Читать книгу: «Радде. Король Хингана», страница 3

– Татьяну. Учительницу…

– Татьяну Ивановну? – растерянно переспросил Егоров. – Танечку?! – пролепетал он.

– Кажется, да. Только что!

Ломовой с Егоровым, вскочив, рванули к двери, сбивая на своём пути стулья.

– Командуй: «Застава в ружьё!» – бросил на ходу Ломовой дежурному. – Сергей, возьми оружие! – крикнул он вслед Егорову.

– У меня пистолет, – зло огрызнулся он.

Сонная, уже ожидавшая летнюю ночь застава будто превратилась в потревоженный улей. Руки выхватывали из ячеек автоматы, и пограничники, выбегая на улицу, растворялись в сельских проулках. Ломовой на ходу приказывал:

– Обнаружить медведя. Выстрелами в воздух попытаться отпугнуть. Если проявит агрессию – уничтожить!

Счёт шёл на минуты. Разъярённый медведь мог наделать много бед на улицах села. Это понимали все. Егоров со своей группой подбежал к дому Татьяны. Приближаясь к забору, он увидел большую чёрную тень, метнувшуюся в сторону отрога сопки – в густой лес.

– Вон он! – указал Егоров рукой.

Прозвучали выстрелы. В ответ послышался страшный рёв и звук ломающихся под несущейся тушей медведя деревьев.

Снова выстрелы, и вновь – ответный рёв убегающего зверя.

– Ушёл! – сквозь сбившееся дыхание простонал Сергей.

Словно потерявшись на пыльной дороге, Егоров, зажав в руке пистолет, резко повернулся и подбежал к дому бабушки Маши. Издали он увидел, что она стоит на коленях над окровавленной, но живой Татьяной.

– Таня, Таня, ну зачем ты пошла к нему? – причитала она, покачивая головой, то и дело поправляя платок на голове.

Татьяна негромко стонала и, что-то пытаясь сказать, протягивала руку. Окровавленное лицо было изуродовано рваными ранами. Бабушка подняла глаза и, увидев Егорова, стала ещё громче причитать, показывая на Татьяну:

– Я вижу, Таня стоит и в лес смотрит. Я ей: «Таня! Таня!» А она как заворожённая туда смотрит и на меня внимания не обращает. Я глянула, а там медведь стоит огромный! Метра три высотой! На задних лапах! Стоит и Танечке лапой так машет, мол, иди сюда! Ну как большой человек, только в шкуре! Я испугалась и побежала, а Таня так на его зов и пошла. Медведь ей машет лапой, а Таня идёт к нему. Я визжу, а Танечка как и не слышит меня – к медведю идёт. Вот беда-то! – взвыла убитая горем Мария Петровна.

Егоров по рации связался с дежурным:

– Вертолёт, срочно! – прохрипел он. – Передай – у нас тяжело раненный.

Глава 3. Густав

Сентябрь 1853 г. Окрестности Алупки, Южный берег Крыма

Высокий голубоглазый юноша лет двадцати осторожно, будто спрашивая разрешения войти в неведомое и доселе никем не открытое царство, пробирался сквозь ветви густого крымского леса. Уж сколько он слышал и читал об этих сказочных местах, сколько раз представлял, как пройдётся по узким горным тропинкам, как сядет на большой камень в тенистом укромном месте и будет наслаждаться пением райских птиц… смотреть на море с крутого каменистого берега! Он непременно хотел оставить эти мгновения в зарисовках своего походного альбома.

«Я счастливый человек!» – промелькнул в нём восторг.

– Старый серый Данциг, сковавший себя глухими каменными проулками, ты никогда больше не увидишь меня! – сказал он вслух на родном немецком.

Усевшись поудобнее на большом камне так, как он это представлял себе много раз – положив альбом на колено, юноша принялся делать зарисовки цветов магнолии. Он внимательно всматривался в соцветия, склоняя голову то влево, то вправо. Когда рисунок уже был готов и оставалось наложить недостающие тени, нога непроизвольно поползла вниз, он начал неуклюже клониться набок и плюхнулся на землю.

– Эх-ха-ха! – громко закряхтел он, спугнув с веток пару маленьких пёстрых щеглов.

Внезапно послышался визгливый девичий крик:

– Кто здесь?!

Юноша замер, продолжая лежать за камнем, ничем не выдавая себя.

– Кто здесь?! А ну! – вновь прозвучал девичий окрик.

Юноша, испугавшись, запаниковал и, почти не понимая русского языка, медленно поднял кудрявую голову из-за камня.

На краю полянки, в десятке метров от себя, он увидел юную барышню. На вид ей было не больше шестнадцати. Она растерянно смотрела на незнакомца. Впрочем, страх на её лице отсутствовал, скорее оно выражало недоумение и возмущение.

– Мадмуазель, – не вставая с земли, шёпотом простонал молодой человек, – не пугайтесь меня. Я – путешественник и зоолог. Я делаю зарисовки в этом лесу для коллекции. Меня сюда направило Данцигское общество естествоиспытателей.

Девушка сделала несколько шагов, заглянула за камень, очевидно, чтобы разглядеть незнакомца, и с лёгкой улыбкой на немецком спросила:

– Это что же вы, так и будете лежать перед дамой, путешественник?

– О, простите! – юноша неуклюже поднялся, отряхивая себя от травы и сухих листьев. – Я несколько смущён своей невнимательностью, – он осторожно поглядывал на красивое девичье лицо, обратив внимание на густые волосы, чуть касавшиеся плеч. Карие глаза девушки казались настолько выразительными, а брови так изящно подчёркивали правильный овал лица, что юноша отметил про себя: «Хоть портрет пиши».

– Ладно, ладно, – прервала его чрезмерные извинения девица. – Как вас зовут? – спросила она, пронзая его взглядом.

Молодой человек, встав и вытянувшись в струнку, громко, по-солдатски чётко отрапортовал:

– Моё имя – Густав Радде!

– Густав Радде? Не слышала никогда о таком путешественнике, – невозмутимо ухмыльнулась незнакомка.

– Это, видимо, оттого что я недавно нахожусь в России и ещё не успел себя зарекомендовать.

– Может быть, может быть, – улыбнулась девушка. – Но судя по тому, как трудно вам устоять на ногах, на русской земле-матушке ох как много придётся потрудиться, чтобы стать знаменитым, – и она игриво засмеялась.

– Да уж, – виновато пожал плечами Густав.

– Позвольте представиться, – мадмуазель выпрямила спину и смело протянула ему ладонь. – Софья Николаевна Муравьёва.

– Очень рад! – всё так же бойко ответил Густав и осторожно прикоснулся к протянутой руке.

Юная барышня не заметила никакой особенной реакции Густава на произнесённую ею фамилию. Она немного склонила голову в лёгком недоумении и, не оставляя милую улыбку на лице, нахмурила брови: «Ну как есть – пруссак, из самой глухой окраины», – промелькнуло у неё неожиданное впечатление.

Наступившую паузу украсило пение птиц и лёгкий шум ветвей живописного леса. Минутное замешательство и неловкую паузу прервала Софья, всё так же учтиво, с любопытством поинтересовавшись:

– А где вы живёте, Густав?

– О, я только сегодня приехал к своему приятелю и, можно так сказать, к своему спасителю, – Густав, не зная, куда девать руки, с волнением продолжил: – Я остановился в Мухолатке, в поместье, которое принадлежит Осипу Николаевичу Шатилову – это здесь, поблизости, – он показал рукой в сторону лесной дороги. – Это даже не поместье, а небольшой замок, – уточнил он с восторгом. – Я лишь успел бросить вещи в комнату и сразу пошёл смотреть округу.

– Мухолатка?! – удивлённо переспросила Софья. – Но это мы с мамой живём в Мухолатке. В доме друга нашей семьи – Осипа Николаевича Шатилова. И уже целый месяц, кажется! – её развеселило такое совпадение.

Густав замер от неожиданности. Он с ужасом вспомнил, что Осип Николаевич, приглашая его в свой «дивный крымский терем», как он его называл, предупреждал, что там сейчас гостят жена и дочь генерала Муравьёва, того самого русского военачальника! Того самого!

Густав не знал, что сказать. Мысли его запутались, и он только смог вымолвить:

– Вы – Софья Муравьёва? Дочь генерала Муравьёва?!

– Да, Густав, я и есть та самая Софья Муравьёва, – с наигранной гордостью ответила она и рассмеялась совсем ещё детским звонким смехом.

Густав в смущении попытался было оправдаться за свою невнимательность, но Софья совсем не требовала этого, ей это было ни к чему.

Её отец – Николай Николаевич Муравьёв (которого вскоре будут называть Муравьёв-Карский за взятие турецкой крепости Карс) – был боевым генералом. Он души не чаял в своей младшей доченьке. Удивляя добротой и необыкновенно острым умом, Софья блистала на всех встречах большой семьи Муравьёвых. Две её старшие сестры, Антонина и Александра, относились к ней как к дару, посланному свыше, и искренно любили её, во всём помогая.

Софья была необыкновенным ребёнком. Она, на радость отцу и под беспокойные вздохи матушки, любила скакать на лошади так, что крестьяне бросали все дела и с открытыми ртами смотрели на отчаянную барышню. Девушка, ничуть не смущаясь, надевала казацкий китель или рубашку-косоворотку, казацкие брюки и до блеска начищенные сапоги. Чёрные густые волосы развевались на скаку и ничем не отличали её от лихого казака.

В свои юные годы Софья зачитывалась книгами о великих путешественниках, дальних походах и примеряла на себя роли одиноких странников, навсегда покидающих родную гавань. Эта романтика делала её необычайно милой в глазах именитых родственников Муравьёвых.

– А что это у вас, Густав, за альбом? – живо поинтересовалась Софья.

– Я делаю зарисовки растений, животных и птиц, которые встречаются мне в путешествиях, а потом прикладываю их к отчётам для нашего общества естествоиспытателей.

– А вы не могли бы мне показать? – осторожно спросила она, сделав шаг навстречу.

– Да, конечно! – протянул альбом Густав. – Только не знаю, понравится ли вам, я ведь учился только на рисовальщика и делаю эскизы лишь для отчётов.

Софья обеими руками взяла альбом и стала тянуть его к себе, чувствуя, как неохотно юноша расстаётся с ним. Открыв первый лист с нарисованным пеликаном, она округлила глаза от удивления и, ненадолго подняв взгляд на Густава, вновь стала внимательно всматриваться в рисунок. Детали были так точно прописаны карандашом, что можно было рассмотреть каждое пёрышко и даже сосчитать их на птице. Взгляд пеликана был осмысленным и, как показалось Софье, добрым.

– Как красиво! – прошептала она. – А он ручной?

– Нет, что вы, Софья! Я встретил его на Сиваше. Их там было так много, что они меня совсем не замечали. Я просто сидел на берегу и рисовал их.

Софья перевернула лист.

– Ой, а это же кулик! – воскликнула она. – У нас такие на озере, в усадьбе есть, в Скорняково-Архангельском!

– А где эта усадьба находится?

– А это в Воронежской губернии, – не отрывая взгляда от рисунка, ответила Софья. – Да вы настоящий художник!

– Ну что вы, Софья…

– А меня вы сейчас нарисовать сможете? – перебила она.

– Вас?

– Да! Меня! Здесь и сейчас! Я сяду вот на этот камень, – она показала рукой на камень, под которым ещё недавно прятался Густав, – а вы меня нарисуете!

Не дожидаясь ответа, девушка, подобрав руками пышное белое платье, подбежала к камню и, легко подпрыгнув, заскочила на него. Густав с удивлённой улыбкой смотрел в сторону Софьи, на которую падали лучи тёплого черноморского солнца. Он восхищался её дерзостью и непринужденностью.

– А вы сможете просидеть на камне ну хотя бы полчаса? – спросил он, не скрывая восторженной улыбки и решительно направляясь к камню широким, размашистым шагом.

– Да, но не более, – улыбнулась Софья. – Иначе маменька забеспокоится.

Густав стал расхаживать вокруг камня, вглядываясь в её лицо. Он что-то выбирал в ракурсах, аккуратно поправлял ей волосы и даже переложил руку с камня на колено.

– Так! Замечательно! – в нём проснулся азарт художника.

Внимательно вглядываясь в глаза девушки и подойдя совсем близко, Густав стал улавливать для себя каждую деталь её прекрасного лица. Нос, губы, подбородок – всё сейчас он мог разглядеть в мельчайших подробностях. Чем внимательнее он смотрел на Софью, тем больше восхищался грациозной девичьей красотой, тонкими, еле уловимыми, изящными чертами.

Девушка, чувствуя, как внимательно смотрит на неё почти незнакомый ей человек, на мгновение смутилась, и на белёсых щеках появился едва заметный румянец. Затем её лицо стало необычайно серьёзным. Она подняла подбородок и стала вглядываться вдаль – в бирюзовую равнину моря. Дыхание стало ровным, взгляд строгим и безмятежным. Правильная осанка подчёркивала безукоризненность отточенных благородных манер.

– Только полчаса, – не отводя взгляда, строго повторила она.

– Как вам будет угодно, – улыбнулся Густав. – Надеюсь, меня не сошлют в сибирский острог, если вы сочтёте портрет неудачным?

– Не сошлют, – снисходительно засмеялась Софья, не сумев остаться строгой и вмиг растеряв наигранную чопорность.

– Это главное, – протянул Густав, изредка поглядывая на неё и подмечая еле уловимые особенности загадочного взгляда.

Рисунок был исключительно карандашным, но ему удалось передать характер, который он почувствовал в первые мгновения их знакомства. «Наверное, это и есть то истинное впечатление, – думал он, – ещё не испорченное нанесением последующих штрихов встреч, расставаний, перемен настроения, неприязни или любви».

Минуты пролетели незаметно. Густав, сделав на листе альбома портрет и решив для себя все вопросы этого милого образа, в завершение лишь молча наслаждался девичьей красотой, боясь внезапно пробудить Софью от раздумий о чём-то важном.

Она же, словно придя в себя, окинула взглядом художника и, казалось, немного удивившись своему состоянию и той внезапной встрече, которая только что состоялась, внимательно посмотрела на юношу.

– Кажется, нас скоро начнут искать?

Не дожидаясь ответа, она лихо спрыгнула с камня и направилась к нему.

– Ну и что у вас получилось с моим портретом? – улыбаясь и не следуя рамкам условностей, она подошла почти вплотную.

Не успев опомниться, Густав протянул ей альбом с рисунком и растерянно выпалил:

– Вот…

Софья изумлённо смотрела на портрет.

– Это вы действительно так увидели меня или просто постарались приукрасить действительность?

Густав, не ожидая такой реакции, то ли оправдываясь, то ли восторгаясь, по-детски быстро пролепетал:

– Софья Николаевна, вы очаровательны! Да и мне ли приукрашивать истинную красоту?

– Ах, хитрец, – она улыбнулась и склонила голову. – Все вы немцы такие! Ну пойдёмте скорее, я вас с маменькой познакомлю, она, поди, уже забеспокоилась.

Быстро собрав альбом, карандаши и подхватив свою лёгкую, слегка потёртую куртку, Густав торопливо зашагал вслед за Софьей.

– А вы давно в России? – на ходу спросила она, не оборачиваясь.

– Уже год. Я прошёл с экспедицией побережье Крыма, бывал на Сиваше и вместе с господином Шатиловым охотился на всякую живность. Я очарован природой России, красотами ваших лесов и морем.

– А что, охота тоже входит в планы ваших экспедиций?

– Можно сказать и так. Видите ли, я описываю те виды растений, птиц и животных, которые мне встречаются. Ну а чтобы быть точным, необходимо их всё-таки держать в руках, а порой и препарировать некоторые экземпляры, чтобы убедиться в принадлежности к тому или иному виду.

– Жуть какая, – остановилась Софья. – Вы их прямо разрезаете?

– Да, а как же? И ничего жуткого в этом нет, я имею медицинское образование.

Как только железные ворота скрипнули и Софья, озираясь по сторонам, вошла в тенистый сад, послышался взволнованный голос её мамы:

– Софушка, где же ты пропадаешь? Я уже начала беспокоиться и вышла из дома, чтобы посмотреть, не идёшь ли ты… Фрол! – окликнула она.

Из тенистого сада, прихрамывая, выбежал Фрол – управляющий в имении Шатилова. Крепкий мужик лет пятидесяти, не добежав нескольких шагов, задыхаясь, выпалил:

– Нашлась дочка?! Я всю округу на ноги поднял, в соседних усадьбах предупредил о пропаже! Мало ли что…

– Ну о какой пропаже, голубчик? – глядя искоса на Фрола, с огорчением произнесла статная дама. – Беги скорее и предупреди всех, что никакой пропажи не было, а Софья Николаевна просто вышла погулять.

– Слушаюсь, барыня! – Фрол, лихо крутанувшись на одной ноге, выбежал из калитки.

– Мама! – Софья побежала ей навстречу. – За меня не стоит беспокоиться, я же знаю здесь все тропы! И к тому же сегодня меня сопровождал отважный путешественник, смелый охотник и очень хороший человек! И даже врач! Позволь тебе представить: Густав Радде! Немец, который очарован русской природой и потому вместе с нашим другом Осипом Николаевичем обошёл все окрестности с охотой. Мало того что он настрелял много дичи, так он ещё рассматривал её под микроскопом, разрезая прежде скальпелем!

– Ах, боже мой! – сложила ладони на груди мама.

– Ну а это, – Софья взяла маму под локоть и подвела её к взволнованному до испарины Густаву. – Это наша мама – Наталья Григорьевна Муравьёва, а в девичестве Наталья Григорьевна Чернышёва. Дочь графа Григория Ивановича Чернышёва, – Софья крепко прижалась к маминой руке и с игривой улыбкой посмотрела ей в глаза.

– Ну, полно, Софушка, не смущай гостя. Проходите, Густав, в дом, мы как раз собирались пить чай.

Густав не мог себе представить, что он вот так запросто после прогулки по лесу попадёт на чаепитие в семью Муравьёвых, о которой ему много рассказывал Шатилов.

Осип Николаевич Шатилов, чьё дворянское происхождение восходило к древнему литовскому роду Шатило, занимался не только научной работой, но был известен своей общественной деятельностью. Его жена Мария, дочь таврического губернского предводителя дворянства Вильгельма Николаевича Олив, выглядела намного младше супруга. «Неспешна, великолепна красотой и прозрачна душой», – так отзывался о ней Осип Николаевич, а после рождения у супругов сына Коленьки он души в ней не чаял.

К столу подали чай в русском самоваре. Хрупкие чайные чашечки, украсившие стол с многочисленными видами варенья, были расписаны живописными сценами охоты.

– Густав, попробуйте вот это, – Софья прервала его изучение рисунков, протянув сладкую, с запахом корицы, причудливо скрученную завитушку из слоёного теста.

– Оу! – попробовав её, произнёс Густав. – Я не очень хорошо знаком с русской кухней, но всё, что удавалось мне испробовать до сего дня, казалось невероятно вкусным!

– Густав, это правда, что вы путешественник? – строго глянув на юношу, спросила Наталья Григорьевна.

– Да, мадам. Во всяком случае, я хотел бы им быть.

– Откуда у вас такое странное желание?

– Если бы вы знали, как я мечтал с самого детства быть там, где ещё не ступала нога человека! – искренне улыбаясь, начал Густав. – Делать великие географические открытия, находить совершенно новые виды птиц, животных, растений! Моя мама умерла, и когда я повзрослел, то отправился куда глаза глядят, лишь заручившись поддержкой Данцигского общества естествоиспытателей. Мне выдали двести рублей на дорогу, и я с превеликим удовольствием направляю в родной город отчёты о пройденном пути и сделанных находках.

– А ещё Густав умеет рисовать! – Софья протянула матери альбомный лист со своим портретом.

Наталья Григорьевна поднесла пенсне и, увидев, как прекрасно Густав изобразил её дочь, в удивлении подняла глаза:

– Густав, да вы – художник!

– Ну что вы, мадам, я только с точностью изображаю увиденное для отчёта – таково условие моего путешествия.

– Неплохо, – сдержанно улыбнулась она и, аккуратно положив лист на скатерть стола, спросила: – Куда же теперь вы желаете направиться?

Густав набрал полную грудь воздуха и, не в силах сдерживать замысел своих дерзких планов, стал делиться ими, позабыв, кажется, что знаком с этими людьми всего несколько часов.

– Я направляюсь на Камчатку! Это совершенно неизведанное место! Я одержим великим желанием добраться туда, увидеть всё своими глазами, всё, что описывал в воспоминаниях путешественник Штеллер! Он писал о необычайной природе этого края. Там простирается безлюдная страна с крутыми и опасными скалами. Там вулканы дышат огнём, а из-под земли то там, то здесь бьют горячие источники термальных вод! Леса там девственны и нетронуты! Флора будто замерла со времён сотворения мира, она благоухает лилиями и удивляет огромными травами в форме раскрытых зонтиков, покрывающих своей тенью путника в летний полуденный зной.

Наталья Григорьевна, не смея вставить ни слова, внимательно слушала, с подозрением прищурившись.

– Медведи там огромны, – продолжал Густав. – Но они могут насытиться пищей вдоволь, потому как рыба, спешащая на нерест по мелким речушкам, сама плывёт к ним. Там киты, подплывая близко к берегу, испускают высокие фонтаны, издавая мелодию дикой природы и украшая собой перекаты волн океана. А над всем парят белые морские орлы, невозмутимо охраняя тайны всевидящим оком.

Густав замолчал. Глядя в окно на открытое море, он, затаив дыхание, казалось, боялся спугнуть свою мечту. Софья застыла с широко раскрытыми глазами, с восторгом рассматривая Густава.

– Я с вами! – неожиданно вскричала Софья, вскочив и опрокинув чашку с чаем на пол. – Густав, вы должны взять меня с собой!

Густав вздрогнул. Он будто проснулся. Не понимая выкрика на русском языке, он пугливо посмотрел на неё и Наталью Григорьевну.

– Что случилось? – спросил он, глядя, как к Софье бросилась мама.

Оторопев и почувствовав неладное, он подошёл, чтобы помочь.

– Софушка, успокойся, девочка, всё хорошо… ты слишком сильно утомилась на прогулке, тебе нельзя так волноваться, ты же помнишь наставления докторов?

Наталья Григорьевна гладила волосы дочери, стирая испарину с её бледного лба.

– Мама, не стоит беспокоиться, со мной всё прекрасно! – взволнованно хватая недостающий воздух, проронила Софья. – Да, я действительно разволновалась, но разве можно остаться равнодушной к рассказам Густава!

– Софья, успокойтесь, – Густав взял в руки её горячую ладонь и, нежно сжимая, погладил запястье. – Дышите глубоко и слушайте мой счёт.

Он спокойным бархатистым голосом отсчитывал мгновения, помогая девушке ровно и глубоко дышать. Софья начала успокаиваться, на щеках появился румянец. Глаза, будто наливаясь усталостью многих сомнений и тревог, медленно закрывались. Густые лёгкие ресницы ещё продолжали подёргиваться, но вскоре и они, плавно опустившись, погрузили Софью в сон.

Густав сделал знак Наталье Григорьевне, что они должны оставить девушку и не тревожить сейчас. Женщина встала, направившись к портьере, за которой была открытая дверь в соседнюю комнату. Густав направился следом. Выйдя в комнату, Наталья Григорьевна шёпотом спросила:

– Вы, верно, волшебник?

Густав так же шёпотом ответил:

– Нет, мадам, я просто владею некоторыми навыками успокоения – это практики тибетских монахов. Я постигал их у профессора Брига в Данциге.

– Наверное, вы уже поняли, что Софья страдает нервной болезнью, – с грустью произнесла Наталья Григорьевна. – Всё оттого, что она вбила себе в голову, будто её будущее связано не с семейными обязанностями, как это и положено, а с путешествиями по свету и с колонизацией новых территорий.

– Вот как? – улыбнулся Густав. – Как же я понимаю её.

– Вы считаете это нормальным?! Юной образованной девушке грезить путешествиями и совершенно не готовиться к семейной жизни?! – в голосе было и возмущение, и отчаяние. – Так не принято в обществе! Не принято скакать на лошади в казацких шароварах! Софья – эдакая мальчишка в юбке, её характеру позавидовали бы многие юноши. Она жаждет открытий, баталий и путешествий. Это ужасно!

Густав притих и склонил голову.

– Вся её жизнь с самого рождения проходила по-настоящему с великими людьми не только нашего рода Муравьёвых, но и самой России. Это её испортило, – Наталья Григорьевна говорила так откровенно, будто именно в Густаве, совершенно незнакомом человеке, она нашла поддержку. – Девочка буквально истощена желанием открывать мир, идти на край света! Я устала от её сложного характера! Она почти никогда не бывает любезна и ласкова, как подобает дочери. Ей доставляют радость разве что скачки на лошадях с казаками да стрельба из револьвера.

«Да, – подумал Густав. – По всему видно, что девушка с характером».

Он держал паузу, опасаясь попасть генеральше под горячую руку. «Уж мне бы припомнили, что я и сам такой же мечтатель, как её взбалмошная дочка», – мелькнула у него мысль.

– Ничего, – прищурилась Наталья Григорьевна, – выйдет замуж – образумится. Жених уже есть! – доверительно, вполголоса произнесла она. – Это будет замечательная партия! Надеюсь, он будет держать её в ежовых рукавицах.

– О чём вы там шепчетесь? – послышался из комнаты голос Софьи. – Мне всё слышно, – она, потягиваясь, подняла руки над головой. – Я, кажется, уснула? Как же сладко я спала! Впервые за много дней!

– Да, Софушка, я сейчас принесу горячий чай, и мы продолжим нашу беседу, – Наталья Григорьевна подала знак Густаву, чтобы он подошёл к Софье, а сама ускользнула за чаем.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ***

Ближе к вечеру Осип Николаевич собрал гостей за ужином. Густава он усадил на дальний край стола, не торопясь его представить. Когда все были в комнате, он подошёл и тихонько, по-приятельски обнял юношу за плечо.

– Сейчас дискуссия начнётся, – шепнул он Густаву на ухо и озорно подмигнул. – Ох, и горазд Григорий спорить! Ты слушай и вникай. Тебе это интересно будет. Когда Чертков в компании – скучно не бывает, он хоть и молод, да хитёр как лис.

– А кто он?

– Это родственник Натальи Григорьевны и Софьи.

– Григорий Александрович – вечный спорщик, – поддержала супруга Мария. – Только не перечьте, Густав, а то мы всю ночь будем выяснять истину, давно понятную всем, – она мило улыбнулась и, глянув на Шатилова, с любовью добавила: – Коленька уже уснул, так что народные песни сегодня отменяются.

Густав бросил кроткий взгляд на Черткова. Молодой человек выглядел весьма экстравагантно, развалившись и раскинув руки на соседние стулья. Рыхлые отметины на лице и редкие тонкие волосы не наделяли его привлекательностью, а высокий рост и болезненная худоба скорее выдавали нескладность и заметную сутулость. Хотя он и носил дорогой английский костюм, но всё же вёл себя достаточно нервно и неуверенно. Он постоянно поправлял круглые чёрные очки, бегая глазами в ожидании понимающего взгляда кого-либо из присутствующих.

– Вот наш родственник – Бакунин, – неожиданно начал Чертков. – Он же русским мыслителем себя называет. Ну и что же так озлобило его на Россию? У него здесь было всё! Но ведь он на ноги всю Европу поднял, революции творит в старом свете. Отчего он весь мир наизнанку вывернуть хочет?

– Я, право, не знаю, Гришенька, – наивно улыбнулась Наталья Григорьевна. – Характер у него такой всегда был – бунтарский.

– Да оттого и бунтарский характер, что натерпелся он в душной России притеснений, – подался вперёд Чертков, всё так же нервно поправляя очки. – Человек рождён быть личностью, и государство не вправе вмешиваться в его свободы и желания, пусть даже они и носят в себе нечто первозданное и животное – от безволия до страсти.

– Ах, Григорий Александрович, вам легко рассуждать, – немного наигранно подзадорила его Мария. – Вы смотрите на мир глазами образованного человека со ступеней прекрасной молодости, которая играет вами. А так ли нужна русскому мужику свобода личности, когда он от барина ждёт разве что милости?

– Русский мужик… – сморщился Чертков. – Пока мы оглядываемся на желания нашего мужика, Европа богатеет культурой, наукой и образованием! И это доступно лишь свободному во всех смыслах человеку.

– Их свобода, – тихо вставил Шатилов, – как вы заметили, Григорий Александрович, только и выражается, что в развязности нравов. Нам такое чуждо.

– Ну и что ж из того? – нервно улыбнулся Чертков. – Да, свободные нравы освобождают личность, – он кокетливо выпрямил спину. – Свободные нравы в Европе искоренили поросшие мхом вековые устои. Там женщина сама выбирает себе предмет вожделения.

– Вот женитесь, – осторожно заметила Мария, – и тогда по-другому будете понимать женщину – мать своих детей.

– О… – закатил глаза Чертков. – Опять вы о своём. Семья, дети, пелёнки, обязательства. Только в свободных отношениях есть место творчеству, искусству. И только в свободных отношениях женщина чувствует ту изначальную страсть, которой она была пронизана при первом поцелуе.

Со второго этажа по широкой закруглённой лестнице к гостям спускалась Софья. Её пышное платье, едва касаясь ступеней, шелестело благородным шёлком, и девушка, аккуратно придерживая его, внимательно смотрела под ноги, чтобы не оступиться. Чертков, жадно её разглядывая, замолчал, а затем, неожиданно придав лицу гримасу чопорной надменности, с издёвкой произнёс:

– Как мило, Софья! Ступайте же осторожнее вашими нежными ножками и не стесняйтесь слегка приподнять платье – оно только мешает вам. И движения сковывает, и прелесть восхитительного тела скрывает.

Софья остановилась, замерев в растерянности. Услышанное поразило её, и она, точно оказавшись на высокой сцене, не знала, как реагировать. Но Чертков не унимался:

– Вот и нежный румянец покрыл девичьи щёчки, и губки стали алыми. Я один вижу, как заволновалась прекрасная девица? Каково это – вдыхать волнительный воздух наслаждения, Софья?

Наступила мёртвая тишина. Гости, находясь в оцепенении, не смели произнести ни слова.

– Что вы себе позволяете, Григорий Александрович?! – выкрикнула Софья.

Подобрав подол платья, она устремилась вверх по лестнице обратно в комнату. Мария, набрав воздуха, посмотрела на Наталью Григорьевну и в досаде выпалила:

– Григорий Александрович, это пошло!

– Ну и что ж из того? – окинул он взглядом Марию. – Я свободный человек, таковы мои нравы…

– Господа! – задыхаясь от смятения, призвала Наталья Григорьевна. – Господа, Гришенька так шутит! Не стоит придавать шуткам такого значения!

Пытаясь уладить недоразумение, Шатилов с добрым укором посмотрел на Черткова.

– Ну стоит ли, право, так шутить?

– Представьте, в свободной Европе никто не придал бы этому значения, – равнодушно заметил Чертков.

– Ну, может, и не придали бы. У них свои устои – у нас свои, – успокаивая всех, заметался Шатилов. – Вот у нас в гостях сегодня немец Радде – путешественник, – он указал ладонью на Густава. – Однако же и европейцы тоже едут к нам. Что-то их влечёт? Вот давайте, Григорий Александрович, у немца сейчас и спросим, – перевёл он взгляд на Густава. – Молодой человек, почти ваш ровесник, к нам с самой окраины прибыл – из Данцига. Уж ему-то настроения европейцев знакомы.

Гости повернулись к Густаву, и он, немного смущаясь по причине своего плохого русского, только крутил в растерянности головой и хлопал большими невинными глазами.

– Он русский плохо знает, – огорчила всех Наталья Григорьевна. – Зато человек великолепный! И рисовать умеет, и врачебному делу обучен. Ему ли до наших споров?

– И всё же, Наталья Григорьевна, позвольте спросить? – не унимался Чертков и, не дожидаясь ответа, на немецком громко обратился к Густаву: – Вот что вас, молодой человек, так влечёт в Россию? Ведь есть Европа! Климат там мягкий, природа не хуже, а где-то и поярче будет. Вот что?!

Густав, чувствуя на себе всеобщее внимание, смутился и всё же начал осторожно отвечать: