных комиссий (всего их на начало 1920 года было «59 или больше») [27, C. 15].

В течение следующих двух десятилетий общая схема развития советских хозяйственных органов выглядела так: с развитием отраслей промышленности наркоматы специализируются и дробятся, их становится все больше и больше, а чтобы между ними сохранялось взаимодействие, создаются разнообразные межведомственные «мостики» в виде комиссий или совещаний. По мере дальнейшего дробления прежние «мостики» утрачивали свой межотраслевой статус, и над ними приходилось надстраивать новые, более широкие.

Доработка проекта положения о рабочем контроле в СНК была поручена двум весьма примечательным товарищам – Владимиру Милютину и Юрию Ларину [28, C. 447]. В. Милютин был по образованию юристом и «профессиональным большевиком». С ноября 1917 по март 1918 года он руководил экономическим отделом ВЦИК, с марта 1918 по май 1921 года был заместителем председателя (а одно время даже председателем) ВСНХ. С началом НЭПа Милютин резко потерял влияние, работал на малозначимых должностях до начала первой пятилетки, затем поднялся до заместителя председателя Госплана СССР (1929–1934), в годы репрессий был расстрелян.

Юрий Ларин (Михаил Залманович Лурье) – личность еще более выдающаяся. Он не был большевиком до осени 1917 года, однако именно ему было поручено доработать документ о рабочем контроле, а с созданием ВСНХ он стал членом его президиума и оставался им до 1921 года, то есть, опять-таки, до начала НЭПа. Не удовлетворившись этим, Ларин предложил свою кандидатуру от большевиков для выборов в Учредительное собрание, но получил отпор от Ленина: «Совершенно недопустимо также непомерное число кандидатов из малоиспытанных лиц, совсем недавно примкнувших к нашей партии (вроде Ларина)» [20, C. 344]. Как же вышло, что политически «малоиспытанного» человека сразу поставили на крайне ответственную экономическую позицию?

По словам племянника Ларина М. Рабиновича, «еще в эмиграции во время Германской войны он [Ларин] написал книгу о том, как капитализм создает в военных условиях такие формы управления хозяйством страны, которые могут быть использованы и пролетариатом, когда он возьмет власть и понадобится наладить хозяйство, одновременно ведя войну⁵. На эту брошюру обратил внимание Ленин. После революции он призвал Мику и сказал: “Ну, Ларин, теперь социализируйте!”» [30].

Только этим пренебрежением к делам экономическим во время политического шторма можно объяснить то, что Ленин «забраковал» кандидатуру Ларина для выборов в Учредительное собрание, но не был против, чтобы небольшевистский экономист-теоретик через два месяца после вхождения в партию начал «рулить» в хозорганах. Кадровый голод был такой, что «при учреждении в декабре 1917 года Высшего совета народного хозяйства в нем был всего один инженер – старый большевик тов. П.Г. Смидович» [31, C. 12].

Готовность Ларина к решительным действиям и ленинские симпатии к нему характеризует такой факт: в первые месяцы новой власти он регулярно сочинял законы и постановления Совнаркома, подписывал их именем Ленина и посылал председателю Петросовета Г. Зиновьеву в официальное издание СНК – газету «Известия», где тот их аккуратно публиковал. Ленин, таким образом, узнавал о ларинском «креативе» из печати. Более того, мы знаем об этом из книг самого Ларина, который считал это нормальным и хвастался этим спустя много лет [31, C. 8].

Уже 18 ноября 1917 года Ларин выступает в «Известиях» со своей экономической программой:

1. Принудительное трестирование (объединение) предприятий большинства отраслей промышленности.

2. Сосредоточение производства каждого вида продукции на небольшом числе наиболее крупных и технически совершенных заводов.

3. Конверсия, переход на выпуск мирной продукции.

4. Контроль над куплей-продажей акций сливаемых в трест предприятий, но с сохранением доходности для их нынешних владельцев.

5. Для проведения общегосударственного хозяйственного плана учредить рабочий контроль.

6. Местным властям объединить под своим началом (синдицировать) розничную торговлю, бытовые и жилищно-коммунальные услуги.

7. Земствам в каждой волости синдицировать (объединить) крестьян для организованной закупки у них государством сельскохозяйственных продуктов и для организованной закупки и распределения среди них сельхозорудий, мануфактуры и прочих промышленных товаров [32].

Из той программы в первые месяцы не удалось реализовать почти ничего, но «звездный час» Ларина был еще впереди.

Глава 2
1918: падение в военный коммунизм

Коллапс финансовой системы

Новой власти требовались деньги, но деньги были в банках, а банки ответили на революцию саботажем. Временный заместитель наркома финансов В. Менжинский пытался возвращать служащих госбанка к работе приказами, водил к ним солдат с музыкой, предъявлял мандаты на получение средств – все тщетно. Госбанк спешно выводил активы, перечислял средства Подпольному комитету, созданному из оставшихся на свободе членов Временного правительства, а большевикам денег не давал. Попытка договориться со старым Министерством финансов тоже оказалась тщетной.

11 (24) ноября СНК начинает увольнять саботажников из Госбанка и Минфина. Служащие в ответ заперли сейфы и скрылись с ключами и банковскими документами [23, C. 18]. Забастовку возглавил профсоюз банковских работников – Банксоюз. Ключи от сейфов пришлось захватывать силой. Только после этого 17 (30) ноября Совнарком наконец получил первые деньги.

Большевики старались опереться в борьбе со стачкой банкиров на низших служащих, предлагали им вернуться к работе с повышением, старались привлечь к работе ранее уволенных на пенсию и мобилизованных в армию работников. Это позволило с декабря постепенно начать восстановление ссудных операций, но снизило общий профессиональный уровень сотрудников Госбанка.

С частными банками большевики поначалу пытались договориться: весь ноябрь банки работали по часу-двум в день, так как население спешно снимало вклады, а пополнений не было. 1 (14) декабря была достигнута договоренность, что Госбанк выделяет частным банкам средства в обмен на предоставление отчетов по операциям. Соглашение продержалось всего две недели: частные банки предоставляли липовую отчетность, спонсировали контрреволюцию (например, антибольшевистский мятеж в Архангельске) [23, C. 25] и лихорадочно выводили активы из страны. Если на 1 октября в банковской системе было вкладов на 16 млрд рублей, то к 14 декабря – уже только на 6,5–7 млрд [23, C. 32]. Через две недели после упомянутого соглашения Совнарком признал, что договориться не получилось, и издал декрет о национализации частных банков.

«Захват частных банков, начавшийся в 7 часов утра 14 (27) декабря 1917 года, носил характер боевой операции. Вооруженные отряды оцепили банки. Телефонная связь между ними была прервана. К 12 часам все банки оказались в руках вооруженных красногвардейцев. В первую очередь большевики потребовали от членов правлений ключей от касс и кладовых. В случае сопротивления директоров и членов правлений арестовывали и доставляли в Смольный. 15 (28) декабря таким же образом были заняты частные банки в Москве. В провинции захват банков происходил в январе 1918 года» [23, C. 27].

В ответ к забастовке служащих Госбанка присоединились служащие коммерческих банков. Банковская система страны оказалась парализованной.

Часть служащих вернулась на работу в январе, но в целом забастовка продолжалась до конца апреля. Нечем было платить зарплату, некому было посылать наличность в регионы. Идея, что национализацию банков достаточно декретировать, а дальше служащие сами возьмут их под свой контроль, не ломая тонкий банковский аппарат, потерпела крах.

Уже известный нам Юрий Ларин, не видя другого способа решить проблему нехватки средств, весной 1918 года послал на места телеграммы, «в которых от имени общесоветского правительства предоставил право Уралу и Туркестану печатать собственные деньги» [31, C. 6]. В регионах России свои валюты стали появляться еще с декабря 1917 года, правда, поначалу «явочным порядком», из-за невозможности получить наличность из центра. 12 февраля 1918 года Совнарком скрепя сердце утвердил декрет о выпуске облигаций «Займа свободы» (выпущенного еще Временным правительством) в качестве платежного средства [23, C. 46].

29 января (3 февраля) вышел декрет ВЦИК об аннулировании всех займов, благодаря которому советское правительство освободилось от 60 млрд рублей долгов, в том числе 44 млрд внутренних и 16 млрд внешних [23, C. 39]. Эти меры снизили расходы, но не снимали проблему доходов бюджета. А налоговые доходы в бюджет поступать фактически перестали.

Рабочие и особенно крестьяне восприняли революцию очень просто: власть – наша, значит, мы ей ничего не должны. Крестьяне сразу перестали платить налоги, ибо «так они понимали свободу» [23, C. 43]. Ленин с ноября 1917 года обращался к народу, СНК выпускал декреты, в которых даже разрешал местным советам использовать для сбора налогов Красную гвардию и милицию, но все было тщетно [23, C. 42].

Совнарком дважды (в феврале и апреле 1918 года) пытался провести через ВЦИК декреты об увеличении налогообложения, но оба раза делегаты с возмущением эти идеи отклоняли. При этом местные советы заваливали центр паническими телеграммами о том, что рабочим нечем платить, нет средств на поддержание работы промышленности, без денег советская власть висит на волоске.

В такой ситуации правительству не оставалось ничего другого, кроме как разрешить местным советам самостоятельно проводить реквизиции у «имущих классов», то есть самим определять, сколько материальных ценностей можно изъять, и самим же проводить эти изъятия. Реквизиции позволили на какое-то время обеспечить приток средств на нужды местных советов, но вызвали огромный разнобой в тяжести обложения и волну протестов. Такой порядок вообще уничтожал само понятие налоговой политики. «Сколько брать», каждый совет решал самостоятельно. На 1 апреля 1918 года, по неполным данным, было взыскано 380 млн рублей [23, C. 53]. Изъятия средств проводились с привлечением сотрудников НКВД, а как-то урегулировать процесс старались сотрудники Наркомфина. В провинции сложилось два финансовых центра: «старые» финансовые учреждения были подчинены Наркомфину, а финансовые отделы советов – НКВД как основной ударной силе по выбиванию средств из «классово чуждых элементов». Из-за этого между двумя ведомствами началась борьба за влияние. Местные советы, разумеется, поддерживали НКВД и требовали у Совнаркома отменять распоряжения Наркомфина, который пытался ограничить самодеятельность советов в проведении реквизиций.

21 марта 1918 года Наркомфин разослал циркуляр о запрещении реквизиций, но уже 9 апреля президиум ВЦИК этот циркуляр отменил [23, C. 61]. До ноября местные советы самостоятельно добыли 816,5 млн рублей [23, C. 62], правда, уже с весны 1919 года этот источник стал иссякать.

Возможность иметь собственные источники дохода давала местным советам полную бесконтрольность в их использовании. Советы не отчитывались перед центром, сколько денег они собрали самостоятельно, только требовали присылки им все новых и новых сумм. Принцип «единства кассы», прописанный и в ныне действующем российском Бюджетном кодексе, появился именно тогда, по декрету от 2 мая 1918 года. Он обязывал местные советы хранить все денежные средства и ценности в отделениях Народного банка или Государственного казначейства, чтобы правительство имело представление, сколько средств есть на местах.

Как общий итог всех этих явлений, к составлению бюджета на первое полугодие 1918 года Совнарком приступил только в июне (!), а утвержден бюджет на первое полугодие был лишь 11 июля, то есть постфактум [33, C. 6]. Бюджетной системы как целого не существовало.

Авральная национализация

Паралич банковской и налоговой систем, развал денежного обращения и ничем не регулируемые реквизиции со стороны местных властей создавали ситуацию, в которой даже владельцы предприятий, не принадлежавшие к числу идейных противников советской власти, предпочитали их закрывать или останавливать. Еще в декрете о рабочем контроле было записано, что попытки остановить работу стратегических предприятий запрещаются, но не было указано, что делать, если такое происходит. На практике основным ответом на перебои в работе предприятий (в том числе вызванные объективными обстоятельствами) становилась национализация, которая, таким образом, носила не столько экономический, сколько карательный характер (70 % предприятий было национализировано из-за неисполнения владельцами декрета о рабочем контроле или их попыток закрыть предприятие [34, C. 88]). Поэтому с самого начала она стала более стремительной, чем предполагалось.

По данным В. Милютина, к 1 июня 1918 года было национализировано 521 предприятие, причем ВСНХ и СНК национализировали только 20 % из них, остальное было инициативой местных и областных организаций [34, C. 85]. Для управления предприятиями в ВСНХ создавались центральные органы регулирования и управления отдельными отраслями промышленности – главки.

После заключения Брестского мира с Германией в марте-апреле 1918 года Ленин в ряде работ ставит задачи по организации хозяйства и замедлению темпа национализации, чтобы наладить управление уже перешедшими в государственную собственность предприятиями.

С 26 мая по 4 июня 1918 года проходил первый Всероссийский съезд совнархозов, в постановлении которого было закреплено, что «проведеніе націонализаціи должно быть лишено случайнаго характера и можетъ проводиться исключительно или В.С. Н.X. или Сов. Нар. Ком. по заключенію Высш. Сов. Нар. Хоз.» [34, C. 87], но вместо замедления темпов национализации ради налаживания работы уже национализированных предприятий в реальности ситуация стала развиваться прямо противоположным образом. Причин этому было две: Юрий Ларин и Брестский мир.

Уже в январе 1918 года Ларин передал по прямому проводу в Харьков «огульное распоряжение национализировать горные предприятия Донбасса», чему решительно воспротивился президиум ВСНХ, в который он входил (из чего следует, что президиуму Ларин о своих намерениях не доложил) [31, C. 21].

Тактика «поставить всех перед фактом» была развита Лариным в Берлине, куда он отправился в июне 1918 года в составе делегации, в которую также входили Н. Бухарин и Г. Сокольников. Делегация должна была обсудить с немцами экономические условия Брестского мира.

В апреле 1918 года вышел декрет Совнаркома о регистрации ценных бумаг, включавший пункт о возмещении в конкретных случаях бывшим владельцам фабрик и заводов их стоимости в тех размерах и с теми условиями, которые определяются законом о национализации [2, C. 210]. Но выплачивать компенсации всем капиталистам советская власть была не готова. А по условиям Брестского мира германским гражданам, потерпевшим убытки вследствие отчуждения имущества, полагалась компенсация [35, C. 420]. Это касалось и закрытых царской, и национализированных советской властью немецких предприятий. В результате русские фабриканты стали продавать свои предприятия немцам, надеясь таким образом выручить за них хоть что-то, а немцы покупали их, рассчитывая на компенсацию в случае национализации, обещанную условиями мирного договора [36].

Советская делегация как раз и должна была прояснить эти болезненные вопросы. Ларин не подвел: «Приехав в июне 1918 года в составе советской делегации в Берлин для переговоров об отношениях после Брестского мира, на первый же вопрос немецкого представителя о наших намерениях я указал, что произойдет национализация всех акционерных промышленных предприятий. Это вызвало сразу конфликт внутри русской делегации, во-первых, и протест немцев, во-вторых. Немцы заявили, что они готовы терпеть национализацию лишь того, что конфисковано до сих пор, и то при условии вознаграждения владельцев, а всякая национализация после 1 июля (до которого оставалось несколько дней) ими отвергается, а тем паче общая национализация всех акционерных предприятий» [31, C. 30].

Полномочный представитель РСФСР в Германии Адольф Абрамович Иоффе послал Ленину телеграмму с просьбой дать ему полномочия отправить Ларина обратно в Москву, так как работать «с ним невозможно» [37, C. 431], но дело было сделано – ВСНХ был вынужден в авральном режиме за несколько дней подготовить декрет об общей национализации промышленности, с тем чтобы национализировать все, что можно, до 1 июля 1918 года. Именно в таких условиях и появился 28 июня декрет СНК о всеобщей национализации.

Проблемой национализированной (и совершенно расстроенной к лету 1918 года) промышленности было то, что теперь содержать ее нужно было государству, у которого совершенно не было на это средств. Очевидная невозможность для молодого государства наладить работу сотен национализированных предприятий привела к появлению летом 1918 года парадоксального постановления ВСНХ, которым предписывалось мелкие и средние национализированные предприятия «признавать находящимися в безвозмездном арендном пользовании прежних владельцев. Правление и бывшие собственники финансируются на прежних основаниях» [2, C. 211].

Очень многие экономические мероприятия советской власти и в начальный, и в последующие периоды ее существования во многом были ответом на складывающиеся обстоятельства и лишь отчасти – реализацией коммунистических идей. Так произошло и с переходом к нормированному распределению.