Читать книгу: «Третий тост», страница 5

Шрифт:

5. Год после

(фото из личного архива А. Доброго)

Одинокий силуэт молодого украинского солдата неподвижно замер над бруствером с биноклем у глаз. Не знаю, кого он высматривал, но сам представлял из себя очень лёгкую мишень. Серая зона растянулась здесь на полных три километра – широкие поля уходили за бугор, скрывая позиции противников друг от друга. Ещё тёплое осеннее солнце стояло в зените, лёгкие пушистые облака почти не давали тени. Назойливый звон цикад, шаловливый ветер и душистый запах трав дополняли эту мирную картину из далёкого детства. Юный воин, сосредоточенно вглядываясь вдаль, с ребячьими мечтами в голове, даже не подозревал, как его недружелюбно рассматривают с такого короткого расстояния.

Весь день мы наблюдали за жизнью в этой укрепке – за сменой часовых, нерадивым несением службы и передвижением техники. Расслабленный личный состав вёл себя слишком безмятежно, как будто ребята приехали на пикник. Острая фаза боёв осталась позади, но Смерть продолжала свою неспешную работу – несмотря на объявленное перемирие, бойцы гибли практически каждый день. Удивительное и страшное привыкание к ежедневной опасности действовало разлагающе. Поразительно, но охотно стреляя сами, обе стороны не очень-то были озабочены собственной обороной и безопасностью. Подползая под самый вал этой укрепки, Двойка детально разглядывал беспорядочно понатыканные мины, которые, похоже, никто не контролировал.

Неделю назад, в километре отсюда, украинские танки крутили «карусель», упражняясь в стрельбе по нашим позициям. Предстояло определить, здесь ли эти «карусельщики» или они резвились перед самой ротацией и уже ушли. Мы присмотрели несколько мест для пуска ПТУР-ов, наполнили землёй ящики из-под мин для большей устойчивости станка – трава выросла высокой, вынуждая поднимать точку опоры. Минировали возможные подходы танков, внимательно следили за действиями противника, ожидая скорого появления серьёзных групп. Так часто случалось – о работе ДРГ рано или поздно становилось известно противоборствующей стороне, которая сразу же присылала «противовес». «Игра в шахматы» шла уже год и ещё долго будет продолжаться.

Пока же мы видели только одинокие посты с такими же одинокими магазинами на автоматах. Так и с нашей стороны стояли такие же молодые ребята, вооружённые теми же тридцатью патронами, согласно Минским договорённостям. Этого хватало примерно на три секунды боя, а подобные бои, вернее избиения беззащитных, случались не редко. Вооружённые до зубов, ДРГ матёрых волков-бандеровцев атаковали наши позиции и с изуверской жестокостью и цинизмом резали горло или пускали каждому бойцу по пуле в лоб. Противно и мерзко до дрожи!

Ненависть зашкаливала, но нужно держать себя в руках и делать свою работу. Мы противостояли именно этим наглым, рисковым и жестоким зверям, отлично вооружённым, экипированным и обученным, действительно что-то умеющим в военном деле из 8-ого полка спецназа ГУР, из идейных представителей «Азова» и грузинских «доберманов»… Мы выслеживали волков – с удовольствием давали им почувствовать себя не только охотниками, но и дичью.

Оглянувшись в крайний раз на украинского мальчишку, мы с Двойкой тихо снялись и ушли.

Иногда мне кажется, что я прожил ни одну, ни две, а несколько жизней. Часто они идут последовательно – плавно перетекая одна в другую, но бывают и параллельны, абсолютно не похожие друг на друга. Выпадая из одной, например, в короткий отпуск домой, к семье – ты оглядываешься на изнурительные боевые будни, как на прочитанную книгу или просмотренный фильм. Они, конечно, зацепили тебя за живое, но были такими нереальными, что когда тебя спрашивали о войне, ты даже терялся в воспоминаниях – они причудливо менялись, исчезали и появлялись через какие-то провалы.

После памятного боя 17 января я отлежался в госпитале и был отправлен домой вместе с Добрым. На свою голову позвал его к себе – знакомить с семьёй. Немного странный мужик с вечной улыбкой и тихим голосом, он появился у нас за неделю перед боем. Мы пару раз виделись, едва успев познакомиться, а вечером 17-ого, по его же словам, Добрый с ребятами уже вытаскивал меня раненого из Монастыря. Тут и начинались провалы в памяти, хотя во сне я часто возвращаюсь в тот день. Вновь бьют по ушам танковые залпы с одновременными разрывами в толстых стенах монастырского общежития, которое мы оборудовали в неприступную крепость. Настолько близко стоят танки, что мне кажется, отчётливо слышен лязг затвора и команда: «Выстрел!» Мы пригибаемся, вжимаясь в стены, а потом заставляем себя возвращаться к окнам для ответного огня.

И я никак не могу досмотреть этот сон до конца. Снова, как в замедленном кино, вижу разрыв снаряда в бойнице, летящий куда-то искорёженный «Утёс», дождь осколков по длинному коридору – острая и горячая боль пронзает спину… В некогда толстой стене зияет огромная пробоина, клубится бетонная пыль – в нос бьёт едкий, противный запах сгоревшего тротила, режет глаза, пересохшие губы судорожно глотают воздух. Помогая друг другу, мы заползаем в боковую комнату сами и затаскиваем оглушенного Фельдшера. С трудом скидываю броник – вроде дышу. Прибегает Щука, наскоро осматривает, кое-как бинтует, вкалывает антишок и спешит обратно в бой. Потом я на время теряюсь…

Дальше уже были отрывочные воспоминания, сознание мерцало, как испорченная лампочка, хотя ребята говорят, что я был активен на рации, передавал целеуказания от тех, кто стоял у бойниц, наводил миномёты и даже командовал боем. Сложно связать всё это в осознанную картину, зато Добрый рассказывал моей маме и жене детально и в подробностях. Хвалил меня так, что хотелось выругаться, но мои родные внимали сосредоточенно и жадно, даже бабушка, с которой всё детство я был ближе, чем с мамой, теперь мало обращала на меня внимания, а мой сын сидел у этого рассказчика на коленях и тоже зачарованно слушал.

Лёгкий укол ревности заставил меня вздрогнуть – я покачал головой, махнул рукой на этот цирк и отправился к дочке, которая всегда была мне рада, улыбалась беззубым ртом, потешно дрыгая своими ручонками, и цепко следила за мной бусинками-глазками. Она родилась как раз перед моим возвращением – я и притащил Доброго, чтобы похвастаться. Сейчас же почти жалел об этом – он всецело завладел вниманием моей семьи, нагнав на них какую-то печаль, скорбь и слёзы.

Я слушал детское лепетание – к своему удивлению, легко угадывая настроение и желания моего маленького чуда, с удовольствием рассказывал ей о прекрасных восходах в потаённом лесу с волшебниками и феями, сказочными принцессами и отважными рыцарями в блестящих доспехах! Я так любил всё это, что был уверен в отзывчивом внимании своей дочурки, которая слушала мой голос с непередаваемым восторгом!

Как хорошо дома, особенно когда Добрый переставал бубнить свои истории. Я смотрел в лучистые глаза жены, ловил её улыбку, удивлялся, как быстро растёт сын – моя копия – трепал его по непослушным вихрам, наслаждался мудрым, философским спокойствием мамы. Я помню, как сам старался поскорей вырасти – сидя на стуле, всегда поджимал под себя ноги, чтобы казаться выше её. А теперь с удивлением видел – какая же она у меня маленькая…

Отпуск пролетел быстро, мы с Добрым возвращались в Донецк, а за спиной медленно таяла и исчезала мирная счастливая жизнь. Согретое любовью сердце вновь черствело, готовясь к новым испытаниям. Война продолжалась, несмотря на мирные договорённости, которые никто не соблюдал.

Привычный сон унёс меня в холодные стены Монастыря. Изо рта идёт пар, холодит спину – кажется, что мороз обжигает не только лёгкие, но и саму Душу. Стонет раненый Болгарин – я и не заметил, как Игорь появился рядом со мной на полу – ещё недавно он забегал проведать наше здоровье, пока Альфонсо менял его у бойницы. Зажав побелевшими руками автомат, неподвижно вытянулся, потерявший сознание Фельдшер – не могу даже подползти его проверить. Тупой болью возвращается недавняя, призрачная картина – белый, как мел, Щука чужим голосом сообщает, что Белка двухсотый. Не кричит, не говорит, а именно сообщает! Я гоню эту назойливую мысль – откуда Белка мог взяться? Уже темно, бой не смолкает, снаряды и пули врезаются в стены со всех сторон, как в жестяную банку – раскалывается и медным колоколом гудит голова.

Мы уже несколько часов в окружении. Из Весёлого все, кто мог, прибежали на помощь, сражаются рядом – буквально в пятидесяти метрах. Но эти метры не пройти – настолько плотный огонь. Укры ещё ближе – сидят за валом, готовятся к атаке. Ладонь любовно гладит автомат – мы вас очень ждём! Перед глазами мудрый Каа из давно забытого мультика – подойдите ближе, бандерлоги!

Горячей волной нахлынули воспоминания – мы мальчишками на привале в лесу. Только что прошла реконструкция с боями на мечах, в самодельных кольчугах и латах – все разгоряченные, с мокрыми от пота, всклокоченными волосами, счастливыми, горящими глазами – зубоскалим. Меня просят сыграть что-нибудь весёлое, я привычно беру гитару за гриф, перебирая звонкие струны… Рука до боли сжимает цевьё автомата, замёрзшие пальцы горстью бьют по его прикладу – сейчас сыграем!

В середине мая мы перешли почти всем отрядом в батальон специального назначения «Хан». Новая работа и новые задачи. Учимся ходить по ничейной земле, учимся чувствовать опасность засады и превозмогать вековую дрожь от страха перед многочисленными минами «подколодными» – сложно придумать более точное сравнение. Крайне тяжело делать первые шаги в неизвестность, но потом привыкаешь, включаешь слух, интуицию, буквально начинаешь чувствовать кожей.

Как-то постепенно мы с Добрым стали «не разлей вода». Он старший, правда лишь по возрасту – не по знаниям, ходит с группой эдаким политруком, присматривает за молодёжью, что-то им объясняет, вселяет уверенность. Ну а я присматриваю за ним самим. Подогнали командиры мне задачу – как будто больше заняться нечем. Но потихоньку мы притёрлись, стали понимать друг друга без слов и даже жестов – одним взглядом. Я пару раз толкал его в бок, чтобы поднимал ножки, когда проходили растяжки. А один раз едва успел схватить за шиворот обоих – ещё с одним из местных, когда чёрная нештатная нить уже резанула траву, натянутая до предела. Благо была длинней, чем положено! Мы так натужно рассмеялись, когда достали цинк, плотно набитый гексогеном – кусков не собрали бы…

Я помню, как Злой учил нас тренировать интуицию – самое нужное качество в работе разведчика, но видно брата так и не научил? Добрый не замечал ничего, был как слон в посудной лавке. Это ведь я убедил его развернуть группу перед тем, как мы потеряли Муслима – жаль, что поздно… Там всё предвещало беду, с самого выхода пошло наперекосяк – и я до сих пор злился, что Добрый оставил Саныча на прикрытии. Тому уже за шестьдесят, но чуйка работает отменно и, возможно, его опыт смог бы предотвратить беду.

Вот и сейчас дед уверенно вёл нас по тропе, шумно раздвигая траву, в полной экипировке, с двумя ТМ-62 за спиной. Шёл размашисто и бодро, как старый, надёжный бульдозер – опытный сапёр издалека чувствовал ловушки, которых и сам наставил немерено! Закончив очередное минирование, мы вернулись на ЗКП и завалились спать – двенадцать километров по зелёнке с полной нагрузкой, в постоянном, тревожном напряжении просто отнимали ноги. А неугомонный Саныч сел с кем-то резаться в нарды – удивительный дед!

Как в кроличью нору, я снова лечу в свой сон! Белка всё же пришёл – не нагнувшись, не усомнившись – прямой во всех отношениях, с побелевшим лицом и сжатыми зубами, подобный изумлению и чуду. Страшно было даже подумать выйти за дверь, а он пришёл, деловито взял пулемёт, внимательно осмотрел ствол, коробку с патронами, ободряюще улыбнулся и вышел обратно… В вечность!

Этот день, как целая жизнь.

Батальон «Хан» встретил нас уставом и жёсткой дисциплиной. Я приезжал-уезжал по своему усмотрению и в расположении бывал лишь в день приезда, день отъезда – всё остальное время на линии соприкосновения, поэтому проблем не ощущал. Но вот ребятам тяжело было перестраиваться с вольности ополчения на казарменный быт. Давно уже взрослые и самостоятельные мужики очень неохотно вставали в строй, обрубая своё хочу-не хочу. Старики, которые отстояли Республику в самое тяжёлое время, недовольно ворча, постепенно уходили из армии, уступая место молодым. Вот их-то мы с Добрым и обучали самым простым вещам.

Для ускоренного слаживания группы тренировались везде – даже по дороге в столовую. Перебрасывали друг другу ножи, разные по весу и размеру – два, три, четыре – вовлекая в круг всё новых участников, раскручивая этот круг быстрее и ещё быстрее. Не долгие, но очень внимательные занятия на полигоне, чёткий инструктаж и вот уже первый выход группы недели на две в серую зону. Задача просто выжить, остаться незамеченными, наблюдать за близким противником и обрести уверенность в передвижениях. А главное, взаимодействие всех бойцов, как единого организма с доверием, чувством локтя и безмолвным пониманием глаз и жестов товарищей. Мы постоянно напоминали, что приказы и поставленные задачи здесь, на исходных, часто претерпевают изменения там, за ленточкой. И командир группы сам решает, как и каким образом достигать эти цели, неся полную ответственность за итог поиска и за жизнь каждого бойца. А самая главная задача формулировалась просто – в каком составе группа вышла, в том она и возвращается.

Потихоньку выкристаллизовывался костяк, каждый занимал определённое место, крепли связи, лишние отсеивались – рождалась новая боевая единица. А по результатам наших хождений, приезжали более опытные ребята и отрабатывали.

Далеко не всегда разведка достигала определённой цели – быстрее ноги стопчутся, семь потов выйдет – голову сломаешь, как обойти оборону и достать противника. Тем весомее был успех. Танки так и не вернулись на место «карусели», но один подтверждённый грузовик подорвался на нашей мине при попытке укров зайти в свою, ранее оставленную, укрепку. А после долгой охоты группа Двойки всё-таки накрыла расположение батареи Д-30-ых, передала координаты и корректировала огонь нашей Арты до полного их уничтожения. С этим командиром у нас быстро наладились хорошие отношения и взаимная поддержка с дружеским соревнованием.

Познакомились с Двойкой ещё весной 15-ого – разведчики часто приезжали в нашу зону ответственности. Мы охотно делились друг с другом боеприпасами и информацией о противнике, стараясь облегчить каждому выполнение его задач. Сдружились ещё до перехода в «Хан» – что позже помогло быстрее влиться в необычную для нас, рисковую и интересную работу. Сколько километров мы протопали в группе Двойки шаг в шаг по зелёнкам от Горловки до Широкино… Сколько весёлых баек услышали от него в редкие минуты затишья…

(фото из личного архива А. Доброго)

Холодный нос одноглазой овчарки ткнулся в мою ладонь, требуя ласки. Мы уже две недели ходили по неубранным полям между Старомихайловкой, Красногоровкой и Невельским. Эту овчарку мы буквально вернули с того света – вытащили осколок из головы, обработали рану, перевязали, сняли с полсотни отъевшихся клещей. Собака была беременной и, видимо, это давало ей волю к жизни – каким-то чудом оклемалась, а вскоре и ощенилась четырьмя здоровыми щенками. Абсолютно глухая после ранения, ещё слабая, она очень ответственно и верно выполняла материнские обязанности. Прекрасный пример самоотверженного жизнелюбия!

(фото из личного архива А. Доброго)

Мы вместе с Двойкой сидели на берегу ставка, пили ароматный, горячий чай и мечтали о мирной жизни. Над водой клубился предрассветный туман, как пушистое, призрачное одеяло, которое просыпающееся Солнце натягивало себе на нос, готовясь поднять и решительно скинуть прочь! Первый непослушный вихор огненной шевелюры уже падал на бесконечную даль Небес. Утренний Ветер ещё только раздувал щёки, боясь спугнуть это мимолётное очарование.

Двойка рассуждал вслух:

– В чём же между нами разница? Наш враг тоже любит свою «нэзалэжну нэньку», у них тоже «своя правда», за которую они убить готовы любого «москаля», «сепара» и «колорада» – весь интернет завален их угрозами и бахвальством. Только испокон веку на Святой Руси главным критерием любви была готовность отдать свою жизнь за Родину и «за други своя», а не забрать чужую! В этом и есть разница между Борисом и Глебом против Святополка Окаянного.

На густой траве нежная, осенняя изморозь уже превращалась в хрустальную росу. Такая редкая на фронте, ускользающая тишина давала долгожданный отдых, всегда напряжённой, Душе. Сверкая белозубой улыбкой, Максим Гулевский, позывной Двойка, скомандовал:

– Всё, парни, пора выдвигаться!

Он уйдёт по Небесной тропе разведчика 26 марта 2016 года.

Двойка, Максим Гулевский (рисунок А. Доброго)

Раньше я думал, что на войне постоянно происходят какие-то завершённые и яркие события – бой там, с обязательной победой одной из сторон, какой-то переход с достигнутой целью или поиск разведчиков с захватом «языка», важных документов и последующим налётом на застигнутого врасплох противника. Только война – не кино! Здесь это было вроде бесконечного существования в тяжелейших условиях параллельной реальности. Люди старались жить, вернее – выжить в этой ловушке сознания без времени и края. Устраивали какой-то быт, кошмарили друг друга, привычно ходили рядом со Смертью, абсолютно не удивляясь такому частому соседству. Хоронили друзей и снова ныряли в туман безвременья, надеясь на мир, но уже привыкнув к полу-жизни на этой полу-войне со своими полу-братьями.

Там, за спиной, в Донецке реальность была другой – давно забытой, уже опять яркой и нарядной, которая смотрела на нас, своих защитников, с недоумением и недопониманием. А из России наблюдали за происходящим с тем же интересом, как и о событиях на Луне – безразличное восприятие чего-то далёкого и несущественного. И ни у кого из них ни разу не ёкалось, что всепожирающая Война не «где-то там» на украине, а прямо «Здесь!», на земле бывшего Нерушимого Союза, на просторах нашей Великой Родины, которую защищали ценой жизни деды и прадеды для нас, любимых! И воюют «Здесь!» такие же русские люди, даже более русские, чем подавляющее большинство населения РФ! И враг, который смог столкнуть нас с бывшими братьями в безумной бойне, так же жесток и коварен! И цель у него прежняя – очередное дробление нашей Родины, ограбление, порабощение и уничтожение нас всех – как патриотов, так и демократов с либералами, правильных русских и неправильных, даже антирусских, коими себя считают хохлы. И для этого врага татары, кавказцы, буряты, киргизы с узбеками и все остальные – такие же русские, как это было и раньше во все века!

Зима. Потянуло на грустные воспоминания. Уехал домой Добрый – странно, но вначале он вызывал лёгкое раздражение своей невнимательностью, приходилось постоянно опекать этого увольня с тяжёлой, кривоногой походкой. Извилистые и опасные тропы серой зоны сблизили нас, сладили, сделали единым целым… Только сейчас почувствовал какую-то саднящую пустоту в душе. Близилась первая годовщина боя на Монастыре – время улетало быстрой стрелой. Как живые, стоят перед глазами давно родные Белка и Болгарин.

Ребята ставят свечи, делятся воспоминаниями, поправляют фотографии погибших товарищей… А я только сейчас замечаю на них третье лицо – издалека не могу разглядеть, да и к стыду своему – не могу вспомнить! Неужели настолько сильно долбануло меня тогда, что даже ЭТО провалилось в подвалах памяти? Парни молча поднимают стопки – ещё три, накрытые хлебом стоят перед фотокарточками, а я не могу пить!

(фото из личного архива А. Доброго)

В нос ударил кислый и едкий запах гари – вся одежда, волосы, оружие пропитаны им. Зябко – пронизывающий холод вползает в грудь, медленно заполняя всё пространство и вытесняя жизнь. Темно. В ушах мерно и густо звонит огромный колокол. Парни на трёх автоматах несут меня мимо церкви с разбитой колокольней, спотыкаются – резкими толчками сжимается от боли израненная спина, упираясь в угловатое железо. Один из бойцов тяжело дышит мне над ухом, что-то невнятное бормочет про «Потерпи» и «Всё будет хорошо» – в темноте не вижу, но уверен, что это Добрый. Он приехал неделю назад – мы едва успели познакомиться, а мне кажется, что знаю его всю свою жизнь. Перед глазами неспешно, с расстановкой и давно забытыми подробностями, течёт эта самая жизнь – детство, друзья, мама, бабушка, красавица жена, сын! Я тихо улыбаюсь – скоро родится дочка, а я уже знаю, как она потешно лепечет, дрыгает ручонками и следит за мной глазами-бусинками.

Крепко беру Доброго за «арафатку», с трудом подтягиваюсь.

– Хорош! Мы оба знаем, что будет!

Он ничего не слышит, хрипит что-то пересохшим ртом, натужно кашляет. Я снова тяну его к себе, шепчу в ухо:

– Добрый! Я присмотрю за тобой…

Меня зовут Евгений Пятница – я боец отряда «Суть Времени», батальона «Восток», Донецкой Народной Республики.