Проклятый морем

© Александр Беляков, 2023

ISBN 978-5-0059-6444-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Берег разбитых надежд

Воин стоял на берегу бурного северного моря. Злой, пронизывающий ветер трепал его светлые кудри. Пенные волны, поднимаясь высоко в небо, яростно бились о серые мрачные скалы. Взметались соленые брызги воды. Но он не отступал, не закрывался от беснующейся стихии плащом.

Жадно вдыхая воздух, пахнущий солью, воин подставлял лицо морскому ветру, чувствуя духовное единение с этими серыми камнями, суровыми свинцовыми тучами, которые плыли у него над головой, с волнами и бурей.

Викинг, высоко подняв над головой меч, славил одноглазого Одина, бога, повелевающего громами. И в это самое время над головой воина, высоко-высоко в небе проезжал Тор на своей могучей колеснице.

***

– Ну что ж, ― произнес Гарри Мейер, режиссер фильма, просматривая только что отснятые и наспех смонтированные кадры, ― не так уж и плохо все получилось.

Нужную погоду ждали целую неделю. Арвид Андерсен, шведский актер, игравший викинга, противостоявшего разбушевавшейся стихии, жадно глотал горячий кофе. Режиссер подсел к нему и, закурив, с улыбкой произнес:

– Не бойся, Арви, переснимать не будем.

– Я на это очень надеюсь, ― ответил тот, ― в противном случае я схвачу воспаление легких.

– Зато какой кадр получился!

– Было бы неплохо внести в контракт надбавку за вредные условия труда, ― произнес угрюмо швед, ― две или три тысячи долларов меня вполне устроят.

На короткое время его льдисто-голубые глаза встретились с карими глазами режиссера. И в тех, и в других явно читалось осуждение.

– Вы, скандинавы, очень практичный народ. Но я ожидал, что идея сыграть возможных предков вызовет в твоем суровом северном сердце больший отклик, ― пробурчал Мейер. Но Андерсен слишком устал, замерз и потому был скуп на эмоции.

– А попробуйте сами простоять три часа на берегу сурового северного моря. Я посмотрю, сколько останется огня в вашем собственном сердце.

Мейер поморщился. Швед прекрасно знал, что другого актера на эту роль ему не найти, а если и найдется такой чудак, то запросит вдвое больше Андерсена.

– А может, и впрямь стоит поискать кого-нибудь другого? ― нарочито равнодушно поинтересовался режиссер.

– Попробуйте, ― точно так же равнодушно откликнулся Андерсен. ― С такой оплатой за час вам стоит начать со студентов театральных училищ.

Некоторое время они сидели молча. Сигарета постепенно догорела.

– Ладно, не будем спорить, ― первым сдался Мейер, ― ты сегодня прекрасно поработал. Следующие съемки с твоим участием будут где-то через неделю, возможно, через две. Поэтому можешь съездить домой или еще куда-нибудь, отдохнуть. А над твоим предложением я подумаю.

Мейер хлопнул актера по плечу. Однако Андерсен прекрасно знал цену этим похлопываниям. Это означало, что никакой надбавки не предвидится. Швед глубоко вздохнул и начал собираться.

***

Съемки батальных сцен «Скандинавской саги» затянулись. Мейер, бывший одновременно и сценаристом, и режиссером, откровенно скучал. Средства, выделенные на съемку картины, стремительно таяли, а отснять пока что не удавалось и половины запланированного материала.

Через две недели приехал Арвид Андерсен. Он провел этот кратковременный отпуск с семьей, и, похоже, отдых пошел ему на пользу – он тут же с головой нырнул в работу, и в его движениях, жестах появилось вдохновение. Теперь он не просто играл роль, а проживал жизнь викинга на съемочной площадке.

Глядя на это, Мейер решил отложить съемки батальных сцен, сосредоточившись на эпизодах с участием Андерсена.

А тот творил на съемочной площадке настоящие чудеса, бесконечно импровизировал, и Мейер, понимая, что картине подобные эксперименты идут лишь на пользу, не мешал ему. После каждого удачного дубля он даже аплодировал, а однажды специально заказал для Андерсена целый ящик хорошего пива, за что тот был несказанно благодарен. Постепенно отношения актера и режиссера, прежде сухие и рабочие, потеплели, и даже стали почти дружескими.

Фильм был почти готов – оставалось доснять всего несколько сцен. Но у судьбы оказался собственный сценарий. И в нем она двумя резкими росчерками ставила крест на всей работе Гарри Мейера.

В тот роковой день они снимали эпизод на утесе, когда Андерсен, поскользнувшись на мокрых соленых камнях, на глазах у всей съемочной группы сорвался вниз, на острые скалы. Никто не успел среагировать. Все произошло слишком быстро – мгновение назад светловолосый швед еще стоял на каменном выступе, а спустя секунду он уже лежал с разбитой головой у подножия скалы.

Оператор, охваченный ужасом, не сразу вспомнил, что камера до сих пор работает, и машинально продолжал снимать все происходящее – и падение, и смерть, и режиссера, истерично кричащего «Выключите ее, выключите!».

По сценарию конец фильма был счастливым. Но ни о каком счастье теперь не было и речи.

Мейер не успел особенно сдружиться с Арвидом, но все же съездил в Гетеборг на похороны. Жена погибшего актера не сказала ему ни слова, но смотрела так, как будто это он был убийцей ее мужа. Ей хотелось кого-то обвинить. Она не верила, что все это – просто нелепая случайность. Ей хотелось, чтобы кто-то был виновен. Чтобы кто-то взял на себя ответственность. Чтобы нашелся кто-то, кто не подумал, не предусмотрел. Но для того, чтобы предусмотреть чужую судьбу, надо стать провидцем. Провидцем Гарри Мейер не был.

Он возвратился домой совершенно разбитым и несколько дней пролежал в постели. И даже телефон отключил, чтобы его не беспокоили. Он знал, что не виновен, не всесилен, но в глубине души все равно чувствовал себя убийцей. Совесть не желала умолкать. Совесть шептала, что он мог бы сделать иначе вот здесь, продумать вот тут, а на тот злосчастный уступ не выходить вовсе?

Но разве мог он снимать эти сцены в павильоне на фоне декораций? Нет, не мог. Ему нужен был ветер. Настоящий. И море. Тоже настоящее, злое, холодное, соленое.

Постепенно Мейер пришел в себя. Фильм, его детище, следовало закончить любой ценой. Найти нового актера, доснять финал, отыскать дополнительный бюджет…

Спустя несколько дней мучительных раздумий Мейер позвонил Хиггинсу, оператору, стоявшему за камерой в тот роковой день.

– Хью, у тебя остались те кадры, которые ты снимал после смерти Андерсена?

– Да, ― ответил тот после паузы. ― Но материал совсем сырой.

– Мне нужно их посмотреть, ― произнес Мейер и положил трубку.

Через три дня уже они сидели в полутемном зале и снова и снова пересматривали эти жуткие кадры. И Мейер ловил себя на мысли, что они прекрасно вписываются в фильм. Этому сценарию не требовался счастливый конец ― его и впихнули-то туда в угоду продюсерам. Но раз сама судьба вмешалась в сюжет ― кто такой Мейер, чтобы спорить с ней?

– Что мы будем делать, Гарри? ― нарушил затянувшееся молчание Хиггинс.

– Что делать? ― переспросил тот задумчиво, а затем повернулся и взглянул на него в упор. ― Мы будем доделывать фильм.

Оператор недоуменно покосился на него, ожидая пояснений.

– Мы вставим эти кадры в фильм. Снимем рыдающую жену викинга, смонтируем концовку, и этот фильм будет выглядеть так, и должен был выглядеть с самого начала.

– Но в сценарии…

– …этого нет и не могло быть. Я знаю. Я сожалею, что Арви погиб, но в его гибели нет ничьей вины. Разве мы знаем, что случится с нами завтра? Никто этого не знает. И если завтра я сорвусь с утеса ― а может, врежусь в обочину, попаду под колеса чьей-нибудь машины, отравлюсь дешевым виски, ― я уйду без сожалений об испорченной работе.

В зале повисла тишина.

– Тобой интересовалась полиция, Гарри, ― сообщил Хиггинс как бы между прочим, ― я звонил тебе несколько раз, но тебя, видимо, не было дома.

Он снова замолк, а затем неожиданно поинтересовался:

– Как на это все отреагировала твоя жена?

– Она уехала к сестре и ни о чем еще не знает.

– Это хорошо, ― отозвался оператор.

Но думал он совершенно о другом. Может быть, о том, что если полиция всерьез возьмется за это дело, а она обязательно возьмется, то стоит ждать новых неприятностей.

Ждать не пришлось ― стоило Хиггинсу подумать об этом, как на фоне экрана, как мстительный призрак из дешевого фильма ужасов, возник темный силуэт, высокий и широкоплечий. Мейер вздрогнул – ему, погруженному в свои мысли, и впрямь на мгновение показалось, что это Андерсен вернулся, чтобы высказаться по поводу невыплаченного гонорара.

– Я из полиции, ― сообщил «призрак», ― мне сказали, что здесь я могу найти режиссера Гарольда Мейера.

Гарри поднялся с уютного кресла и подошел к блюстителю порядка.

– Вы его нашли, сэр. С кем имею честь беседовать?

– Мик Слэйд, следователь по особо важным преступлениям.

Мейеру стало не по себе. Этот холодный и бездушный полицейский выглядел так, словно собирался во что бы то ни стало доказать его вину. Впрочем, как можно доказать то, чего нет? Эта мысль слегка успокаивала.

– Я здесь из-за смерти актера, произошедшей во время съемок вашего фильма.

– Арвид Андерсен, ― подсказал Гарри.

– Он самый. Я хотел бы узнать подробности его смерти из, так сказать, первых рук.

Мейер развел руками, как бы показывая, что никаких подробностей в них нет.

– Случайность. Такое бывает, когда актер не пользуется услугами каскадера.

– А Андерсена в этом эпизоде должен был заменить каскадер?

Кажется, этот коронер уже выстроил для себя версию и теперь намеревался ее подтвердить любыми средствами. Его водянистые, серые глаза смотрели на Мейера недоверчиво.

– Вообще-то нет, ― твердо ответил Мейер, ― сцена была несложная. Андерсен должен был просто стоять на скале.

– И что же случилось?

– Он поскользнулся и упал со скалы.

– А страховочный трос не предполагался?

– В тросе не было нужды ― сценарий не предполагал перемещений и трюков, ― ответил Мейер как можно холоднее.

Но коронер продолжал расспросы, выплетая целую паутину предположений и догадок, надеясь, что Мейер ошибется и наступит на липкую ниточку. Этот Слэйд смотрел на него, как на потенциальную добычу, и как будто не понимал, отчего она не желает лезть в пасть.

– Разве во время съемок в потенциально опасном месте не предполагается дополнительная страховка актеров, не обладающих навыками исполнения трюков?

– Любое место может оказаться потенциально опасным, ― начал выходить из себя Мейер, ― в конце концов, даже посреди чистого поля вам на голову может упасть самолет, распыляющий пестициды.

Коронер усмехнулся. И режиссеру показалось, что между тонких губ промелькнули клыки. Он бы ничуть не удивился, окажись Слэйд каким-нибудь кровососом ― его хищный интерес буквально ощущался кожей. И непонятно, чего ему так хотелось ― выслужиться перед начальством или и впрямь отведать режиссерской крови.

Мейер понял, что все его слова, которые Слэйд сможет использовать против него, непременно будут использованы именно так. Слова можно было переиначить, переврать и как будто бы не расслышать. Но в рукаве у Гарри был козырь, который нельзя было истолковать превратно.

– Хотите увидеть, как это было на самом деле?

– Что вы имеете в виду? ― Слэйд как будто даже растерялся. И лицо у него стало такое, какое бывает у удава, когда сидящий перед ним кролик неожиданно достает револьвер.

– Я могу показать вам непосредственно момент гибели Андерсена. Камеры продолжали работать.

– Это будет весьма любопытно, ― коронер задумчиво кивнул и уселся в кресло.

Просмотрев запись, Слэйд надолго умолк ― видимо, переплетал порвавшиеся участки паутины, расставленной на Мейера. А затем неожиданно спросил:

– Значит, вы специально спланировали это убийство, чтобы вставить эти леденящие кровь кадры в свой фильм?

– Да с чего вы это взяли?! ― закричал Мейер. ― По сценарию у этого фильма был счастливый конец – воин преодолел все испытания, вернулся домой и Один с гордостью взирает на него с небес! Смерть ведущего актера перевернула всю концепцию!

– Покажите мне сценарий, ― попросил Слэйд.

– Чистовой вариант сценария лежит у меня дома, но я могу показать вам черновики, по которым мы работали.

Позабытый всеми Хиггинс все это время сидел в кресле, стараясь не шевелиться, и, кажется, даже дышать старался через раз. Если бы он мог, то принял бы цвет обивки, как хамелеон, лишь бы этот паук Слэйд не заметил его. Когда режиссер отправился за сценарием, Слэйд обернулся ― и его льдистые глаза уставились прямо на оператора.

– А что вы можете сказать по поводу смерти Андерсена?

– Это был несчастный случай, ― автоматически ответил Хиггинс, застыв на месте.

– А почему же тогда момент смерти актера был заснят на пленку?

– Потому что я забыл выключить камеру.

– А может быть, вы сделали это преднамеренно?

Видимо, Слэйд решил вместе с режиссером посадить за решетку и оператора. А может быть, и всю съемочную группу. Хиггинс почувствовал, как горло сжимает паника. Он никогда не отличался бойким языком, а в минуты волнения начинал запинаться еще сильнее. А сейчас, когда любая запинка могла быть истолкована превратно, он боялся запнуться – и еще больше нервничал. Он молчал – и сам понимал, как выглядит его молчание. Молчать было страшно, говорить ― не менее страшно, и Хиггинс чувствовал себя самолетом, ушедшим в неконтролируемый штопор.

От неминуемого столкновения с землей его спас Мейер, вернувшийся со сценарием.

– Взгляните, ― сунул он коронеру распечатанный текст. Слэйд забрал листы и принялся внимательно их изучать.

– Да, действительно, согласно этому тексту, у «Саги» счастливый конец. Что же вас заставило его изменить?

– Я ничего не менял, ― ответил ошеломленный режиссер.

– Вы сказали, что это черновик, а чистовой вариант лежит у вас дома.

– Мы можем отправиться ко мне хоть сейчас, и вы сравните оба текста.

Слэйд пару минут смотрел Мейеру в глаза. Тот выдержал взгляд, про себя надеясь, что коронер истолкует эту уверенность как признак того, что режиссер говорит правду, а не того, что перед ним ― коварный преступник, верящий, что его план безупречен.

Коронер неожиданно усмехнулся. И сразу как-то стал похож на живого человека.

– Допустим, это и впрямь был несчастный случай, ― сказал он. ― Но вы, как режиссер, отвечаете не только за фильм, но и за здоровье занятых в нем актеров. От статьи о халатности вас не защитит даже Один.

Мейер растерялся, не зная, что ответить. Сосредоточившись на том, чтобы доказать свою невиновность в убийстве, он не подумал о том, что мелкие преступления – все равно преступления.

– Значит, сейчас мы едем к вам домой, ― продолжил Слэйд, ― чтобы сличить два варианта сценария. На время следствия всей съемочной группе запрещается покидать город.

Мейер вздохнул, раздумывая, что, может быть, и впрямь чем-то прогневил Одина ― возможно, скандинавскому богу не понравился фильм, а возможно, он недоволен тем, что кровь в его славу лилась только бутафорская, и пожелал настоящей? Интересно, явится ли он на суд, чтобы сделать признание, ведь косвенно из-за этого пострадала чужая честь? Явка с повинной позволяет снизить срок. С другой стороны ― можно ли вообще посадить за решетку бога? Или Мейеру придется вызвать его на поединок?

Наверное, надо было снять какую-нибудь мелодраму. Легенду о несчастной любви. Хотя нет, в таких легендах как раз все умирают ― и, если бы кто-то случайно умер, Слэйд бы точно уверился, что Гарольд Мейер ― убийца.

Что ж за чушь в голову лезет…

– Едем, ― кивнул он, поймав выжидательный взгляд коронера.

***

Эдвард Хантер был большим поклонником таланта Гарри Мейера. И потому стал первым, кому довелось увидеть рабочий материал «Скандинавской Саги» еще до того, как та вышла в прокат. А еще господин Хантер занимал должность мэра города. И потому оказался первым, кому Мейер позвонил после того, как коронер покинул его дом. «Сага» господину Хантеру понравилась невероятно, а новости, услышанные от Мейера, не понравились вовсе. Мэр знал режиссера не первый год и прекрасно знал, что тот не способен на убийство. В конце концов, большая политика ― пусть даже и в пределах отдельного городка, ― учит разбираться в людях. Так что Хантер прекрасно представлял себе возможности Мейера. А еще он прекрасно видел возможности собственные, и упускать их тоже не собирался. Особенно если учесть, что Слэйд, жаждущий повышения, сделал за него всю грязную работу. Он любезно уронил Мейера в грязь, уронил громко и некрасиво, и все, что Хантеру оставалось ― громко и красиво этого самого Мейера вытащить. Для этого требовалась сущая мелочь ― заставить Слэйда закрыть рот и не мешать серьезным людям заниматься благими делами. Поэтому господин Хантер нанес следователю визит в тот же день, после обеда. Непринужденно и по-дружески. В конце концов, мэр на то и мэр, чтобы интересоваться происходящим в городе, верно?

Поэтому в кабинет коронера господин Хантер вкатился без стука, запросто, эдаким жизнерадостным пончиком ― если Мик Слэйд, как и полагалось хищной твари, жаждущей крови невинных режиссеров, отличался высоким ростом и худощавостью, делавшими его даже в тридцать с лишним лет похожим на нескладного подростка, то Эдвард Хантер в свои пятьдесят, напротив, выглядел как сама доброта ― невысокий, весь такой округлый, с добродушным лицом и трогательными морщинками, как будто от постоянных улыбок. Самое подходящее лицо для того, чтобы раздавать подарки сиротам и соболезновать пострадавшим от пожара.

Зайдя в кабинет, он аккуратно притворил за собой дверь ― хлопать ею по-хозяйски было бы невежливо, ― и, приветливо улыбаясь, подошел к столу, за которым восседал коронер Слэйд. Тот сразу подобрался и замер, следя за каждым движением незваного гостя. Как богомол ― Хантер где-то читал, что они лучше различают движущиеся объекты.

– Коронер Майкл Джонатан Слэйд, если я не ошибся дверью? ― начал Хантер.

– К вашим услугам, ― сухо откликнулся тот.

– Наверное, вы меня узнали, но правила приличия заставляю представиться. Эдвард Генри Хантер, мэр этого славного города.

– Я вас узнал.

– Вы человек умный, мистер Слэйд, и наверняка уже поняли, почему я здесь?

– Не имею ни малейшего понятия, мистер Хантер.

– Что ж, придется вас просветить. Видите ли, мой друг угодил в беду, не в последнюю очередь ― вашими стараниями, ― Хантер огорченно покачал головой. ― А я очень, очень расстраиваюсь, когда у моих друзей возникают неприятности. Пусть вас не обманывает мой добродушный вид ― будучи расстроенным, я становлюсь весьма неприятным человеком. Я даже с первой женой развелся именно поэтому. А самое грустное, что я могу ненароком расстроить кого-то еще. Например, того, из-за кого у моих друзей возникают неприятности. И я подумал ― давайте не будем расстраивать друг друга? Вы не станете расстраивать моего друга, а я не стану расстраивать вас. В этом мире и без того хватает зла и скорби, к чему преумножать их лишний раз?

«Богомол» внимательно посмотрел на мэра.

– Кого из ваших друзей расстроили мои действия?

– Господина Гарольда Мейера, ― Хантер улыбнулся самой добродушной из всех своих улыбок. Слэйд несколько секунд молча смотрел на него ― Хантер буквально слышал звон цепей и лязг металлических гирек, ставящихся на весы. Коронер взвешивал все «за» и «против», а может, оценивал собственные возможности ― с одной стороны, Хантер пошел на откровенный шантаж, и Слэйд мог бы потребовать взамен продвижение по службе. С другой ― Хантер мог легко убрать Слэйда, если тот начнет упираться. Возможно, если бы коронер рискнул что-то потребовать, Хантер бы даже оценил эту наглость ― он любил смелых и твердых людей, не упускающих свой кусок в любой ситуации, ― и даже согласился бы на выдвинутые условия.

Но Слэйд, судя по всему, был не «картежником», а «шахматистом». Поэтому он просто кивнул.

– Я все равно собирался закрыть это дело за недостатком доказательств. Все указывает на то, что это был несчастный случай.

– Как же приятно знать, что закон в нашем городе охраняется людьми трезво мыслящими и внимательными к деталям! ― Хантер улыбнулся шире и протянул руку. – Я рад, что мы с вами поняли друг друга, коронер. Надеюсь, что вы и впредь продолжите так же внимательно следить за порядком!

Слэйд слегка нахмурился, как будто собирался что-то сказать. Но благоразумно промолчал и лишь ответил на рукопожатие. Рука у него оказалась ледяной и цепкой ― наверное, как и полагалось кровососу.

Оказавшись за дверью кабинета, Хантер вытащил из кармана пачку влажных салфеток и брезгливо протер ладонь.

***

«Скандинавская Сага» все-таки вышла на экраны, и первые же показы прошли с аншлагом ― многие желали собственными глазами убедиться, что все именно так, как и рассказывала пресса. Несмотря на то, что Слэйд сдержал данное мэру слово и дело закрыли за недостатком улик, а вердикт суда так и звучал ― «несчастный случай», шум поднялся невероятный. Кто-то осуждал Мейера за то, что тот наживается на чужой смерти. Кто-то, напротив, шел именно затем, чтобы поглазеть на «настоящую смерть». Версии выдвигались, обрастали подробностями, превращались в целые теории заговора. Шептались, что киностудия была на грани разорения, и что режиссер нарочно подстроил убийство, чтобы поднять рейтинги фильма, что сам Гарольд Мейер ― наркоман, задолжавший сумму денег, бандит, связанный с криминальным миром, сектант, принесший кровавую жертву своим богам… Впрочем, большая часть журналистов сходилась во мнении, что он попросту псих, лишившийся рассудка в погоне за «идеальным фильмом», и вспоминали историческую байку о Микеланджело Буонаротти, якобы отравившего натурщика, чтобы создать максимально правдоподобный образ мертвого Христа.

К Мейеру то и дело обращались за интервью ― и все они проходили п одному и тому же шаблону: «А вы правда убили актера?», «А он знал, что по сценарию должен был умереть?», «А как вы теперь собираетесь смотреть в глаза его жене?», «Где, по-вашему, грань, которую не должен переступать творец?». И так далее, и тому подобное. Гарри чувствовал себя так, будто к нему снова и снова возвращался Мик Слэйд, смотрел холодно-хищно, задавал одни и те же каверзные вопросы, дожидался малейшей ошибки.

– Мой фильм должен был закончится на позитивной ноте, ― раз за разом повторял Мейер. ― Смерть актера была случайностью. Видимо, сама судьба распорядилась таким образом. Вероятно, кто-то там, наверху, решил, что этот фильм должен закончиться смертью.

Эти слова не могли не вызвать возмущения общественности, и с каждым днем все громче звучали требования снять «Сагу» с проката ― сначала от родительских комитетов, затем от религиозных общин и молодежных организаций, а следом к ним подключились правозащитники и актерские профсоюзы. Последние даже вышли на митинг под лозунгом «Мы не желаем, чтобы нас убивали во имя искусства!».

Мейер надеялся, что заступничество высоких покровителей позволит ему удержаться на плаву ― пока однажды утром не обнаружил на первой полосе газеты заметку о том, что мэр города Эдвард Хантер обещает сделать все, чтобы «Сагу» не просто сняли с проката, но запретили к показу вовсе ― в том числе и за пределами страны.

«А если бы этот фильм был о войне ― солдаты умирали бы по-настоящему?» ― резал глаз огромный заголовок, цитирующий слова мэра.

Трясущимися руками Мейер дотянулся до телефона и набрал номер.

– А, Гарри! ― добродушно откликнулся Хантер в ответ на робкое приветствие. ― Ты, я полагаю, увидел сегодняшнюю газету?

– Да. Мистер Хантер, вы…

– Ох, Гарри, я понимаю, что ты расстроен. Но видишь ли, твой фильм расстроил очень многих людей. Влиятельных людей. А зачем расстраивать людей? В мире и так достаточно зла и скорби, к чему приумножать их лишний раз?

– Мистер Хантер…

– Видишь ли, Гарри, я человек добросердечный и сострадательный, и когда я вижу расстроенные лица, то расстраиваюсь сам. А когда я расстроен ― я становлюсь таким неприятным… Так что ты уж побудь хорошим мальчиком и не расстраивай меня, ладно?

Мейер сжал трубку так, что она затрещала.

– Хорошо, мистер Хантер. Я побуду хорошим мальчиком.

– Вот и славно. Я знал, что ты совсем не такой плохой, каким иногда кажешься.

– Да, ― убито ответил режиссер. ― Я не плохой. Всего доброго, мистер Хантер.

– Бывай, Гарри.

В трубке послышались короткие гудки.

Мейер тяжело опустился на пол.

«Сага» вышла такой, какой он задумывал ее с самого начала. Вольно или невольно ― она сама решила стать такой, какой ей полагалось быть, а не такой, какой ее видели продюсеры. Она вырвалась из его рук на волю. Его детище. Живое, гениальное, жуткое.

Венец его карьеры.

Конец его карьеры.

Хантер собрал все сливки, сначала протолкнув ее в прокат, а потом красиво и громко запретив, в очередной раз добавив себе очков в глазах избирателей. Его запомнят героем. Мейера запомнят убийцей. Он желал войти в историю ― он вошел в нее. Навеки.

Гарри повесил трубку, из которой все еще слышались короткие гудки, и, обхватив голову руками, истерически расхохотался.

***

Он стоял на берегу бурного северного моря. Злой, пронизывающий ветер трепал его седеющие волосы. Пенные волны, поднимаясь высоко в небо, яростно бились о серые мрачные скалы. Взметались соленые брызги воды. Но он не отступал, не закрывался от беснующейся стихии шарфом или капюшоном куртки.

Жадно вдыхая воздух, пахнущий солью, Гарри Мейер подставлял лицо морскому ветру, чувствуя духовное единение с этими серыми камнями, суровыми свинцовыми тучами, которые плыли у него над головой, с волнами и бурей.

Он совсем не походил на сурового викинга ― скорее, на жертву кораблекрушения, кое-как выбравшуюся на берег. Оборванный, опустившийся, беспробудно пивший несколько лет, Гарри Мейер ничуть не напоминал себя прежнего ― успешного и знаменитого.

Слава «режиссера-убийцы» следовала за ним по пятам. Ни одна студия не желала с ним работать, ни один актер не желал у него сниматься, лишь изредка к нему обращались криминальные авторитеты, жаждущие «фильмов с настоящей кровью», снимавшие трэш-боевики на подпольных киностудиях, и считавшие, что пара-тройка настоящих трупов в кадре ― отличный способ «пощекотать нервишки себе и братишкам».

«Скандинавская Сага» превратилась в зловещую городскую легенду, и Гарри был вынужден переезжать с места на место, как Орест, преследуемый мстительными Фуриями ― его мрачная слава догоняла его везде, где бы он ни находился.

В конце концов, он оказался здесь, на этом северном берегу. На том самом месте, где все началось. На берегу, где вместе с Арвидом Андерсеном разбились и все его надежды.

Гарри поднял глаза. Солнце висело в сером небе, как раскаленная монета. Как глаз сурового Одина, взирающий на режиссера с небес.

Наверное, я все-таки прогневал его, подумал про себе Мейер. Наверное, для древних богов, не знающих, что такое кино, не понимающих законов искусства, бутафорская кровь показалась оскорблением.

– По правилам тех времен оскорбления смывались кровью, ― проговорил он вслух, обращаясь к морю и ветру. ― Раз на этом берегу все началось, пусть на нем же и закончится.

С этими словами Мейер подошел к краю скалы. В голове шевельнулась глупая мысль ― в прессе его обвиняли в поклонении древним богам и приношении кровавых жертв, а он спорил, отнекивался, возражал ― и кто же в конечном итоге оказался прав?..

Древние боги, ответил он себе мысленно. Боги всегда правы. На то они и боги.

Подняв глаза, Мейер посмотрел на солнце ― в глаз древнему богу, ― а потом перевел взгляд вниз, на бушующее море.

И шагнул вперед.