Жизнь волшебника

вот-вот что-то возникнет, вспомнится, а не выходит.

Троллейбус притормаживает, скользнув всей своей толстой тушей чуть вбок на прикатанной

остановке, и тут Роман с каким-то удивлённым страхом чувствует, что стойка, за которую он и

девушка держатся, уходит в пустоту и они куда-то улетают… Мгновенно окончательно очнувшись,

он ищет что-нибудь поосновательней и хватается второй рукой за …настоящую стойку. А то, за что

он держался вначале, – это лишь трубка от гардины, которую везёт девушка! Оказывается,

неловкость и конфуз тоже могут быть беспредельными. Держась за настоящую опору, Роман стоит,

огорчённо покачивая головой; от неловкости, кажется, покраснела и спина. Хорош, однако, он был

со своим независимым видом! Девушка же от смеха едва не складывается вдвое. Но как она

смеётся! Смех девушки проникает в душу и отдаётся в ней так, будто, где-то в глубине её, он уже

хранится. Роман ещё раз смотрит на незнакомку и снова понимает странное: она незнакома, но он

её знает… Да тут впору ещё раз улететь… Хочется даже протрясти свою сонную, чумную голову,

чтобы освободиться от этой раздвоенности и чертовщины.

Но вот уже и остановка. На выходе девушка мешкает с неудобной ношей, которая длиннее

двери. Роман, взявшись помочь, теперь уже и вовсе забирает трубку.

– Вы извините меня за мой дурацкий смех, – говорит она на остановке, – но это же правда

смешно.

– Вам куда? Туда или сюда? – специально не реагируя на её извинение, спрашивает он,

показывая в разные стороны.

– Туда, – кивает она в другую сторону от общежития.

– Нам по дороге, я провожу.

– Проводите, – соглашается она, – честно сказать, боюсь ходить одна. Задержалась у подруги.

Болтаюсь с этой трубкой по всему городу, как ненормальная.

– А зачем она вам?

– Чтобы папу моего спасти.

– Трубкой?!

– Ну да. От мамы спасти. Он у нас инженер, изобретатель. Ему в голову пришла какая-то идея,

а он человек азартный: посидел, посмотрел по сторонам, потом сбросил штору, снял трубку и

распилил её на куски. А теперь мама пилит его уже целую неделю. У подруги нашлась одна такая

лишняя, вот я и ездила за ней после работы. Да заболтались немного.

Без волнения, конечно же, не обходится ни одно знакомство. Обычно это волнение-азарт,

волнение от предощущения удачи или провала. Но тут оно с каким-то иным, более тонким, словно

душевным привкусом. Уж не примета ли это его главного знакомства? Не даёт покоя ощущение

знакомости её взгляда. И ещё голос. Она чуть-чуть картавит и это тоже кажется знакомым. Хотя…

Хотя на самом-то деле у него, вроде бы, не было ещё ни одной девушки или женщины с

картавинкой. Этот странный момент полуузнавания вызывает даже невольную улыбку – ну прямо

как в кино или в книжке, когда встретившиеся говорят: кажется, мы знакомы с тобой уже тысячу

лет. Но ведь тут-то так оно и есть. Ведь тут-то какая-то совершенно очевидная реальность…

– Как вас звать? – спрашивает Роман.

– Ирина, – отвечает она.

И в имени её слышится узнавание. Ирин-то у него, наверное, уже с десяток, но почему-то

именно ей это имя подходит больше всех. Однако думать уже некогда.

– Мы уже пришли, – сообщает девушка, когда они сворачивают во двор, – а вас как зовут?

– А меня… – отвечает он и не успевает досказать даже так мало.

– Ну, Ирэн, ты совсем совесть потеряла! – строго выговаривает ей статная дородная женщина в

расстёгнутом пальто, шагнувшая навстречу от ближайшего подъезда. – Почему так поздно?

Ирэн?! И всё! Водоворотом разверзаются, расступаются воды памяти. Ирэн! Голубика! Да как

же не догадался он в глаза-то ей внимательней взглянуть?! Роман стоит, ослеплённый памятью, а

в голове, как в калейдоскопе, – одна картина за другой: Пылёвка, детство, солнечная веранда

Макаровых, велосипед, шелушащиеся от загара ноги, тёплая вода Онона, тальниковый берег и

Голубика – эта хрупкая фарфоровая девочка с синими-пресиними глазам, двоюродная сестра

Серёги, забавно не выговаривающая букву «р». Помнятся ещё свои детские отчаянные страдания,

помнится, что маму её зовут Тамара Максимовна. В доме Макаровых тогда лишь дядю Володю

звали по имени, а всех женщин – по имени отчеству: Надежда Максимовна, Тамара Максимовна, а

уж Ирина была Ирэн или Голубика. А букву «р» она так до сих пор и не выговаривает, но эта

картавость придаёт ей особый шарм. Всё это надо как-то за одно мгновение пережить и не

задохнуться.

– Мы уж с отцом переволновались, – продолжает такая знакомая-презнакомая, кажется, почти

не изменившаяся Тамара Максимовна. – Я уже третий раз выхожу. А это кто?

Чтобы не пугать её, Роман намеренно выходит в свет, падающий из подъезда – всё равно она

его не узнает. Ирэн теряется, пытаясь придумать, как назвать человека, с которым подошла.

– Меня зовут Роман, – с каким-то страхом, словно саморазоблачаясь, называется он теперь уже

74

сразу обеим.

Ирэн, словно примеривая к нему это имя, смотрит с интересом и улыбкой. Роман же и вовсе

пожирает её взглядом – нет, пожалуй, на улице он никогда бы её не узнал. Она так сильно

изменилась. Узнал, если б только увидел глаза. Но в свете фонаря у подъезда он не видит их и

сейчас.

– Постой-постой, – вдруг уже с ласковыми нотками и с каким-то подозрением произносит

Тамара Максимовна, – а не тот ли это молодой человек, которого ты всё скрываешь от нас?

– Да, мама, это он, – вдруг со смехом подтверждает Ирэн.

– Ну-ну, значит, попался всё-таки, голубчик, – говорит Тамара Максимовна и вовсе

оторопевшему Роману, хотя по её тону понятно, что провинность того, за кого его принимают, не

столь и велика. – Ну ладно, – продолжает она, взглянув на свою голую ногу в комнатном тапочке, –

я ведь совсем околела, пойдёмте в дом.

Роман идёт за ними как привязанный. И по пути в квартиру он не успевает собраться с

мыслями, потому что дверь оказывается тут же, на первом этаже.

– Ну, ты меня спасла, – принимая трубку из рук Романа, говорит Ирине в прихожей её отец. – А

что? Нормальная, хорошая трубка.

– Ну-ну, – теперь уже намеренно строго выговаривает ему Тамара Максимовна, – ещё возьми

да эту испили.

Отец тут же, без всяких вопросов протягивает руку Роману:

– Иван Степанович.

Всё ещё немой нечаянный гость лишь кивает головой. А вот отца Ирэн он никогда не встречал –

в Пылёвке Иван Степанович не был.

Сбросив шубу, Голубика остаётся в клетчатой юбке и в толстом свитере домашней вязки. А у

Романа – новый душевный паралич – хрупкая фарфоровая девочка превратилась в роскошнейшую

фарфоровую женщину, в даму. Эта шикарная высокая грудь, эта белая кожа, эти волосы,

крашенные под тёмную яркую медь, эти синие глаза! Белое, медное и синее – какое-то просто

невозможное, убийственное сочетание. И тут-то, находясь в состоянии воскового остолбенения,

Роман совершенно отчётливо осознаёт, что именно происходит с ним сейчас. Сейчас у него

свершается, реализуется Судьба. Судьба всегда была неосознанной, туманной, абстрактной и

отдалённой категорией, но в эти пронзительные, обострённые минуты происходит какой-то

своеобразный её прилив. Приблизившись, она захлёстывает, заполняет все возможные

пространства: и всю его душу, и весь объём этой квартиры. От её прямого, непосредственного

присутствия звенит в ушах, как от провода высокого напряжения. Сейчас как раз тот решающий

момент жизни, когда Судьба не позволит тебе своевольничать. Даже на сантиметр она не отпустит

тебя куда-нибудь вкось, а спокойно и уверенно направит так, как надо, как знает только она. И ты

уже никуда не денешься – пойдёшь как миленький. Это она подготовила такую, казалось бы,

невероятную встречу и теперь-то ты уж не отвертишься от того, что суждено, даже если и сильно

захочешь. В мыслях Романа успевает мелькнуть, что ведь люди, оказывается, правы, когда

говорят, что если о чём-то сильно мечтать, то это обязательно сбудется. Вот оно и сбывается. Хотя,

если честно, то мечтал ли он о Голубике всё время? Нет, не мечтал. Просто не смел этого делать.

Он словно оставил её в детстве, как нереальную, несбывшуюся сказку. Но, видимо, ещё тогда он

своим первым ярким чувством так зарядил Судьбу, что она просто не могла, набрав свою мощь, не

прилить, когда пришёл её срок.

В ярком свете хрустального бра у вешалки Ирэн с любопытством оглядывается на него, словно

проверяя, кого это она вот так, с бухты-барахты, привела в свой дом, и Роман, с головой ухнув в её

глаза, уже совершенно безвольно отдаётся течению сумасшедших событий. Глаза её большие,

чистые и настолько синие, что кажется, будто эта синева переливается прямо в его душу.

Оказывается сегодняшний прилив Судьбы имеет и свой цвет. Он синий. И лишь теперь, через

много лет, Роману становится понятна загадка глаз Голубики. Её глаза с поволокой. Выражение

«глаза с поволокой» он слышал давно, но, кажется, никогда не видел. Разве только у Светланы

Светличной, этой загадочной, необыкновенно красивой актрисы. Всю же реальную убийственность

таких глаз Роман постигает лишь теперь. Это же невозможно представить, чтобы одни глаза

заменяли сразу всего человека вместе с его душой. Если бы существовал какой-нибудь

специальный музей Красоты Человека, то такие глаза, как глаза Голубики, могли бы стать в нём

одним из главных экспонатов. Это даже удивительно, что многие женщины и сами не понимают

изысканности своей красоты. Такая женщина обыденно поднимается утром, умывается, не

задумываясь красит ресницы, почти механически подкрашивает губы и уже этим минимумом

создает то, что вдребезги разносит мужские сердца. Вот лишь перед такими-то, естественными,

самодостаточными женщинами и пасует Роман, зная, что никакое его обаяние, никакие приёмы

здесь не работают. Из категории таких женщин, без всякого сомнения, и Голубика.

Они проходят в зал с искристой висюльчатой люстрой, с ласковым коричневым паласом на весь

пол, кажется, с самодельной, но уж как-то очень изящно и хитроумно сработанной стенкой под

красное дерево, с пышными креслами и диваном. Провалившись в одно из кресел, Роман пытается

75

прийти в себя, передохнуть напряжение. Ему дают время, чтобы освоиться. Но как тут избавишься

от ощущения нереальности происходящего? Ведь ничего иного, кроме привычной общаги, на

сегодня уже не предполагалось. И вдруг вместо всей этой, казалось бы, неминуемой обыденности

– чудо! Да ведь будь все эти люди совсем незнакомы, то и это было бы уже чудом. Но тут-то чудо в

квадрате! Он сейчас в доме той гордой девочки, первой своей любви, о которой даже и мечтать не

догадывался! Вот где, оказывается, она живёт. И это так просто… Хоть и чудо.

Но что делать дальше? Наверное, если он не откроется, то они его не узнают. А если откроется,

то, очевидно, тут же превратится для них в того пацана с велосипедом, на которого Голубика

смотрела сверху вниз. Пожалуй, уж лучше держаться закрытым сколько получится, а там –

поглядим.

Почему-то окончательно, уже самим своим обликом, успокаивает его Иван Степанович. Он

приземистый, ниже дочери и жены, с круглым носом, с толстыми губами, с глубокой вертикальной

бороздой над верхней губой. Его большая лысина почему-то не даёт лбу впечатления высоты: лоб

низкий, с напряженными морщинами, словно говорящий о каком-то упругом концентрированном

уме. Теперь, когда он сидит на диване, Роман видит его пальцы – жёсткие, словно небрежно

гранёные, несоразмерно длинные для невысокого человека. Наверняка он из рабочих. На заводе

обычно ценят таких начальников, начинавших с низов, которые если чего-то и требуют, то требуют

по-умному, со знанием дела.

В комнате на паласе играет мальчик примерно двух лет. Пристроившись к креслу Голубики, он с

робостью смотрит на гостя.

– А вот и Серёнька, мой сын, – говорит Ирэн, подхватывая его на колени, – помнишь, я

рассказывала?

Роман видит взгляд его больших синих глаз, замечает внимательный голубой взгляд Ивана

Степановича. А из кухни на эту реплику выглядывает и напряжённо смотрит Тамара Максимовна.

Кажется, его реакция на «Серёньку» интересует всех.

– Да, конечно, конечно, помню, – подыгрывает Роман, стараясь держаться как можно

уверенней.

Нагнувшись к мальчишке, Роман как взрослому жмёт ему ручку, отчего тот смущённо краснеет.

Успокоенная Тамара Максимовна делает движение, чтобы вернуться на кухню, но, не выдержав

внезапной растроганности, выходит в комнату.

– А ведь я-то ещё не представилась, – говорит она, – меня зовут Тамарой Максимовной.

Роману остаётся только улыбнуться. «А я знаю», – так и хочется ответить ему, но, сдержавшись,

он, кивнув ей, выходит, знакомится вторично. Видя теперь её вблизи, он не без интереса пытается

рассмотреть цвет и её глаз. Её глаза тоже синие. В этой семье синеглазые все. Роман пытается

вспомнить свои глаза и вдруг обнаруживает, что не помнит их цвета. Он, кажется, никогда и не

задумывался об этом.

Тамара Максимовна уходит на кухню, беседа снова не клеится, так что говорить приходится на

классическую тему о погоде, о том, как холодно и грязно сейчас на улицах зимнего города. Наконец

Тамара Максимовна вносит на подносе чашки с чаем, домашние шаньги и малиновое варенье с

целыми ягодками. Роман надеется, что вдруг в честь знакомства будет предложена бутылочка

какого-нибудь винца, которое сейчас было бы кстати, чтобы чуть расслабиться. Но о вине никто

даже не вспоминает. Кажется, в этой семье культ трезвости. В их квартире вообще какая-то особая

атмосфера. С самого начала от очень приятного, свежего чуть ли не до скрипа запаха хвои,

Романа не покидает ощущение, что у них где-то тут рядом спрятана новогодняя ёлка. Не

удержавшись, он спрашивает об этом необычном аромате.

– Так мы же Лесниковы, – смеясь, отвечает Голубика, – у нас полагается лесом пахнуть.

– Как Лесниковы? – не поняв, переспрашивает Роман.

– Хорош жених, – с усмешкой замечает Ирэн, будто выгораживая его, – он мою фамилию не

помнит.

– А-а… – сконфуженно бормочет Роман, – фамилия…

Оказывается, их фамилию он не знал никогда. Иван Степанович, с приятным недоумением

услышавший слово «жених», приходит на выручку, пояснив, что всё это выдумки дочери, которая

обожает запах хвои. Сам он установил на окне кондиционер собственного изобретения, чтобы в

квартире был постоянно свежий воздух, а она пристроила к нему какую-то хитрушку с хвойным

экстрактом. Сами-то они, привыкнув, уже не чувствуют необычной атмосферы в квартире, но все,

кто бывает в гостях, удивляются.

– А вас, значит, Романом зовут, – говорит Тамара Максимовна, всё так же пристально

приглядываясь к гостю. – Ох уж эта Ирэн! Тоже мне конспиратор… Даже это утаила. А я, как сыщик,

испытывала её. Назову, бывало, вроде как невзначай какое-нибудь имя и смотрю, не дрогнет ли

что у неё в лице.

– Ты так делала? – рассмеявшись, спрашивает Голубика. – Вот это класс! А я и не замечала.

– Я уж даже всех Эдуардов и Виталиев перебрала, – тоже добродушно смеясь над собой,

продолжает Тамара Максимовна, выдавая свой приём, который теперь, как ей кажется уже не

76

понадобится, – только почему-то до Романа не додумалась. А ведь обыкновенное, только, к

сожалению, несколько забытое русское имя. Вы ведь русский, да?

Романа удивляет акцентированная пристрастность этого вопроса.

– Конечно русский, – отвечает он, усмехнувшись, – разве не заметно?

– А где вы работаете? – осведомляется Иван Степанович.

– Ну, если уж ты сегодня влип, то расскажи, пожалуйста, о себе сам, – видя его заминку, говорит

Ирэн, – теперь-то они уж точно меня в покое не оставят. А я ещё чего-нибудь перевру.

Её дерзость и уверенность потрясают – уж не узнала ли она его? Уж не продолжает ли

посмеиваться над ним, как в детстве? Конечно, исполнять роль какого-то её действующего

кавалера не особенно приятно, но и разоблачаться пока что не хочется. Причём разоблачение его

тоже будет не простым, а в квадрате. Во-первых, это станет разоблачением перед родителями в

якобы долгих отношениях с их дочерью, а во-вторых, разоблачением сразу перед всеми в том, что

он, оказывается, их давний знакомец. Хотя так ли важно теперь их прежнее знакомство? Эта

встреча могла произойти и сама по себе. Как бы там ни было, но вопрос о работе, где не надо

ничего придумывать – это как палочка выручалочка. Выложив всё о своих делах на заводе, Роман

рассказывает о службе в армии, никак не понимая, почему даже его рассказ про армию, обычно

скучный для посторонних, воспринимается здесь с таким вниманием. В этой пристальности

внимания видится даже подвох: ведь он же совсем для них чужой. Трудно поверить в то, что тебя

тут как будто ждали давным-давно.

– А родители твои кто? – интересуется Иван Степанович.

– Можно сказать, крестьяне, – уже чуть напряжённей отвечает Роман, чуя приближение

возможной развязки.

– Живут в селе?

– Ага, в селе.

– А как оно называется?

У Романа перехватывает дыхание – вот и всё! Но назвать какое-нибудь другое село нельзя – это

похоже на предательство. Он вздыхает, обречённо качает головой и, вздохнув, сообщает:

– Пылёвка…

– О! – обрадованно восклицает Иван Степанович, оглянувшись на жену. – Так это там, где

сестра твоя живёт.

– Из Пылёвки… Роман… – произносит Тамара Максимовна.

Теперь она вглядывается, просто впившись в него взглядом. И Роман, уже словно открываясь,

смотрит на неё с улыбкой – да я это, Тамара Максимовна, я. Ну, изобличили, что поделаешь… Она

всматривается в него, наверное, целую минуту, не замечая, что её рот открывается от удивления

всё шире. Кажется, она видит, как в этом незнакомом молодом человеке, сидящем напротив,

медленно проявляются знакомые черты.

– Тот самый мальчик? Ромка? – спрашивает Тамара Максимовна, но больше, кажется, сама

себя. – Ого-го, смотри-ка, в какого гренадёра вымахал… Ваня, – тут же дрогнувшим голосом

продолжает она, повернувшись к мужу, – ты скажешь, что такого не бывает… Что такое

показывают лишь в кино. Но ведь они познакомились ещё детьми. Так же, как и мы с тобой… А

теперь, оказывается, снова вместе…

– Ну и что тут такого? – говорит Иван Степанович, но, пожалуй, лишь для того, чтобы тоже

скрыть своё удивление.

– А-а…, – обиженно машет на него Тамара Максимовна, – тебе, сухарю, этого не понять!

Роман даже в этой волнующей ситуации не может сдержать улыбки. Сильно уж напоминает это

перепалку его родителей, только мать даже в такой трогательный момент припечатала бы тут ещё

что-нибудь и непечатное. Но по-своему тоже трогательно.

– Ирэн, – повернув голову к дочери, но не отпуская взглядом Романа, чуть строже продолжает

Тамара Максимовна, – тебя точно нужно прибить. Как ты могла скрывать от меня такое… Устроили

тут, понимаешь, представление. – Теперь в её голосе неподдельная обида уже на дочь. – Ведь я

же была, можно сказать, у истоков вашей дружбы, уж я-то помню, как неумело этот мальчик

пытался ухаживать за тобой, а ты?

Хорошо, однако, то, что Тамара Максимовна смотрит при этом не на дочь, потому что Ирэн и

сама сидит открыв рот, в состоянии полного потрясения. Вот так сюрприз она домой привела –

сюрприз с сюрпризом!

От нервного озноба уже потряхивает и Романа. А если сказать родителям Голубики, что их

новому знакомству нет и часа?

Требуется ещё минута молчания для переваривания каждым этой ситуации. Зато уж всякой

неловкости потом как не бывало. Свои, оказывается, люди! Общих тем находится так много, что

эмоциональная Тамара Максимовна, не способная быстро принимать подобные ситуации,

перескакивает с одного на другое.

– Как там сестрица-то моя? Совсем, говорят, запилась? Мне и ехать к ним страшно. И чем ей

помочь, не знаю. Споил её этот идиот. А как мне Серёжку жаль. Такой способный мальчишка был.

77

Редко стал забегать: видно, за родителей стыдно. Как бы тоже не спился.

– Мама, – одёргивает её дочь, – ну чего ты? С чего это Серёжка должен спиться?

– Да это я так. Всяко же бывает. Ох, не дай-то Бог.

Однако, о чём бы ни говорили, Роман чувствует себя здесь как дома.

Но если бы потрясения закончились на этом! Когда все темы разговоров оказываются

исчерпанными, начинается вдруг принципиально иная, неожиданная тема и одновременно новая

волна синего прилива Судьбы.

– Ну, в общем, я не знаю, как вот ему, – говорит Тамара Максимовна, строго кивнув на мужа, –

но мне всё с вами ясно. Мы видим, Роман, что ты человек серьёзный. В общем, уж позвольте, как

говорится, сразу быка за рога…

На мгновение она сосредоточенно смолкает. Иван Степанович, уловив, о чём она сейчас

заговорит, со вздохом поднимается и ходит вдоль своей красной изысканной стенки.

– Так вот, – продолжает Тамара Максимовна, – встречаетесь вы, по моим агентурным данным, –

тут она снова не может сдержаться от невольной, но нервной улыбки, – уже около года. Я уж не

говорю о вашем давнем знакомстве. Так что, о какой-либо случайности отношений тут и речи не

идёт. Однако ж, ваши встречи – как бы это выразиться? – не совсем целомудренны. И потому, если

вы действительно, как говорит Ирэн (да что там «говорит», я и сама вижу её терзания), любите

друг друга, то мы, можно сказать, не возражаем, что ли… если вы станете жить вместе. Открыто и

по-человечески. Короче, ставлю вопрос ребром: женитесь вы, наконец, или нет? По-моему, люди

без семьи всё-таки портятся. Решайте… Ну, а первое слово – мужчине. В нашей семье принято так.

Несмотря на то, что первое слово в семье Лесниковых принадлежит мужчине, это непростое

решение озвучено женщиной. Однако, судя по напряжённому взгляду Ивана Степановича, и он

тоже полностью на стороне «своего слова», высказанного женой.

Роман боится, что, заговорив, станет заикаться. Он полностью во всём запутался. А ведь

Голубика-то, вопреки страхам, не смотрит на него снисходительно, как в детстве. Хочется даже

самому глянуть на себя как-нибудь в этот момент со стороны – может быть, и впрямь в нём

появилось теперь что-то особенное? Но надо же что-то говорить, от него ждут серьёзного,

взвешенного ответа. Только откуда эту взвешенность взять? Роман сдвигается на краешек кресла,

готовый для любого движения. Сказать «да»? А если Ирэн, эта прекрасная ведьма, безупречно

сыгравшая свою роль, засмеётся и раскроет розыгрыш, признавшись, что её мужчина совсем

другой, хоть она и поражена такой невероятной встречей. И тогда он со всей своей серьёзностью, с

рассказами о работе, службе, родителях, окажется ещё более жалким, чем когда-то в детстве.

Почему, кстати, они сами-то ничего не заметят? Ведь год этого якобы его жениховства никуда не

укладывается. В прошлом году он в это время ещё в наряды на границе ходил. Не засмеяться ли

сейчас первому, раскрывая эту нелепую игру? А что она? А она… И как это понимать?! Голубика,

едва дождавшись его взгляда, незаметно, почти одними глазами кивает: говори «да». Это что,

продолжение розыгрыша? Или она согласна замуж за него? А если согласна, то что же он? Видно,

как родители уже нервничают от его заминки. Особенно неловко Ивану Степановичу. Да нет,

никакой это не розыгрыш: разве может Ирэн так смеяться над родными?

– Да я, в общем-то, ничего, – почти шепчет Роман, – как вот. . – он вдруг (что уж совсем не лезет

ни в какие рамки) начисто забывает имя той, которая до сих пор снится иногда ночами, и лишь

растерянно кивает в её сторону. – Как вот она…

– Вы только посмотрите на него! – вдруг с усмешкой выдаёт Голубика, отчего душа Романа

уходит в пятки, – он, видите ли, согласен! Вот всегда ты так: ничего да ничего, – повернувшись уже

к нему, ласково и капризно передразнивает она. – А где мы будем жить? У тебя в общежитии?

Роман готов со стыда провалиться за свою вдруг обнаружившуюся легкомысленность –

Господи, да когда же было подумать ещё и об этом!?

– Ай-я-яй! – восклицает Тамара Максимовна. – Так вы встречаетесь в общежитии!? Как всё это

нехорошо… Ваня, ты слышишь, – жалуется она, – наша дочь ходит в общежитие!

– А ты ко мне не ходила? – спрашивает Иван Степанович и поправляется, – то есть, не бегала?

– Ваня, да как ты можешь?! При детях… – обижается она.

– Ну, в общем, ладно, не в том дело, – говорит Иван Степанович. – Конечно, жить с нами вы не

захотите. Теперь это не модно. Теперь уже, видишь ли, и в общежитие ходить неприлично. Да и

верно: не для мужчины это – жить с родителями. Что ж, разменяемся. В крайнем случае, доплатим.

У нас будет двухкомнатная, у вас – однокомнатная. А уж дальше сами разворачивайтесь – вы

молодые.

Судя по всему, этот вопрос уже не раз обсуждался между ними, правда, за спиной дочери. И,

судя по всему, в связи с тем неизвестным мужчиной, с которым она то ли встречается, то ли

встречалась.

– Папка! – кричит Голубика, захлопав в ладоши, и бросается на шею своего низкорослого отца.

– Какие же вы замечательные у меня! Спасибо вам, спасибо! Видишь, Рома, как всё здорово!

Наконец-то у нас будет свой угол.

– Ну ладно, давайте уж тогда всё сразу. Уж переволноваться, так за один раз, – наконец

78

успокоившись, говорит Тамара Максимовна, промокая платочком глаза. – Что наши молодые

думают насчёт свадьбы?

– Мам, ну какая у меня свадьба?! – даже с упрёком возражает Голубика. – Это с Серёнькой-то?

Прошлое Ирэн, оставившее ей сына, видимо, уже достаточно обговорено в семье, и все

относятся к нему спокойно.

– Ну, а ты, Роман, как? – спрашивает, как уже ни верти, а его будущая тёща.

– Лучше уж как-нибудь попроще, – мямлит он, ещё никак не видя себя в образе жениха.

– Ну что ж… – произносит Тамара Максимовна. – Может быть, оно и правильно. Излишняя

напыщенность ни к чему… Но только обязательно пригласи своих родителей. Надо же нам

познакомиться…

– Я им потом напишу, – обещает Роман.

– Но ты как будто чем-то недоволен, – тут же замечает Тамара Максимовна. – Может, что-то не

так?

– Да, есть немного, – признаётся Роман. – Ведь я, выходит, буду у вас в примаках?

– В каких ещё примаках? – удивляется Голубика.

– Раньше примаком называли того, кто приходил в семью жены и жил на всём готовеньком. Я

бы предпочёл заработать квартиру сам. А пока можно было бы и в общаге пожить. Отдельную

комнату там дадут.

Тамара Максимовна огорчённо всплёскивает руками, и, словно ища поддержки, смотрит на

мужа.

– Ах, вот оно что! – обрадовано восклицает Иван Степанович и солидарно жмёт Роману руку, –

я-то думаю, чего это он сник? Что ж, я рад за свою дочь. Кажется, она встретила настоящего

мужчину. Значит, ты говоришь, раньше так было? Что ж, разговор вполне мужской. И я объясню

тебе по-мужски. Дело тут не только в тебе и в твоих принципах. Ты же видишь, что у Ирины

имеется, можно сказать, существенный довесок, – Иван Степанович кивает в сторону внука.

– Папа, – уязвленно встревает Ирэн, – ну как ты можешь так говорить!

– Молчать! – прикрикивает вдруг Иван Степанович. – Отец знает, как надо говорить! – Он

смотрит сначала на одну, а потом на всякий случай и на другую женщину, и они опускают свои

синие глаза. – Так вот, – продолжает он, – мы как родители хотим, чтобы всё у вас было хорошо. И

именно поэтому, уважая твоё мужское самолюбие, предлагаем за дочерью ещё и квартиру. И ты

должен это принять.

– Ничего себе! – снова вмешивается Голубика, но с нотками сдерживаемой радости. – Прямо

домострой какой-то.

– А ты как хотела?! – снова повышает голос взволнованный Иван Степанович. – И нечего отцу

перечить!

Роман теряется вконец. Сказать ему больше нечего, и получается, что он согласен по всем

статьям.

Когда после длинного чаёвничания с такими разговорами и фантастическими решениями Роман

собирается уходить, Тамара Максимовна придерживает его в прихожей.

– Так ты, может быть, и переночуешь у нас? А то, гляди, снова на нелегальное положение

перейдёшь…

– Да нет, мне нужно сегодня обязательно в общежитии быть, – теперь уже легко обманывает

Роман, – мастер наказывал ребятам кое-что передать…

– Я провожу, – говорит Голубика, вытесняя мать из прихожей.

Она накидывает пальто и выходит с Романом в подъезд. Уже оказавшись за дверью, они стоят и

смотрят в глаза друг другу.

– Ну, ни фига себе! – только и произносит Роман. – Что это было такое?

– Я видела, как ты боялся, – отвечает она, – только шутки тут нет. Для меня всё это тоже было

шоком, но я сказала себе: «Не бойся и хотя бы раз в жизни прими решение сразу. Иногда именно

так и надо поступать». И приняла. Вот.

Она стоит, покорно опустив свой синий взгляд. И Роман чувствует, как по всему его телу бегут

мурашки.

– Ты придёшь? – спрашивает она.

– Приду.

– Тогда ступай. Поздно уже. Все остальные вопросы – потом. А с другой стороны, подумай. Ты

можешь просто не прийти, и всё.

Из подъезда Роман вылетает, как на крыльях. Вот это да! Ждал чуда?! Вот и дождался! Пусть ни

у кого в жизни такого не бывает, а в твоей – всё возможно. И ты в это поверь! В голове всё

постепенно приходит в порядок. Судьба, свершившая своё дело, откатывается волной, оседает и

превращается в обыденный жизненный наст. Однако, куда свернёшь теперь с того пути, который

она задала? Никогда раньше Роман не задумывался над тем, что ведь, по сути-то, приход всякого

большого чувства – это и есть прилив Судьбы: первый, последний или очередной – уж как кому

повезёт.

79

Постояв немного в раздумьях, он возвращается в подъезд, чтобы запомнить номер квартиры. А

потом на остановке, где они с Голубикой два с половиной часа назад очутились с какой-то нелепой

трубкой, замедляется снова. А ведь тут как будто есть ещё одно фантастическое совпадение.

Когда-то, расставшись с Ирэн на остановке, они на остановке и встретились. Только одна

остановка была в Пылёвке, другая – в Чите. Конечно, по сути-то это совпадение совершенно

натянуто, однако в горячем воображении Романа действительность уже гнётся, плавится,

изменяется: жаркий летний пылёвский день перетекает в серый зимний вечер, автобус

трансформируется в троллейбус, село – в город. Просто между той и этой остановками

выстрижено время, как случалось иногда с плёнкой напившегося в кинобудке дяди Володи

Макарова. И Романа потрясает новое осознание чуда! Это же невероятно: вот так сходу, в два с

половиной часа жениться на той, с которой однажды без всякой надежды простился навсегда!

Может быть, это один из снов, в который заглянула его синеглазая принцесса Голубика? Задремал

в троллейбусе, ещё не доехав до остановки, вот и пронеслась в голове эта нереальная фантазия,

эта странная двухчасовая петля, как нить, случайно выдернутая из свитера… А теперь, когда

троллейбуса нет, пора бы и проснуться. Но дальше-то просыпаться некуда: это уже и есть

реальность! Случившееся событие столь велико и невероятно, что даже страшно – а вдруг теперь

по всем законам суконной обыденности произойдёт нечто такое, что всё сломает и уничтожит? Ну,

например, какие-нибудь бандиты вывернутся сейчас из-за угла (человек десять, не меньше) и

уделают его как грушу, или сосулька с крыши упадёт, или метеорит с неба, или уже завтра Ирэн