Жар-птица

Исходники обложки с сайта shutterstock.

⁂

Пролог, в котором птица в огонь не верит

У нее были огненные волосы. Рыжие и действительно пылающие, только пламя почему-то струилось вниз по волнистым локонам, блестело и переливалось, освещая обнаженную белую спину.

Он протягивал к ней руку и касался огня, а тот, словно горячая вода, скользил по его пальцам, не обжигая. Еще немного и он касался ее рыжих волос, подносил локоны к губам и целовал, а она в ответ вздыхала томно. Просто когда на теле пляшет пламя, она ощущает им все и вспыхивает еще ярче, разгорается как огонек.

– Я люблю тебя, Огнея, – шепчет он, проводя рукой по ее плечам, и она не может терпеть тот жар, что оживает в ней, выдыхает и расправляет огромные пылающие крылья, что вырастают за ее спиной.

Она хочет обернуться, хочет увидеть его лицо, но пламя закрывает все, остаются только его руки, блуждающие по телу. От этого ощущения у нее окончательно кружилась голова.

– Ты навеки моя, – говорил он, обнимая обнаженное тело, и ни крылья, ни пламя ему не мешают дышать ей в основание шеи так, что ее огонь готов подрагивать от удовольствия.

Он осыпал ее неторопливыми, нежными поцелуями, шептал ласковые слова, а пламя росло, плясало, чудом не сжигая ни избы, ни расшитых простыней.

Это длится вечность и еще немного, пока ее вдруг не ослепил яркий свет.

Поморщившись, Огнея приоткрыла один глаз и тут же проснулась, потеряв видение о своей настоящей паре, и силе, что она никак не могла обрести.

Вот так всегда с ней было, стоит задремать при свете дня и он всегда ей снится, но лица она никак не может увидеть, только сильные руки, плечи, только тело, такое же горячее, как пламя, которого у нее, видимо, нет.

– Глупости все это, правда, Снежа? – спросила она у большой белой совы, дремлющей на жерди у печи.

Снежа – а назвать иначе белую пушистую птицу, с огромными желтыми глазами было просто нельзя – нахохлилась и тут же закрыла глаза, вновь не желая общаться с хозяйкой.

Снег за окном, залитый ярким солнцем, так блестел, что Снежа не желала днем глаз открывать. Огнея же, напротив, радовалась этому свету и выскакивала прямо в сарафане на одну рубашку на улицу даже без платка, чтобы студеную воду из колодца набрать.

Кто построил эту избу в дремучем лесу, Огнея не знала. Она была еще совсем маленькой, когда мама привела ее сюда и оставила здесь навсегда.

– Ты – последняя из Жар-птиц. Ты – настоящая огненная дева. Когда придет время, твоя сила пробудится, и тогда…

Что будет тогда, ей или не сказали, или она забыла, но вот уже вторую сотню лет она живет здесь одна в лесу, средь старых книг о магии и не верит ни в каких волшебных птиц. Если бы жар-птицы существовали, то она бы кого-то из них встретила. Если бы ее мать была жар-птицей, то она бы хоть раз ее в огне увидела, а ничего подобного она вспомнить не могла.

Только за людьми смотрела, пуская красную бусину по серебряному блюдцу, смотрела как живут они в своих деревянных избах, в тулупы кутаются, но так и не заметила, что ей тулуп никогда не был нужен. Ей хватало деревянных туфелек с острыми носами, которые когда-то давно подарил ей Змеяр Гарынский – добрый сосед с гор, и ноги у нее никогда не мокли, хотя проваливались в сугробы по самые коленки, а она юбчонку сарафана поднимала и прыгала до самого колодца, а там, набрав воды, сразу ее, ледяную, руками зачерпывала и отпивала.

Одно лишь Огнея знала точно: она немножко ведьма и когда-нибудь решится околдовать какого-нибудь доброго молодца, что придет к ней в дом, чтобы тот остался с ней навсегда, как Иванушка с Ягарой. Только к ней почему-то Иванушки не забредали, да и Алеши с Игнатами. Никто до нее в глубь леса не забредал, разве что сама Ягара в гости заходила, как ведьма к ведьме, да Змеяр прилетал пирогом угоститься.

– Может, самой лес покинуть? – спрашивала она у Снежи, вернувшись в дом, а та опять только раздувала перья, недовольно приоткрывая один глаз. – Да, конечно, ты права: что я о мире-то знаю? Куда я пойду?

Тогда Огнея вздыхала и забиралась на печь, потому что хоть и не мерзла, а любила тепло, а там снова доставала книгу, что обещала одно: жар-птицу, да и просто ведьму даже на печи найдет ее любимый, а книге этой Огнея верила. По этой книге она всегда и колдовала, знать хотела, сколько ждать придется.

Глава первая, в которой царь жену желает

Добромир с коня спрыгнуть не успел, а его уже царский служка давай окликать:

– Где ты шляешься, бедовая твоя голова! Царь тебя ищет – видеть хочет!

– Потерпит братец, коль старших уважать не научился, – пробормотал Добромир себе под нос, спрыгивая на заснеженный двор с крепкого богатырского коня – Булата.

Этот конь знал иное время, когда относились к ним совсем иначе, когда встречали с почестями и баню топили, завидев черную гриву цвета воронова крыла. Еще год назад, Добромира с охоты встречали с хлебом и солью, а теперь только подстреленных куропаток стягивали сами и тащили на кухню, все подгоняя и подгоняя. Просто его отец, царь Светар, почил этим летом скоропостижно, внезапно почувствовал себя дурно за ужином, а на утро не проснулся.

Добромира тогда не было в царском дворце. Он, как лучший охотник, чудище морское на побережье побеждал, вернулся, а ему вести такие недобрые.

Помчался он тогда с отцом прощаться, а его в царские покои не пустили.

– Ты кто такой, чтобы к царю проситься? – спросила у него стража.

Добромир даже сразу не поверил в то, что услышал.

– Как кто? – спрашивал он, ладонь к могучей груди прикладывая. – Добромир я – старший царев сын!

– С каких пор сыновья ткачих – царевы дети? – спросил вышедший ему навстречу Гадон – сын царицы, высокий темноглазый наглец, который не мог не знать правды.

– Он меня признал, – уверенно заявил Добромир, сжимая кулаки.

– Нет таких бумаг, а нет бумаг – и прав нет, – развел руками Гадон.

– А завещание?.. Было же завещание?

Добромир спросил, но тут же и сам понял, что нет больше никакого завещания, как и отцовского признания, что он, Добромир – сын его, после тайного венчания рожденный.

– Так что, ты, бастард проклятый, знай свое место! – заявил ему Гадон и указал на дверь. – Поди с глаз моих и не появляйся, пока не позовут.

Теперь вот звали, да идти совсем не хотелось.

– Мирушка, пожалуйста, угомони этого царька, – взмолилась Марья, кухонных дел мастерица, выбегая к нему, кутаясь в шерстяной платок. – Злой он сегодня, девок всех замучал, пару девиц попортил, за косы в свои покои таскает и непотребства всякие творит!

– Так, а что вы такого царя терпите? – спросил Добромир зло, хотя злился он не на Марью. Марью он понимал. Злился он на брата, да на бояр, а еще на себя, что царство отцовское не защитил.

– Так кто ж у нас спрашивать станет? – вздыхала Марья.

– Иду я, – только и отвечал Добромир, отпуская коня.

Булат и сам мог найти конюшню, занять стойло и дождаться, когда хозяин вернется, а тот верного боевого друга не оставлял без присмотра. Нрав у Булата был такой, что никого он к себе не подпускал. И лягнуть мог и на дыбы становился, даже укусить. Впрочем, и Добромира он иногда кусал, мог волосы ему пожевать, если тот задумается на лесной поляне, и только ржал, когда его за это по морде шапкой воспитывали.

Страшнее воспитания тут от Добромира никто не знал, разве что на мальчишек он мог порой прикрикнуть, да на царя, видимо, тоже потому, что считал его не иначе, как мальчишкой, младшим братом, которого отец зря не порол в детстве.

– Ты хотел меня видеть? – спросил он, смело распахивая дверь царской спальни.

– Не тебя, а вас! – исправил царь и бесцеремонно подмял под себя румяную девицу с кухни, чтобы задрать ей юбку.

– Да, конечно, ваше царское величие, – ответил Добромир и, словно случайно, стукнул ногой по ножке кровати, да так, что та треснула, сломалась, и ложе царское накренилось в сторону, заставляя молодую кухарку с визгом скатиться на пол.

– Простите, царь-владыка, – разведя руками, сказал Добромир, стараясь не улыбаться при виде перепуганной рожи младшего брата.

– Пошла вон с глаз моих! – рявкнул царь кухарке, выбиравшейся из-под покрывала, чтобы свои чресла царской мантией прикрыть.

– Беги и всем скажи, чтобы попрятались, – тихо сказал румяной кухарке Добромир, когда та платье свое поправляла, прежде чем убежать без оглядки.

– Людьми моими командуешь. Голову свою не ценишь? – зло спросил Гадон, когда они с братом остались наедине.

– Чего ты хочешь? – спросил Добромир, словно угрозы не слышал. – Ты звал – я пришел. Приказы твои исполняю. Во дворце не живу, а в пристройке со слугами. Что еще тебе надобно?

– Жену! – заявил Гадон, и Добромир воздухом подавился от неожиданности.

– Кого? – спросил он. – Жену? Ты – царь, бери любую в жены, принцессу заморскую даже позвать можешь. Я тебе на что?

– А я не любую хочу! Я хочу ту самую легендарную Жар-птицу! Чтобы могущество получить. Чтобы самым великим царем стать! Пойди и найди мне ее или не возвращайся. Без птицы вернешься – казню! За нарушение воли моей царской!

– Ты когда с кровати падал, головой ушибся? – спросил Добромир тихо. – Может, тебе лекаря позвать?

– Не смей говорить со мной так! – взвизгнул Гадон. – Иначе прикажу тебя высечь во дворе при всех.

Добромир плечами пожал.

– Да прикажи, только голова твоя менее дурной не станет. Нет никаких Жар-птиц – это сказка детская для глупых детишек. Если казнить меня удумал, так другой повод придумай.

– Найди мне Жар-птицу, чернь! – потребовал царь. – И не смей мне указывать… Стража! Схватить его и проучить хорошенько, а то больно дерзкий у нас охотничек стал.

Только стража, вбежавшая в царскую спальню, не решилась Добромиру руки заламывать и носом в пол утыкать, как делала она с другими провинившимися.

– Хорошо, я не вернусь, – просто ответил Добромир и вышел в сопровождении стражи, хотя сам понимал, что свет ему будет не мил без родного царства.

Глава вторая, в которой Добромир путь ищет

– Хватит, – лениво скомандовал Гадон и подставил царский кубок слуге, чтобы его вином наполнили.

Ему нравилось потчевать себя угощениями прямо в темнице. К вину и пирогам он часто добавлял крики поротых слуг, а сегодня ему такой приправы не досталось. Как бы ни бил нанятый палач Добромира, он ни единого звука не издал, утомляя царя еще больше.

Сделав глоток вина, Гадон самодовольно осмотрел окровавленную широкую спину старшего брата, а потом зло усмехнулся, когда палач облил пленника ледяной водой.

Добромир только головой дернул и бросил на своего мучителя короткий взгляд. Не думал он, что, требуя расправы, царек не на шутку обозлится.

Никогда их отец не порол, и если приходилось Добромиру получать раны, то лишь в бою с диким зверем. А теперь он смотрел на Гадона и думал, что вот того явно стоило перегнуть через лавку, да по голым ляжкам хворостиной отходить.

– Вышвырните его вон, – процедил Гадон самодовольно и улыбнулся гадко-прегадко, так что Добромир не смог не скривиться, но сопротивляться рукам чернокожих наемников сил не было.

Свои, местные стражники его не тронули бы, даже если бы приказали, а вот эти страшные не то люди, не то тени с бритыми головами могли все. Цепи с него сняли, за руки схватили и прямо так босиком в одних штанах на мороз и поволокли мокрого.

Там уже стемнело.

Кто-то во дворе воскликнул испуганно. Залаяла какая-то собака. Ворота дубовые распахнулись, и Добромира действительно буквально вышвырнули в сугроб у дороги, а он и сделать ничего не смог.

Отплевываясь от снега, он только слышал, как ворота запирали. В мокрых волосах появлялись кристаллики льда, но холода он почувствовать не успел, скрипнул снег и кто-то положил ему на плечи меховой тулуп.

– Потерпи, Мирушка, – прошептала Марья, помогая ему сесть и подавая сапоги. – Пошли у отца обогреешься, он тебя спрячет. Знаешь же, что весь люд тут на твоей стороне.

– Нет, Марья, – покачал головой Добромир, радуясь, что та ему все же вещи принесла. – Приказ у меня царский, останусь – беду на кого-нибудь наведу. Не дело это.

– Пошли хоть оботрешься, да оденешься. Егорка уже Булата из конюшни выпустил, наверняка у леса тебя теперь поджидает. Лук твой и меч у него на подпругах, но дай я хоть раны твою омою и хлеба тебе в дорогу соберу.

– Марья, если он узнает…

– Не узнает, брат! – настояла Марья, еще и сапожками в сугробе топнула, под руку его подхватила и к дому кузнеца повела.

Когда уж она его братом называла, ничего с ней Добромир сделать не мог. Мать его, ее матери сестрой родной приходилась, а значит, крови одной они с Марьей всегда были, но вспоминали это нечасто, хоть и помогали друг другу, как могли. При прежнем царе Марья, хоть и работала на кухне, да лишь потому, что никто такие пиры не мог закатить, как она. А теперь как все: пироги, пряники да капусту квашенную к цареву обеду подавай. Она и в покои ему еду носила, потому что ее одну Гадон не трогал, за косу русую не дергал, юбку не задирал. То ли брата боялся, то ли еще какая оказия ему мешала, только не страшилась его Марья даже сейчас, когда Добромира в дом вела.

– Знала я, что не останешься, – говорила она, у печи на лавку его усаживая. – Не могу тебя таким отпустить. Чего он от тебя хотел? Куда послал?

– На смерть – не иначе, – честно ответил Добромир, зная, что Марья все равно не отстанет. – Хочет, чтобы я жар-птицу ему привез в жены.

– Он совсем обезумел? Нет же никаких жар-птиц! Легенда это и только.

– Не легенда, – вмешался внезапно кузнец Петро, сидевший так тихо за столом, что его и не заметили, а теперь бороду почесал и заговорил. – Про Ягару ты знаешь, а Ягара много лет живет на этом свете, ее еще моя бабка в детстве такой же как сейчас знавала. Так вот, бабка не про одну Ягару рассказывала, но и про девицу рыжую, в леса пришедшую. Она на сносях была, когда сюда явилась. Кто такая, откуда пришла – ничего не говорила, только девочку тут в селе родила, а та, родившись, сразу крылья огненные выпустила, закричала и избу тут же сожгла всю: с сараем, садом и забором, ни колышка не осталось. Девица та в пламени птицей обернулась, дочь свою пылающую подхватила и назад в лес полетела.

– Сказка же, – прошептал Добромир, с трудом на избитые плечи рубаху натягивая. – Он точно просто избавиться от меня решил, вот и все. Причину вот нашел, наконец. Сказал – казнит, коль птицу не достану. Теперь или сгинуть надо, или…

– Птицу раздобыть! – за него закончила Марья. – Может, Ягара поможет? Она хоть и ведьма, хоть и старая, как сама ночь, но тебе ведь она помогала.

– Кто ее поймет эту Ягару, – пробормотал Добромир, но делать нечего: кроме Ягары все равно спросить не у кого. Пришлось признавать, что без нее никак, только даже посидеть ему перед дорогой было не суждено.

– Заметили, что Булата нет! Тревогу подняли! – закричал Егорка еще со двора, а потом ворвался в дом вместе с начинающейся метелью. – Они уже ищут коня. Царь сказал, что ты его украл…

– Я? Булата? Да это мой конь! Его мне отец еще жеребенком из заморских земель привез! – возмутился Добромир, но тут же понял, что напрасно – все равно царю ничего не докажешь, если в голову ему какая блажь ударила. Зло теперь такое разобрало, что все же захотелось у брата и власть, и трон отобрать, чтобы не позволял он себе подобного, чтобы царство отцовское глупостью своей не поганил. Только поздно уже было о правах своих заявлять.

– Я найду эту птицу, – пообещал он, с лавки вставая. – Найду и вернусь, чтобы не оставлять вас одних с таким царем.

– Я буду ждать, – пообещала Марья.

Петро согласно кивнул, а Егорка, почесав свой курносый нос, выбежал на ночную улицу, через забор царский перепрыгнул, ворота открыл, всех коней в конюшне распугал да надежней спрятался – ему, сироте, без Добромира защиты не у кого будет искать, но он все равно делал все, чтобы того не смогли нагнать.

Добромир же через двор – один, второй и так до самого рва, а затем к лесу, где Булат, как никогда смирный, замер у березы.

– Ну что, друг, не отдохнул? – спросил Добромир, потрепав коня по толстой шее.

Тот фыркнул в ответ паром и головой мотнул, словно не терпелось ему вскачь. Огни заполняли подворья. Шныряли воины бритоголовые с дымными факелами, а метель поднималась, выла, за ворота снег закидывая.

Обернулся Добромир, не хотел он дом покидать на этот раз. Не спокойно у него на сердце было, но в седло вскочил и даже тронуть бока Булата не успел. Тот сам понес его вперед, прямо через лес, будто знал, что дорога их лежит к ведьме Ягаре.

Глава третья, в которой Ягара уму-разуму учит

Метель, разгулявшись не на шутку, заметала все тропинки. В такую погоду никто не помчится искать беглеца, Добромир это понимал, но считал ее бедой, а не благом.

Булат шагал вперед, проваливаясь в снег. Он давно перешел на шаг и упрямо фыркал, время от времени дергая головой. Так он не давал своему хозяину рухнуть в снег.

Рубаха на Добромире промокла от крови, снег за шиворот попал, и тулуп холодный, промерзший уже никак не помогал, только еще больше морозил, унимая боль, но силы царского сына покидали. Веки закрывались, голова то и дело падала, а верный Булат шагал вперед, толкая головой рухнувшего на него хозяина.

Поначалу Добромир одобрительно хлопал его по бокам, потом бормотал что-то и, наконец, совсем затих. Булат дернулся, заржал призывно, но будто понял, что дело это безнадежное, постарался ускориться, все так же вслепую через валежник шагая, сучья ломая копытами.

Изба перед ним выросла, как живая. Конь сделал шаг и встал на дыбы, видя огонь в окошке. Добромир мешком рухнул с коня в снег, того Булату и надо было. Он рванул к избе, стоявшей на трех столбах с пол-аршина^[1] в высоту, стал бегать вокруг нее, снежные клубы поднимая.

– Что за бестья опять приблудилась?! – зло спросил мужской голос из избы, а там и дверь открылась.

Выглянул из избы богатырь широкоплечий, русоволосый, с бородою короткою, явно ругаться хотел, но Булата увидел – сразу в лице переменился.

– Говорила я тебе, гости будут, – нараспев сказала женщина из избы. – Иди, неси его сюда, Иванушка, будем его травами отпаивать.

– Что ты сразу не сказала, что друга ждать надо, а не погань какую?

– Та погань – мои друзья, – хохотнула женщина и хлопнула в ладоши.

Столбы избы сразу, словно ноги цапли, подкосились, опуская крыльцо ниже, только не стал Иван ждать, когда изба опустится, сам в сугроб спрыгнул и к другу своему верному на помощь поспешил.

Когда-то, года два назад, Иван именно с Добромиром через рощу шагал, следы раненого вепря выискивая.

– Ведьма, говорят, в появлении тварей этих виновата. Ведьма, – сказал Иван Добромиру зло.

– Ведьма? – вдруг спросил у них женский голос, и оба обернулись.

Добромир мгновенно меч свой поднял, а Иван и не понял почему. Перед ним стояла самая красивая женщина, какую он только видел – с волосами черными, цвета вороньего крыла, и в волосах этих солнечные блики бродили. Ее красный сарафан на расшитой узорами рубахе прятал самое прекрасное тело, какое Иван вообразить не посмел бы. Шагнув вперед, закрыл он женщину от царевича и спросил, голоса своего не узнавая:

– Кто ты, прекрасна девица?

Она ресницами иссиня-черными взмахнула, посмотрела на него глазами темными с поволокою, да представилась:

– Ягара я – та самая, о которой бабка твоя сказки страшные сказывала.

Иван не поверил, но то, и правда, была именно Ягара – ведьма лесная. Вороною она обратилась и скрылась в лесу, прокаркав странное пророчество. Мол, найди меня, Иван, в лесу темном, коли любишь.

Не хотел Добромир друга отпускать. Он-то не девушку видел, а чудище болотное: с острым носом, клыками огромными, когтями острыми, вся в тине зеленой. Сам пошел с Иваном и странное дело: треногая изба нашлась почти мгновенно, а на крыльце ее, девица черноволосая сидела.

Смеялась потом Ягара, говорила – ходит добрый молодец, а ее никак не найдет, вот и решила она зельем колдовским воспользоваться. Выпила его и пошла им навстречу, а зелье то хитрое было: кто полюбить ее может – истинное лицо увидает, а кто не может – старуху.

– А я за какие грехи такую страхолюдину повидал? – спрашивал Добромир много позже.

– Почем мне знать? – смеялась Ягара. – Видимо, какая-то другая ведьма тебя заприметила раньше меня, да за собой определила.

Шутки у Ягары всегда были такими, что Добромир их не любил. Не ясно было: где то шутка, а где пророчество древней ведьмы; а Ивану, не то дурню, не то мудрецу, все ее слова – простая жены болтовня.

– Кинь дурное, корми нас лучше! – говорил обычно Иван, а в этот раз, принеся друга в дом, положил его на лавку и, хмурясь, так спросил:

– Сможешь помочь ему?

– Конечно, смогу. Царь ваш изувер, конечно, но я ведь ведьма, да и его срок еще придет не скоро.

Взмахнув рукой, она призвала с чердака таз, а тот на лету воды где-то набрал, еще и нагрел. От второго движения ее тонкой изящной руки к ней чередою скляночки с травами прилетели, сами в ряд выстроились, сами открывались, высыпая нужную щепотку, а большая ложка, словно главная, сама варево в тазу замешала.

Иван даже не дивился, только за тонкими руками Ягары с волненьем наблюдал. Пальцы ее длинные, словно перья на крыльях заморской птицы, взмывали – и воздух в избе менялся, а у Ивана кружилась голова, но глаз отвести он никак не мог. В себя пришел, когда она дала ему теплую чашку.

– Выпей, мой хороший, я уже закончила, – сказала она мягко и поцеловала его коротко.

Иван улыбнулся. Ему говорили, что ведьма его околдовала, как питомца приручила, и развлекается, но он всегда знал, что это не так, особенно в тот миг, когда нагая рядом с ним оставалась. В ней ведьма словно исчезала, оставалась только дева юная, дева красная, любви и ласки ищущая, его жена, темная как ночь Ягара.

Улыбаясь, он все же сделал глоток и окончательно очнулся. Он уже привык, что они связаны так сильно, что когда она магии отдавалась, то и его словно уносило куда-то, захватывало и дурманило, зато после жизнь становилась понятней, яснее и проще. Вот дом, вот жена, вот мир, в котором ты на своем месте, а если сила его миру понадобится, если придется за меч взяться, он об этом узнает, сам почует, и судьба весть принесет, а пока дело его – просто жену свою от тоски бессмертной лечить ласкою, может, оттает и сына ему родит, колдуна, конечно, но кого это волнует?

Сделав еще глоток, он смог различить слова Ягары, сказанные не ему.

– Не смей вставать, – велела она Добромиру. – Слушать не станешь – выкину обратно на мороз, царский отпрыск.

Она явно злилась, иначе бы по имени называла.

– Чего ты, Ягара? – не понял Иван.

– А ничего, – отмахнулась ведьма. – Царь ему плох, а кто ж в этом виноват? Люди или он сам? Старший царевич Добромир? Он и виноват, а теперь реку впавшую в море догоняет. Вот найдешь ты птицу огненную и что? Отнесешь ее брату, чтобы он еще сильнее и страшнее стал?

Добромир не ответил.

Он лежал на широкой лавке лицом вниз и только кулаки сжимал. На спине его целебная мазь толстым зеленым слоем лежала и шипела, пузырилась, странно похрустывала, словно живое болото.

Иван вздохнул.

– Ягара, не мучь ты человека…

– А ты не лезь. Что его жалеть? Не стану нипочем. Пока не скажет мне, что с птицей делать будет – ничего ему не скажу!

– Не знаю я, – честно сказал Добромир. – Мне б сначала понять, что она такое. Может, она зло какое, и в царство ее нести нельзя.

– Птица – еще та страшная сила, но птиц я за всю жизнь ни разу не видела, – внезапно призналась Ягара и, словно обычная хозяйка, стала накрывать на стол. – Точно знаю: есть они. Не я, Кащеятус птицу встречал. Лет двести назад, встретил он в лесу деву рыжую.

Она достала большое серебряное блюдо и дунула на него. Морозные разводы от центра пробежали по краю, превращая блюдце в зеркало, в которой чьи-то воспоминания явились. Там рыжая девица в белом одеянии шагала по снегу босиком и улыбалась, а кто-то незримый, полупрозрачный шагал за нею, таясь.

– А я знаю, что ты здесь! – вдруг сказала рыжая и обернулась. – Ты точно здесь, так выходи, дай хоть посмотреть на тебя!

Она развела в стороны руки и пламя по коже ее побежало.

– Струсил старый, мудрый Кащеятус. Любовь всем голову дурманит, – пожимая плечами, сказала Ягара. – Не вышел он к ней, ко мне прибежал, ведьмин секрет молодости хотел. Только что ему мои секреты. Я до самой вечности такой буду и сгину юной, а он иное: он не от древних духов, а от людей. Не колдун, не человек, король темной стороны.

Иван поежился. Из всех друзей Ягары Кащеятуса он особенно не любил, трудно с ним рядом было, а Добромир его не знал, но наблюдал за картиной в блюдце, чуть на бок повернувшись. Там как раз появилось отражение в зеркале, жуткое и по-заморски благородное. Мужчина не старый, не молодой, странный, бледный с резкими скулами, с глазами красными и волосами черными, где на висках терялась седина, сухими костлявыми руками взял кубок и выпил все, закрыл глаза, а открыв – себя не узнал. Там был добрый молодец со смуглой кожей и широкими плечами, едва в рубаху из черного шелка поместившийся.

Таким он к ней и вышел, лица ее коснулся и пламя с ее кожи переметнулось на его руку. Крылья огненные распахнулись. Таял снег ручьями, от них разбегаясь, а зеркало чернело и угасало.

– Магия эта временная. Настоящего она через пару дней и увидела, да обмана не простила. Птицей обернулась да улетела. Больше ее никто не видел.

– А не о ней ли у нас говорят? – спросил Добромир.

– Не знаю. Много раз хотела я увидеть ту рыжую, что пожар устроила, да никак не могу. Она ведьма еще та была – если от всех спрятаться решила, то спрячется и никто не найдет, ни я, ни Кащеятус. Упрямая, маленькая, огненная девица. Ладно, полно тосковать. Сейчас будем ужинать, а там переночуешь у нас, а завтра поутру к Кащеятусу и поедешь. Если кто тебе поможет, так только он, но помни: не решишь для себя чего хочешь – сгинешь. Судьба тебе большой дар приготовила, но испытывать она будет всерьез, прежде чем его вручить. С такими испытаниями и голову потерять недолго, а теперь вставай, я закончила.

Зеленой жижи на спине, и правда, не было. Она вся исчезла, остались только тонкие шрамы, изрезавшие сетью широкую спину, и ворох сомнений да вопросов без ответа.