Читать книгу: «Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2», страница 3

76. Ловушка для философов

На вершине холма, куда медленно поднимались трое ботаников, стояло одно из тех небольших деревянных строеньиц в деревенском стиле с остроконечной крышей, опирающейся на столбы из узловатых стволов, и окнами, увитыми плющом и ломоносом, которые целиком переняты из английской архитектуры или, скорей, у английских садовников, которые подделывают природу или, верней будет сказать, изобретают природу по своему вкусу, что придает определенную оригинальность их созданиям по части устройства домов и их изобретениям по части растительности.

Англичане вывели голубые розы, и вообще их всегдашнее стремление – создать антитезу любым установившимся идеям. Когда-нибудь они выведут черные лилии.

Пол в этом доме, достаточно просторном, чтобы вместить стол и полдюжины стульев, был выложен из кирпича и покрыт циновкой. Что же касается стен, их украшала мозаика из гальки, собранной на речном берегу, и раковин, но не из Сены; песчаные берега в Буживале и Пор-Марли не радуют взор гуляющего изобилием моллюсков, и потому на стенах присутствовали перламутровые и розоватые раковины, за которыми надо отправляться в Сен-Жак, Арфлёр, Дьеп или на рифы Сент-Адреса.

Потолок был рельефный. Сосновые шишки и коряги самой причудливой формы, напоминающие уродливые головы фавнов или диких зверей, казалось, нависали над вошедшим в дом. В довершение о́кна представляли собой цветные витражи, и стоило поглядеть в фиолетовое, красное или голубое стекло на равнину и лес Везине, как сразу же возникало впечатление, будто небо покрыто грозовыми тучами, либо залито яростным блеском жаркого августовского солнца, либо бездонно, холодно и бледно, как во время декабрьских морозов. Словом, нужно было только выбрать стекло по своему вкусу и любоваться пейзажем.

Это несколько развлекло Жильбера, и он через каждое стекло витража оглядел живописную котловину, на которую открывался вид с Люсьеннского холма и по которой, змеясь, протекала Сена.

Однако глазам вошедших представилось еще одно весьма интересное зрелище (по крайней мере г-н де Жюсьё почитал его таковым): прелестный завтрак, сервированный на столе из неполированного дерева.

Вкуснейшие сливки из Марли, чудесные абрикосы и сливы из Люсьенны, нантерские сосиски и колбаски на фарфоровом блюде, над которым поднимался пар, и при всем при этом нигде не было видно слуг, принесших их сюда; отборная, ягодка к ягодке, земляника в очаровательной корзинке, устланной виноградными листьями, свежайшее сливочное масло, огромная коврига черного деревенского хлеба и рядом золотистого цвета хлеб из крупчатки, столь любезный пресыщенным желудкам горожан. Эта картина заставила восхищенно ахнуть Руссо, который, хоть и был философом, оставался бесхитростным гурманом и при умеренных вкусах обладал изрядным аппетитом.

– Экое безумие! – попенял он г-ну де Жюсьё. – Нам вполне хватило бы хлеба и слив. И вообще, ежели мы подлинные ботаники и трудолюбивые исследователи, есть этот хлеб и сливы мы должны были бы, не прекращая рыскать по зарослям и обшаривать овраги. Помните, Жильбер, наш с вами завтрак в Плесси-Пике?

– Да, сударь. Никогда хлеб и черешня не казались мне такими вкусными.

– То-то же. Вот так и завтракают подлинные любители природы.

– Дорогой философ, – прервал его г-н де Жюсьё, – вы не правы, упрекая меня в расточительности, потому что никогда столь скромное угощение…

– Так вы хулите свой стол, господин Лукулл? – воскликнул Руссо.

– Мой? Вовсе нет, – отвечал г-н де Жюсьё.

– В таком случае у кого же мы? – осведомился Руссо с улыбкой, несколько принужденной и в то же время добродушной. – У гномов?

– Или у фей, – произнес г-н де Жюсьё, поднимаясь и устремляя взгляд на дверь.

– У фей? – воскликнул весело Руссо. – В таком случае да будут благословлены они за свое гостеприимство. Я голоден. Давайте поедим, Жильбер.

Он отрезал толстый ломоть черного хлеба и передал ковригу и нож Жильберу.

После этого, откусив изрядный кусок, положил себе на тарелку две сливы.

Жильбер не решался последовать его примеру.

– Ешьте! Ешьте! – подбодрил его Руссо. – Не то феи обидятся на вашу сдержанность и решат, что вы сочли их угощение слишком скудным.

– Или недостойным вас, господа, – раздался серебристый голосок.

В дверях стояли, держась под руку, две оживленные прелестные женщины и, приветливо улыбаясь, делали г-ну де Жюсьё знаки умерить поклоны.

Руссо, держа в правой руке надкушенный ломоть хлеба, а в левой надкушенную же сливу, обернулся, увидел этих двух богинь (во всяком случае, он принял их за таковых по причине их молодости и красоты) и, ошеломленный, неловко поклонился.

– Графиня! – воскликнул г-н де Жюсьё. – Вы! Какая приятная неожиданность!

– Здравствуйте, дорогой ботаник! – обратилась к нему с истинно королевской непринужденностью и благосклонностью одна из дам.

– Позвольте вам представить господина Руссо, – произнес г-н де Жюсьё, беря философа за руку, в которой тот держал хлеб.

Жильбер узнал обеих дам; с широко открытыми глазами, бледный как смерть, он стоял и смотрел в окно, думая, как бы удрать.

– Здравствуйте, мой юный философ, – приветствовала растерявшегося Жильбера вторая дама и потрепала его розовой ручкой по щеке.

Все это видел и слышал Руссо; он задыхался от гнева: его ученик, оказывается, знает этих богинь, он знаком с ними.

Жильбер не знал, куда деться.

– Вы не узнаете ее сиятельство? – спросил де Жюсьё у Руссо.

– Нет, – недоуменно ответил тот. – Мне кажется, я ни разу…

– Это госпожа Дюбарри.

Руссо отшатнулся, словно увидел ядовитую змею.

– Госпожа Дюбарри? – воскликнул он.

– Она самая, сударь, – крайне любезным тоном подтвердила молодая женщина, – бесконечно счастливая, что имеет удовольствие принимать у себя и видеть воочию одного из самых прославленных мыслителей нашего времени.

– Госпожа Дюбарри! – повторил Руссо, видимо не догадываясь, что его изумление становится уже оскорбительным. – Значит, этот домик принадлежит ей и это она угощает меня завтраком?

– Вы угадали, дорогой мой философ. Это она и ее сестра, – подтвердил г-н де Жюсьё, который чувствовал себя явно скверно, видя признаки надвигающейся бури.

– Ее сестра, которая знает Жильбера?

– И весьма близко, сударь, – отвечала Шон с обычной дерзостью, не принимавшей в расчет ни королевские настроения, ни причуды философов.

Жильбер, видевший, как грозно сверкают глаза Руссо, мечтал только о том, чтобы тут же на месте провалиться.

– Близко… – повторил Руссо. – Жильбер близко знаком с вами, а я ничего об этом не знаю. Выходит, меня предали, мною играли?

Шон и сестра ее с усмешкой переглянулись.

Г-н де Жюсьё рвал мехельнские кружева, стоившие добрых сорок луидоров.

Жильбер сложил руки, то ли умоляя Шон молчать, то ли убеждая Руссо говорить любезнее.

Однако все вышло наоборот: Руссо замолчал, а заговорила Шон.

– Да, – заявила она, – мы с Жильбером давние знакомые, он был моим гостем. Верно, малыш? Неужто теперь тебе не нравятся сладости Люсьенны и Версаля?

То была стрела, нанесшая смертельный удар: руки Руссо взметнулись, как на пружинах, и тут же упали.

– Так вот оно что, – промолвил он, враждебно глядя на молодого человека. – Вот, значит, как, несчастный.

– Господин Руссо… – пролепетал Жильбер.

– Перестань, – сказала Шон. – Могут подумать, что ты плачешь, а ведь я тебя так холила. Вот уж не думала, что ты такой неблагодарный.

– Мадемуазель… – взмолился Жильбер.

– Возвращайся, малыш, в Люсьенну, – вступила г-жа Дюбарри, – варенья и Самор ждут тебя. И хоть ты ушел от нас довольно необычным способом, встретят тебя там ласково.

– Благодарю, сударыня, – сухо отвечал Жильбер. – Но если я откуда-то ушел, значит мне там не нравится.

– Стоит ли отказываться от благ, если вам их предлагают? – язвительно поинтересовался Руссо. – Вы, дорогой Жильбер, уже вкусили богатой жизни, и вам следует вернуться к ней.

– Но я клянусь вам, сударь…

– Довольно! Довольно! Я не люблю тех, кто служит и вашим и нашим.

– Но, господин Руссо, вы даже не выслушали меня!

– И не желаю.

– Я ведь бежал из Люсьенны, где меня держали взаперти.

– Все подстроено! Уж я-то знаю людское коварство.

– Но ведь я же предпочел вас! Я вас выбрал себе в хозяева, в покровители, в учителя!

– Лицемерие.

– Господин Руссо, но ведь, если бы я стремился к богатству, я принял бы предложение этих дам.

– Господин Жильбер, меня можно обмануть, и это нередко случалось, но только один раз, не дважды. Вы свободны. Ступайте, куда угодно.

– Боже мой, но куда? – воскликнул Жильбер в полном отчаянии, так как понял, что чердачное окно, соседство с Андреа, его любовь потеряны для него, так как гордость его была уязвлена подозрением в предательстве, так как неверно было воспринято его самоотречение, его долгая борьба с собственной ленью, с аппетитом, свойственным возрасту, с которыми он столь мужественно сражался.

– Куда? – переспросил Руссо. – Да к этой даме, к этой очаровательной и милейшей особе.

– Господи! Господи! – восклицал Жильбер, схватившись за голову.

– Не бойтесь, – утешил его г-н де Жюсьё, глубоко уязвленный как светский человек неприличным выпадом Руссо против дам. – Не бойтесь, о вас позаботятся. Ежели вы что-то утратите, вам постараются это возместить.

– Видите, – язвительно промолвил Руссо, – господин де Жюсьё, ученый, друг природы, ваш сообщник, – не преминул добавить он, пытаясь изобразить улыбку, – обещает вам содействие и успехи. Учтите, господин де Жюсьё – человек крайне влиятельный.

Произнеся это и не в силах больше сдерживаться, Руссо с видом, заставляющим вспомнить Оросмана, отвесил поклон дамам, затем впавшему в совершеннейшее уныние г-ну де Жюсьё и, даже не взглянув на Жильбера, вышел, словно трагический герой, из домика.

– Экая дурацкая уродина этот философ, – невозмутимо заметила Шон, наблюдая, как женевец спускается или, верней сказать, несется вниз по тропинке.

– Просите же, что вам угодно, – предложил г-н де Жюсьё Жильберу, который стоял, все так же закрыв лицо руками.

– Да, да, господин Жильбер, просите, – подтвердила графиня, улыбаясь отвергнутому ученику.

Жильбер поднял бледное лицо, убрал со лба волосы, влажные от слез и пота, и решительно сказал:

– Раз уж мне решено предложить место, я хочу быть помощником садовника в Трианоне.

Г-жа Дюбарри переглянулась с сестрой; при этом Шон, в чьих глазах светилось торжество, подтолкнула графиню ногой, и та кивнула, давая понять, что все поняла.

– Это возможно, господин де Жюсьё? – спросила г-жа Дюбарри. – Я желаю, чтобы он получил это место.

– Раз вы желаете, считайте, что он уже получил его, – заверил г-н де Жюсьё.

Жильбер поклонился и прижал руку к груди: его сердце, только что переполненное унынием, теперь готово было выскочить из груди от радости.

77. Притча

В маленьком кабинете замка Люсьенна, в том самом, где виконт Жан Дюбарри на наших глазах поглощал, к большому неудовольствию графини, несусветное количество шоколада, сидели за легким завтраком маршал де Ришелье и г-жа Дюбарри; теребя уши Самора, графиня все более томно и безмятежно раскидывалась на атласной, затканной цветами софе, и с каждой новой позой обольстительного создания старый придворный испускал восхищенные ахи и охи.

– О, графиня, – по-старушечьи жеманясь, говорил он, – вы попортите себе прическу; графиня, у вас сейчас разовьется локон на лбу. Ах! У вас падает туфля, графиня.

– Не обращайте внимания, любезный герцог, – в рассеянности вырывая несколько волосков из головы Самора и совсем уж ложась на софу, отвечала графиня, красотой и сладострастностью позы сравнимая разве что с Венерой на морской раковине.

Самор, не слишком чувствительный к грации своей хозяйки, взвыл от ярости. Графиня попыталась его умиротворить: она взяла со стола пригоршню конфет и сунула ему в карман.

Но Самор надул губы, вывернул карман, и конфеты просыпались на паркет.

– Ах ты маленький негодник! – рассердилась графиня и, вытянув изящную ножку, поддела ее носком фантастические штаны негритенка.

– О, смилуйтесь! – воскликнул старый маршал. – Честью клянусь, вы его убьете.

– Почему я не могу нынче же убить всех, кто мне не по нутру? – отозвалась графиня. – Во мне нет ни капли жалости.

– Вот как! – заметил герцог. – Значит, и я вам не по нутру?

– Ну нет, к вам это не относится, напротив: вы мой старый друг и я вас обожаю; но я, право же, не в своем уме.

– Уж не заразились ли вы этой хворью у тех, кого свели с ума?

– Берегитесь! Вы меня страшно раздражаете вашими любезностями, в которые сами ничуть не верите.

– Графиня, графиня! Поневоле поверишь если не в безумие ваше, то в неблагодарность.

– Нет, я в своем уме и не разучилась быть благодарной, просто я…

– Ну-ка, что же с вами такое?

– Я в ярости, господин герцог.

– В самом деле?

– А вы удивлены?

– Ничуть, графиня, слово дворянина, у вас есть на то причины.

– Вот это меня в вас и возмущает, маршал.

– Неужели что-либо во мне вас возмущает, графиня?

– Да.

– Но что, скажите на милость? Я уже стар, но готов угождать вам всеми силами!

– Меня возмущает, что вы понятия не имеете, о чем идет речь, маршал.

– Как знать.

– Вам известно, почему я сержусь?

– Разумеется: Самор разбил китайскую вазу.

По губам молодой женщины скользнула неуловимая улыбка; но Самор, чувствовавший за собой вину, смиренно понурил голову, словно готов был к тому, что сейчас на него обрушится град оплеух и щелчков.

– Да, – со вздохом сказала графиня, – да, герцог, вы правы, все дело в этом, и вы в самом деле тонкий политик.

– Я не раз об этом слышал, сударыня, – с преувеличенно скромным видом согласился герцог де Ришелье.

– Ах, что мне до чужих мнений, когда я и сама это вижу! Поразительно, герцог, вы тут же, на месте, не глядя ни направо, ни налево, нашли причину моего расстройства!

– Превосходно, но это не все.

– В самом деле?

– Не все. Я еще кое о чем догадываюсь.

– В самом деле?

– Да.

– И о чем же вы догадываетесь?

– Я догадываюсь, что вчера вечером вы ждали его величество.

– Где?

– Здесь.

– Так! Что дальше?

– А его величество не пожаловал.

Графиня покраснела и немного приподнялась на локте.

– Так-так, – проронила она.

– А я ведь приехал из Парижа, – заметил герцог.

– О чем это говорит?

– О том, что я не мог знать, что произошло в Версале, черт побери! И тем не менее…

– Герцог, милый мой герцог, вы нынче говорите одними недомолвками. Что за черт! Если уж начали – кончайте, а не то и начинать не стоило.

– Вы не стесняетесь в выражениях, графиня. Дайте по крайней мере дух перевести. На чем я остановился?

– Вы остановились на «тем не менее».

– Ах да, верно, и тем не менее я не только знаю, что его величество не пожаловал, но и догадываюсь – по какой причине.

– Герцог, в глубине души я всегда предполагала, что вы колдун, мне недоставало только доказательств.

– Ну что ж, я дам вам доказательство.

Графиня, заинтересованная этим разговором более, чем хотела показать, оторвалась от шевелюры Самора, которую ворошили ее тонкие белые пальцы.

– Прошу вас, герцог, прошу, – сказала она.

– При господине губернаторе? – спросил герцог.

– Самор, исчезни, – бросила графиня негритенку, и тот, вне себя от радости, одним прыжком выскочил из будуара в переднюю.

– В добрый час, – прошептал Ришелье, – теперь я расскажу вам все, да, графиня?

– Но неужели вас стеснял мой Самор, эта обезьянка?

– По правде сказать, графиня, присутствие третьего человека всегда меня стесняет.

– Что касается человека, тут я вас понимаю, но какой же Самор человек?

– Самор не слепой, Самор не глухой, Самор не немой, значит, он человек. Под этим словом я разумею каждого, кто, подобно мне, наделен глазами, ушами и языком, то есть каждого, кто может увидеть, что я делаю, услышать или повторить, что я сказал, словом, всех, кто может меня предать. Изложив вам этот принцип, я продолжаю.

– Продолжайте, герцог, вы весьма меня этим порадуете.

– Не думаю, графиня, тем не менее придется продолжать. Итак, вчера король посетил Трианон.

– Большой или Малый?

– Малый. Ее высочество дофина не отходила от него ни на шаг.

– Неужто?

– При этом ее высочество, а она прелестна, вы знаете…

– Увы!

– Так юлила, так лебезила – ах, батюшка! ах, ах! – что его величество при своем золотом сердце не мог перед ней устоять, и после прогулки последовал ужин, и за ужином на него были устремлены наивные глазки дофины. И в конце концов…

– И в конце концов, – бледнея от нетерпения, сказала г-жа Дюбарри, – в конце концов король взял да и не приехал в Люсьенну. Вы ведь это хотели сказать, не так ли?

– Видит бог, так.

– Это объясняется очень просто: его величество нашел там все, что он любит.

– Ну нет, вы сами нисколько не верите в то, что говорите: правильнее будет сказать, он нашел там все, что ему нравится.

– Осторожнее, герцог, это еще хуже; ведь все, что ему нужно, – это ужин, беседа, игра. А с кем он играл?

– С господином де Шуазелем.

Графиня сделала нетерпеливое движение.

– Хотите, графиня, оставим этот разговор? – спросил Ришелье.

– Напротив, сударь, продолжим его.

– Сударыня, отвага ваша не уступает вашему уму, так давайте, как говорится у испанцев, возьмем быка за рога.

– Госпожа де Шуазель не простила бы вам этой пословицы⁴, герцог.

– Между тем эта пословица вовсе к ней не приложима. Итак, сударыня, я остановился на том, что партнером короля был господин де Шуазель, причем играл он так искусно и ему сопутствовала такая удача…

– Что он выиграл?

– Нет, проиграл, а его величество выиграл тысячу луидоров в пикет, в ту самую игру, которая особенно задевает самолюбие его величества, поскольку его величество играет в пикет весьма скверно.

– Ох, этот Шуазель, этот Шуазель! – прошептала г-жа Дюбарри. – А госпожа де Граммон тоже там была, не правда ли?

– Была, перед отъездом.

– Герцогиня?

– Да, и я полагаю, она делает глупость.

– Какую?

– Видя, что на нее не воздвигают гонений, она дуется; видя, что ее не ссылают, она отправляется в добровольную ссылку.

– Куда же?

– В провинцию.

– Там она будет плести интриги.

– Черт побери, а что ей еще остается? Итак, перед отъездом она, само собой разумеется, пожелала проститься с дофиной, которая, само собой разумеется, очень ее любит. Потому-то она и оказалась в Трианоне.

– В Большом?

– Разумеется, Малый еще не отделан.

– Вот как! Окружая себя всеми этими Шуазелями, ее высочество дофина ясно дает понять, к какой партии она решила примкнуть.

– Нет, графиня, не будем преувеличивать; в конце-то концов завтра герцогиня уедет.

– А король развлекался там, где не было меня! – воскликнула графиня с негодованием, в котором сквозил страх.

– Видит бог, так оно и есть; трудно поверить, но это правда, графиня. Итак, какой же вывод вы из этого делаете?

– Что вы прекрасно осведомлены, герцог.

– И все?

– Нет, не только.

– Так договаривайте.

– Я делаю еще тот вывод, что добром ли, силою ли необходимо вырвать короля из когтей Шуазелей, иначе мы погибли.

– Увы!

– Простите, – добавила графиня, – я сказала «мы», но успокойтесь, герцог, это относится только к моей семье.

– И к друзьям, графиня; позвольте и мне считать себя в их числе. Итак…

– Итак, вы принадлежите к числу моих друзей?

– Мне казалось, я вам уже об этом говорил, сударыня.

– Слов мало.

– Мне казалось, я уже доказал свою дружбу.

– Так-то лучше; надеюсь, вы мне будете помогать?

– Изо всех сил, графиня, но…

– Но что?

– Не скрою, дело трудное.

– Так что же, эти Шуазели неискоренимы?

– Во всяком случае, они укоренились весьма прочно.

– Вы полагаете?

– Да, таково мое мнение.

– Значит, что бы там ни утверждал милейший Лафонтен, против этого дуба бессильны ветер и буря?⁵

– Шуазель – гениальный государственный муж.

– Ба, да вы заговорили, как энциклопедисты!

– Разве я не принадлежу к Академии?

– Полно, герцог, какой из вас академик!

– Пожалуй, не стану спорить: академик не столько я, сколько мой секретарь. Но все же я настаиваю на своем мнении.

– На гениальности господина Шуазеля?

– Вот именно.

– Но в чем вы усмотрели его гениальность?

– А вот в чем, сударыня: он повел дело о парламентах и отношениях с Англией таким образом, что король теперь не может без него обойтись.

– Но ведь он подстрекает парламенты против его величества!

– Разумеется, в этом-то вся ловкость и состоит.

– А англичан подталкивает к войне!

– Конечно, мир его погубит.

– Что же тут гениального, герцог?

– А как вы это назовете, графиня?

– Самым настоящим предательством.

– Столь искусное и успешное предательство, графиня, на мой взгляд, как раз и свидетельствует о гениальности.

– Но в таком случае, герцог, я знаю особу, в ловкости не уступающую господину де Шуазелю.

– Вот как?

– По крайней мере в вопросе о парламентах.

– Это дело – самое важное.

– А между тем парламенты ропщут именно из-за этой особы.

– Вы меня интригуете, графиня.

– А вы не знаете, что это за особа?

– Видит бог, не знаю.

– Между тем вы с ней в родстве.

– Среди моей родни есть гениальный человек? Не имеете ли вы в виду моего дядю, герцога-кардинала, графиня?

– Нет, я имею в виду герцога д’Эгийона, вашего племянника.

– Ах вот как, господина д’Эгийона, того самого, кто дал ход делу Ла Шалоте?⁶ Воистину, это милый молодой человек, да, да, в самом деле. То дельце было не из легких. Послушайте, графиня, право слово, для умной женщины имело бы смысл подружиться с этим человеком, ей-богу.

– Известно ли вам, герцог, – возразила графиня, – что я не знакома с вашим племянником?

– В самом деле, сударыня, вы с ним не знакомы?

– Нет. И никогда его не видела.

– Бедный юноша! И впрямь, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Что-то с ним станется, когда он вас увидит? Он отвык от солнца.

– Каково ему там приходится среди всех этих черных мантий?⁷ Ведь он человек умный и высокородный!

– Он сеет среди них возмущение – больше ему ничего не остается. Видите ли, графиня, всякий развлекается как может, а в Бретани с развлечениями негусто. Да, вот уж энергичный человек – о проклятье, какого слугу обрел бы в нем государь, если бы только пожелал! Уж при нем-то парламенты позабыли бы свою дерзость. О, это настоящий Ришелье, графиня, а посему позвольте мне…

– Что же?

– Позвольте представить его вам тотчас по приезде.

– Он в скором времени должен приехать в Париж?

– Ах, сударыня, кто его знает? Может быть, он еще пять лет проторчит у себя в Бретани, как выражается плут Вольтер; может быть, он уже в пути; может быть, он в двухстах лье, а то и у заставы.

И маршал всмотрелся в лицо молодой женщины, желая понять, какое впечатление произвели на нее последние слова.

Но она, призадумавшись на мгновение, сказала:

– Вернемся к нашему разговору.

– Как вам угодно, графиня.

– На чем мы остановились?

– На том, что его величеству очень нравится в Трианоне, в обществе господина де Шуазеля.

– И мы говорили о том, как бы удалить Шуазеля, герцог.

– Это вы говорили о том, что его надобно удалить, графиня.

– Что это значит? – удивилась фаворитка. – Я до того желаю, чтобы он уехал, что, кажется, умру, если он останется здесь, а вы ничем не хотите мне помочь, любезный герцог?

– Ого! – приосанившись, заметил Ришелье. – В политике это называется внести предложение.

– Понимайте, как хотите, называйте, как вам удобно, только дайте определенный ответ.

– Какие ужасные, грубые слова произносят ваши прелестные, нежные губки!

– По-вашему, герцог, это ответ?

– Нет, не совсем, скорее, подготовка к нему.

– А она закончена?

– Еще минутку.

– Вы колеблетесь, герцог?

– Ничуть не бывало.

– В таком случае я вас слушаю.

– Как вы относитесь к притчам, графиня?

– Это старо.

– Помилуйте, солнце тоже старо, однако до сих пор не придумано ничего лучшего, чтобы разгонять мрак.

– Ладно, согласна на притчу, лишь бы она была прозрачной.

– Как хрусталь.

– Идет.

– Вы слушаете, прекрасная дама?

– Слушаю.

– Итак, предположим, графиня… Знаете, притчи всегда начинаются с предположений.

– Боже! Как вы скучны, герцог!

– Вы, графиня, не верите ни слову из того, что говорите: никогда еще вы не слушали внимательнее.

– Ладно, признаю, что я не права.

– Итак, предположим, что вы прогуливаетесь по вашему прекрасному саду в Люсьенне и вдруг замечаете великолепную сливу, одну из тех слив сорта ренклод, которые вы так любите за их алый, яркий цвет, схожий с цветом ваших щечек.

– Продолжайте же, льстец.

– Итак, на самом конце ветки, на самой верхушке дерева вы замечаете одну из этих слив; что вы предпримете, графиня?

– Потрясу дерево, черт побери!

– Да, но безуспешно: дерево толстое, неискоренимое, как вы давеча изволили выразиться; вскоре вы заметите, что оно и не шелохнулось, а вы только исцарапали свои прелестные белые ручки о его кору. И тут вы, встряхнув головкой тем пленительным движением, какое присуще только вам и цветам, начинаете причитать: «Боже мой! Боже мой! Как бы я хотела, чтобы эта слива упала на землю!» И даете волю досаде.

– Это вполне естественно, герцог.

– Ни в коем случае не стану уверять вас в противном.

– Продолжайте, любезный герцог; ваша притча бесконечно меня интересует.

– Внезапно, обернувшись, вот как сейчас, вы замечаете вашего друга герцога де Ришелье, который гуляет, предаваясь размышлениям.

– О чем?

– Что за вопрос, господи? Разумеется, о вас. И вы говорите ему вашим дивным мелодичным голоском: «Ах, герцог, герцог!»

– Изумительно!

– «Вот вы мужчина, вы такой сильный, вы покоритель Маона; потрясите это проклятое дерево, чтобы с него свалилась мне в руки вон та чертова слива». Ну, каково, графиня?

– Превосходно, герцог: вы вслух произнесли то, что я сказала шепотом; но что же вы в таком случае ответите?

– Что я отвечу…

– Да, что?

– Что я отвечу… Как вы настойчивы, графиня! «С огромным удовольствием достал бы, но поглядите, какой толстый ствол у этого дерева, какие шершавые у него ветви; а я ведь тоже дорожу своими руками, черт возьми, хоть они у меня и постарше лет на пятнадцать, чем ваши».

– А! – внезапно вырвалось у графини. – Так-так, я начинаю понимать.

– Тогда продолжите притчу: что вы мне говорите?

– Я говорю вам…

– Мелодичным голоском?

– Разумеется.

– Ну, ну?

– Я говорю: «Голубчик маршал, не глядите на эту сливу столь безучастно; ведь вы на нее смотрели безучастно лишь потому, что она не для вас; давайте будем вместе алкать ее, стремиться к ней, и, если вы хорошенько встряхнете это дерево и она упадет, тогда…»

– Тогда?

– «Тогда мы съедим ее вместе!»

– Браво! – воскликнул герцог, хлопая в ладоши.

– Правильно?

– Небом клянусь, графиня, вы великая мастерица завершать притчи. Клянусь своими рогами, как говаривал мой покойный батюшка, славно придумано!

– Итак, вы потрясете дерево?

– Обеими руками и изо всех сил!

– А слива на дереве в самом деле сорта ренклод?

– Вот в этом я не вполне уверен, графиня.

– А что же там на ветке?

– По-моему, там, на верхушке, скорее портфель.

– Тогда разделим с вами этот портфель.

– Нет уж, он мне самому нужен. Не завидуйте, графиня, на что вам министерский портфель? Вместе с ним с дерева свалится столько прекрасных вещей – выбирайте любую.

– Что ж, маршал, значит, мы уговорились?

– Я займу место господина де Шуазеля.

– Если королю будет угодно.

– Разве королю не бывает угодно все, что угодно вам?

– Сами видите, нет, ведь он не желает удалить Шуазеля.

– Ну, надеюсь, король с радостью призовет к себе своего старинного товарища.

– По оружию?

– Да, по оружию, хотя подчас самые грозные опасности подстерегают нас не на войне, графиня.

– А для герцога д’Эгийона вы ничего у меня не просите?

– Право слово, не прошу; пускай он, негодник, сам об этом побеспокоится.

– Впрочем, вы же будете здесь. Теперь мой черед.

– Ваш черед на что?

– Мой черед просить.

– Верно.

– Что вы мне дадите?

– Все, что пожелаете.

– Я желаю все.

– Разумно.

– И я получу?

– А как же иначе? Но вы хоть будете довольны и не станете ничего у меня просить, кроме этого?

– Кроме этого и кое-чего еще.

– Говорите.

– Вы знаете господина де Таверне?

– Да, мы с ним друзья уже сорок лет.

– У него есть сын?

– И дочь.

– Вот именно.

– Так что же?

– Пока все.

– Как это – пока все?

– Да так, о той малости, какую я у вас еще хотела попросить, я скажу вам в свое время и в своем месте.

– Превосходно.

– Итак, мы условились, герцог.

– Да, графиня.

– Договор скреплен подписью.

– И даже клятвой.

– Так повалите же мне это дерево.

– На то у меня есть возможности.

– Какие?

– Племянник.

– А еще?

– Иезуиты.

– Вот как!

– Я на всякий случай уже составил небольшой и весьма славный план действий.

– Могу ли я его узнать?

– Увы, графиня…

– Да, да, вы правы.

– Знаете ли, секрет…

– Есть половина успеха – закончу вашу мысль.

– Вы прелестны!

– Но я и сама хочу потрясти это дерево с другой стороны.

– И прекрасно! Трясите, трясите, графиня, хуже не будет.

– Я тоже располагаю возможностями.

– Надежными?

– Меня за то и держат.

– Какие же это возможности?

– Увидите, герцог, а впрочем…

– Что?

– Нет, не увидите.

И с этими словами, произнесенными с хитрецой, на какую был способен лишь ее прелестный ротик, шаловливая графиня, словно очнувшись, быстро одернула волнистую атласную юбку, которая перед тем под влиянием дипломатического расчета уподобилась было морским волнам в часы отлива.

Герцог, который отчасти был моряком, а потому привык к капризам океана, расхохотался, приложился к ручкам графини и, благо он был такой мастер угадывать, угадал, что аудиенция окончена.

– Когда вы начнете валить дерево, герцог? – спросила графиня.

– Завтра. А когда вы начнете его трясти?

Во дворе раздалось громыхание карет, и почти сразу же послышались голоса: «Да здравствует король!»

– А я, – отвечала графиня, выглянув в окно, – я начну немедля.

– Браво!

– Выйдите по малой лестнице, герцог, и ждите меня во дворе. Через час вы получите мой ответ.