Читать книгу: «Виталина Григорьева. Синяя лента»

Глава 1. Лесняково

Холод. Он проникал не только под воротник старого, поношенного пальто, но и внутрь, пробираясь к самым костям, к самому нутру. Виталина Григорьева стояла на перроне полустанка, носившего громкое имя «Лесняково», и смотрела на город, который должен был стать её новым домом и, как она ещё не знала, её личным адом.

Серость. Она была повсюду. Серое небо, низкое и тяжёлое, словно грязная вата, пропитанная свинцом. Серые, облупившиеся пятиэтажки, выстроившиеся вдоль заснеженной, ухабистой дороги. Серые заборы из покоробившегося шифера. Даже снег под ногами казался не белым, а грязно-серым от копоти и выхлопов редких, допотопных машин. Воздух густо пах мазутом, угольной пылью и чем-то кислым, прелым – запахом застоя и безнадеги.

Городок Лесняково. Бывший когда-то сносным рабочим посёлком при лесопилке и маленьком цехе, он теперь представлял собой жалкое зрелище. Заводы стояли мёртвыми гигантами, их разбитые окна зияли чёрными провалами, трубы ржавели и кренились. Лесопилка еле дышала, выдавая тонкий писк циркулярных пил, больше похожий на предсмертный стон. Основное занятие населения, судя по количеству мутных окон «Рюмочных» и «Пивнушек» на каждом углу, сводилось к тому, чтобы пережить зиму и забыться.

Виталина взяла свой единственный, не по сезону лёгкий чемодан (остальное шло багажом, если дойдёт) и двинулась по скользкой, залитой коричневой жижей дороге в сторону здания с облупившейся вывеской «Отдел МВД России по г. Лесняково». Каждый шаг отдавался глухим хрустом подтаявшего наста под подошвами. Ветер, пробирающий до костей, выл в проводах. Она чувствовала себя чужестранкой, муравьём, забрёдшим на чужую, враждебную планету. За что? – пронеслось в голове. За принципиальность? За то, что вскрыла то дело в областном центре? За то, что не захотела закрыть глаза? Перевод в Лесняково было не повышением. Это было изгнание. Замораживание карьеры. Надежда.

Участок встретил её знакомым запахом дешёвого табака, пыли, старой краски и отчаяния. Пол скрипел, обои свисали клочьями, на стене висел портрет президента, покрытый слоем желтизны. За решёткой дежурной части сидел опер с лицом, на котором усталость уже вытеснила все остальные эмоции. Он лениво указал пальцем куда-то вглубь коридора: «К Волкову. Кабинет в конце».

Майор Артем Волков не встал, когда она вошла. Он сидел за столом, заваленным папками и пустыми стаканами из-под чая, и смотрел на неё поверх очков, сползших на кончик носа. Взгляд был тяжёлый, оценивающий, лишенный тепла. Лицо – морщинистое, землистого оттенка, с глубокими складками у рта, будто застывшими в гримасе недовольства. Волосы, седеющие на висках, были коротко стрижены. Он напоминал старого, облезлого медведя, разбуженного посреди спячки и крайне этим недовольного.

– Григорьева? – голос был хрипловатым, как наждак по дереву. Виталина кивнула, расправив плечи, стараясь выглядеть увереннее, чем чувствовала себя внутри.

– Документы.

Она протянула папку с приказом о переводе и личным делом. Волков не спеша листал, время от времени издавая нечто среднее между сопением и фырканьем. Минуты тянулись мучительно. Из соседнего кабинета доносился хриплый смех и обрывки похабного анекдота. Где-то громко звонил телефон с дребезжащим, допотопным звонком.

– Молодая… – наконец произнёс Волков, откладывая папку. – Областная школа… Амбиции, наверное, через край?

Он не ждал ответа.

– Забудьте. Тут не до амбиций. Тут до пенсии дотянуть. Работа – рутина. Пьяные драки, кражи утюгов из общаг, разборки алкашей. Иногда – труп. Замёрз, повесился, с перепою сердце прихватило. Серийных маньяков, как в ваших книжках, тут нет.

Он усмехнулся, обнажив жёлтые зубы.

– Хотя… – он вдруг прищурился, и в его глазах мелькнуло что-то неприятное, почти злобное. – Года три назад один чудак орудовал. На трупах девчонок синие ленточки атласные оставлял. Красиво так, бантиком. Местные его «Синей Лентой» прозвали. Потом пропал. То ли сдох, то ли в психушку угодил. Так что сказочки и у нас бывают. Редко.

Он махнул рукой, как будто отгоняя надоедливую муху.

Виталина промолчала. Рассказ о «Синей Ленте» прозвучал как циничная насмешка, призванная поставить её на место. Она почувствовала, как внутри закипает знакомая волна гнева и унижения. Но сдержалась. Не сейчас.

– Ваше рабочее место – там, – Волков ткнул пальцем в сторону узкого коридора. – Бывшая кладовка. Окно не открывается, но хоть не в коридоре. Напарника вам назначим. Герасимова Сергея. «Гера». Опытный. Учитесь. И… Григорьева? – он посмотрел на неё в упор, и в его глазах не было ничего, кроме холодного предупреждения. – Не геройствуйте. Не высовывайтесь. Работайте по инструкции. Статистика у нас и так паршивая. Не надо её портить своими… принципами. Понятно?

– Понятно, товарищ майор, – выдавила Виталина, чувствуя, как стискиваются зубы.

– Идите. Оформляйтесь. Гера вам покажет, где метлу брать. Кабинет приберите.

Он снова уткнулся в бумаги, ясно давая понять, что аудиенция окончена.

Бывшая кладовка оказалась чуть больше телефонной будки. Пахло сыростью и мышами. Стол с выщербленной клеёнкой, шатающийся стул, пустой книжный шкаф с пыльными полками и старенький компьютер, похожий на артефакт эпохи динозавров. Виталина поставила чемодан в угол, сняла пальто и повесила на гвоздь, торчащий из стены. Она подошла к маленькому, заляпанному грязью окну. Вид открывался на заснеженный двор участка, заваленный ржавыми бочками и сломанной сантехникой, и на торец такой же серой, унылой пятиэтажки. Где-то внизу плакал ребёнок.

Она закрыла глаза, пытаясь заглушить волну тоски и ярости. За что? – снова пронеслось в голове. Потом она глубоко вдохнула. Воздух все ещё пах плесенью и безнадегой. Но где-то глубоко внутри, под слоем обиды и холода, тлела искра. Та самая, что всегда гнала её вперёд. Искра упрямства. Искра желания докопаться до правды, какой бы уродливой она ни была.

Лесняково. Серое, холодное, враждебное.

Волков. Циник, тормоз.

«Синяя Лента». Жуткая городская байка. Насмешка.

Виталина открыла глаза. Взгляд стал тверже. Она достала из сумочки блокнот и ручку, положила на стол. Потом подошла к двери, чтобы найти ту самую метлу и… напарника Герасимова. Надо было начинать. Выживать. Работать. Доказать им всем. И прежде всего – себе.

В коридоре её почти сбил с ног крупный мужчина в мятом свитере и стёганке, с лицом, напоминающим добродушного, но уставшего от жизни бульдога. Он нёс два стакана с мутным чаем.

– О! Новенькая? – он остановился, окинул её быстрым, но цепким взглядом. – Григорьева? Я Гера. Сергей Герасимов. Слышал, ты ко мне в напарники.

Он не улыбнулся, но в его глазах не было открытой враждебности Волкова. Скорее – настороженное любопытство и привычная усталость.

– Давай, покажу твои хоромы. А потом… потом, наверное, вызов будет. Всегда вызов находится. Добро пожаловать в Лесняково, следователь. Место, где время замерло, а надежда… ну, надежду ты сама знаешь где искать.

Он кивнул в сторону окна, за которым клубился серый, ледяной туман, поглощающий убогие дома.

– Тут главное – не замёрзнуть. Во всех смыслах.

Виталина кивнула, следуя за ним по скрипучему коридору, пропитанному запахами безнадеги и старого махорочного дыма. Холод Лесняково уже сжимал её сердце ледяной хваткой. Она ещё не знала, что это только начало. Что очень скоро насмешливый рассказ Волкова о «Синей Ленте» перестанет быть байкой. И что первая синяя атласная лента уже ждёт своего часа, чтобы развернуться на бледной шее в тёмном углу этого замёрзшего городка.

Глава 2. Пыль и Тени

Рутина. Она окутала Виталину, как липкая паутина, с первых же дней. Лесняково не спешило раскрывать свои карты, оно методично втягивало её в болото мелких, бессмысленных дел. Бывшая кладовка, ставшая её кабинетом, казалась камерой пыточной – не столько от тесноты, сколько от атмосферы безнадеги, пропитавшей стены.

«Гера» – Сергей Герасимов – оказался не так плох, как можно было ожидать. Циничный? Да. Усталый до мозга костей? Безусловно. Но под слоем сарказма и привычки ко всему относиться с пофигизмом проглядывала какая-то уцелевшая порядочность. Он не лез в душу, но и не саботировал. Просто делал свою работу, как умел, по старинке, с минимальными усилиями. И терпеливо, временами с грубоватой снисходительностью, вводил Виталину в курс местных «законов».

– Вот, разбирай, – Гера с грохотом свалил на её стол стопку пыльных, заляпанных папок. – Архивное добро. Дела пяти-, а то и десятилетней давности. Волков велел «привести в порядок». На деле – забить гвоздь в твой энтузиазм. Считай, посвящение.

Виталина открыла первую папку. Дело о краже трёх мешков картошки с подсобного хозяйства. Свидетели – двое алкашей, чьи показания противоречили друг другу и здравому смыслу. Закрыто «за отсутствием состава». Следующее – драка у пивного ларька с поножовщиной. Пострадавший отказывался от показаний, обвиняемый «не установлен». Ещё одно – «без вести пропавшая», девушка 19 лет. Последний раз её видели уходящей с местного «кабака». Розыскные мероприятия: опрос соседей (ничего не видели), объявление в газету (не опубликовано из-за долга). Дело висело в воздухе, покрытое толстым слоем пыли и равнодушия.

Каждое дело – крошечная трагедия, раздавленная гигантским катком бюрократии и местного пофигизма. Виталина чувствовала, как внутри растёт гневное бессилие. Она привыкла к работе, где каждое дело требовало полной отдачи, где искали правду, а не просто ставили галочку. Здесь же правда была ненужным балластом. Главное – отчётность. Цифры. Чтобы «не портить статистику», как говаривал Волков.

Она пыталась копать глубже в одном из старых дел – о пожаре в бараке, где погибла семья. Намёки на поджог, на угрозы со стороны местного «бизнесмена», но все следы упирались в стену молчания. Виталина пришла к Волкову с вопросами.

– Григорьева, – майор даже не поднял головы от бумаг, его голос был похож на скрип несмазанной двери. – Ты чего копошишься в этом древнем хламе? Дело закрыто. Трагическая случайность. Не выдумывай проблем на ровном месте. У тебя что, работы нет?

– Но здесь есть несостыковки, товарищ майор…

– Несостыковки? – Волков наконец посмотрел на неё, и в его глазах вспыхнуло раздражение. – В Лесняково вся жизнь – одна большая несостыковка. Люди тут живут как попало и мрут как попало. Ты думаешь, у нас тут Нью-Йорк, чтобы по каждому чиху следственную группу гонять? Забудь. Займись текучкой. Или архивом, как велел. Без инициативы.

Он снова погрузился в бумаги, отрезав её на корню. Виталина вышла, стиснув кулаки так, что ногти впились в ладони. Унижение горело щеками. Она понимала: Волков не просто циник. Он – стена. Стена, охраняющая гнилые секреты этого города, большие и маленькие. И пробить её лбом было невозможно. Нужен был лом. Или динамит.

Именно Гера, заметив её состояние после разговора с Волковым, неожиданно предложил:

– Айда в морг. Тебе надо познакомиться с Людмилой Петровной. Наш судмедэксперт. Умнейшая женщина. И… ну, она тут особняком. Может, тебе с ней по пути будет.

Морг располагался в пристройке к старой городской больнице – низкое, серое здание, похожее на бункер. Запах ударил в ноздри ещё на подходе – едкая смесь хлорки, формалина и чего-то сладковато-приторного, невыносимо знакомого Виталине по работе, но от этого не менее отвратительного. Внутри было холоднее, чем на улице. Сырость висела в воздухе.

Доктор Людмила Соколова встретила их в белоснежном, идеально отглаженном халате, который резко контрастировал с окружающей обшарпанностью. Женщина лет пятидесяти, с безупречной осанкой, строгим, почти бесстрастным лицом и холодными, проницательными глазами цвета мокрого асфальта. Её кабинет был оазисом порядка: книги в идеальных рядах, инструменты, выложенные с геометрической точностью, даже ручка на столе лежала параллельно краю.

– Сергей Николаевич, – голос у Соколовой был низким, ровным, без эмоций. – Что привело? И кто ваш спутник?

Взгляд её скользнул по Виталине, оценивающе и быстро.

– Людмила Петровна, знакомьтесь, Виталина Григорьева. Наш новый следователь. Решил показать ей… ну, все аспекты нашей работы. Аспекты, – Гера поёжился от холода и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Соколова кивнула Виталине, едва заметно.

– Григорьева. Слышала. Переведена из области. Добро пожаловать в ад с центральным отоплением.

В её словах не было ни капли иронии, только констатация факта.

– Чем могу быть полезна?

– Виталина как раз погружается в наши архивные сокровища, – пояснил Гера. – Может, что интересное подскажешь? Из нераскрытых…

Соколова чуть скривила тонкие губы, что могло сойти за подобие улыбки.

– Нераскрытых? Здесь их большинство. Но если вас интересует что-то системное…

Она подошла к картотечному шкафу, выдвинула ящик с металлическим скрежетом.

– Есть несколько дел с необычными… деталями. За последние лет пять. Но Волков не любит, когда копают в прошлом. Считает, что бесперспективно.

– А вы считаете иначе? – спросила Виталина, заинтересованно. В этой женщине чувствовался острый ум, скрытый под ледяной оболочкой.

Соколова посмотрела на неё прямо.

– Я считаю, что смерть – это диагноз. И его нужно ставить точно. Независимо от того, кому это удобно или неудобно. Но я всего лишь патологоанатом. Моя работа – описывать то, что вижу на столе. Интерпретировать улики – ваша задача, следователь.

Она достала тонкую папку, аккуратно стряхнула невидимую пыль.

– Вот, например. Два года назад. Молодой мужчина, найден в карьере. Официально – несчастный случай, падение. Но…

Она открыла папку, показала фотографию – не тело, а крупный план предплечья.

– Видите этот синяк? Форма и глубина не соответствуют удару о камень при падении. Скорее, след от какого-то предмета. Тяжёлого, с округлым краем. Но это никуда не пошло. Дело закрыли.

Виталина внимательно изучила фото. Доктор была права. Деталь явно выпадала из картины «несчастного случая».

– А почему не пошло?

Соколова пожала плечами.

– Не было запроса. Не было интереса. Волков сказал – «и так все ясно». А потом… – она слегка нахмурилась, будто вспоминая что-то неприятное. – Потом был тот случай с девушкой. Года три назад, как раз перед вашим приездом, Сергей Николаевич. Нашли в старом сарае. Убита. И на шее… – она замолчала, её взгляд стал отстраненным.

– Синяя лента? – неожиданно для себя вырвалось у Виталины. Она вспомнила циничный рассказ Волкова в первый день.

Соколова резко перевела взгляд на неё.

– Да. Атласная. Аккуратно завязанная. Бантом. Это было… странно. Театрально. Не для этого места. Не для таких смертей.

В её голосе впервые прозвучала тень чего-то, кроме холодной констатации – возможно, профессионального интереса или лёгкого недоумения.

– Этот случай тоже быстро списали. Нашли какого-то местного душевнобольного, который якобы признался, потом он умер в психушке. Дело закрыто.

– А вы верите, что это был он? – спросила Виталина, чувствуя, как по спине пробежали мурашки.

Соколова закрыла папку и аккуратно поставила её на место.

– Я верю тому, что вижу на столе. На том столе я видела жестокость и расчёт. А душевнобольной… он был просто удобен. Как и картофельный вор, или пьяница с ножом. – Она посмотрела на Виталину. – Архивы – это пыль, Григорьева. Пыль прошлого. Иногда в ней можно найти алмаз. Но чаще – просто пыль. Не тратьте силы зря. В Лесняково всегда найдётся свежая работа.

В этот момент в коридоре раздался крик дежурного:

– Гера! Виталина! Вызов! Баба Люба с третьего подъезда дома пять по Пионерской орет, что соседка Марьванна третий день не выходит, дверь закрыта, а воняет чем-то!

Гера тяжело вздохнул.

– Вот она – свежая работа. Поехали, новобранец. Учиться убирать последствия местного колорита.

Виталина последовала за ним, оставив холодный кабинет и проницательный взгляд Соколовой позади. Слова доктора о «синей ленте» и «удобном душевнобольном» звенели в ушах. Это была первая искра, первая трещина в монолите равнодушия Лесняково. Но была ли это трещина в стене правды или просто ещё одна ложка грязи в болоте?

В старом доме на Пионерской действительно воняло. Тяжело, сладко-тошнотворно. Баба Люба, перекошенная от страха и любопытства, тыкала пальцем в запертую дверь:

– Воно! Чуете? Точно, дохлая! Третий день тихо!

Дверь вскрыли пожарные. Запах хлынул волной. В крошечной, захламлённой квартирке, на кухне у печки-«буржуйки», сидела в кресле пожилая женщина. Голова неестественно запрокинулась, лицо почернело, руки застыли на коленях. На полу – пустая бутылка из-под одеколона и опрокинутый стакан. Очевидно, смерть от алкогольного отравления суррогатом. Банально. Ужасающе обыденно.

Виталина, преодолевая тошноту, осматривала комнату. Гера что-то говорил с участковым, оформляя начало осмотра. Её взгляд скользнул по полкам, заставленным дешёвыми безделушками и пожелтевшими фотографиями. И вдруг зацепился за одну из них. Групповое фото, лет тридцать назад. Молодые люди, работники какого-то цеха. И на груди у одной из девушек… аккуратно приколота брошь в виде банта. Синего атласного банта.

Сердце Виталины ёкнуло. Глупо. Совпадение. Просто брошь. Но почему-то она не могла оторвать взгляд от этого пятнышка синего цвета на пожелтевшем снимке, среди лиц, давно ставших пылью или спившимися стариками. Синий атлас. Здесь, в этой вонючей, нищей конуре смерти.

– Григорьева! – окликнул её Гера. – Чего застыла? Помоги участковому описать обстановку. Банальщина же. Отравилась, как пол-Лесняково рано или поздно и отравится.

Виталина оторвала взгляд от фотографии.

– Да, – сказала она, и голос её прозвучал чужим. – Банальщина.

Но внутри, под слоем отвращения к вони и бессмысленности этой смерти, тлел тот самый алмаз пыли, о котором говорила Соколова. Маленький, острый осколок тревоги. Синий осколок. Она ещё не знала, что очень скоро ей предстоит увидеть синий атлас не на пожелтевшей фотографии, а на бледной, остывающей коже. И банальщина Лесняково обернётся леденящим душу кошмаром.

Глава 3. Первая Кровь на Снегу

Холод в Лесняково был особенным. Он не просто морозил кожу; он пробирался внутрь, вымораживая душу, высасывая надежду. Виталина шла по обледенелому тротуару к участку, кутаясь в тонкое пальто, которое было совершенно бесполезно против сибирской колючей изморози. Рассвет был серым и вялым, не приносящим света, только подчёркивающим унылую грязь домов и сугробов, почерневших от гари. Город словно замер в предсмертной агонии.

В участке царило утреннее оцепенение. Дежурный клевал носом над газетой. Гера, мрачнее тучи, размешивал в стакане что-то густое и коричневое, похожее на жидкий асфальт, и называемое здесь кофе. Виталина направилась к своей каморке, уже предвкушая новую порцию архивной пыли и бессмысленных отчётов. Мысль о синей броши на той старой фотографии в квартире покойной Марьванны не отпускала её, как назойливая мошкара. Совпадение? Наверное. Но почему оно не давало покоя?

Её размышления прервал резкий, дребезжащий звонок телефона на столе дежурного. Тот вздрогнул, схватил трубку, пробормотал что-то невнятное. Потом лицо его исказилось гримасой, смесью брезгливости и привычной усталости.

– Гера! Григорьева! – крикнул он через весь коридор. – Вызов. Северная промзона. Заброшенный корпус завода «Прогресс». Нашли… ну, нашли нехорошее.

Гера вздохнул так, будто его попросили перетащить гору.

– Опять бомжи замёрзли? Или псы растащили?

– Не похоже, – дежурный помялся. – Звонил мужик, искал металлолом. Говорит… ну, говорит, баба. И видок не айс. И… – он понизил голос, хотя кроме них в коридоре никого не было, – …и вроде как что-то на шее. Синее.

Слово «синее» прозвучало как удар током. Виталина замерла. Взгляд её встретился с взглядом Геры. В его глазах мелькнуло не привычное пофигизм, а что-то другое – мгновенная настороженность, почти суеверный страх. Он резко встал, опрокидывая стакан с «кофе». Коричневая жижа растеклась по столу.

– Блядь, – выругался он тихо, но с чувством. – Поехали. Быстро. И вызовите Людмилу Петровну. Скажите… скажите, что возможно, не бытовуха.

Дорога до промзоны была адом. «Уазик» участка скользил по заснеженному бездорожью, проваливаясь в колеи, залитые грязной жижей. За окном мелькали унылые пейзажи: обшарпанные заборы, покосившиеся ангары, гигантские скелеты остановленных цехов, ржавые трубы, упирающиеся в серое небо. Воздух был пропитан запахом ржавчины, мазута и вечной мерзлоты. Северная промзона – кладбище советской индустрии, место, куда боялись заглядывать даже бомжи и мародёры.

Заброшенный корпус, указанный дежурным, напоминал гигантскую бетонную гробницу. Окна выбиты, стены покрыты граффити и копотью костров. Снег у входа был истоптан множеством ног – любопытные уже собрались. Участковый, бледный как полотно, пытался их отогнать.

– Внутри, – кивнул он Гере и Виталине, глотая слюну. – В дальнем углу. Там, где раньше контора была…

Запах ударил, едва они переступили порог. Не просто затхлость и сырость разрухи. Что-то тяжёлое, сладковато-металлическое, знакомое Виталине, но от этого не менее ужасное. Запах свежей крови, смешанный с холодом и пылью.

Они шли по огромному, пустому залу, где когда-то грохотали станки. Лучи фонариков выхватывали из мрака груды мусора, битое стекло, обвалившуюся штукатурку. Шаги гулко отдавались под высокими сводами. Сердце Виталины бешено колотилось. Каждый нерв был натянут как струна.

– Вот, – прошептал участковый, остановившись у полуразрушенной перегородки, за которой виднелось небольшое помещение, вероятно, бывшая кладовка или кабинет.

Гера первым шагнул за перегородку. Виталина последовала за ним. И замерла.

Свет их фонарей упал на тело.

Молодая женщина. Лет двадцати пяти. Лежала на спине, неестественно раскинув руки. Одежда – простые джинсы, поношенная куртка – была порвана в нескольких местах, тёмные пятна крови проступали на ткани. Лицо… лицо было обезображено. Не просто избитое – методично изуродованное. Следы дикой, бессмысленной жестокости. Глаза широко открыты, застыли в немом ужасе.

Виталина почувствовала, как подкашиваются ноги. Она видела насилие и раньше, но эта… звериная ярость, выплеснутая на беззащитного человека, была ошеломляющей. Она сделала шаг назад, натыкаясь на холодную бетонную стену, пытаясь подавить подкатывающую тошноту.

Гера стоял неподвижно, свет его фонаря медленно скользил по телу, фиксируя детали. Его лицо было каменным, только челюсть плотно сжата.

– Блядь… – вырвалось у него сдавленно. Он наклонился, осторожно, не касаясь, – Не просто побили… Резали. И били долго. Много раз. Холодным, похоже.

Его голос был монотонным, профессиональным, но Виталина слышала в нем напряжение.

Именно Гера первым заметил. Его луч фонаря замер на шее жертвы.

– Вот же… – пробормотал он. – Вот же сука…

Виталина направила свой фонарь туда же. И увидела.

На бледной, запачканной кровью шее, чуть ниже разбитого подбородка, было нечто, совершенно не вязавшееся с окружающим ужасом. Нечто элегантное, даже красивое. И от этого – невыносимо кошмарное.

Атласная лента. Глубокого, насыщенного синего цвета, как бездонное ночное небо. Искрилась слабо в луче фонаря. Она была аккуратно, даже тщательно, завязана в изящный бант. Концы ленты спадали на грудь жертвы, как два коротких, трагических ручья. Чистота линий, гладкость ткани – все это выглядело диким, театральным жестом посреди хаоса насилия и грязи. Как подпись художника на картине варварства.

Виталина не могла оторвать взгляд. Весь ужас, вся ярость этого места, сконцентрировались для неё в этом крошечном пятне холодного синего цвета. В её ушах снова зазвучал циничный голос Волкова: «Синие ленточки атласные оставлял. Красиво так, бантиком…» И ледяной, аналитический голос Соколовой: «Это было… странно. Театрально. Не для этого места.»

– Синяя лента… – прошептала Виталина, и её голос прозвучал чужим, прерывистым. Она почувствовала, как холод Лесняково, настоящий, пронизывающий до костей, сжимает её сердце ледяной рукой. Это был уже не анекдот из прошлого. Это была жестокая, кровавая реальность. Здесь. Сейчас.

Гера выпрямился. Его лицо было мрачным. Он достал рацию. Голос его был резким, командным, не оставляющим сомнений в серьёзности происходящего.

– Волкову! Немедленно! Северная промзона, корпус 4А завода «Прогресс». Труп женщины. Жёсткое убийство. И… – он сделал паузу, его взгляд на мгновение встретился с потрясённым взглядом Виталины, – И подтверждение по «Синему». Повторяю, подтверждение по «Синему». Лента на месте. Вызывайте всю группу. И Соколову – срочно. Это… это он. Вернулся.

Он бросил рацию на ближайшую груду мусора и повернулся к Виталине. В его глазах не было ни цинизма, ни усталости. Была тяжёлая, как свинец, серьёзность и что-то ещё – предчувствие начинающегося кошмара.

– Ну, вот и сказочке конец, новобранец, – сказал он тихо, почти беззвучно. – Добро пожаловать в настоящий ад Лесняково. Твой первый маньяк вышел на сцену. И судя по всему, он только начал представление.

За окном промзоны завыл ветер, поднимая вихри серого снега. А внутри, в мёрзлом мраке заброшенного цеха, синяя атласная лента на шее убитой девушки казалась единственной яркой точкой в мире, погружающемся во тьму. Виталина поняла: её изгнание в Лесняково только что закончилось. Началось нечто гораздо более страшное.