Читать книгу: «Эскулап Лопатов вне закона», страница 15

За окном мелькали берёзы, липы, сосны. С вселенской грустью он любовался придорожной природой родного края.

В своём доме, Алевтина и Мурашов убирали ёмкости с чудесной жидкостью в шкаф, а так же бинты и марлевые повязки. Буньков, лечение которого практически завершилось, ощущал себя фактически здоровым. У него поднялось не только настроение, но и активно проявилась новая волна агрессии.

С нескрываемой злобой он смотрел на Аральскую. Это не устраивало Мурашова и Алевтину, они многозначительно переглядывались. Одним словом, дай дурачку стеклянную морковку, так он и её сожрёт. Ни с кем не поделится.

– Ты, женщина, совершила преступление! – окрылённый Буньков снова начал терроризировать сельскую чародейку. – Ты напала на депутата и на главного следователя по важным делам, на генерал-полковника!

– Это я сделала в целях необходимой и допустимой обороны, – не сдавалась Аральскеая. -. Кроме того, мне не нравится, когда перед моим носом размахивают пистолетом.

– У тебя дома, Аральская, бандитский коллектив организовался! – не собирался унимать свой по-особому весёлый нрав Буньков. – Ты меня чем-то тяжёлым, мадам, по голове несколько раз шарахнула. Твой петух мне чуть глаз не выклевал!

Он надел на себя одежду, которую ему не так давно принесла Алевтина. Брюки и рубашка, правда, едва сходятся на нём. Но куртка оказалась довольно просторной, в которую пока Валерий Трофимович в неё не облачался. Жарковато в ней.

Выглядел столичный чиновник, вполне, сносно.

– Прошу, господин Мурашов, вернуть мне моё личное оружие, документы, деньги! – приказным тоном заявил Буньков. -Разумеется, некоторой частью из них я с вами поделюсь, Мурашовы. Я жду! Не заставляйте меня нервничать!

– Я смотрю, что вы, Валерий Трофимович,– справедливо заметила Алевтина, – стали заметно бодрее. А денег нам ваших не надо.

– Ваше дело! – сказал, как отрезал Буньков. – Так я жду, Мураш!

– Открой шкаф и возьми всё сам, Буня! – ответил ему Мурашов. – Но не вздумай совершать глупости!

– Не переживай, Мурашов, – поделился своими планами на будущее чиновник. – У меня достаточно времени для того, чтобы с вами разобраться. Днём раньше или позже. Какая разница!

– Однако ты – свинья не благодарная, Буньков, – Мурашов всегда старался говорить только правду. – Ты не способен платить за добро добром.

– Если бы ни наши старания и чудодейственное лекарство, – не стала скрывать истины от чиновника Алевтина, – то пришлось бы вам, Валерий Трофимович, оставаться до конца жизни инвалидом. Без всяких перспектив и надежд на излечение и, между прочим, на долголетие.

– Я – принципиальный человек, – приведённые им доводы и аргументы казались Бунькову неоспоримыми . – Верой и правдой служу его величеству президенту и другим влиятельным и преуспевающим . А за то, что вы меня вылечили, благодарю! Эта тайна, конечно же, покроется мраком. Себя компрементировать не собираюсь. Но вас троих в живых никто не оставит. Не надейтесь на чудо!

– Впервые в жизни вижу такую двуногую мерзость, – дала оценку личности Бунькова Аральская. – Если бы мне раньше сказали, что такие люди существуют на белом свете, то я никогда бы не поверила.

– Такие субъекты, самые настоящие флюгера, приживаются при любой власти, – дал некоторые разъяснения сельской ведунье Мурашов. – Он был и в школьные годы доносчиком. С ранних лет вступил в одну руководящую партию. А когда, так сказать, политический ветер изменил своё направление, он с лёгкостью стал членом другого партийного клана.

– Так вы, Валерий Трофимович, всего лишь, двуногий желудок, – сделала предположение Алевтина. – Глобальный потребитель и тунеядец. Адская пустота.

– Заткнись, дура! – не сдержался Буньков. – Ты ещё не понимаешь, что без пяти минут труп, как твой муженёк. Я прямо сейчас сообщу, куда надо, и все дороги из Синих быков будут перекрыты. Абсолютно все! Так-то вот!

Надел на своё тело и куртку.

В правый боковой карман он спрятал пистолет. Остался почти довольным.

– Моё терпение лопнуло, – тихо произнёс Мурашов. – Не всегда же я должен кого-то лечить.

Выражение его лица сделалось сосредоточенным и суровым. Он ударил Бунькова кулаком в висок, тот упал.

Алевтина и Аральская с тревогой посмотрели на Мурашова. Но Филипп невозмутимо и тщательно, с мылом, помыл руки в умывальнике. Вытер их полотенцем.

Молчаливый бугай, водитель иномарки и телохранитель Степановича, на большой скорости, но профессионально вел машину. Возможно, что он даже не обращал особого внимание на смысл и содержание беседы, которую между собой вели Степанович и Веткин. Давние знакомые ели шоколад и запивали его фруктовой водой из маленьких бутылок.

– Как ни крути, Степанович, – сказал Веткин, – а ты теперь большой депутат и живёшь в Москве.

– По правде говоря, я не в самой столице, а рядом с ней обитаю, – уточнил Степанович. – Живу не в очень большом домике. Всего-то, три этажа.

– В общежитии? Нормально! Сколько вас в одной комнате, и много ли за неё платишь?

– Зачем ты ерунду городишь, Парамонович? Это мой личный домик. У мене такой же во Франции, в Марселе. Ещё кое-что и кое-где имеется, но по мелочам. Мне можно. Я не просто депутат. Сам понимаешь.

– А кто ты, Лёня? Я хотел сказать другое и скажу! Кто вы, дорогой и уважаемый господин Юмов, Леонид Степанович?

– Я – председатель Комитета по экстренным изменениям статей Конституции нашей страны, при его величестве президенте. Он сейчас в очередной раз активно обнуляется. Я ему помогаю.

– Но мне помнится, что ты совсем недавно в таких делах ничего не соображал.

– Почему я должен что-то соображать? Я ведь председатель. В моём прямом подчинении больше ста специалистов. Есть и генералы. Они и работают. А как же? Правда, половина из них тоже нечего не соображают. Но так и должно быть, Артемий Парамонович.

– А куда мы сейчас едем?

– Ты едешь со мной, в столицу. Я тебя уже принял на работу. Ты любишь много говорить и ни о чём. Мне такие люди нужны.

– Я категорически протестую! Я не хочу в Москву! Останови машину! Я пешком пойду в Синие Быки. Тут не так далеко, за пару дней добреду.

Степанович дал знак шофёру, тот остановил иномарку.

Торопливо Веткин вышел из салона автомобиля, поклонился Степановичу и развёл пуки в стороны.

– Ты что, обалдел, господин Веткин? – крайнее удивление и озабоченность выпазил Степанович. – Ты заболел?

– Я не обалдел и не заболел, Юмов. Я хочу остаться и умереть честным человеком. Получать огромные деньги, не вникая за что? Этого я, Леонид Степанович, не понимаю.

– Зря уходишь. Таких, как я, в столице из разных регионов и тамошних сотни тысяч. Им хорошо, и совесть их не мучает.

– У них просто нет этой самой совести. Не имеется у них и стыда с самого их рождения!

– Ты – дурак, Веткин! Перед кем тебе стыдно?

– Да вот, к примеру, перед ними!

Показал правой рукой на огромную толпу нищих с синими флагами и транспарантами, на старца, девочку Симу и других. Обманутые и обездоленные господа и дамы, вперемешку с голодными и неухоженными детьми пересекали шоссейную дорогу.

Измождённые лица несчастных и одновременно… счастливых людей сияли безмерной радостью. Они воодушевлённо кричали: «Слава его величеству президенту!».

Почесав рукой свой наполовину лысый затылок, Веткин пешком отправился по шоссе в обратный путь. Крутая иномарка тронулась с места.

На сей раз, на Мурашове светло-серый костюм. Пока Буньков лежал без сознания на полу, сельский врач успел переодеться.

С испорченным настроением Аральская, Алевтина и Мурашов наблюдали за тем, как приходит в себя важный столичный чиновник. Буньков сразу же опустил руку в правый карман куртки, но пистолета там не обнаружил.

– Опять двадцать пять! – пригрозил он Мурашову. – С огнём играешь, Филя! Ты себе глубокую могилу роешь.

После этих слов Буньков резво встал на ноги. Быстро подошёл к шкафу, открыл его, но оружия не обнаруживает и там. Сел на прежнее место.

Мурашов похлопал себя по внутреннему карману пиджака. Красноречиво дал чиновнику понять, что оружие здесь, у него. Пистолет перекочевал в другое, надёжное месте.

– Без пистолета ты, Буня, не такой безрассудный и опрометчивый, – дал своему бывшему однокласснику некоторые разъяснения Мурашов. – А ваши гвардейцы и разного рода убийцы дважды меня не расстреляют. Только один раз.

– Можно ведь как-то договориться, – предложил Буньков, – найти общий… консенсус.

– С порядочным человеком можно договориться, но с тобой – нет, Буня, – сказал Мурашов. – Но ты к таковым не относишься. Ты – продукт процветающей подлости. Отныне ты будешь постоянно находится под моим прицелом. Запасные обоймы тоже у меня. Я в школьные год занимался не только бальными танцами, но и стрельбой. Причём, довольно успешно.

– Но ты же врач, Мурашов! – Буньков вскочил с мечта. – Ты же – гуманист!

Но тут же сел под пристальным взглядом Мурашова на стул.

Настроение у Аральской и Алевтины окончательно испортилось. Они молчали, понимая, что в воздухе запахло жареным. Обстановка усложнялась.

– Теперь в свободное от работы время мне хочется пострелять и по живым мишеням, – раздражённо произнёс Мурашов. -.Я нахожусь в законном в отпуске. Ты, Валерий Трофимович, совершил роковую ошибку. Ты назвал мою жену дурой. А ведь она самая умная и красивая женщина на свете.

– Ты преувеличиваешь, Филя, – смутилась Алевтина. – Но мне слова твои приятны. Я готова их слушать каждую минуту.

Подошла к зеркалу. Посмотрелась в него. Поправила причёску.

Достала из кармана помаду, начала красить губы.

– Вроде бы, я такая же, как все, – Алевтина внимательно рассматривала своё лицо. – Но тебе, Филя, виднее. Я тебе верю.

– Не возражай, Алевтина! –заверила подругу Аральская. – Филипп Сидорович правильно говорит. Ты, на самом деле, умная и красивая. Факт – упрямая вещь.

– Но у меня-то особых проблем нет, господа, – сказал Буньков. – Прямо сейчас пойду в вашу полицию и обстоятельно расскажу о том, что произошло.

– Конечно, Буня, пойдёшь, – ухмыльнулся Мурашов. – Но по многим причинам ты там не будешь исповедоваться. Прикинь! У бравого и ведущего сыщика страны, наверняка, генерала или что-то в этом роде, какой-то скромный и тихий сельский врач отнял оружие. Как и почему? При каких обстоятельствах?

– При этом придётся вам, Валерий Трофимович, рассказывать и о том, как у вас на лице появился новый глаз, – поставила в известность чиновника Алевтина, – каким образом срослись переломанные кости. А глаз появиться, не сомневайтесь. Но ведь всё это не находится в компетенции полиции. Свидетели происходящего всегда найдутся.

– Да и кто, даже в полиции, поверит в такие сказки? – заметила Аральская. – А пистолет? Долго ли его надёжно перепрятать, пока вы ходите с жалобами в полицию, Буньков. Вы такое против себя замутите, что всем чертям станет тошно.

– Ничего, – Буньков старался взять себя в пуки. – Будет и на моей улице праздник.

– Будет и на твоей улице пень гореть, – своеобразно утешила чародейка чиновника. -Но только не сейчас, а попозже. Но, возможно, и не будет.

– Если вы, господа, не нуждаетесь в деньгах, в больших деньгах, все трое, то ваше дело, – сказал Буньков. – Я возмущаться не собираюсь. Терпения у меня хватит, я немного подожду. Не завидую вам.

– Вы же, Буньков, предлагаете сейчас деньги людям, – уточнила Алевтина, – которых уже приговорили к смерти, которых списали. Обалденное двоедушие!

– Может быть, стоит прямо сейчас пристрелить этого негодяя, – почти серьёзно предложила Аральская, – и закопать возле туалета на улице. Там земля мягкая. Хорошо копается. А сверху можно посадить георгины

– Не стоит меня пугать, – хорохорился Буньков. – Тут свидетелей моего убийства будет море. – А твоего петушка Весёлого, Аральская-Кайлова, я запомню на всю жизнь. Чёртова птичья терапия! Провокаторы!

– Мой петушок Весёлый был любознательной птицей, – пояснила Аральская, – потому и клюнул тебя, Буньков. Прицельно и довольно продуктивно.

– Да я плевать хотел на такую вот наглую его любознательность! – вспылил Буньков. – Он тоже не человек, как и вы все… тут!

Возбуждённый Буньков, видимо, забывал временами, что не вооружен и не так уже и опасен.

Подобного рода, как бы, герои отважно идут с ручным пулемётом на безоружных детей, женщин и стариков. Этакая, особенная храбрость, чисто в американском стиле.

– Только не надо кричать, Буньков, – съязвила Аральская. – У меня имеется предположение, что мой пернатый друг при жизни не любил депутатов, да и разных чиновников. Мой славный петушок многое знал. Ведь он часто приходил ко мне в горницу и с возмущением смотрел некоторые телевизионные передачи.

– Почему кто-то решил, – Бунькоа схватил за ножку табуретку и разбил её об пол, – что имеет право замахиваться на меня своим… клювом?

– Не хулигань в моём доме, Буньков! – сурово осадил Мурашов чиновника. – Чего кричать-то и мебель ломать? Ты же не за трибуной, чёрт возьми! Тебе поломанной двери мало? Наш дом решил разрушить?

– Но я же сказал, что всё оплачу! – даже при подавленном настроении Буньков всегда чувствовал сеья королём. – Проблем нет.

– Нервничать не стоит, Валерий Трофимович, – напомнила ему о недавней медицинской процедуре Алевтина. – Ваш новый глаз будет ничуть не хуже старого.

– Зачем было лечить этого двуного зверя?– задала риторический вопрос сельским врачам Аральская – Пусть бы так ходил и лечился в своей… особенной столичной клинике.

Она подошла к порогу.

Подняла выбитую дверь и приставила её к стен, погладила рукой её поверхность и сказала:

– Ещё раз полюбуйтесь на то, что творит этот командировочной чиновник из столицы! Я даже лично видела безвременную и трагическую смерть петушка Весёлого. Как мне жаль тебя зверски убитый петушок Весёлый!

Обхватила голову руками.

– Очень даже весёлый, – злорадно заметил Буньков. – Весельчак, ядрёна медь!

– Да, хороший был петушок. Царство ему небесное! – Аральская вошла в роль безутешной женщины. – Все курицы, да и петухи, на чердаке, можно сказать, плачут. Я в срочном порядке обязательно поинтересуюсь, что на эту тему подумает наше краевое и даже столичное общество охраны животных и, кстати, международная организация Гринпис.

– Это была необходимая оборона, – Буньков не сомневался в своей правоте. – Если бы я не защищался, то твой весёлый петушок, колдунья, заклевал бы меня насмерть. Я оборонялся. Чего тут не понятного? Тем более, я находился при исполнении служебных обязанностей, и ещё – я депутат, лицо неприкосновенное.

– А петушок Весёлый так не считал, – продолжала Аральская. – Ему всегда казалось, что все люди равны.

– Кстати, при некотором старании и желании заинтересованных лиц, – подчеркнул Мурашов,– любой суд нашей замечательной страны способен посмертно реабилитировать петуха и наказать виновного.

– Заблуждаешься, Мурашов. Вся наша судебная система в руках его величества президента, – ухмыльнулся Буньков. – Как он решит, так и будет. Но уважаемых и процветающих господ он не обижает. А м быдлом нечего церемониться.

– С этим я согласен, – не стал спорить сельский врач со столичным чиновником. – Но, в любом случае, петуха реабилитировать надо бы посмертно.

– Полный бред! – засмеялся Буньков. – Ты издеваешься надо мной, Мурашов? Как это можно реабилитировать петуха?

– Вы можете вдруг внезапно разонравиться президенту, Валерий Трофимович, – заметиа Алевтина. – С ним такое пусть редко, но случается.

– Смешно и дико! – Буньков был уверен в своих утверждениях. – Да его величество президент меня очень уважает и ценит.

– Но с нашими управляемыми судами сейчас многое возможно, – размышляла Алевтина. – Таких мерзких господ иной раз реабилитируют, точнее, прощают, что ни в какие ворота не лезет. Даже памятники им ставят. И посмертно, и при жизни. А петуха, ради интереса, вполне, могут сделать героем параллельной России. Страна чудес.

– Даже президент держит нос по ветру, сказала Аральская. – Видать, рыло-то в пуху.

– Ты думай, о чём говоришь, ведьма, – предупредил её Буньков. – Не просто подохнешь, а с муками. Есть такие яды…

– Такое, вполне, возможно, сожалению, – тяжело вздохнул Мурашов. – Все мы под бесами ходим. Так получается. У нас жестоких преступников, бандитов и олигархов орденами и медалями награждают, которых стоило бы пристрелить несколько раз. Чем же петух Весёлых хуже их? Лично я этого петуха реабилитировал бы, но награждать не стал бы. Потом объясню, почему.

– Вы, Филипп Сидорович, слишком категоричны, – пожурила его чародейка. – Я настолько понимаю и уважаю своего петушка Весёлого, что выбрала бы его в президенты. В стране бы тогда порядок был и настоящая демократия, а не этот бандитский вертеп.

С некоторой обидой отвернулась от Мурашова. Принялась пальцами стучать по спинке стула. С некоторой благодарностью на него смотрит Буньков. Кивает головой.

В большом, богато убранном и обставленном зале человек в противогаза занимался важными государственными делами. На просторной сцене стояло сразу несколько царских тронов самой разной конфигурации. Он восседал на одном из них. Помимо изолирующего противогаза на его голове красовалась царская корона, на плечах – красная мантия, в руках – жезл.

Кроме своеобразного головного убора, на президенте относительно не так и скверно сидел синий костюм, расшитый золотом, с бриллиантовыми пуговицами, на ногах- дорогие штиблеты.

В зале толпились охранники, телохранители и представители всех основных центральных каналов телевидения, фотокорреспонденты. Они вели съёмку, наивно предполагая, что их труд оценят благородные потомки. Все двуногие человекоподобные существа, находящиеся в зале, разумеется, были в противогазах.

Две элегантные молодые дамы, тоже в противогазах, поднесли президенту другую корону и накидку, надели их самого главного человека в противогазе, который важно и торжественно пересел на другой трон и принял серьёзный вид, не выпуская из рук жезла.

Через пару минут он встал с трона и начал прохаживаться по сцене, демонстрируя свой монарший наряд.

Слышались аплодисменты. Работали видео- и фотокамеры. При делах находились не только операторы, редакторы, режиссёры, но и осветители со своими большими и малыми «юпитерами».

Человечек в противогазе не просто любовался, он восхищался собой, своей важной походкой, и внешним видом. Возможно, далеко не все подозревали, что узурпатор власти, угнетатель народов страны, отъявленный старый вор и , в целом, опасный преступник, на сей паз, окончательно и бесповоротно выжил из ума.

Один из охранников вынес из-за кулис инкрустированную позолоченную клюшку на большом подносе, обшитым красным бархатом. Раболепно склоняется перед господином в противогазе, как и положено лакеям с высокой зарплатой или, точнее, денежной дотацией.

Свой жезл, очень похожий на царский, человек в противогазе положил на поднос, взял в руки клюшку. Охранник, пятясь назад, удалился.

Субъект, двуногое мелкое существо в противогазе, принялся ходить по подиуму, то есть по сцене, с клюшкой в руках. Активно работали съёмочные телевизионные группы.

Но вот он останавливается, поднял правую руку вверх. Зазвучала мелодия «Мурки».

В горнице дома Мурашовых, да и , вообще, в жизни, обезоруженный и обескураженный Буньков старался держаться с достоинством. Перебрался в кресло. Закинул ногу на ногу. Смотрел на своих собеседников, как на плебеев. Правда, они перед ним не стояли, а тоже сидели.

– Я потому пока ещё не ухожу, – выразил Буньков лично Мурашову претензию, – что терпеливо жду, когда вы вернёте мне моё личное оружие.

– Никогда не вернём, Буньков! – категорично заявил Филипп. – Долго не засиживайся.

– Я сам решу, где и сколько мне сидеть, – сказал Буньков. – В распоряжениях от смердов и плебеев не нуждаюсь!

– Так вы, Валерий Трофимович, слуга народа или зажравшейся кучки олигархов? – поинтересовалась Алевтина. – Кто вы?

– Каждая последняя собака знает, кто я! – гордо заявил Буньков. – Во всяком случае, я своей судьбой доволен.

– Дикая и кромешная наглость! – сделала вывод Аральская. – Да и, в целом, ситуация смешная и кошмарная в стране.

– Что вы, конкретно, имеете в виду, Лариса Самсоновна? – задал ей вопрос Мурашов. – Буньков – одно, а страна и народ – совсем другое.

– Может быть, я не точно выразилась, – пояснила Аральскеая. – Но я человеческой свободе и равноправии говорю. Зачастую у нас, так выходит, проворовавшихся чиновников держат с месячишко-другой в тюремной камере повышенного комфорта. Не больше. А потом выпускают на волю, как синичек.

– Ждите у моря погоды, – съязвил столичный чиновник. – Вы все чего-то другого желаете?

– Желали и желаем! – сказала Аральская – Каждому нормальному человеку противно знать и ведать, что такой вот птичке-синичке вслед ещё судьи, прокуроры и адвокаты говорят: «Ой, как нехорошо ты поступил! Ты уж больше не шали, наш малышок. Да и всегда делись «бабками» и награбленным добром с тем, с кем надо».

– Я таких случаев не знаю, – заявил Буньков. – Никогда не слышал, что бы им на прощание говорили «наш малышок». Если и отпускали кого-то на свободу, то молча, сурово.

– Причём, отпускают их на волю с обязательным повышением по службе, – сказала Аральская. – Так что, мой петушок Весёлый погиб за правое дело, за свободу и независимость адекватных и добрых людей всей параллельно Земли и таких же – Москвы и Московской области.

– Ты когда, Лариса, прекратишь говорить о своём петушке?! – вышла из терпения Алевтина. – Я отношусь к нему с симпатией, но он ведь, по сути дела, преступник.

– Причём, государственный, – уточнил Буньков. – Я, всё-таки, имею статус полной неприкосновенности. Сколько ещё раз нужно напоминать?

– Давайте же все в своих суждениях будем справедливы и объективны, – сказал Мурашов, – Человек должен быть носителем добра, но, так же, истины. Это одна из основных ценностей.

Он подошёл к вешалке, снял с неё старую серую велюровую шляпу.

Перед всеми Мурашов продемонстрировал в головном уборе огромную дыру, засовывая в неё указательный палец.

– Эту отверстие в моей шляпе сделал своим клювом ваш петушок Весёлый, Лариса Самсоновна, – Мурашов покачал головой. – Его надо было расстрелять ещё в прошлом году, как врага народа.

– Ничего не понимаю! – негодование у Аральской смешались с возмущением. – И это я слышу от вас, Филипп Сидорович? Как такое понимать?

Взяла шляпу из рук Мурашова, принялась разглядывать её, потом положила на плиту остывшей русской печи.

– А чего тут понимать? – Мурашов был всегда справедливым и принципиальным человеком. – В прошлом году, по осени, он напал на меня рядом с водочным магазином. А я ведь совсем не употребляю ничего спиртного и, кому же, я не Буньков, а порядочный человек.

Столичный чиновник с озлоблением посмотрел на Мурашова, но промолчал.

– Как напал? – удивилась Аральская. – Он же у меня всегда считался почти домоседом. Редко убегал с территории чердака. Да и мне при жизни петушок Весёлый ничего про это мне не сообщал.

– Он сел мне прямо на шляпу, – поведал не такую уж и давнюю историю Мурашов, – которая находилась у меня на голове. Быстро и очень успешно её продырявил. При этом он продолжил старательно клевать меня в лоб, а ведь целился прямо в глаз. Мне это не показалось.

– И эту наглую птицу кто-то ещё предлагает наградить медалью или даже орденом? – возмутился Буньков. – Ерунда какая-то!

– Не кто-то, а лично я, – уточнила Аральская. – У нас президент такую шваль награждает, которая моему петушку в подмётки не годится. А ещё у меня в доме живёт славный чёрный кот Клавдий. Он очень мудрый, негодяев определяет сразу же, с самого первого взгляда.

С чувством превосходства посмотрела на Бунькова.

В большой комнате с определённым количеством мебели, с телевизором с широким экраном, среди обилия комнатных цветов за столом сидела Придорожная. Она в длинном красном бархатном халате. Перед ней великое множество фотографий голливудских актёров мужского пола. Кроме того, здесь же лежат стопками и другие фото, и даже несколько альбомов. Один из них она раскрыла. С тёплой улыбкой и восторгом начала рассматривать знакомые по фильмам лица.

Одна из стен была густо обклеена самыми разными фотографиями популярных американских киноактёров.

Взяла одну из стопок фотографий в пуки и, закрыв глаза, перетасовала её, как карточную колоду. Вытащила одну из них и бережно, аккуратно положила стол, прямо перед собой. Открыла глаза, и перед ней предстал лик улыбающегося Роберта Редфорда. Нежно поцеловала его и крепко прижала к груди.

Разговоры в доме Мурашовых не прекратились. Буньков никак не желал покидать поле битвы, которую он пока проиграл. Он терпеливо ожидал, когда ему вернут личное оружие. Вот тогда-то он покажет, что не только чиновник, но ещё и настоящий герой. Относительно спокойная обстановка. Но хозяева, пуст им столо это большого морального напряжения, оставались гостеприимными. Чаепитие продолжалось.

Очень внимательно Буньков размешивал ложечкой горячий ароматный напиток, всматривался в содержимое своей фарфоровой чашки. чай в своей фарфоровой чашки.

– Давайте, Валерий Трофимович, – предложила Аральская, – как настоящие интеллигентные люди перейдём с вами в общении на «вы».

– Давайте так и поступим, Лариса Самсоновна, – временно согласился с ней Буньков. – Правда, это не спасёт вас от тюремного срока, причём, очень долгого. Но, скорей всего, с вами произойдёт несчастный случай. Возможно, в каком-нибудь аэропорту или у себя дома вы смертельно отравитесь чипсами.

– Я в восторге от вашей доброты, Валерий Трофимович. И душевности, – подчеркнула сельская чародейка и ведунья. – Я взаимно того же и вам желаю.

– Что ты хочешь, Валера, увидеть в своей чашке? – полюбопытствовал Мурашов. – Что в ней старательно ищешь?

– Желаю обнаружить там козий помёт или что-то подобное, – раскрыл небольшую часть своих текущих планов Буньков. – Он там должен присутствовать обязательно.

– Мы такого в своём не практикуем, Валерий Трофимович, – заверила категорически и абсолютно нежелательного гостя Алевтина.– У нас до вашего появления в этом доме преобладала стерильная чистота.

– Даже ни один юный, случайный таракан ни разу не появлялся на этом столе, – поделился своими наблюдениями с чиновником Мурашов. – Тараканов у нас нет и быть не может. Да и шальная муха, Буня, не утопится в твоей чашке. Побрезгует. Да и всё под контролем.

– Это радует, – сказал Буньков. – А то ведь, Лариса Самсоновна, пыталась меня отравить разными фекалиями.

Продолжая жевать печенье, наконец-то, сделал глоток чая.

– Меня вот не утешает, Валерий Трофимович, что вы, обладатель единственного глаза на вашем мудром лице, – съязвила Аральская, – в данный момент не обнаружили в своём чае никаких целебных наполнителей. Вы их просто не достойны.

– Вы хотите сказать, Лариса Самсоновна, что у меня нет глаза? – уточнил Буньков. – Что за нелепые шутки!

– Пока нет, – чародейка настаивала на своём утверждении.– Да он вам и не нужен.

– Это шутки неумелые Ларисы Самсоновны, Буньков, – успокоил чиновника сельский врач. – Совсем скоро у тебя на лице появится второй глаз.. Можешь не сомневаться. Кроме того, я в десятый раз говорю, что тебе давно уже пора отправляться в гостиницу.

– Немного подожду, – сказал Буньков. – Поспешишь- людей насмешишь.

– Вы, любезный, уже половину села развеселили, – заметила Аральскеа. – А насчёт глаза… Кто его знает, появится или нет у Бунькова глаз. А я отнюдь не шучу. Так не шутят. Мы ведь люди, а не медведи. Потому и шутки у нас должны быть только добрые.

– Надоела мне эта болтология! – предупредил Буньков. – Ты, Филипп, пока я ещё добрый, немедленно верни мне мой пистолет!

– Какие-то у тебя, Буньков, несуразные и дикие мечты и даже требования, – сказал Мурашов.– Может быть, тебе ещё романс спеть, по твоему распоряжению? Так у меня нет ни слуха, ни голоса. Я обычный сельский врач, хирург.

– Дорогие гости, здоровые и больные, пейте чай и не продолжайте выяснять отношений, порекомендовала Алевтина. – Будем просто радоваться жизни! Разве этого мало?

Совет с ее стороны всем присутствующим походил не на рядовую житейскую репризу, а на изысканное издевательство. Никому из них даже в голову не приходило испытывать неуёмную радость и блаженство от того, что происходит. Да и ей самой было не до веселья.

Когда, к примеру, усиленный и крутой воинский контингент в панике, бросая оружие, бежит из страны, которую пытался уничтожить, то бравые командиры подразделений не предлагают своим «крутым» парням остановится и поиграть на лужайках в гольф. Если такое возможно, то только в голливудских фильмах. Короче говоря, радоваться было нечему.

– Если вы хоть немного знакомы с мифами Древней Греции, уважаемый Валерий Трофимович, – как могла, поддерживала беседу Аральская, – то должны быть в курсе, кто такие циклопы. Им хватало и одного глаза. Зачем вам больше-то?

– Я мифы Древней Греции читал, – Буньков старался пресечь неконструктивные рассуждения на больную тему. – Знаю!

Он подошёл к зеркалу, висящему на стене. Имелся явный повод ещё паз полюбоваться собственным отражением. Да и в подобном случае, вероятно, почти каждый гражданин акцентировал бы снимание на своей неповторимой внешности.

Разговоры разговорами, но в любом случае чиновника из столицы не мог не интересовать положительный результат его лечения.

– Ни черта не понятно! – сетовал Буньков. – Никак пока не соображу… Но ведь что-то очень сильно болело! Терпения никакого не хватало!

– Всё у тебя на месте, – в очередной раз успокоил его Мурашов. – Опухоль спадёт, и всё чётко и пристально начнёшь обсматривать собственными очами.

– Но я уже вижу мир обоими глазами, – сказал Буньков. – Правда, сейчас какую то хрень наблюдаю и полную несуразицу. Передо мной маячит нечто не реальное.

Он рассеянно посмотрел на открытую дверь соседней комнаты, из которой важно и почти торжественно вышел петух Весёлый. В его движениях запросто читалось величие и непомерное уважение к самому себе.

Наверное, пестрый петух в данный период времени возомнил себя доктором каких-нибудь наук и одновременно политологом и представил, что ведёт в одной из постоянных передач на Центральном Телевидении яростную полемику с тенями забытых предков.

– Пусть даже что-то мне и мерещится, но я вижу мир обоими глазами, – он акцентировал своё внимание на петухе. – И ничего уже не болит. Непонятные и стремительные перемены.

Местная кудесница поспешно встала из-за стола и взяла на пуки Весёлого. Стала активно пятится к выходу, то есть к тому месту где не так давно стояла дверь.

– Это, Валерий Трофимович, совсем не петушок Весёлый, а его родной брат, – голос Аральской заметно задрожал. – Зовут его Грустный. Они родились в разных местах, и долго находились в нестерпимой разлуке.