Читать книгу: «Побочный эффект», страница 2

– Право, оставьте, Вера Павловна, – поднял руку Федор Михайлович. – Не время ссориться. Вы, надо думать, Луканов? – обратился он к Валерию. – Давно вас ждем! Вера, примите пациента, а мы пока пообщаемся. Проходите в мой кабинет.

Вера проводила Луканова уничтожающим взглядом и дверь кабинета закрылась за Валерием.

– Располагайтесь, коллега. Я вас давно жду! Мне Соловьев вас так сватал, так сватал! Иногда полезно иметь институтских друзей в городе! – подмингул Луканову профессор, усаживаясь в кресло, стоящее за широким дубовым столом. Валерий сел напротив, вдруг почувствовав себя пациентом на приеме. Он заметил на столе перед профессором свое досье, и внезапно почувствовал нервную дрожь. Словно он вновь стал нашкодившим школьником, неизвестно за что провинившимся перед директором, и сейчас его будут отчитывать.

– Не обращайте внимания на Веру Павловну, – улыбнулся профессор. – Она очень радеет за наших пациентов.

– Она напомнила мне персонажа из древнегреческой мифологии, – хмуро пошутил Луканов.

– Кого-то из воинственных богинь? – встрепенулся Сосновский.

– Почти. Медузу-горгону.

– Чудовище с женским лицом и змеями вместо волос? Что-то есть… – задумчиво проговорил Сосновский, но вовремя опомнился: – Только ей это не вздумайте говорить!

– Я бы предпочел и вовсе с ней не разговаривать.

– У нее печальная история с матерью – врачебная ошибка.... Впрочем, – осекся профессор, – это не нашего с вами ума дело! Поговорим о вас. Вы успели осмотреться?

– Темновато у вас для того, чтобы осмотреться.

– Что есть, то есть, – развел руками Сосновский. – Денег выделяют крохи, ремонт за свой счет делаем. Впрочем, пациенты не жалуются.

– Это странно.

– Ничего странного, коллега. Здесь вам не большой город, здесь деревня. Люди привыкшие. Самый распространенный диагноз – похмелье, и то лечится работой на свежем воздухе. Впрочем, бывают дни, когда пациентов хватает, и вот тогда вы пригодитесь! А обычно у нас дни проходят спокойно.

– А как же мальчик?

– А, вы про Алешу… – профессор встал, заложил руки за спину и принялся неспешно ходить по кабинету. – Он мальчик особенный. Растет без отца, мать всю семью тянет. Есть еще старшая сестра…

– Что с его диагнозом?

– Им занимается Вера Павловна, и я вам рекомендую не лезть в ее вотчину, если вы меня понимаете, – профессор лукаво подмигнул Луканову. – Вера Павловна в отношении пациентов крайне ревнива.

– С чего это вдруг?

– Ну, голубчик, это уж не нашего ума дело! Какая есть. Докторов, сами видите, мало, а Вера Павловна профессионал своего дела. У нас всего-то персоналу – она, я, Сергей Алексеевич – медбрат, неопытный, скажу по секрету, уборщица Нина Гавриловна, да водитель Прохор, вот почитай и вся клиника. А теперь еще вы, новая кровь, как говорится! – профессор улыбнулся. – Так что, принимайте новые полномочия, и, как говорится – добро пожаловать!

Луканов совершенно не испытывал той торжественности профессора, свойственной деревенским людям, пусть и интеллигентным, когда к ним приезжает кто-либо из города.

– Я бы хотел осмотреть мальчика.

– Исключено. Вера Павловна не позволит.

– Но у него же явные подозрения на эпилепсию, а я… – Луканов запнулся. – Вы же читали мое дело. Я хорошо знаком с этим диагнозом.

Профессор сочувствующе кивнул.

– Читал, и сожалею о вашем случае. Даже не представляю, что значит для вас вся эта история… Геркулесова болезнь, как говорили древние греки, будь она неладна! Такая карьера, такие возможности… и теперь на те – Болотово! – запричитал профессор, но вовремя взглянул на посеревшее от тоски лицо Луканова и остановил сам себя. – Впрочем, довольно об этом. Завтра готовы приступить к выполнению обязанностей?

– Профессор, не поймите меня неправильно… Причиной возникновения диагноза мальчика мог явиться сильный испуг. Чего мог настолько испугаться мальчик в… – Луканов замялся.

– Вы хотели сказать – в этой глуши? – продолжил за него Сосновский. – Не стесняйтесь, коллега. Я вас понимаю. После города наверняка не понятно, как здесь вообще живут люди, верно?

– Так все же – что так могло напугать мальчика?

– Кто знает! Это же дети, они лазают там, где не ступает нога взрослого. Лес, болото, старая церковь, кладбище в конце концов. Мало ли, в лесу из кустов заяц выскочил, у ребенка шок.

– Заяц? Вы серьезно?

– Абсолютно. У всех разная психика, вам ли не знать, коллега. А дети непоседливы. Да что я рассказываю, вы же были ребенком! Хотя у вас, городских, другие развлечения.

– Я провел детство в деревне, профессор. И зайцев я не боюсь.

– Ну вот и славно! Значит, легко освоитесь. А теперь прошу меня извинить, меня ждут пациенты. Вас проводят во флигель.

– Флигель?

– Если вы не против, конечно. Мы обустроили для вас квартиру в старинном флигеле усадьбы, – профессор развел руками. – Поверьте, лучше ничего не нашли, да и к пациентам поближе.

– Я готов приступить к работе сегодня.

– Сразу видно – городской! – засмеялся профессор. – У нас здесь совсем другой темп жизни. Некуда торопиться, для начала освойтесь. Пойдемте, я провожу вас.

Они вышли в полутемный коридор, и тут же наткнулись на Веру Павловну. Видно было, что она не успокоилась, хотя внешне это не было заметно. Но в ее непроницаемых зеленых глазах (по-прежнему очень красивых, вновь отметил Луканов) видны были следы бушевавшего внутри пожара. Она с ходу накинулась на Сосновского, словно не замечая Луканова.

– Профессор, вы решили вопрос с доктором? – не глядя на Валерия спросила Вера.

– Валерий Петрович разгрузит вас, Вера Павловна.

– Мне не нужна разгрузка!

– Я должен заботиться о своих врачах, тем более о тех, у кого золотые руки, – улыбнулся ей профессор. – Вы много работаете.

– Вы знаете, почему так: потому что больше некому!

– Именно поэтому с нами теперь доктор Луканов, – терпеливо пояснил профессор.

– Почему я узнаю о том, что у вашего нового врача диагноз эпилепсия в день его назначения? – холодно спросила Вера Павловна. – И с каких пор наша клиника стала местом, которое принимает изгоев?

– Полегче, Вера Павловна! – нахмурился профессор. – Не следует оскорблять никого в этих стенах!

Вера, словно ища, куда выплеснуть гнев, повернулась к Луканову.

– По законодательству нашей страны наличие данного диагноза лишает вас права работать с пациентами, – процедила она сквозь зубы.

– Я давал клятву Гиппократа, и ничто не встанет передо мной и больными.

– Я встану.

Коридор сузилась до минимальных размеров и, внезапно, в нем стало жарко, воздух словно выкачали. Луканов почувствовал, как внутри все сжимается от отчаяния и гнева.

– Вера Павловна, – кашлянул профессор. – У нас тут не верховный суд.

– У нас не суд. У нас больница. И человек с серьезным диагнозом, претендующий на работу с моими больными, – она резко повернулась к Луканову. – Что вам прописали?

Луканов встретил ее взгляд, и подумал, что черта с два он скажет ей про таблетки. Впрочем, как и Сосновскому.

– Все не настолько плохо, – спокойно ответил Луканов. – Я уже на стадии ремиссии.

– У вас есть заключение лечащего врача? – пронзила его взглядом Вера Павловна.

– Я сам врач.

Взгляд женщины был непререкаем. Профессор пошамкал губами и тихонько, но уверенно взял ее за локоть.

– Вера Николаевна, пройдемте в мой кабинет. Разговор есть. А вы, – профессор обратился к Луканову, – располагайтесь. Осмотритесь пока.

– Нечего тут осматриваться! – зло фыркнула Вера и наткнулась на ответный злой взгляд Луканова.

– Идите, доктор, – кивнул Сосновский Луканову и взглянул на большие настенные часы. – Прохор уже должен был вернуться, он вас проводит.

Луканов походкой оловянного солдатика прошел по коридору, не глядя толкнул дверь и вывалился из душного коридора на крыльцо. Туман успел рассеяться, и лучи солнца мягко коснулись лица, но Луканов не замечал его. Внутри все клокотало от жгучей смеси боли, обиды и злобы – на эту Веру Павловну, на комиссию, поставившую Валерию страшный диагноз, на себя самого. Хотя, пожалуй, только на себя здесь и стоило гневаться, и от осознания этого становилось еще более тошно. Валерий почувствовал, как мир начинает кружиться, тело деревенеет, и все вокруг расплывается, словно в киселе. Сердце вновь глухо не в такт бухнуло глубоко внутри, отозвавшись волной ужаса: похоже, шквал эмоций вызвал приступ. Только не здесь, только не сейчас! Если это кто-то увидит – не быть ему здесь врачом, а больше негде! Уйти в лес, уползти за угол, раствориться в тумане, и уже тогда отдаться удушающему приступу, и будь что будет – только не здесь, не на крыльце клиники, в которую он с таким трудом только что устроился!

– Вам плохо?

Голос был каким-то бесцветным, и явно принадлежал молодой девушке. Кровь отлила от лица Луканова. Собрав все силы воедино он каким-то чудом напялил улыбку на непослушные губы и только тогда повернулся на голос.

Перед крыльцом стояли мальчик с женщиной, которым он помог в тусклом коридоре, а также девушка в белом платье. Они участливо смотрели на доктора.

– Голова закружилась от свежего воздуха, – Луканов нашел в себе силы выпрямить спину и улыбнуться еще раз. На всякий случай он придерживался за резную балясину крыльца, но уже чувствовал, что приступ удивительным образом минул. Видимо, концентрация внутренних ресурсов отсрочила его наступление. Впрочем, Валерий понимал: это временно. В ближайшее время нужно было найти укромное место и принять таблетку «Лирики».

– Это бывает, – проговорила девушка. – У нас в Болотове очень хороший воздух. Лечебный.

Луканов присмотрелся к ней и понял, что именно ее видел в тумане. Тонкий стан девушки облегало белоснежное платье, в котором она была похожа на сбежавшую от жениха невесту. На плечи, словно волны водопада, спадали длинные русые волосы. Она вся была как ветер – казалось, малейший порыв способен оторвать ее от земли и унести куда-то далеко, в неведомые дали, недоступные простому смертному. Ее хотелось обнять и защитить, непонятно от кого, и – как вдруг подумал Луканов – в первую очередь от себя самой. Что делала она в этой глухой деревне, среди простых и грубоватых людей? Широко распахнутые светло-голубые глаза на бледном лице хранили в себе глубокую тоску, но вместе с ней и что-то, что притягивало взгляд доктора. В этом взгляде было что-то детское, наивное, доверчивое, как у ребенка, впервые увидевшего радугу в небе после дождя. Но вместе с этой открытой наивностью где-то там, в глубине бездонных глаз, притаилась не просто печаль, а какая-то дикая тоска. Тоска по чему-то безвозвратно утраченному.

– Спасибо вам, доктор! – обратилась к нему женщина. – Я и не думала, что эпилепсия бывает… такой. Мы народ темный, всю жизнь в лесу живем, большинство и слова-то такого не слыхали. А вы так быстро сориентировались! Сразу видно, профессионал!

Сзади послышались шаги и на крыльце, словно грозовая туча, появилась Вера Павловна, и Луканов почувствовал беду.

– Не хочу вас огорчать… – сурово произнесла Вера. Она медлила с продолжением фразы, словно оттягивала казнь, наслаждаясь агонией приговоренного. – Доктор разбирается в этом потому что сам страдает припадками.

Женщина отшатнулась, прижав сына к себе, быстро развернулась и увлекла Алешу и девушку в сторону ворот. Девушка обернулась через плечо, внимательно посмотрев на Луканова

Вера Павловна, словно ничего не произошло, победно вздернув подбородок исчезла в темных сенях клиники, громко хлопнув дверью.

Луканов гневно сжал кулаки, внутри все клокотало от гнева.

Из-за соседнего домика вынырнул вернувшийся из деревни Прохор. Навстречу ему, недовольно окинув взглядом Луканова, проковыляла сгорбленная уборщица, гремя пустым ведром. Прохор, увидев ее, трижды сплюнул через плечо.

– И надо ж тебе было мне навстречу с пустым ведром попасться, Нина Гавриловна! – всплеснул он руками, и тоскливо добавил: – К плохим вестям…

– Было б ведро полное, я бы в тебя еще и плеснула, бездельник! – гаркнула на него старушка, и исчезла за кустами роз.

Прохор вздохнул, снял кепку, зачем-то посмотрел в нее и снова надел.

– Ну что, доктор, пойдемте, жилье ваше покажу!

Луканов молча последовал за ним. Внутри до сих пор клокотало после знакомства с местными докторами.

– Чего это Вера Павловна к вам цепляется-то? – спросил Прохор.

– Если бы я знал… – глядя перед собой процедил Луканов.

– Да бросьте, доктор, не печальтесь! – беспечно махнул рукой Прохор. – Поживете у нас в Болотове, освоите рыбалку. А знаете, какие здесь ягоды и грибы?

– Да к дьяволу твои ягоды и грибы! – мгновенно вскипел Луканов. – У меня три высших образования! Я всю жизнь потратил на то, чтобы лечить больных! Какая, к черту, рыбалка?

Вновь туман опустился перед взором Луканова. Это длилось всего мгновение, но, когда дымка рассеялась, он обнаружил что держит Прохора за ворот рубахи.

Луканов смотрел в расширенные от удивления и страха глаза деревенского мужика, и понимал, что он-то тут точно не при чем. Пугало его другое: с трудом контролируемая ярость, долго сдерживаемая и вот теперь поднявшаяся из глубин. И этот непонятно откуда взявшийся туман.

Луканов медленно отпустил ворот Прохора, который на всякий случай сделал пару шагов назад.

– Вам, доктор, отдыхать надо! – аккуратно проговорил тот, поправляя воротник. – А лучше Болотова для этого дела не сыщешь, так что вам, считай, повезло!

– Да уж, повезло так повезло… – пробормотал Луканов. Ему было стыдно за эту секундную вспышку гнева. – Как утопленнику…

– Что вы говорите?

– Я говорю: флигель где? Показывай.

Утро

Блистерная упаковка «Лирики» привычно щелкнула между пальцев. Таблетки прорвали оболочку и выкатились на дрожащую ладонь Луканова. Он судорожным движением закинул их в рот, запил водой и приготовился ждать. Валерий знал, что сейчас происходит в его организме.

Желатиновая капсула, покрытая тончайшей оболочкой для лучшего скольжения по гортани уже достигла пищевода и начала растворяться в кислой среде желудка. Словно батискаф с бесстрашными спасателями, облаченными в защитный скафандр, проникающий в глубины организма, призванный избавить от боли. И сейчас эти спасатели стремительно выбирались из своей брони. Промедление могло стоить дорого. Приступ эпилепсии мог спровоцировать богатую симптоматику от потливости и головокружения до судорог, галлюцинаций и потери сознания. Поэтому активные вещества вырывались из капсулы, которая уже практически без следа растворилась в желудочном соке, и мгновенно разносились по телу.

Луканов представил, как молекулы прегабалина вместе с кровью разносятся по сосудам. Вот они достигают гипоталамуса и контактируют с опиоидными рецепторами, вызывая обезболивающий эффект. По телу прошла легкая истома, Луканов почувствовал, как расслабляются одеревеневшие было мышцы и вздохнул с облегчением – приступ отпустил. Спасатели успели.

«Лирика» была рычагом, перекрывающим канал боли. Что бы ни говорили, доктор знал: волшебная таблетка существует. И даже не одна. И сейчас они у него в кармане, запаянные в блистерную упаковку.

Список побочек был богат: нарушение координации, амнезия, агрессивное поведение, психозы, головокружение, атаксия. А также деперсонализация, бессонница и суицидальные мысли. Среди них была и эйфория, которая наступала, если переборщить. Именно поэтому препарата не было в свободной продаже – уж больно любили «Лирику» наркоманы.

Мир вокруг начал светлеть, словно маленькое невидимое солнце взошло в серой комнате доктора Луканова. Оно залило мягким золотистым светом обшарпанные стены флигеля, старинное кресло, в котором, наверняка, сидел еще сам помещик, резной стол в центре комнаты, пустой камин, часы на стене в виде деревянного домика с кукушкой, выскакивающей в двенадцать часов (интересно, работают?). Луканов знал, что это его собственное, личное солнце, и оно невидимо другим. Он с упоением откинулся в кресле, чувствуя, как истома растекается по телу.

Пожалуй, это был самый приятный из всех побочных эффектов, которые он знал – легкая эйфория. Только это сейчас и могло скрасить его жизнь, внезапно ставшую такой же серой, как комната в древнем флигеле на краю земли. Две таблетки «Лирики» – и жизнь снова обретала смысл, потерянный где-то там, в коридорах Первой Городской, а мир распускался свежими красками. Главное было не переборщить. Одна таблетка – для профилактики, две снимали приступ и дарили легкую эйфорию. Что будет если принять три – Луканов знал только по учебникам. Дальше он не шел – незачем было пересекать ту хрупкую грань, отделяющую лечение от наркомании, как делали охотники до «Лирики», любыми путями жаждущие достать запрещенный препарат.

– Ведь я же не наркоман, – сказал Луканов вслух. – Это же просто лечение.

Слова в пустой комнате прозвучали слабо и неуверенно. Из глубины часов на него смотрели нарисованные глаза деревянной кукушки.

Аддиктивный потенциал препарата был достаточно низкий, так как прегабалин, в отличие от препаратов, вызывающих зависимость, не провоцировал изменений в структурах системы награды мозга. Внутри сразу же проснулся тот другой Луканов, который не умел врать, и попытался взять слово, но Луканов быстро запихнул его поглубже. Еще не хватало лишать себя последнего удовольствия в жизни, которое и не удовольствие вовсе – спасательный плот в океане эпилептического приступа.

***

Погода окончательно наладилась, как будто кто-то там, наверху, тоже принял пилюлю «Лирики». Луканов вскрыл одну из досок пола и спрятал туда запас таблеток – от глаз подальше. Затем он вышел на улицу, поднял голову вверх и зажмурился. Ветер разогнал облака и огненные лучи солнца прожарили землю, испарив туман. Вокруг флигеля зеленели дубы и липы, в их кронах заливались птицы. «Соловьи?» – подумал Луканов и вдруг поймал себя на мысли, что в городе никогда не задумывался о том, как называются птицы. «Наверное, потому, что в городе их не слышно» – решил Луканов. А ведь в детстве, которое он провел в деревне, он не слух умел различать птиц.

Отсутствие тумана впервые позволило Луканову оглядеться. Усадьба располагалась на большой территории в несколько гектар. Главное здание, четыре флигеля по сторонам света, да еще несколько небольших строений – остальное место занимали дубовые и липовые рощи, поросшие кустарником, да заросли вьюна и диких роз, среди которых вились тропинки, вымощенные камнем. Почти вся территория густо заросла, и было ощущение что бродишь скорее по лесу, нежели по территории работающей клиники. Тропинки явно с трудом отвоевывали пространство у кустарника и высокой травы и облагораживали их как могли – по бокам тут и там торчали деревянные столбы фонарей, кое-где были расставлены вросшие в землю лавочки, видны были кустарники роз. Впрочем, это и не город, напомнил себе Луканов. Некому, некогда и незачем, а главное – не для кого разбивать здесь клумбы и делать из леса парк. Деревня на то и деревня – других дел хватает.

Среди алеющих зарослей пунцовых роз выделялись белоснежные бутоны с оттенками шампанского и сливочной ванили. На удивление на стеблях отсутствовали шипы, и Луканов невольно засмотрелся. Белоснежные распахнутые бутоны напомнили ему о мелькающей среди зарослей белом, словно свадебном, платье. Такую нежность и беззащитную открытость он видел только раз в жизни – в детском лице, покоящемся под водами холодной реки.

Ярко-желтая пчела в черную полоску с мерным жужжанием кружила над розой, привлеченная ароматом ее нектара. Сделав пару кругов, она нырнула внутрь цветка, и почти сразу оттуда послышался отчаянное жужжание. Луканов присмотрелся – пчела умудрилась с разгона застрять между двух лепестков. Ей оставалось только отчаянно молотить воздух невесомыми крыльями.

Даже такая безоружная красота способна сгубить.

Пожалуй, жизнь весьма похожа на эту пчелу, подумал Луканов. Темные и светлые полосы сменяют друг друга, и ты кружишь над цветами, стараясь урвать побольше вкусной пыльцы, пока однажды не остаешься в одном из них навсегда, зажатый такими прекрасными с виду лепестками.

Луканов аккуратно сдвинул один из лепестков, и пчела вылетела на свободу.

В кронах лип продолжали искусно заливаться пернатые. Луканов попытался разглядеть их в пестрой листве, но вдруг заметил за деревьями едва уловимое движение. Белое развевающееся платье мелькнуло среди зарослей. Это снова была таинственная незнакомка. Луканов решил, что раз уж он здесь, стоит познакомиться со всеми обитателями этого дикого места. Тем более, что, если это сестра Алеши – может, она сможет хоть немного просветить вопрос о его диагнозе.

Луканов раздвинул ветви и вышел на небольшую поляну, вдруг оказавшись лицом к лицу с Верой Павловной.

Надо отдать ей должное – Вера Павловна была очень даже хороша собой. Только сейчас, при дневном свете, а не в сумраке клиники, Луканов смог рассмотреть ее. Правильные черты лица с узкими скулами, придающими ему несколько хищный вид, обрамляли собранные в строгий пучок темно-каштановые волосы. Пристальный взгляд янтарных глаз, вздернутые брови и узкие губы выдавали в ней волевого человека, не привыкшего считаться с чужим мнением. Белый больничный халат элегантно облегал тело, подчеркивая изящную фигуру. Впрочем, Луканов уже понял, что за этой красотой и изяществом кроется натура хищника.

Вера Павловна увидела Луканова, и ее глаза мгновенно сузились.

– Ты влез на чужую территорию! – сходу прошипела она в лицо Валерию. – И лучше бы тебе это не делать!

Луканов молчал.

– Вы слышите, что я вам говорю?

– Слышу. Но я отсюда не уйду.

– Это еще почему?

Валерий вновь промолчал.

– Вы не имеете права работать с больными! Что будет, если на приёме вас схватит приступ?

– Это исключено. Я принимаю таблетки.

– Какие, позвольте узнать?

– Позволю заметить, что вас это не касается.

– Это касается моих пациентов!

– Теперь они и мои пациенты тоже.

– Метите на моё место? – казалось, Вера Павловна готова растерзать Луканова, вцепиться в его открытое горло. – Вы играете с огнем!

– Я сюда не играть приехал. И чем раньше вы это поймете и начнете сотрудничать – тем лучше.

– Ни о каком сотрудничестве речи идти не может! Вы не можете быть доктором.

– Могу. И я им являюсь.

– Только не рядом со мной!

– Значит, останется только один их нас.

– Послушайте, вы, городской пижон! Я в этой больнице работаю одиннадцать лет! И никто меня отсюда не выгонит. Я зубами вцеплюсь в это место. А если понадобится – и в горло того, кто попытается меня сместить!

– О, как сильно! Я в этой больнице три часа, но меня отсюда тоже никто не выгонит. И у меня тоже есть зубы.

Вера Павловна в бессильной ярости посмотрела на него. Янтарные зрачки налились огнем, и Луканов вновь отметил, что несмотря на суровый нрав, Вера Павловна была прекрасна. Казалось, еще секунда – и она кинется на Валерия с кулаками.

– Я смотрю, коллеги, вы продолжаете налаживать отношения! – послышался голос Сосновского. Луканов обернулся – профессор шел к ним по тропе, заросшей диким вьюном, рядом с ним шагал молодой медбрат с трехдневной щетиной и тревожным взглядом.

– У вас так всегда встречают новеньких? – поинтересовался у профессора Луканов.

– Нет, обычно мы их сразу съедаем на обед, – огрызнулась Вера Павловна, резко развернулась и энергично зашагала по тропинке к клинике. Невольно все трое проводили взглядом ее качающиеся бедра.

– Похоже, у вас появился враг! – присвистнул молодой врач и протянул руку: – Сергей.

– Валерий, – Луканов пожал протянутую ладонь. Они были примерно одного возраста, хотя лицо Сергея выглядело несколько уставшим. В серых глазах где-то глубоко залегло некое чувство, пока еще не знакомое Валерию. Пожалуй, он мог бы охарактеризовать его даже не как печаль, а как некая безразличная смиренность. Что-то было в Сергее от человека, который долго боролся за свою судьбу, а потом в один момент просто махнул на все рукой.

А еще в его глазах было еще что-то, что Сергей пытался скрыть ото всех, похожее на ревность.

– Мне бы не хотелось, чтобы клиника превратилась в территорию для междоусобиц, – профессор мягко тронул Луканова за локоть.  – Могу я надеяться на то, что вы найдете подход к Вере Павловне?

– Пока создается впечатление, что она с удовольствием бы откусила мне голову, если бы могла, – заметил Валерий.

– Поверьте, Вера Павловна таким не промышляет, она чудесная женщина и прекрасный специалист!

– Я не собираюсь отбирать у нее работу.

– Это и не нужно. А вот разгрузить в тяжелые дни будет полезно! Например, когда у Сергея Викторовича по утрам голова болит, – профессор лукаво взглянул на Сергея.

– Федор Михайлович! – взмолился Сергей. – Это было один раз!

– Ладно, ладно… – махнул рукой Сосновский. Он повернулся к Луканову. – У нас с товарищем Гориным послеобеденная прогулка, не хотите присоединиться?

– Почту за честь.

Они неторопливо шли по саду, минуя заросли дикого вьюна. Луканов заметил, что здесь, в Болотове, время, словно этот вьюн, обвивало пространство, застывая в висящем в воздухе зное. Все шло как-то очень медленно, это было заметно даже по их прогулке. Профессор словно подслушал его мысли.

– Небось, отвыкли вот так прогуливаться?

– В городе с такой скоростью не ходят, – ответил Луканов.

– Молодежь! – протянул Сосновский. – Все бежите куда-то, зачем то, что-то ищите… А что, зачем? Впрочем, я и сам был таким.

Луканов промолчал, а Сергей недовольно хмыкнул в ответ.

– А почему именно нейрофизиология? – неожиданно спросил Сосновский.

– Всегда интересно, что лежит в основе действий человека, знать, как мы устроены, – ответил Луканов. – Ведь, по-сути, человек – это сеть нервных каналов, связанных между собой.

– Как и животные, – глухо проговорил Сергей.

– А вы, как нейрофизиолог, как считаете? – тут же подхватил Сосновский, который, похоже, был любителем околонаучных диспутов. – Ведь, по сути, еще в позапрошлом веке нейрофизиология считалась экспериментальной наукой, базирующейся на изучении животных. Как по-вашему, далеко мы ушли от обезьян? Или по своей сути мы все те же дикие звери?

– В этом есть доля правды. Низшие проявления деятельности нервной системы одинаковы у животных и человека. Переход возбуждения с одной нервной клетки на другую, простые рефлексы – восприятие световых, звуковых, тактильных и других раздражителей – в этом мы далеко от животных не ушли.

– Про возбуждение это ты точно сказал… – проронил Сергей. – Возбуждение делает из человека зверя.

– Я считаю, что человек тем и отличается от животного, что умеет контролировать себя, – заметил Луканов.

– Рефлексы не проконтролируешь, а, доктор? – лукаво подмигнул ему Сосновский. – Вот и получается, что нами управляют эмоции.

– Только не мной, – холодно заметил Луканов.

– Холодный разум – обязательный атрибут хорошего врача! – довольно заявил Сосновский. – Не правда ли, Сергей?

Сергей буркнул что-то в ответ.

Они прошли по заросшей вьюном и колючими кустами ежевики тропинке и оказались с тыльной стороны клиники. Деревянная стена здания была увита плющом и дикой розой, которые вились до самого балкона на втором этаже с красивыми резными балясинами. За кустами виднелась дорога, ведущая в лес, с одиноко стоящим деревянным фонарем.

– Я поддерживаю ваши постулаты. Но есть вещи, где сдержанность и холодный разум пасует, и чувства берут верх.

– Например?

– Например – цветы.

Вокруг благоухало море зелени, и среди этого царства красок особенно выделялись огромные бутоны белых роз и еще каких-то незнакомых Луканову цветов.

– Разве они не прекрасны? – восхищенно, словно юнец во время первой влюбленности, прошептал профессор. Его глаза горели. – Посмотрите! Цветы – как женщины! Прекрасные, с виду беззащитные, но не стоит обольщаться – у некоторых есть шипы!

Он сдвинул пальцем нежный бутон розы, обнажив острый шип.

– Розами все засадил Прохор, по моей просьбе, – довольно произнес Сосновский. – Благородные цветы, не находите коллега?

Луканов кивнул, подумав, что с трудом представляет Прохора с его огромными ручищами, ухаживающим за нежными цветами.

– А вот это бругмансия белоснежная. Очень красивое, не правда ли? Но при этом чрезвычайно ядовитое.

– Как Вера Павловна, – вставил Сергей. Сосновский осуждающе посмотрел на него, но от Луканова не укрылась легкая улыбка в глазах профессора – уж больно точно Сергей подметил сходство.

Сосновский раскурил трубку, и с удовлетворением оглядел территорию.

– Вот так, Валерий Павлович, не каждому в жизни везет оказаться в таком месте! Старинная усадьба, не какого-нибудь, а девятнадцатого века! Между прочим, это барокко. Здесь проживало семейство Петровских. А теперь вот, видите, дом служит на благо общества.

Валерий не разделял восторга Сосновского, даже несмотря на то, что действие «Лирики» еще не кончилось. Он взглянул на Горина – похоже, тот давно привык к оптимизму профессора, и слушал рассеянно.

– Места у нас хорошие! За лесом река, за рекой – поле и болото. Вам, молодежи, все больше города подавай. А настоящая жизнь – она здесь, в Болотове! – восторгался Сосновский. – Уверен, вы еще по достоинству оцените ваше новое назначение.

– Не сомневаюсь, – сухо ответил Луканов.

Они прошли дальше, и профессор остановился у ограды.

– А кто забор поломал? – недовольно спросил профессор.

Действительно, в затейливой чугунной ограде высотой выше человеческого роста не хватало пары мощных штырей. Луканов дернул забор – штыри держались намертво. «Это ж какая силища нужна!» – подивился он.

– Поймать бы и уши оторвать! – в сердцах воскликнул профессор.

– А сердце – вырвать и съесть, – глухо произнес Сергей.

Сосновский бросил неодобрительный взгляд на Горина и явно что-то хотел сказать – но отвлекся на Нину Гавриловну, которая как раз выливала грязную воду из ведра под кусты роз.

– Нина Гавриловна, ну сколько раз я вам говорил: не лейте грязную воду на цветы! Это же вендела, царский сорт! – всплеснул руками Сосновский.

– Много вы понимаете! – проворчала старушка. – Между прочим, это удобрения! Только лучше цвести будут!

– И тем не менее – я прошу впредь не лить грязную воду на цветы! – недовольно сказал Сосновский. – И еще, Нина Гавриловна: вы не знаете, куда пропало все столовое серебро?

– А почему это я должна знать? – насупилась старушка.

– Потому что вы ответственный человек и следите за порядком, – ответил Сосновский. Старушка гордо подняла голову.

– Я-то, конечно, слежу, Федор Михайлович! – недовольно буркнула уборщица. – А другим не мешало бы не лезть в мои дела!

Пока они препирались, Сергей взял Луканова под локоть и негромко шепнул:

– Сказать по секрету, Вера Павловна еще та стерва. Не бери в голову, – он дружески подмигнул. – Вечером занят?

– А здесь есть чем заняться? – хмуро спросил Луканов, не надеясь услышать вразумительный ответ.