Читать книгу: «Неординарные преступники и преступления. Книга 1», страница 3

Порой американские «законники» действовали настолько топорно и «прозрачно», что даже положительно настроенная к ним пресса не верила в удивительные открытия, сделанные во время обысков. В упомянутом выше очерке «1913 год. Убийство на карандашной фабрике» приведён весьма живописный пример такого рода топорной работы – полицейские вошли в дом подозреваемого, тут же нашли в бельевой корзине залитую кровью рубашку, отрапортовали, что дело раскрыто… И после этого выяснили, что подозреваемый никак не успевал прибежать домой, переодеться, а потом вернуться на рабочее место. Журналисты подняли полицейских на смех, и улика была благополучно забыта! Причём окровавленная рубашка никуда не исчезла, её демонстрировали на суде среди прочих улик, вот только никто ни в каком контексте её не упоминал. Такая вот, понимаешь ли, рубашка-невидимка получилась…

В газетных сообщениях иллюстрировались результаты обыска номера Корделии Боткин в отеле «Виктория»: найденный шпагат, обёрточная бумага, фрагмент сургучной печати магазина Гео Хааса в Сан-Франциско. Если в наличие в комнате Боткин шпагата и обёрточной бумаги ещё можно поверить с некоторыми оговорками, то обломок сургучной печати с клеймом магазина Гео Хааса однозначно подброшен полицией. Это пример явной фабрикации улики – приёмчики такого рода были вполне в духе американских полицейских органов той эпохи.

Почему обломок печати был подброшен полицейскими? Да потому, что этот кусочек сургуча являлся мусором, который почему-то никем не был убран на протяжении трёх недель – ни снимавшей номер Корделией Боткин, ни гостиничной обслугой! В такого рода неосторожность отравительницы и её невнимание к очень важным мелочам не верится категорически. Автор не настаивает на абсолютной точности собственного вывода, но уверен в своей правоте. Тем более, что из дальнейшего хода событий мы почерпнём множество иных доводов, позволяющих усомниться в той картине преступления, что с таким энтузиазмом рисовало расследование Исайи Лиса и окружного прокурора Хосмера.

События 24 августа не ограничились помещением в городскую тюрьму Сан-Франциско миссис Боткин и доставкой на допрос её подруги детства. В тот же самый день детектив МакВей выехал, наконец-таки, в Калифорнию. Он вёз с собой важнейшие улики, необходимые для поддержки обвинения Корделии Боткин в двойном убийстве. В эту поездку с детективом отправился и эксперт-графолог Дэвид Карвальо.

Муж арестованной женщины – Уэлком Альпин Боткин – сопроводив её до окружной тюрьмы, в ночь на 24 августа выехал в Сан-Франциско [не забываем, что описываемые события происходили в Стоктоне, а центр расследования находился за сотню километров в Сан-Франциско]. Там он озаботился поисками хороших адвокатов по уголовным делам. Поскольку история отравления в Делавэре была уже на устах всей Калифорнии, особых проблем с выбором солидной защиты не возникло. В течение дня Уэлком Боткин достиг соглашения сразу с двумя весьма авторитетными юридическими фирмами – «McGowan & Squires» и «Knight & Heggerty» – об их солидарной работе по данному делу. Главным адвокатом стал Джордж Найт (George A.Knight), вторым – Фрэнк МакГоуэн (Frank McGowan). Оба юриста, помимо профессиональной, делали вполне успешные политические карьеры. Найт являлся крупным функционером Республиканской партии и неоднократно участвовал в её конвентах, а МакГоуэн, несмотря на свою молодость [ему через две недели должно было исполниться 38 лет], уже 8 лет отработал в парламенте штата.

26 августа Рэймонд Миллер участвовал в опознании Корделии Боткин, проведённом в городской тюрьме Сан-Франциско, куда арестованная была доставлена из Стоктона. Приказчик уверенно опознал женщину и оправданно получил статус «важнейшего свидетеля» по делу. Хотя лицам этой категории окружная прокуратура не рекомендовала общаться с прессой, для молодого человека было сделано исключение, так что Рэймонд получил свои «пять минут славы». О покупке конфет Корделией Боткин юноша рассказал в следующих выражениях: «Приблизительно две или три недели назад в „Wave“ заглянула дама, попросившая шоколадных конфет. Мистер Гатрэлл обслужил её. В маленьком пакетике у неё были конфеты ещё, и она попросила мистера Гатрэлла положить их в коробку, в которую мы обычно упаковываем шоколад. Мистер Гатрэлл ответил ей, что у нас нет обыкновения класть конфеты посторонних людей в коробки нашего магазина, но она настояла на этом, и он отправил меня [на склад] за несколькими обычными коробками для конфет. Мистер Гатрэлл выбрал одну из них и оформил упаковку для дамы. Она ушла, и мы более ничего не говорили о произошедшем, и я бы никогда больше не подумал об этом, если бы не увидел статьи об этом в газетах».⁴

Несложно заметить, что Миллер ненавязчиво поставил в центр своего повествования Фрэнка Гатрэлла и тем самым переложил на него вину за то, что посторонние конфеты оказались в коробке магазина «Wave Candy Store». То есть проделал ровно то, что ранее сделал сам Гатрэлл. Предусмотрительность следовало признать отнюдь не лишней – мало ли как повернётся дело в дальнейшем, и не получится ли так, что некие обоснованные претензии возникнут к продавцам и магазину… Поэтому пусть Фрэнк отвечает сам, а не перекладывает ответственность на мальчишку.

Адвокаты Корделии Боткин: Джордж Найт (слева) и Фрэнк МакГоуэн (справа).

Генеральный прокурор Делавэра Уайт (White) 26 августа сделал весьма высокопарное и явно преждевременное заявление для прессы, в котором, в частности, сказал: «У нас есть убийца, и у нас есть доказательства, которые никакая защита не может разрушить. Единственное, чего мы боимся – это самоубийства миссис Боткин» («We have the murderess and we have evidence that no defense can shatter. The only thing we fear is Mrs. Botkin’s, selfdestruction»). Далее добавил, что в Калифорнию вслед за МакВеем и экспертом-графологом Карвальо отправлены двое полицейских – мужчина и женщина – которым предстоит конвоировать Боткин при её перевозке в Делавэр.

Однако уверенность Генпрокурора в том, что его люди всё сейчас быстренько порешают в Калифорнии, выставила мистера Уайта в крайне неблагоприятном свете. В последующие дни целая группа как «законников», так и депутатов парламента штата выразили озабоченность перспективой экстрадиции Корделии Боткин в Делавэр, где её могла ждать смертная казнь. При этом суд в Калифорнии представлялся абсурдным по причине того, что в Калифорнии эта женщина преступлений не совершала… За что её здесь судить, спрашивается?

27 августа репортёр газеты «The San Francisco call» посетил тюрьму, где получил возможность увидеть как саму Корделию, так и условия её содержания. Хотя обвиняемая отказалась общаться с прессой, газета разместила репортаж о её жизни под замком. В нём, в частности, сообщалось: «Миссис Боткин чувствует себя здесь как дома и обустроилась настолько комфортно, насколько это позволяет теснота её жилища. Вчера днём её видели в белом шёлковом пеньюаре, свободные складки которого наполовину открывали (или наполовину скрывали) очертания её чересчур полной фигуры. Рукава, достигавшие только плеч, выгодно подчёркивали округлые формы её идеально вылепленных рук, на которых поблёскивали браслеты, усыпанные драгоценными камнями. Большую часть дня она провела в приёмной старшего надзирателя, безостановочно раскачиваясь в маленьком потёртом кресле с плетёным сиденьем»⁵.

В тот же день 27 августа адвокат МакГоуэн явился к начальнику Департамента полиции Сан-Франциско Лису, дабы прояснить два важных вопроса. Первый заключался в том, что адвокат выразил желание ознакомиться с письмами журналиста Даннинга, полученными Корделией Боткин в период с конца апреля по конец августа 1898 года. Таковых писем должно было быть довольно много – порядка 50 – они хранились среди вещей арестованной женщины в отеле «Виктория» и были изъяты при обыске номера. Второй вопрос имел более общий характер, если можно так выразиться, адвокат предложил начальнику полиции объяснить, на основании каких именно данных или улик Корделия Боткин, отрицающая свою вину и настаивающая на существовании alibi, помещена под стражу.

Это был хороший заход, продемонстрировавший намерение защиты повернуть интерес полицейского расследования в сторону Джона Даннинга, который с самого начала занял очень удобную позицию «важного свидетеля» без должных к тому оснований. Между тем человек этот был, несомненно, очень подозрителен, и поведение его нуждалось как минимум в тщательном изучении. Чем полиция Сан-Франциско заниматься явно не желала. Что лукавый ответ Исайи Лиса и продемонстрировал.

Начальник полиции заявил, что, насколько ему известно, никаких писем журналиста Даннинга при обыске гостиничного номера миссис Боткин найдено не было, что и понятно – они ведь в последней декаде апреля расстались! А кроме того, обыск проводился силами полиции Стоктона, так что свой вопрос мистер МакГоуэн должен адресовать начальнику тамошней полиции Гэллу, но никак не Лису. Что же касается причин ареста, то Исайя Лис уклонился от обсуждения таковых по существу, заявив, что всё станет известно на следующий день, когда в Сан-Франциско появится детектив МакВей.

Это были вполне ожидаемые ответы, и адвокат, не теряя времени, направил свои стопы в окружной суд, где подал заявление о «хабеас корпус». Это был продуманный ход, призванный обострить ситуацию.

Корделия Боткин.

Тут мы видим довольно любопытную англо-американскую правовую норму, аналогов которой в прочих правовых системах, пожалуй, и не отыщешь. Смысл её заключается в защите человека от незаконного ареста должностным лицом, которое может этот арест использовать в качестве инструмента давления на невиновного. Судья, получив от адвоката прошение о «хабеас корпус», вызывает к себе должностное лицо и требует от последнего либо представить достаточные основания для ареста, либо отпустить взятого под стражу человека. Реакция судьи должна быть довольно быстрой – обычно это сутки с момента обращения адвоката, а иногда и несколько часов.

В случае же с Корделией Боткин судья принял от адвоката МакГоуэна прошение о «хабеас корпус», но… постановил заслушать окружного прокурора через 48 часов, то есть 29 августа. Как видим, даже весьма хорошую и полезную для арестованного правовую норму можно при желании применять так, что толку от неё не будет…

Нельзя не сказать несколько слов и о другом. Заявление МакГоуэна о желании увидеть письма журналиста Даннинга, написанные после расставания (или предполагаемого расставания) с Корделией Боткин, появилось не на пустом месте. Дело заключалось в том, что обвиняемая во время встречи с адвокатами признала существование связи с журналистом, но заявила, что никакого расставания с Даннингом не было и в помине – последний выдумал эту деталь. Напротив, тот неоднократно заверял её в том, что не намерен возвращаться к жене и после окончания испано-американской войны приедет в Нью-Йорк, где его ждёт хорошая работа. После отъезда из Сан-Франциско Даннинг писал ей по несколько писем в неделю, и за минувшие с той поры почти 4 месяца она получила от него порядка полусотни посланий – это толстенная пачка!

Как видим, Исайя Лис настаивал на том, что никаких писем Даннинга, адресованных Корделии Боткин после его отъезда на фронт в апреле месяце, не существовало, но… Очень скоро выяснилось, что начальник полиции Сан-Франциско цинично лгал – Даннинг действительно писал Корделии! И много… Выяснилось это довольно неожиданно – одно такое письмо пришло в отель «Виктория» уже после проведённого там обыска. Администратор это письмо сохранил и передал защите арестованной женщины. Письмо это было отправлено Даннингом в 17 часов 13 августа, буквально за час до того, как он получил телеграмму, извещавшую о смерти его жены. В нём журналист в весьма изысканных [и даже нежных] выражениях сообщал Корделии о своих планах обосноваться в Нью-Йорке и пригласить её туда – это было именно то, что утверждала обвиняемая!

Защита сочла это письмо важнейшей уликой – ведь оно фактически лишало смысла все рассуждения «законников» о мотиве отравления. Ну, в самом деле, для чего Корделии Боткин убивать жену любовника, если тот твёрдо следовал решению разорвать с семьёй и демонстрировал намерение поддерживать отношения?

Опасаясь того, что письмо это будет похищено и исчезнет подобно тому, как исчезли десятки других писем Даннинга, адвокаты скрыли его и на протяжении нескольких месяцев никто не знал о существовании улики. Из дальнейшего хода событий мы увидим, как письмо это будет использовано.

Итак, 28 августа детектив МакВей и эксперт-графолог Карвальо прибыли в Сан-Франциско и были встречены на вокзале толпой журналистов. Слава воистину бежала впереди них. Оба были со всей возможной скоростью доставлены в штаб-квартиру департамента полиции, где прошло совещание с руководством местной полиции и прокуратуры. По результатам этого совещания была выбрана линия поведения стороны обвинения на слушаниях по «хабеас корпус», которые должны были состояться на следующий день.

Они и состоялись. Окружной прокурор уверенно заявил, что обвинение может доказать отправку 18 июля Корделией Боткин по крайней мере одного анонимного письма в адрес Мэри Пенингтон-Даннинг и отправку 31 июля по тому же адресу коробки с отравленными конфетами внутри. Также обвинение докажет приобретение Боткин конфет, начинённых впоследствии ядом. На вопрос судьи, известно ли место и время приобретения обвиняемой яда, Хосмер ответил отрицательно и пояснил, что к настоящему времени проверены все сделки по продаже мышьяка, совершённые в течение июля в границах города Сан-Франциско и одноимённого округа. Работа эта будет продолжена, поскольку яд мог быть куплен в соседних округах.

Услышанного судьёй оказалось достаточно для принятия решения, и он отказал в освобождении Боткин.

Что ж, карты были раскрыты, и стало более или менее ясно, на каком материале обвинение будет строить свою стратегию. Пришло время защите предъявить свои доводы. По рекомендации адвокатов Корделия 31 августа дала развёрнутое интервью газете «The Call», в котором сообщила, что не могла совершать приписанных ей окружным прокурором действий. 18 июля обвиняемая, по её словам, находилась в городе Юрика (Eureka) в 430 км севернее Сан-Франциско. Согласитесь, довольно трудно опустить письмо в почтовый ящик на Маркет-стрит в Сан-Франциско, будучи на таком расстоянии от города… Что же касается отправки отравленных конфет из Стоктона, то 31 июля Корделия действительно находилась в том городе, но чувствовала себя очень плохо и не покидала гостиницу, что может быть доказано опросом свидетелей и её лечащего врача.

На следующий день – 1 сентября 1898 года – начальник полиции Лис и детектив МакВей появились перед Большим жюри округа Сан-Франциско, где дали показания в поддержку обвинению, выдвинутому прокурором Хосмером. В силу особенностей тогдашнего судопроизводства прокурор не стал выдвигать обвинение в убийстве – таковое было сложно обосновывать по формальным признакам – а воспользовался статьёй 347 Уголовного кодекса штата, квалифицировавшей всякое использование почты при подготовке и осуществлении преступления как самостоятельное тяжкое преступление. Эта уловка позволила Хосмеру не касаться судебно-химических вопросов, а сосредоточиться исключительно на пересылке анонимного письма и анонимной посылки.

Нельзя не сказать о двух аспектах, определённым образом повлиявших на всю оценку этого дела. Во-первых, Корделии Боткин сильно повредило негативное отношение к ней пишущей братии. Газетчики всегда писали о ней уничижительно и безо всякой симпатии, думается, что в настоящее время такой тон был бы сочтён недопустимым, но в те годы подобная писанина заходила публике, что называется, «на ура». Газетчиков чрезвычайно раздражала манера Корделии говорить очень правильно и избегать каких-либо просторечных оборотов – так себя в те времена вели либо англичане, либо люди высшего общества, получившие классическое английское образование. Боткин к таковым не относилась, и потому на неё смотрели как на женщину, пытавшуюся казаться той, кем она не являлась. Подобное отношение подкреплялось рассказами Джона Даннинга, любившего к месту и не к месту упоминать, будто Корделия выдавала себя за благородную англичанку, родившуюся в Кембридже и перебравшуюся в США уже после окончания обучения. Мы не знаем, действительно ли Корделия рассказывала о себе подобное, но такого рода сплетни [которые она даже не могла опровергнуть] очень сильно ей повредили.

Заседание Большого жюри округа Сан-Франциско по делу Корделии Боткин (газетная иллюстрация от 7 сентября 1898 года).

Во-вторых, окружной прокурор довольно ловко парировал довод защиты обвиняемой аргументом, предвидеть который было непросто. Дело заключалось в том, что годом ранее [то есть в 1897 году] федеральное правительство провело реформу по оптимизации расходов на почтовое ведомство и, как всякая оптимизация, сказалась эта реформа самым негативным образом на работе низовых ведомств. Руководители почтовой службы увеличили собственные зарплаты, а вот норматив выработки рядовых почтальонов и сортировщиков отправлений вырос кратно. Почтовые участки значительно увеличились, и почтальоны попросту не успевали их обходить ежедневно. Чтобы скрыть от населения этот явный огрех, был изменён порядок принятия почты от почтальонов в узлах связи – теперь почтальоны производили выемку из ящиков не два раза в день, а… через день, то есть в четыре раза реже! Но при этом на все сданные почтальоном отправления ставились штемпели с единой датой. Это означало, что анонимное письмо, на конверте которого стояла дата 18 июля, могло быть опущено в ящик утром 17 числа!

Ловкий аргумент, правда? Только непонятно, как при такой аргументации можно вообще доказывать alibi – всё-таки интервал времени должен быть ограничен какими-то разумными пределами.

Что же касается утверждения доктора Джорджа Террилла, заявившего во время заседания Большого жюри, что он посещал Корделию в Сан-Франциско 31 июля между 15-ю и 17-ю часами и та была действительно сильно больна, то от него прокурор попросту отмахнулся. Аргументация Хосмера была предельно проста – доктор не оставил в своём ежедневнике соответствующей записи и не выписал рецепт, а значит, визита не было.

Аргумент, конечно же, следовало признать лукавым! От предполагаемых посещений Корделией Боткин кондитерских магазинов тоже не осталось записей в книгах продаж, а потому было бы логично объявить лживыми и опознания продавцов. Ну, а почему нет? Ведь если никому нельзя верить на слово, то тогда нет веры и продавцам из Стоктона и Сан-Франциско, верно?

Сильное, и притом неприятное, впечатление оставили показания Большому жюри начальника полиции Лиса, который на голубом глазу брякнул, будто Корделия Боткин призналась в отправлении отравленных конфет во время первого допроса 24 августа. Кроме того, по словам Лиса, сиделка Рооф тоже якобы слышала признание Корделии. Разумеется, и то, и другое было неправдой. Если бы подобные признания и впрямь имели бы место, то уже в тот самый день 24 августа об этом трезвонили бы все газеты тихоокеанского побережья! Адвокат Найт, услыхавший из уст Лиса столь скандальное утверждение, не сдержался и прервал его, выкрикнув с места: «Если бы это была правда, то в сегодняшнем заседании не было бы никакого смысла!»

В целом сторона обвинения на первых заседаниях выглядела не очень убедительно. В газеты даже попала реплика одного из членов жюри, якобы заявившего, что обвинения в адрес Корделии выглядят притянутыми, и если их в таком виде признать достаточными, то в таком случае под суд можно будет отдавать вообще любого человека.

Объективности ради следует признать, что Рооф тоже преизрядно напортачила. В самом начале своих показаний она очень бодро и уверенно сказала, что никогда не слышала от Корделии никаких признаний в отравлении, а чуть позже стала вспоминать, как та расспрашивала доктора Стоуна о воздействии мышьяка на человека и дозировке, потребной для наступления смерти. Не остановившись на этом, она уточнила, что разговор этот проходил в шутливой форме, и Корделия, объясняя своё любопытство, заявила, что эти сведения пригодятся ей для самоубийства.

Нельзя не признать того, что с такими защитниками никаких врагов не нужно! Впоследствии адвокат Фрэнк МакГоуэн, вспоминая поведение Рооф, не без раздражения называл эту женщину «очень легкомысленной». Наверняка он хотел использовать другой эпитет, но наложенные нормами приличия ограничения не позволили ему прибегнуть к обсценной лексике.

4 сентября в Большом жюри появился человек, существование которого до того момента скрывалось. Аптечный клерк Фрэнк Грей (Frank S. Grey), работавший в аптеке» Owl drug store» в доме №1125 по Маркет-стрит (Market str.) в Сан-Франциско, заявил, что 1 июня продал две унции мышьяка (~57 граммов) женщине, чья фамилия начиналась на «Б». Свидетель не мог вспомнить фамилию, но в кассовом журнале осталась соответствующая запись, гласившая: «6 месяц – 1 число – 1898 год, 2 часа пополудни, миссис Бозин, проживает на пересечении улиц Калифорния и Хайд, куплен мышьяк, 2 унции, для отбеливания, продавец Грей» (дословно: «6-1-98 – 2 p. m. mrs. Bothin, California and Hyde, arsenic, 2 oz.; bleaching; Grey»). По словам свидетеля, женщина, назвавшаяся «миссис Бозин» – тут нельзя не отметить созвучие фамилии Боткин! – приобрела яд для отбеливания соломенных шляпок. Грей обратил внимание покупательницы на чрезвычайную опасность приобретаемого средства – двумя унциями можно было убить приблизительно 330—340 человек! – но дама заверила его, что имеет опыт обращения с мышьяком, а потому беспокоиться не о чем.

В принципе, появление в Большом жюри этого человека уже предопределяло обвинительный вердикт, однако Фрэнком Греем ценные свидетели прокуратуры отнюдь не исчерпывались.

Аптечный клерк Фрэнк Грей во время слушаний в Большом жюри дал исключительно важные для окружного прокурора показания – он заявил, что 1 июня 1898 года в 2 часа пополудни продал две унции мышьяка некоей даме якобы для отбеливания соломенных шляпок. Дама эта назвалась фамилией Бозин и в качестве адреса проживания указала дом на пересечении улиц Калифорния и Хайд. Дама эта была очень похожа на Корделию Боткин, а по указанному ею адресу находился отель, в котором часто останавливалась как сама Корделия, так и члены её семьи.

Другим человеком, чьи показания были призваны разоблачить коварный план Корделии Боткин, стала некая миссис Эдвардс (F. C. Edwards). Ранее она владела кондитерской фабрикой в восточной части Окленда, города, находящегося прямо напротив Сан-Франциско, на другом берегу одноимённого залива. Теперь же это производство было продано, и женщина проживала с мужем на Маркет-стрит в центре Сан-Франциско. Заслуживает особого упоминания то обстоятельство, что она была довольно похожа на Корделию Боткин внешне и – что ещё более любопытно! – являлась любовницей Джона Даннинга. Летом 1898 года она переписывалась с журналистом подобно тому, как это делала Корделия. Этим перечнем совпадения не исчерпывались. По странному стечению обстоятельств миссис Эдвардс оказалась на паромной переправе Сан-Франциско в то самое время, когда туда 4 августа прибыл паром из Окленда с почтовым грузом. Сторона обвинения считала, что именно на этом пароме были привезены почтовые отправления из Стоктона, среди которых находилась коробка с отравленными конфетами.

Узнав из газет, в которых обсуждался маршрут перемещения почтовых грузов, миссис Эдвардс написала о столь странном совпадении Джону Даннингу письмо, в котором просила сохранить в тайне их отношения. Не успокоившись на этом, она явилась к начальнику полиции Лису и рассказала о себе. Мол, так и так, вы можете подумать, будто это я отправила отравленные конфеты жене Даннинга, но на самом деле это не я, а Корделия Боткин!

Неожиданный заход, верно? Предусмотрительно перевести стрелки на другого человека – это не подлость, а такая разновидность предусмотрительности…

Прокурор Хосмер, представив эту женщину Большому жюри, обратил особое внимание на то, что та подписывала свои письма, отправленные Даннингу, литерой «С». А две записки, найденные в коробке с отравленными конфетами, оказались подписаны точно так же. По мнению следователя, подобное совпадение не являлось случайным – нет! – отравитель умышленно подписал записки так, а не иначе. Отравитель знал о существовании миссис Эдвардс и таким вот нехитрым приёмом решал двоякую задачу – бросал тень подозрения на невиновную женщину и устранял соперницу в борьбе за сердце Даннинга!

Миссис Эдвардс сама варила карамель, изготавливала шоколадные конфеты, а кроме того, подписывала письма литерой «С». Внешне она была похожа на Корделию Боткин. И точно так же, как и Боткин, она являлась любовницей журналиста Джона Даннинга. Окружной прокурор Хосмер заявил во время заседаний Большого жюри, что вся история с отравлением Мэри Пеннингтон и её сестры миссис Дин была организована Корделией Боткин таким образом, чтобы навести подозрения полиции именно на миссис Эдвардс.

Обвинитель мог быть доволен собой и своими логическими построениями, но эффект оказался до некоторой степени скомкан адвокатами Корделии Боткин. Джордж Найт задал свидетельнице несколько вопросов, из ответов на которые выяснилось, что та… работала в интересах полиции Сан-Франциско, хотя и не состояла в штатах этого ведомства. Миссис Эдвардс поручались особые задания, для выполнения которых требовались именно женщины. То есть эта дамочка фактически была агентом полиции. Формально же она работала в Отделе претензий «Market-street Hallway Company» [эта фирма являлась оператором трамвайных маршрутов в центре Сан-Франциско].

Что последовало далее? 6 сентября окружной прокурор заявил о готовности расширить состав обвинения, включив в него умышленное отравление. И представил аргументацию, до того не звучавшую. В коробке с отравленными конфетами находился платок с вышивкой – его можно видеть на 4-й по счёту иллюстрации снизу, размещённой на 1-й странице очерка – который, по мнению Хосмера, был куплен 3 августа в большом универмаге «City of Paris» на пересечении улиц Гири (Geary) и Стоктон (Stockton) в Стоктоне. Платки такие продавались по 25 центов, их продавщица Элис Болстер (Alice Bolster) не помнила Корделию Боткин и опознать её не могла, но… Но в том же самом универмаге работал кассир Фредерик Рейно (F. A. Reynaud), хорошо знавший обвиняемую. Она регулярно обналичивала в его кассе денежные переводы.

Появившись в Большом жюри, Рейно заявил, что 3 августа он обналичил перевод Боткин на сумму 2 доллара и не сомневается в том, что если проверить кассовый журнал за тот день, то данные соответствующей операции будут обнаружены. Получалось, что Боткин приходила в «City of Paris» в тот день и, соответственно, вполне могла зайти в отдел, торгующий женскими аксессуарами.

Это был крайне неприятный сюрприз. Хотя обналичивание перевода отнюдь не доказывало приобретение носового платка и тем более отправки по почте отравленных конфет, тем не менее движение полиции в этом направлении было чревато новыми неприятными открытиями. Подчинённые Исайи Лиса могли запросто подготовить нужного им свидетеля – такого рода проделки были в ходу у «законников» в той же мере, что и фабрикация улик [о чём выше уже говорилось].

Газетный коллаж, изображающий женский платок, найденный в коробке с отравленными конфетами, и квитанцию универмага «City of Paris» в Стоктоне с датой оплаты такого платка 3 августа 1898 года.

Вердикт Большого жюри, постановившего 7 сентября считать обвинительный материал в отношении Корделии Боткин достаточным для рассмотрения дела в уголовном суде, следовало признать вполне оправданным. Хотя информация на данном этапе выглядела несколько разрозненной и не вполне убедительной, тем не менее само обилие данных, происходивших от разных свидетелей и касавшихся разновременных событий, производило впечатление добротного и трудноопровержимого материала. Даже того, что Хосмер успел собрать к концу первой декады сентября, вполне хватало для серьёзного процесса, а ведь расследование ещё не было закончено!

10 сентября Департамент наказаний правительства штата Калифорния передал прессе копии полученных из Делавэра документов по экстрадиции Корделии Боткин. Документов было много, среди них, в частности, находились обращение губернатора Делавэра и письмо Генерального прокурора этого штата. Большинство калифорнийских юристов сходилось в том, что Боткин не будет экстрадирована в Делавэр и, дабы не возвращаться к этому вопросу в дальнейшем, скажем сразу, что так оно и произошло – Корделия осталась в Калифорнии.

10 сентября 1898 года калифорнийские газеты оповестили читателей о получении Департаментом наказаний штата документов из Делавэра, содержавших запрос на экстрадицию Корделии Боткин.

Через несколько дней – 14 сентября – в газетах появилось интервью крупного предпринимателя, члена правления элитарного «Богемского клуба» Чарльза Флетчера Тэйлора (Charles Fletcher Taylor), не побоявшегося сказать несколько тёплых слов в адрес Корделии Боткин. Это была, пожалуй, первая за последние три недели публикация, в которой об обвиняемой говорилось с симпатией и по-человечески достойно. Чарльз рассказал, что знал чету Боткин ещё по времени проживания в городе Джоплин, штат Миссури. Общий стаж его дружеских отношений с мистером и миссис Боткин превышает четверть века. Тэйлор заявил, что, приехав в город после продолжительного отсутствия, сразу же нанёс визит Корделии в тюрьму, поскольку его очень беспокоило душевное состояние Боткин после тяжёлых во всех отношениях заседаний Большого жюри.

Имеет смысл привести несколько фраз из интервью Чарльза Тэйлора – они довольно познавательны: «Я ни на секунду не поверю в то, что она виновна. Она умная, хорошо образованная женщина, с щедрыми порывами и сочувственными инстинктами, и я верю изложенной ею версии отношений с Даннингом. Она из тех женщин, кто сделает всё возможное для того, чтобы помочь всякому, кто оказался в беде, и когда она говорит, что дала этому человеку деньги и попыталась привести его дела в порядок дружеским и сочувственным советом, я верю, что она говорит правду.»⁶

И ещё одна цитата к месту: «Она действительно обеспокоена, и вполне естественно, что она обеспокоена. За каждым её движением следит надзирательница с хищным взглядом, и её не оставляют одну ни на мгновение, ни днём, ни ночью. Такое наблюдение подействовало бы на нервы любому. (…) Обвиняемая с сильной горечью относится к некоторым газетам этого города из-за искажённых описаний её поведения и преувеличенных интерпретаций событий её жизни. Она чувствует, что её пытаются отправить на виселицу либо здесь, либо в Делавэре.»⁷