Читать книгу: «Сухинские берега Байкала», страница 5

Глава 6

Юго-западный ветер, принесший долгожданное дождливое ненастье, угнал далеко за мыс Толстой холодную воду Байкала. А на стыке ее с теплой, начиная от мыса Облом, гонит он поносным течением, туда же к мелководью сухинского Подлеморья воду соровую замутнённую. И на подводных песочно-плоских площадях северной оконечности Посольского плеса разгульно и вольно жируют косяки пришлого омуля. Они подошли здесь почти к самому берегу и на мелкоглубье, всплескиваясь игриво, над посеревшей от небесной влаги гладью моря, собирают свою излюбленную поедь, мелкий бокоплав «Ир». Погуляет на сухинских площадях омуль суток трое и так же как появился, снимется в одночасье, и уйдет отсюда  известными только ему одному, да самым опытным рыбакам, путями летней миграции его. Сыскать?! Пойди, угонись. Недаром в народе здесь говорят, такие дни год кормят, и от того в прибрежных деревнях стоит в этот период шумный и ажиотажный

гомон рыбалки. Все деревенские, от старого, до малого, заняты рыбным промыслом. Начиная от мыса Облома, на всем песчаном побережье, и даже далеко на северо-восток за Сухинский мыс, разбрелась суета летней омулевой путины. Пришла она, расселилась по всем рыболовным стоянкам, пристаням, сетевыми бригадами, и артелями закидных неводов. Привела сюда летняя путина и рыбаков из отдаленных деревень, со всего речного понизовья Селенгинского. И на сухинском берегу, не смотря на мелко-моросящую сырость затяжного ненастья, стоит, едва умолкающий на ночь, ажиотажный гул путины.

С десяток сухинских и загзинских сетевых лодок, заходят гребями и где-то там, почти напротив Энхалука, выстраиваясь густой вереницей, плывут вечерней порой на северо-восток они одна за другой, всего в каких-то саженях семи, восьми глуби подле берег. А в каждой лодке по шесть, а в иной даже и по восемь рядовых членов бригады и сеть верховым плавежом, на длинных ушах тянется за лодкой. Там же в ее корме, озабоченно и важно восседает лодочной бригады башлык.

Первыми сегодня на сплавной замет вышли две лодки сетевых бригад братьев Ненашевых, в одной Лаврентия, во второй Галастиона. Следом плывут еще две лодки Ивана Хамоева, где башлычат Мошикин Егор и Хлызов Астафий, а за ними как по пятам тянется сетевуха Алексея Трескина, с которым, на паях с весны рыбачат ныне Алексей Власов и его сын Кузьма. А между шестой и восьмой, где бригадирят Иван Иванов и Феодор Куржумов, поспев втиснутся, плывет лодка башлыка загзинцев Михаила Бабушкина, принадлежащая Мухубуну Татарову, и его компаньону Ивану Дарханову. Стелется на замете за борт лодки и ячеистая сеть Петра Темникова, в которой рыбацкими делами давно заворачивает его, смышленый и деловой не по годам сын Никанор. Как не подгонял рыбаков Леонтий Меркушов, но сегодня его лодка только что, едва сумела выгрестись к замету, и выстроилась очередной, лишь замыкающей в описываемой веренице. Сеет мелко дождливо хмарь ненастная небесную влагу сверху на поседевшую от дождя и безветрия морскую пелену водной глади. Покачивает она лосковой зыбью рыбацкую лодку и Меркушовскую, а Леонтий пристально изучающее вглядывается зорко в морскую, белесую проседь. Ему ли опытному рыбаку не знать, там, где эта седоватая гладь воды пузырится, как будто кипит, там взыгриваясь, пасется стадное косяк омулевый. И он раз, за разом касаясь донной площади намерником, сажеными махами вымеряет плавежную глубь. Но вот наконец-то подобрав подходящее к замету место, он суеверно и богобоязненно крестится, и вполне уверенно, с легкой хрипотцой в голосе, громко командно вскрикивает:  – Бросай наплав!

Слышится легкий всплеск, а следом булькнувший звук воды от погружения концевого груза, и сеть ровно пошла за борт. Ловко и проворно работают в лодке люди, мечущие ее и подгребающие веслами. А сплав, шурша цевками и звучно постукивая о борт гальками обеих тетив, вытягиваясь, медленно погружает в водные глубины ячеистое немудрено-плетенное хлопчатобумажной нитью полотно. И вот за сетевухой мерно покачиваясь, выстраиваются на воде полукружьем наплавы, а под ними подводная такой же дугой полощется ячеистая дель. И понесло сетевой сплав, привязанный ушами к рыбацкой лодке поносное течение, в свободное плавание по-над прибрежными, глубинами Байкала.

– Слава богу, кажись, потрапили! – который раз подносит к челу, щепоткой сложенные пальцы сухинский рыболов Леонтий Меркушов.

Довольно улыбаются, и все еще не отошедшие от волнительного напряжения, только что управившиеся с сетевым заметом его подопечные. Осеняются крестом и многие из них:

– Пособи осподи упромыслить нонче омулька!

– Вчерась по всем приметам фарт тако ж сулило, а што толку порожними с моря вышли.

– Так ить гламно ж потрапить!

– С кем хошь об заклад бьюсь, а нонесь фарт по-всякому должон быть!

– Хы…, хто бы спорил, седни может и взаправду подфартит!

– Подфартит, так ужо истинный бог как след разговеемся!

 Вера и надежда, подкрепляемые многолетним рыбацким опытом, все больше лелеют затаенную уверенность в фарт и удачу. И витают эти неизменные спутницы рыбаков по всей лодке незримо в крылато окрыляющих смешках довольно подуставших рыболовов.

 Случается сеть выбирается и преждевременно, в зависимости от сплавки, удачной или не очень. И все же завершающий, лодочно-сетевой плавеж заканчивается, как правило, где-то в предутренней мгле, перед самым рассветом. А там где он заканчивается, сеть в лодку идет, в случае удачи, словно густо серебром утыканная, подчас еще животрепещущим омулем. И на этот раз действительно, не подвел многолетний опыт Меркушова, и фарт не миновал стороной счастливых от добычи рыбаков. Быстро и сноровисто тянут из воды верхнюю и нижнюю тетивы, с цевками и гальками опытные и не обделенные силой рыбаки. Выщелкивают споро ячейник те, кто отбрасывает, собирает улов или, подбирая, укладывает полотно сети на дощатый лодочный настил. А над ними, с кормовой шакши, все так же высится, как грозовая туча, вездесущий башлык. Его гневные окрики, обильно сдобренные громогласием жутковато отборного русского мата, грозно гремят, разносятся по лодке, подгоняя, то на миг зазевавшегося, то кажущегося ему, не очень расторопного рыбака. Кто-то откровенно побаиваясь, трепещет перед ним учтиво, а кто-то не особо, лишь зло поругивает его про себя, но все как один, выражают беспрекословное подчинение, независимо от того уважают они его в самом деле, или нет. Башлык здесь и сейчас – полновластный хозяин, всех дальнейших их рыбацких судеб властелин.

От мыса Мочище верховым "плавежом" растянулись лодки Ильи Тарбанова заморского бурята, или Абызая, как он представляется нередко, хозяина водяной мельницы хлебных зерновых, выращиваемых земледельцами почти всего низового правобережья реки Селенги, что стоит на речке Сухинской. Родом Тарбанов ольхонский, но лет семь как живет на

левобережье устья этой горной реки, в метрах в ста от береговой линии. В период мукомола на мельницу приезжают хлеборобы не только из понизовья правобережной Селенгинской стороны, но и заморские жители, прежде всего островитяне Ольхона. Дело мельника и рыбака Ильи Тарбанова выгодное, и он нанимает людей на работу, как при больших завозах зерновых на мельницу, так и на весь период промысла летнего рыбного. Работали у него в основном жители бурятского улуса Загза Балдагуевы, Бабушкины, Бахаевы, Буиновы и другие. Но не редко нанимаются к нему и сухинские мужики.

Более чем с десяток закидных неводов расположившись на песчаном берегу между мысами Облом и Сухинский, не считая многочислие сетевок, цедят байкальскую воду. В Налетовской, гоняют коногоны по кругу лошадок неводных башлыков, богатых толстосумов братьев Гашевых и Хребтовского из Корсаково, перематывая тумбами конских воротов, укладывают кольцами веревочные спуски из толстых, смолено-травяных канатов, быть может, самых больших здесь закидных неводов. От зари, до зари «денно», а то и «ночно» тянут артельные бригады рыбаков, едва передохнув, паевые, но чаще своих хозяев закидные невода. Здесь тоже башлык артели всему голова, здесь тоже звучит его волевая команда, остановить ворот, или погонять лошадь. И сдавленно, но далеко по песчаному берегу раздается и слышится его голос: «Пята стой…, река тяни!», или: «Река стой, пята тяни!», в зависимости от прибрежного поноса воды, закружки невода, или занимаемого местонахождения его концевых крыльев. От Облома и до Энхэлука расположились в основном кударинцы и рыбаки из других отдаленных от Сухой, прибрежных деревень, а от Налетовской и до загзинского улуса безраздельно хозяйничают три закидных невода оймурских братьев Филоновых Евдокима, Герасима и Филантия. Здешний рыбацкий плес давно арендован ими у монастырских хозяев. Кроме того две сетевки Филантия этим летом пристали на время путины к сухинскому летнику Гаврилы Дружинина. Степан Трунев, Алексей Березовский в башлыках у него ходят. Там же у берега в Сухой, стоит, едва покачиваясь на воде большая морская парусная лодка все тех же Филоновых, по всем видам готовая хоть завтра же загрузившись свежим уловом, сняться с якоря и под парусом гонимая попутным ветром, либо на веслах, спешно идти в Иркутск, чтобы вернуться назад с денежным чистоганом, или приобретенными товарами. По этой причине, несмотря на ранний час, этим утром Осип Бабтин самолично, спешит на берег встретить сетевиков Леонтия Меркушова. Послал конноверхом он и своего помощника, беглого каторжанина Яшку Сахалина на Тунгусье. Тревожится, кабы чего доброго, ушлый шуленга эвенков не умыкнул, получается, от его половинного улова, сколько-нибудь свежо добытой рыбы.

Хмурое от ненастья, летнее утро. Сеет, почти в полном безветрии мелко-моросящий и нудный дождь. Осип, из-под накинутого капюшона лабошака, пристально вглядывается вдаль, в надежде разглядеть на отсыревшей, сизой глади моря, подход к берегу его сете-вой лодки. Пологим берегом он неспешно подходит к своему стану. Его догоняет впопыхах, среднего роста, лет двадцати, разбитной увалень Оська Хаба, редко именуемый деревенскими по имени. На его всегда заспанном, а сегодня еще и побитом лице, из-за сине-лилового свежего фонаря под глазом, светится неприкаянно, кажется всегдашнее, виновно-вымученное раболепие перед хозяином. Несмотря на молодые годы, этот невзрачный с виду парень, уже давненько успел пристраститься к выпивке, благо ее на хозяйском дворе, пусть и при не столь завидном его положении разнорабочего, всегда избыток. Подвыпив, Оська Хаба, как всегда, становится завидное задирист и отменно драчлив, а протрезвев, привычно тих, невероятно ленив, и на редкость бестолковый. Но не за эти качества держит хозяин Оську на своем разросшемся в последние годы подворье. В любое время дня и ночи Хаба, обладает великолепной способностью доложить хозяину фактическое положение дел, как в его доме, так и хозяйстве. И порой докладывает такие подробнейшие сведения об умонастроениях, как семейства хозяина, так и о любом из работников по найму, о чем Бабтин не мог бы и догадываться. А потому, всего-то дворовый разнорабочий Оська Хаба, глаза и уши незаменимые Осипа. Заслышав позади себя тяжелый топот, Бабтин нахмурился, и избоченившись, оглянулся и недовольно пробурчал:

– Ты, безмозглая скотина, где пропадашь?

– Я ета, шичас.

– Э! Да я гляжу тебе и рожу уже успели начистить?

– Да малось…, с каторгой разобрался.

– И канешно он тебе накостылял. Сколь разов далдоню, не связывайся с ним, в каторге, нечета тебе, силиши, што в моем мерине Воронке.

– Есиф Фимыч…, вчерась кавды Макся заезжал, то оне с Сахалином дивно квасили.

– Приказчик Филонаский што ль? И ты канешно не отстал, а об чем баили?

– Макся сказывал, мол, везет провиант тунгусишкам.

– Ну и што?

– Макся выпимши шибко хохотал и грозил подсолить свому Фильке, и те говаривал тожа.

– Мне?!

– Аха, ишо баил што сходит етот раз «Заморе», да с прибором кладет на Фильку.

– Все?

– Кажись…

– Во как!.. Интересно, интересно девки пляшут, но да ладно…, давай-ка воротись к Евлашихе, да приташишь наберег получетвертную. Еже ль фарт, дам знать, понял?!

– Угу.

– Ишо ета, проследи, што б она Сахалину подала только на опохмелку, и тебе чуток…, что ли. Боле не собирай, ты седни ишо мне нужон. Все! Давай поспешай шибчее.

На берегу над костром рыбацкого стана, на одном тагане висит закопчённый до черноты казанок с уже приготовленной байкальской ухой, а вряд струятся белесо-бесцветными парами такие же закопченные дымными кострами, два ведра с чаем. С раннего утра возле стола под легким навесом суетится бригадная стряпка, помогает ей хлопотать помощница. Сюда долетает, доносится, откуда-то еще издали, знакомый всем здесь скрип лодочных весел, перебиваемый, или смешиваемый, то пронзительными криками чаек, то неугомонным и заливистым лаем, под ногами безотрывно крутящихся деревенских собак. Голоса людей, на фоне затишья морского прибоя, то глохнут, утопая в гомонящем разливе обилия звуков, то резко выделяясь отдельными, высокими тембрами, громко разносятся по округе. От приставших ранее к берегу сетевых лодок, тянутся вереницы рыбаков с носилками, сверкающими серебристыми горками добытого омуля. Кто-то, сторговавшись заранее, или только что, закончив торг, сносит ее к скупщикам. А те, кто рыбачит всего лишь за полцены по найму, несут ее своему хозяину, все к тому же скупщику, подчас в одном лице. Вот подошла и приткнулась к берегу лодка Бабтина. На рыбацких пристанях, деревенские бабы, разложив на разделочных столах все под теми же времянками навесами добытую рыбу, сноровисто умело начинают ее пластать и солить в лагуны. Им помогает, многочисленная, подростковая, деревенская детвора. Не смотря на затянувшуюся дождливую непогоду и ранний час, на берегу многочисленно пламенеют костры, густо уставленные частоколом свежих омулевых рожней. По их древкам течет, шкворчаще поддымливая, струится рыбий жир, и зернистыми каплями капает обильно наземь, вперемешку с внутренним рыбьим соком. Поднимаясь от костров, слоится, стелется далеко по-над берегом, кружит невидимо и витает, загустевши, в воздухе аромат вкуснейшего, ни с чем несравненного запаха омулевого, байкальского рожня. Под косую россыпь, мелким бусом сеющего дождя, Осип пребывает в томительном ожидании Филантия. Покачиваясь у самой кромки воды на носках ног, обутых в обильно смазанные нерпичьим жиром ичиги, он оценивающее оглядывает богатый улов своих рыбаков. Вышедшая из моря бригада Меркушова, уже высакала из сетевой лодки, снесла на посол хозяйскую половину, оставшуюся разделив, долевую половину сетевых пайщиков продала ему же, как скупщику, а вторую раскинула по личным мешкам рыбаков. Каждому досталось по три куля, готового к засолу и на варево в семьях свежо-добытого омуля.

Все еще не решив, скупать ли рыбу у других бригад сетевых рыбачащих в Сухой, Бабтин пристально смотрит за работой засольщиц, ласково общается с ними и, обернувшись к старшей по возрасту Лукерье Нелюбиной, живо интересуется:

– Чо бабоньки, седни подфартило…, слава богу?!

– Дык чо гневаться…, пластам, так ижно вся бравенна, да хрушка нонче папалася.

– Вижу, вижу…, и жирок будто ладно успела нагулять?

– Спаси Христос, чо сказать, и вправду седни мужички черпанули добренно.

– Тетка Лукерья, прошу тя рыбешку всю уприютить, край до полудни на-а поспеть.

– Фимыч, ты каво, мы дюжи, не сумлевайся, сробим! Тока, таскать-то ее все ж мужиков бы на-а к нам припарить. Вишь, лагуны-то каки матерущи, да тяжеленны.

– Появится Хаба, скажешь, мол, я велел Федьку Креста, да племяша его Ваську оторвать от работы с подворья. Пусть придут, пособят вам.

Осип, пребывая в состоянии избытка приподнятого настроения, обернувшись, встретился с башлыком, окидывая его довольным взглядом. Сегодня Леонтий Меркушов, не подвел ожиданий хозяина, и он намерен, почти весь свежий омулевый посол, сдать на парусник Филантия, этим же днем, уходящий в Иркутск. Филонов, не менее озабоченный привалом омулевого промысла, вероятно, тоже носится где-то здесь же по берегу, скупает добытую рыбаками рыбу, попутно напутствуя своего приказчика Максима Столбновского. Это он, загрузив парусник, должен незамедлительно отправится в главный город Прибайкалья с рыбным торгом. Поуправившись, рыбаки, приводят себя в порядок и подтягиваются к столу рыбацкого стана. Стряпка, как никогда приветлива и необычно учтиво обихаживает их. Разливает по артельным деревянным мискам наваристую уху, подает к столу суетливо с пылу с жару омулевые рожни. Сегодня стол вдобавок, ломится еще и от разнообразной хлебной стряпни и молочных продуктов, принесенных семьями рыбаков. Башлык Меркушов, на правах хозяина бригады садится во главе стола. Жены рыбаков, отставив засолку рыбы на время, так же умываются на берегу байкальской водой и, причесавшись, усаживаются за столом вряд со своими мужчинами, по обе его стороны. Бригада дружно в один голос приглашает к столу и работодателя. Осип, степенно присаживается, вряд с Леонтием. Оглянувшись по сторонам, он подает знак уже сидящему наискосок от него за столом Оське Хабе, и тот ставит перед башлыком получетвертную самогона. Мужики, передавая ее из рук в руки по столу, почти ополовинивают, наполняя посудины, стоящие перед каждым из сидящих. Леонтий, разумеется, не был оратором, но при утихшей застольной суете, он торжествующее встает, и перекрестившись, важно и горделиво держит слово:

– Чо, паря ребяты, сказать, седни, слава богу, добыли браво. И все ета канешна нашенским трудом, а гламно стараниями Осипа Ефимыча, так скыть его заботой об нас. Етось как его…, кланяемся Ефимыч мы тебе всей артелью. А посему случаю, так скыть и вовсе не грех – Леонтий, точно споткнувшись, заморгал часто глазами, и коротко помолчав, завершил – Но давайте ребятки, все как один разом выпивам…, да бум здоровы.

Сидящие за столом, дружно подняли спиртное, и чинно чокаясь, правда все еще как-то скованно и не смело поддержали сказанное башлыком. Мужики, за исключением Леонтия, тот час же запрокинув самогон, едва слышно переговариваясь, жадно навалились на еду. Женщины, в основном при губившись, или чуть отхлебнув, становили почти не тронутую винную посуду обратно на стол, а то, и сдвинув ее чуть в сторону, старались не отстать в еде от мужской половины. Вскоре разлили по второй, и Осип держал ответное слово, как всегда распахнув жизнерадостно в лице широченную улыбку, лучисто искрящуюся, казалось из самой наичестнейшей синевы его голубых глаз:

– Мужики, да и вам бабоньки за труд рыбатский благодарственно в ответ низко кланяюсь и всяческого благоденствия по эдакому случаю от всей души желаю. Но сами знаете, омулевый привал у нас паря шибко короткий. Так шта, мешкать некавды, давайте люди добрые по всей выпивам, сытно наедамся, да как гритса, день рыбацкай год кормит.

Он идет вдоль стола, наклоняясь то к одному, то к другому, чокается, говорит с ними ласково, но строго, весь светясь, все той же невероятно обворожительной улыбкой.

После второй, заметно скинув былую робость, застенчивость, или малоразговорчивость, собравшиеся за столом рыбаки, живо, но в разнобой громко, все разом заговорили:

– Благодетель ты наш!

– Чичас откушав, курнем…, да гуртом подымамся…

– Ефимыч, не переживай, фарт ноне с нами!

– Нам не привыкать…, с измальства на море.

– Добыли, не сумлевайсь…, ишо добудем…

– Вот те истиной крест, будет все как нать.

И уже кто-то, отхлебывая поданный чай, совсем не в тему вспомнил ночной плавеж и начал что-то рассказывать. Кто-то, нетерпеливо перебивает его, требуя внимания к себе, а кто-то уже заметно подпьяневши, оглядывает собравшихся за столом, почувствовав себя более чем свободно и раскованно. А кто-то по простоте своей, совсем не в лад сказанному кем-то авторитетно, но откровенно от души, закатился вольным смехом, и не исключено мнится ему, что это он был сегодня в лодке, самый удалой рыбак. Но башлык Меркушов, начальственно возвысившийся над столом, своевременно направляя в нужное русло пыл расслабившихся людей, и тем обрывает их нарастающее шумный говор:

– Так мужики…, делу время! Чо осталося разливам, да допивам. Курнем, и ходко идем на берег сеть набирать…, пособи бог хошь бы ишо денну сплавку справить. Митрич, не запамятуй…, нитку с иголкой захвати с собой. Вечор димно полотна полосонули. Рвань…, она сам знашь, другу за собой тянет. Зашить бы местами следоват. А на вас бабоньки…, тока вся и надёжа, добыту рыбешку, как след уприютить.

Женщины, вполголоса переговариваясь, допивая чай, одна за другой поднимаются из-за стола. Мужчины, опорожнив остаток спиртного, начинают степенно пересаживаться на скамьи к догорающему костру, и сворачивая самокрутки, прикуривают от мелких, обуглено-дымящихся головней. Перекурив, через некоторое время рыбаки уходят и набирают сети в лодку, а жены их и дети еще долго будут продолжать, пластать и солить рыбу под становым навесом. У кострища на скамьях остались Осип и Леонтий. Возле них невдалеке на корточках присел Оська Хаба. Башлык докуривая, произносит:

– Ефимыч, мыслю к ушам добавить ишо тетивы…, чухаю, коротковаты заразы.

– Сколь надобно?

– Саженок с десяток. Сплав-то сажень тыщи с полторы поднасобирали. Вечер заприметил, вода к цветению зеленью шипка кроется. К вечеру по приметам погода разъясняет, ночью верховик, хошь малось, да толкнет воду от берега. Вот и кумекаю, седни рыба нако пошти што вся, будет верхова…, по то на наплавьях думаю с сажень привязку убавлять.

Осип вскинул глаза на помощника и тот в мгновение, выровнялся перед хозяином.

– Беги к Евлашихе…, да бежать-то погодь…, не статной! – Осип обернулся к Меркушову

– Што ишо Леонтий те он должон захватить?

– Последних три конца, которы вчерась подвязали к сплаву, попусту ходят, заменить бы надо. Ячея-то ихая будто бы ладна, да язви их в душу…, шипка уж густосад. Сажены оне не иначе, как на сильнушай понос…, по то и годятса, тока гля донного ставежа.

– Леонтий, все новехоньки сетушки, я надысь тунгусам спровадил. Моя промашка, надоумил же етот леший оймурскай, связаться с орочонами – и Бабтин вновь обернулся к Хабе – Оська, дуй не стой…, посмотри, сколь там Евдоха починила…, все каки есь табань суды. Ишо это, захвати-ка с собой омульков с десяток до дому…, моим, да Евлантьевне вели шарбу варить, рожни ставить…, домашних-то кормить тожа на-а – посветлел лицом он.

Оська Хаба развернувшись, неспешно отобрал покрупнее рыбу в мешок, закинул его на плечо и, свесив голову, кисельно валовым увальнем покачиваясь, медленно пошагал в деревню, откуда ему на встречу из-за городьбы поскотиной скорым шагом вывернул, взмылено запотевший Филантий. Бабтин поднялся с места, и встретившиеся приятели, поприветствовали друг друга. Осип пригласил Филонова к столу, но упарившийся от утренней беготни, Филантий, да к тому же в насквозь промокшем под дождем лабошаке, присев на лавку, попросил не более как напиться холодной воды:

– Осип…, кажись паря, не все ладно у нас ноне сходится.

– Чо так? – Бабтин, в смутном предугадывание, округлив глаза, вскинув озабоченно брови.

– Ить ниче ноне никому доверить нельзя – Филонов досадно шлепнул себя по колену ладонью руки и косо неприятно мелькнул из-под лобья глазами – сказывал ему проходимцу паршивому свезти тунгусам всяго-то не боле как провиянт…, так нет же!

На братсковатом лице Филантия, крытом землистой серостью, точно болезненно скривилась явно усердная наигранность. С той поры как подошла рыба к Сухой, Максим Столбновский, приказчик его, по многочисленным заданиям Филонова, казалось, без устали сновал морем между Оймуром и Сухой. Как ранее и было договорено, Филантий велел ему еще прошлым днем доставить на сухинское Тунгусье охотничий припас, а главное продукты, и тем самым спасти эвенков от голода. Так нет, по словам Филонова: Этот пройдоха и наглец, каких "днем с огнем" не сыскать, решил видимо, скрыто подгадить хозяину. Нагло сославшись на то, что якобы не правильно понял его, отвез он тунгусам еще и сверх оговоренного немало спиртного». Узнав об этом Филантий, мол, рассвирепел и хотел, было, тот час же гнать его от себя, но поостыв и успокоившись, передумал.

Не с руки Филонову было рассказывать Бабтину, о том что, приказчик сам вероятно, того не ведая удружил «медвежью» услугу его новоявленному сопернику на сухинском берегу. Филантий понял, в разгар путины не стоит изгонять хоть и пакостливого, но способного, а главное самим же не без усердия выпестованного за долгие годы такого работника. Взвесив, все за и против, Филантий не стал опережать события и разрубать до поры, до времени, завязывающийся узел неизбежных противоречий с приятелем-конкурентом. И он хорошо обмозговав все поспешил навстречу с Бабтиным, где, не столько решая общие хозяйственные заботы, сколько действуя опережающее, старательно отделаться угодливым сочувствием и всяческими сопереживаниями. Осип, точно оцепеневший от непредвиденного разворота событий, некоторое время ошарашенно молчал, затем с трудом пересилив такую парализующую заторможенность, удрученно обронил:

– Так…, значит, удружил ты мне нонче…, тунгусы вечёр перепимшись, в море не ходили. – Ефимыч, христом богом клянусь, не ведал, чо етот чертяка удумал сотворить! Да ради тебя, я седни же за эдакое самоуправство готов был его выгнать. Дык, некова ж в Иркутск то послать, сам знашь сколь добыли. Угробим богатеннай улов, беда как неладно будет!

– Мово-то, много ль там… – упавшим голосом тяжело выговорил Осип.

– Много ль, мало ль…, а убытти не в дых никому…, на-а думать – и Филантий продолжая притворно изображая сострадание, потупился глазами, и косо ухмыльнувшись, продолжил – Я вот чо думаю…, Максима мы завсе успем гнать в три шеи. Што есь, то есь…, делов пропастина наробил…, етих мать ти, леший бы его подрал. Ты ета…, напрасливо не шипко-то гневайся на мя…, лучшее много будет…, ежели поедешь сам к тунгусишкам, можа ишо не все так плохо там подеелось…, как мы тута догадки свои лепим.

– Да я ужо поутру послал туды Яшку Сахалина – отмахнулся, было, сникший Осип.

– Ты каво…, ополоумел! Да твой каторга, скотина безмозглая наворотит делов там, пожалуй, почище мово приказчика! – взревел Филонов.

– А ить…, и верно ты пожалуй…, баишь… – пребывающий в раздумье согласился Бабтин, и в мгновение оживился – Однако паря и вправду поспешу ка я сам к Тыгульче.

– Поезжай, поезжай – плутливо блуждая глазами, наполненными тщательно скрываемым недоброжелательным злорадством напутствовал друга-партнера Филантий, отправляющегося на Сухинское Тунгусье, поднимаясь со скамьи. Расставшись с Филоновым, Осип, наспех переговорил с Леонтием о самом важном, безотлагательном и, повелев ему дневную добычу, как и ночную, сдать всю на парусник, спешно отправился домой седлать коня.