Читать книгу: «Мы все виноваты», страница 2

Глава 2

Роскошная вилла Олимпо, принадлежащая английской ветви семьи Розенталь с почти незапамятных времён, в некоторой степени сохраняла очарование начала века, но была так тщательно модернизирована, что её гости наслаждались всеми благами современной жизни в обстановке, неизменно навевавшей воспоминания о временах величайшего расцвета, к которым, без сомнения, сэр Эдмунд был особенно привязан.

– Я был здесь очень счастлив, – признался он, пока они прогуливались по тенистым садам, раскинувшимся почти над самым морем, плескавшимся в двадцати метрах ниже. – Помню, в детстве я с нетерпением ждал лета, чтобы вся семья, включая восьмерых моих кузенов, собиралась за огромным столом, который моя мать велела ставить вот здесь, прямо у бассейна. Поменять холодный Лондон на солнце Лазурного берега казалось мне величайшим счастьем, какое только может выпасть человеку.

Вид на утёсы Кап-Ферра был действительно неповторим, температура – идеальной, а из обширных розариев доносился аромат, смешивавшийся с морским бризом, от которого старик время от времени зажмуривался, глубоко вдыхая.

– Моя первая жена пахла так же, – прошептал он едва слышно. – Она умерла при родах, едва достигнув двадцати лет. – Он повернулся к Наиме Фонсека и добавил с грустной, но восхищённой улыбкой: – Иногда ты мне её напоминаешь.

– Думаю, Наима напоминает нам всех прекрасных женщин, которых мы любили в жизни, – вынес суждение Ваффи Вад. – И боюсь, что все красивые женщины, которых мы встретим впредь, будут напоминать нам о Наиме.

– Приятно слышать комплимент… – сразу же заметила венесуэлка. – Но я приехала не за этим. Я хочу получить ответы.

– Терпение, дорогая! – пожурил её Оман Тласс. – Опыт подсказывает, что поспешные ответы часто бывают ошибочными. И уж будь уверена: если человечество не смогло найти решения за тысячи лет, мы уж точно не найдём их ни за месяц, ни за год.

– Но у нас теперь есть то, чего у человечества никогда не было: интеллект, деньги и добрая воля, – возразила она. – Хотя признаю, что с моей стороны я могу предложить лишь немного денег и много доброй воли.

– Ты ещё и красоту приносишь – а это всегда приятно, – заметил Буба Оконо. – Устаёшь от этих советов директоров, где всем заправляют вечно недовольные лысые толстяки, считающие, что получают меньше, чем заслуживают. А иметь дело с Мисс Вселенная, которая ещё и щедро делится тем, что имеет, – это по-настоящему освежающе.

Сэр Эдмунд сел на свою любимую скамейку – ту, что стояла на смотровой площадке, выступающей над морем, – именно на ней более полувека назад он предложил хрупкой и прелестной девушке стать его женой. Остальные расположились вокруг, словно это были не одни из самых могущественных людей на планете, а группа студентов, терпеливо ждущих, пока их старый профессор отдышится, прежде чем сказать:

– Когда я оглядываюсь назад и понимаю, сколько всего было в моих силах сделать, но я не сделал, я бы отдал всё, чтобы быть в вашем возрасте и исправить эти ошибки. Теперь я понимаю, что удвоение состояния, которое оставил мне отец, принесло лишь то мимолётное удовлетворение, какое даёт простая арифметическая операция.

– Многим и этого хватило бы, – заметил Такедо Сукуна.

– Я знаю это лучше всех, ведь мне и самому этого хватало более семидесяти лет, – признал старик. – Но приходит момент, когда понимаешь: сколько бы нулей ты ни высек на своей надгробной плите, её вес от этого не уменьшится – и она останется лежать у тебя на груди до конца веков.

–А вы думаете, что вложенные в помощь другим деньги уменьшат этот груз?

– Не знаю. Но ясно одно: максимум, что я потеряю, – это деньги, а в моём возрасте это наименьшая из потерь. – Он широко жестом обвёл пейзаж перед собой и добавил: – Всю жизнь я мечтал умереть, сидя на этой скамейке, глядя на море и вдыхая аромат этих роз. Если мне это удастся, я хочу ещё и гордиться собой. – Он обернулся к Бубе Оконо и сменил тон: – Ты уже придумал, как назовём наш корабль?

– Пока нет.

– А тебе никто не говорил, что ты чёртов ублюдок?

– Каждый день. Обычно – «чёртов чёрный ублюдок».

– Не зря же! – еврей в который раз снял слуховой аппарат и начал его настраивать, заметив: – Я тут подумал, если мы хотим сохранить наши личности в тайне, нам стоит выбрать новые, чтобы узнавать друг друга, не раскрываясь посторонним.

– Кажется, вы пересмотрели шпионских фильмов, – прокомментировал Билл Спэнглер. – Вы предлагаете нам взять себе клички?

– А почему бы и нет? Раз уж мы тратим кучу денег, пытаясь сделать что-то значимое, пусть это хотя бы будет весело.

– Я согласен, – вмешался Оман Тласс, явно воодушевлённый. – Хотел бы называться Чёрный Орёл, Утренняя Ворона или что-то в этом духе.

– Несерьёзно.

– В жизни я сделал слишком много серьёзного.

– А то, что мы собираемся сделать, – возможно, самое серьёзное.

– Вот именно поэтому я считаю, что немного юмора не повредит. Уверен, если моя секретарша скажет, что меня разыскивает Молчаливый Рысёнок, я обрадуюсь больше, чем если скажет, что звонил какой-то Билл Спэнглер, как бы богат и знаменит он ни был.

– Отказываюсь быть Молчаливым Рысёнком.

– Тогда как насчёт Храпящего Медведя?

– Да ты что, саудовец или индеец? – Американец махнул рукой, как бы заканчивая спор. – Ладно, согласен. Пусть у каждого будет псевдоним, известный только нам. Но умоляю – пусть будет что-то менее броское.

– Номера от одного до семи?

– Нет уж!

– Дни недели?

– Тогда Бубе достанется быть Пятницей. Не пойдёт.

Молчавший до этого Ваффи Вад поднял руку, призывая к тишине, и указал на большой дом на холме.

– Это место называется Вилла Олимпо, не так ли? – После кивков продолжил: – В таком случае, если даже не считаем себя богами, всё ясно. Сэр Эдмунд, как хозяин дома, будет Юпитером; Наиме, само собой, быть Венерой, а Оману, как моряку, – Нептуном. Я выбираю себе Сатурна.

– Постойте! – перебил его в изумлении Гаэтано Дердериан Гимараэс. – Вы и вправду одни из самых богатых и могущественных людей Земли? Или это вино за обедом так ударило мне в голову? Вы ведёте себя как дети.

Наима Фонсека протянула руку, чтобы шутливо ущипнуть его за щёку.

– Дорогой мой, – прошептала она. – Если бы они вели себя как взрослые, никогда бы не стали вкладывать деньги в такое бессмысленное дело. Радуйся, что хоть раз в жизни они решили быть детьми.

– Похоже, ты права.

– Конечно, права, дорогой! Конечно! Я была замужем за двумя очень богатыми и важными мужчинами – и могу тебя уверить, счастлива я была только тогда, когда они забывали, какие они богатые и важные, и вели себя по-детски. Опыт подсказывает: по-настоящему великий мужчина никогда не стыдится показаться маленьким. А вот мелкие – всегда страдают из-за своей малости.

– Ну всё, ты меня добила, – с притворным отчаянием вздохнул Билл Спэнглер. – Придётся согласиться быть Ураном или Плутоном, чтобы ты не сочла меня «мелким».

– Можешь быть и Марсом.

– А вот это уже другое дело! Пусть будет Марс.

Такедо Сукуна повернулся к чернокожему и, пожав плечами, изобразил комический жест смирения:

– Нам оставили Уран и Плутон, и раз уж ты будешь называть корабль, я выбираю Уран.– Лишь бы вы не начали называть меня Плуто!– Отлично! – сказал Билл Спэнглер. – Я займусь тем, чтобы у каждого был мобильный телефон и персональный компьютер для прямой связи – абсолютно секретной и исключительно личной. А теперь, если вы не возражаете, давайте прекратим игры и сосредоточимся на том, что действительно важно.– А именно?– На расстановке приоритетов.– Полагаю, их немало, – заметил Такедо Сукуна.– Простите, но я не согласен, – возразил бразилец. – По-моему, если мы хотим построить лучший мир, первым делом нужно добиться мира.– Мир – это главная проблема человечества с тех пор, как два первых клана сцепились из-за территории, – сказал японец. – Не было ни одного поколения, которое бы не оказалось втянуто в какую-нибудь войну, и я сомневаюсь, что мы или кто-либо другой сможет навязать мир тем, кто, кажется, получает удовольствие, уничтожая других. Я здесь, чтобы мечтать, но в пределах разумного.– С этим я согласен, – вмешался Оман Тласс. – Мечтать надо, но не слишком.– Но я ведь не говорю о глобальном и вечном мире, – уточнил бразилец. – Я не настолько наивен.– Тогда о каком мире идёт речь?– О том мире, который нам сейчас жизненно необходим. При всём уважении к сэру Эдмунду, вы, думаю, согласитесь, что невозможно двигаться вперёд, пока окончательно не решён ожесточённый конфликт между евреями и палестинцами.– С этим я всегда был согласен, – признал англичанин, который вновь, похоже, закончил мучения со слуховым аппаратом. – Как прямой потомок одного из создателей государства Израиль, я имею право признать, что были допущены – и до сих пор допускаются – серьёзные ошибки и ужасные несправедливости в отношении бедных палестинцев.– Рад это слышать.– Я могу быть евреем, но не фанатиком. И я прекрасно понимаю: пока эти несправедливости не будут устранены, это будет гнойная, незаживающая рана, мешающая любым другим усилиям.– Значит, вы согласны, что это первая проблема, которую нужно решить?– Разумеется. Но сколько бы ни обсуждали этот вопрос, никому ещё не удалось предложить приемлемое для всех решение.– А я уже давно обдумываю одну идею, которая, возможно, могла бы сработать, – заметил Гаэтано Дердерян.Старик взглянул на него с недоверием, но, в конце концов, пожал плечами:– Сомневаюсь, но не прочь её выслушать.– Мне понадобится карта, чтобы объяснить.– Уверяю вас, в этом доме карт более чем достаточно.

Через несколько минут они вновь собрались вокруг круглого стола в библиотеке, на котором была разложена огромная карта Израиля и соседних государств.Пернамбуканец стоял с карандашом в руке и, немного помолчав, задал вопрос, не обращаясь ни к кому конкретно:– Как вы считаете, в чём основная проблема между евреями и палестинцами?– Наверное, в религиозном фанатизме.– В ненависти, копившейся более трёх тысяч лет.– В вопросе о статусе Иерусалима.– В жажде мести.– Все эти ответы верны, – признал Гаэтано Дердерян. – Но есть одна причина ещё важнее.– И какая же?– Та, которую назвал Такедо Сукуна как причину первого конфликта между кланами, и которая, спустя миллионы лет, после перехода от каменного топора к атомной бомбе, по-прежнему является корнем большинства войн: жизненное пространство.– Вы серьёзно?– Без малейших сомнений. Израильтянам постоянно требуется больше земли, чтобы размещать волны иммигрантов со всего мира, и в итоге они загоняют палестинцев в гетто, где тем невозможно достойно выживать.– Слишком много людей и слишком мало пригодной земли, – признал Ваффи Уад. – Так было с момента основания Израиля, но, как говорится, «больше свечей нет».– Ошибаешься. Свечей много. Просто никто не заботится о том, чтобы они горели.– Что ты имеешь в виду?– Место, где мы с тобой когда-то побывали: Синайский полуостров.– Синай принадлежит Египту, – напомнил Оман Тласс. – И сомневаюсь, что египтяне согласятся отдать хоть метр своей территории.– Кто у них что-то просил? И кто предложил им что-то достойное взамен? – возразил пернамбуканец. – Согласен, никто ничего не отдаёт просто так. Но Египет – развивающаяся страна, нуждающаяся в срочной модернизации. Он огромен, а Синай – бесполезный аппендикс, составляющий менее пяти процентов его территории.– Его стратегическая важность первостепенна.– И она останется таковой, даже если уступить полосу шириной километров пятьдесят, – указал он на карту. – Вот здесь, на северной границе – от Средиземного моря до залива Акаба.– И зачем бы им это делать?– Потому что взамен им предложат преобразовать остальную часть этой гигантской полуостровной пустыни в богатейший регион.– Каким образом?– Вместе с городами для палестинцев будут строиться идентичные города и для египтян… – Он повернулся к Ваффи Уаду: – Ты сам показывал мне Дубай. Помнишь, как рассказывал, каким была твоя страна тридцать лет назад?– Конечно! В детстве я играл среди песчаных дюн и глиняных хижин.– А теперь твоя столица – один из самых современных и процветающих городов мира.– Благодаря нефти.– Нет, благодаря деньгам, которые даёт нефть. Потому что сама по себе нефть годится только чтобы её сжигать или загрязнять окружающую среду.– По сути, это одно и то же.– Ты ошибаешься, прости. Главное – деньги, а не нефть. Билл – один из самых богатых людей в мире, и он никогда не имел дела с нефтью. С деньгами, откуда бы они ни поступали, можно превратить Синай в новый Дубай.– Ты представляешь, какие инвестиции для этого понадобятся?– Намного меньше, чем тратится на войны и решение множества проблем, которые создаёт – и будет создавать – вечное противостояние между евреями и палестинцами.– И где мы возьмём деньги?– В Всемирном банке, Европейском экономическом сообществе, Федеральной резервной системе США и даже у арабских шейхов. Все вместе они имеют достаточно ресурсов, чтобы превратить синайскую пустыню в цветущий сад и регион с развитой туристической и промышленной инфраструктурой, где никому не придётся бороться за «поселение» в Рамалле или ферму в Вифлееме.– Вы предлагаете утопию.– Именно для этого меня и пригласили. Не так ли? – спросил он. – Вы все собрались здесь, готовые вложить деньги в поиски утопий, которые однажды могут стать реальностью. Эта утопия давно не даёт мне покоя, и я не понимаю, почему не могу надеяться, что однажды она осуществится.– А по-моему, это вполне осуществимо, – вмешался задумчивый Ваффи Уад. – Я хорошо знаю этот регион: совсем рядом мы строим огромный опреснительный завод, который превратит пустыню Иордании в плодородную долину. И не вижу причин, почему не сделать то же самое на Синае. Думаю, это могло бы стать одним из наших приоритетов при создании лучшего мира.

–Неплохая идея, – заметила Наима Фонсека. – Первый шаг всегда должен быть направлен к миру.—Возможно, вы правы, – признал сэр Эдмунд. – Это, без сомнения, была бы отличная визитная карточка. Предлагаю найти лучших специалистов, чтобы они разработали стратегию и максимально точный бюджет. О какой площади идёт речь?—Около тридцати тысяч квадратных километров, – немедленно ответил Гаэтано Дердерян. – Многие страны и в помине не имеют такой территории.—Что ж, если мой дед смог помочь создать Израиль с нуля и вопреки мнению значительной части человечества, не вижу причин, почему бы мне не попытаться создать страну, которая исправит тогдашние ошибки. Вы со мной?—Ради этого мы и собрались.—Если горстка мафиози смогла построить Лас-Вегас посреди пустыни Невады, – заметил Билл Спэнглер, – то тем более горстка порядочных людей может создать нечто куда более значимое, чем город порока в пустыне Синай.—Вперёд тогда! – воскликнул воодушевлённый старик. – Пункт первый: «Родина для палестинцев».—Погодите! – вмешался японец. – Согласен, что это должен быть наш первый проект, но считаю, что он не должен быть обнародован, пока не будет спланирован и структурирован. – Он поднял палец, как бы предостерегая, и подчеркнул: – Прежде всего, до тех пор, пока идея не выйдет именно с этого корабля, и никто не будет смотреть на неё с подозрением.—Полагаю, корабль будет готов через четыре-пять месяцев. А пока мы можем начать нанимать архитекторов, градостроителей, агрономов, инженеров и прочих специалистов, чтобы они разработали проект идеальной страны.—«Идеальная страна»! – не смогла сдержаться Наима Фонсека. – Звучит здорово! Идеальная страна для народа, у которого сейчас ничего нет. Такого ещё никто не пытался.—Есть прецедент, пусть и не столь амбициозный, – заметил пернамбуканец. – Мои соотечественники решили построить идеальную столицу в центре ничего, и хотя были достигнуты впечатляющие результаты, считаю, нам следует избегать примера Бразилиа.—Слишком вычурно, – согласился Билл Спэнглер. – Оскар Нимейер спроектировал город будущего, где автомобилям было просторно, но именно из-за этого он стал бездушным, превратился в гигантский монумент, в котором никто не чувствует себя уютно. Не думаю, что именно такой дух должен быть у новой Палестины.—Абсолютно верно… – вмешался Оман Тласс. – Нам стоит сосредоточиться на небольших, уютных посёлках с узкими улицами и малоэтажной застройкой, соответствующей прибрежному ландшафту. Далее, в глубине, расположатся сельскохозяйственные районы, а ещё дальше – промышленные зоны, где машины смогут ездить сколько угодно. При таком пространстве нужно избегать скученности и высотных зданий.

Сэр Эдмунд Розенталь положил руки на стол, словно этим жестом требовал тишины и внимания – и все действительно тут же замолчали. Он расплылся в широкой улыбке.—Минутку! – сказал он. – Вы замечаете, как за несколько минут начали разбрасываться идеями, будто фейерверками? Это похоже на «Алису в стране чудес». Никто не гарантирует, что Египет согласится отдать часть своей территории, и что палестинцы захотят покинуть свои дома.—И правда, сэр Эдмунд, – признал Буба Оконо. – Никто ничего нам не гарантирует. Но если бы я искал гарантий, то вкладывал бы деньги в государственные облигации, а не в несбыточные мечты. Всё, чего я прошу, – раз уж я собираюсь потратить столько денег, пусть это будет на что-то действительно стоящее. А эта безумная затея мне кажется восхитительной.—Не могу не согласиться. Но мой вопрос в том, стоит ли именно нам решать заранее, какой будет эта страна, или лучше доверить это настоящим профессионалам.

Наима Фонсека с глубокой нежностью взяла старика за руку и ответила:—Не существует «настоящих профессионалов» в создании стран, ведь никто этого раньше не делал. А если уж говорить обо мне – моя удача унаследована, я не финансовый гений, как вы, – то все присутствующие за этим столом, без сомнения, одни из самых умных и подготовленных людей на планете. Я полностью уверена, что вы сможете наметить основные направления, которые затем архитекторы, градостроители и инженеры воплотят в жизнь, потому что за этим столом есть главное: добрая воля, вера и энтузиазм.—И куча сумасшедших.—Лучше мечта безумца, чем реальность здравомыслящего.—В этом случае – да, дорогая. Согласен. Но раз уж я самый старый в группе, вынужден взять на себя роль «адвоката дьявола» и немного остудить пыл.—Нет, только не это! – горячо воскликнул Билл Спэнглер. – Никогда не берите на себя роль «адвоката дьявола». Ненавижу этот термин. Их развелось, как грибов после дождя, и сколько себя помню, я сталкивался с бездарями, которые всё отвергают, прикрываясь этим расхожим выражением. Уверен, если бы мы слушали таких людей, нас бы здесь сейчас не было.—Вполне возможно, – согласился англичанин. – Прошу прощения, возможно, это было неудачное выражение. Если хотите, заменю его на «модератор».—Так гораздо лучше.—В таком случае, прошу признать, что Юпитер становится модератором чрезмерного энтузиазма. – Он качал головой, добавляя: – Мне нравится быть Юпитером!—А мне всё так же не нравится быть Плутоном, – посетовал либериец.—Ты всё ещё можешь выбрать другое имя. Как тебе Меркурий?—Подумаю.—Да уж, замечательно! – возмутился Ваффи Вад. – Если ты на каждый выбор имени тратишь два дня, мы состаримся, так ничего и не начав.—Не дави на него! – попросил Оман Тласс. – Он имеет право обдумывать всё столько, сколько нужно. Сейчас главное – понять, имеем ли мы хоть малейшее представление, сколько стоит построить страну.—В два раза меньше, чем разрушить, – немедленно ответила Наима Фонсека, словно заранее приготовилась.—Откуда ты знаешь?—Потому что когда разрушают страну, гибнут и человеческие жизни – а им цены нет.—Точно подмечено, жив Бог! – не сдержался Билл Спэнглер. – И верно, вместе со страной уничтожаются заводы, источники богатства – а это потери, которые трудно подсчитать. – Американец несколько раз ударил открытой ладонью по столу, будто подчёркивая важность следующей фразы: – Первое, что мы должны сделать, – это нанять команду пиарщиков, способных убедить бизнесменов, что инвестировать в зарождающуюся страну – это отличная возможность.—Если вы подадите пример, многие последуют за вами, – заметил Гаэтано Дердерян.—Знаю такую поговорку, – пробурчал банкир. – «Если видишь, что еврей выпрыгивает в окно – прыгай за ним: наверняка внизу деньги».—Я не имел в виду именно евреев, – уточнил пернамбуканец. – Если всемирно известный Билл Спэнглер построит завод по производству компьютеров, могущественный Такедо Сукуна откроет сеть отелей, ловкий Оман Тласс – верфи, а вы – филиал своего банка, инвесторы со всего мира сбегутся, как пчёлы на мёд.

– Но мы ведь договорились, что ввязываемся в это не ради денег, – запротестовал японец.– В данном случае речь не пойдёт о деньгах, а о том, чтобы сделать что-то хорошее, пусть и косвенно. А если это ещё и принесёт прибыль – тем лучше.– Если смотреть с этой стороны…– Меркурий.Все обернулись к африканцу.– Что ты сказал?– Я сказал – Меркурий. Он мне больше нравится, чем Плутон.– Плутон тебе больше подойдёт, – заметил Ваффи Вад. – Но, как говорится, на вкус и цвет… Что касается меня, я согласен: если нам удастся создать это новое государство, вложения в него станут хорошим доказательством того, что мы верим в то, что делаем.– Разумеется, верим.– В таком случае, я готов построить электростанцию и сеть опреснительных установок.– Отлично! – резко воскликнул англичанин, вскакивая на ноги. – Раз уж мы, похоже, пришли к согласию, предлагаю пойти поужинать, потому что умираю с голоду. Я попрошу секретаря собрать всю возможную информацию об этом почти неизвестном Синайском полуострове, и завтра мы продолжим. Есть возражения?– Юпитер приказывает!– Юпитер не приказывает, – уточнил он. – Юпитер лишь предлагает. Хотя я и предполагаю, что Олимп был чем-то вроде диктатуры, у нас тут демократия. А в восемь часов у меня начинает урчать в животе, а в девять – закрываются глаза. Возраст, что поделать!

После изысканного ужина, совершенно не свойственного английскому хозяину, гости стали расходиться один за другим. И вот на широкой террасе, откуда открывался вид на бассейн и на игривую луну над спокойным морем, остались лишь Наима Фонсека, Ваффи Вад и пернамбуканец.

После долгого молчания, в котором каждый, казалось, погрузился в свои мысли, последний из них произнёс:– Не знаю, как вас благодарить за то, что подумали обо мне для этой работы. Я действительно в восторге.– Благодарить тебе не за что, – тут же возразил дубаец. – Не думаю, что нашёлся бы кто-то, более подходящий, чем ты, чтобы воплотить этот замысел. И доказательство тому – уже предложенная тобой действительно выдающаяся идея. Один только факт, что мы пытаемся решить проблему между евреями и палестинцами, оправдывает любые усилия и любые расходы.– Мне вот интересно, как раньше это никому не пришло в голову, – заметила венесуэлка. – Это ведь так просто!– Слишком часто самые простые решения – наименее очевидные, – подытожил Ваффи Вад. – И также слишком часто те, кто их видит, не решаются их озвучить из-за их кажущейся наивности. Мы живём в чрезмерно сложном мире, где нас с детства приучают, что белое – это не совсем белое, а чёрное – не совсем чёрное. Часто мы тратим полжизни, пытаясь найти серый цвет там, где его нет, только потому, что кто-то, считающий себя умником, убедил нас, что серый должен быть всегда.– С этим у меня горький опыт, – признался Гаэтано Дердериан. – Я проиграл самую важную партию в своей жизни, ту, что могла бы дать мне шанс побороться за мировое первенство, потому что упрямо пытался поставить изощрённый мат с помощью коней, хотя достаточно было просто продвинуть пешку. Даже самый глупый это видел. Все – кроме меня.– Так вот я благодарю Бога, что ты этого не увидел, – уверенно сказала Наима Фонсека. – Если бы ты тогда добрался до титула, то сейчас не сидел бы здесь. А я искренне считаю, что ты приносишь гораздо больше пользы, предлагая идеи и решая проблемы, чем играя в шахматы.– Но, возможно, я бы вошёл в историю как первый бразилец, получивший мировую шахматную корону.– И ты думаешь, это сделало бы тебя счастливее?– В тот момент – да.– Понимаю. Но имей в виду: достигнув вершины, тебе пришлось бы её удерживать, а значит, ты бы посвятил всё своё время шахматам, оставив в стороне одну из важнейших сторон своего таланта – воображение.– Может быть, ты права. И совершенно ясно, что избыток воображения – злейший враг профессионального игрока. Проигранная партия – лучшее тому доказательство.– Так давай же порадуемся, что всё так и вышло! – заключила венесуэлка. – А теперь скажи мне, что меня сильно беспокоит: а вдруг Синай действительно необитаем, потому что абсолютно непригоден для жизни?

Гаэтано Дердериан помолчал, обдумывая ответ. Медленно отпил из стоявшего перед ним бокала, поочерёдно посмотрел на обоих собеседников и наконец сказал:– Эскимосы живут на полюсе при минус сорока и ниже, а туареги – в сердце Сахары при плюс сорока и выше. Ни на полюсах, ни в Сахаре нет юнцов, подрывающих себя с поясом шахида, уничтожая всех вокруг. И ни на полюсах, ни в Сахаре нет Ариэля Шарона, способного отдать приказ бомбить город, полный мирных жителей. Нет в мире такого места, даже сурового Синая, которое за год вызвало бы столько смертей, сколько вызывают люди за один день в Израиле или на Западном берегу. Я уверен: любой, даже самый негостеприимный, пустынный край можно сделать обитаемым, вложив достаточно денег. А вот ни одни деньги не способны погасить расовую ненависть и религиозную вражду.– Я бы всё отдала, лишь бы ты оказался прав.– Думаю, я и есть прав. – Пернамбуканец повернулся к Ваффи Ваду: – Помнишь ту огромную опреснительную установку, что вы строите в Иордании? – Когда тот молча кивнул, он продолжил: – Сколько бы стоило построить такую же на Синае?– Без понятия, ведь условия совсем другие. В Иордании есть Иорданская впадина, благодаря которой снижаются производственные затраты, хотя инвестиции выше из-за необходимости транспортировки воды – сначала солёной, потом пресной – на почти триста километров.– Одно из преимуществ Синайского полуострова в том, что он со всех сторон окружён морем, и лишь его географический центр, где расположен настоящий безжизненный пустынный массив, находится в ста километрах от ближайшего побережья. Если забыть об этой центральной части, я считаю, можно спокойно орошать полосу земли шириной километров в пятьдесят вдоль каждого берега. – Он кивнул. – А это, на мой взгляд, немаленькая территория.– Слишком большая, пожалуй, – признал дубаец. – Ты прикидывал, сколько будет стоить снабдить такую территорию питьевой водой?– Будет стоить. Как всегда и навсегда – денег. Но имей в виду одну вещь: по ту сторону залива Акаба, менее чем в двадцати километрах, находится Саудовская Аравия – мусульманская страна, богатая нефтью и газом, для которой этот вооружённый конфликт представляет собой постоянную угрозу. Если нам удастся убедить их власти проложить под заливом – он ведь очень мелкий – газопровод к опреснительным станциям, то стоимость питьевой воды будет ниже, чем в Европе.– Вижу, ты всё хорошо продумал.– Я принялся за эту работу потому, что верю: способен справиться. К тому же это ты объяснил мне, как работает опреснительная установка и каковы её потребности. Именно тогда я начал обдумывать всё это – ведь моя память служит не только для хранения тысяч шахматных партий. Если я что-то слышу, вижу или читаю – я запоминаю это навсегда.– А я вот не могу вспомнить даже собственный номер телефона, – с досадой сказал Ваффи Вад. – И чтобы не расстраиваться от того, что ты – ходячая энциклопедия, я иду спать. И вообще, чтоб тебя!Он скрылся в доме так, будто ему подложили перец под зад, и Наима Фонсека не удержалась от комментария:– Он тебя любит и восхищается тобой, но, честно говоря, ты его иногда бесишь. – Она улыбнулась так, как умела только она. – И если честно, со мной бывает то же самое. Ты такой умный, что аж тошно.– Не хочу казаться всезнайкой, – вздохнул бразилец. – На самом деле я многого не знаю. Просто стараюсь хорошо знать то, что знаю.– Вот уж клянусь, жду не дождусь, когда всплывёт тема, в которой ты ни черта не понимаешь, – искренне призналась она. – Я никогда не считала себя дурой, но сегодня чувствую себя как "глупая Белоснежка и семь гениев".– Ты и на грош не глупа.

– И не про Белоснежку, вот уж досада! Но как ты думаешь, что может чувствовать кто-то вроде меня, когда слышит, как говорит такой тип, как Билл Спэнглер, способный создать все эти компьютерные программы и ещё тысячу вещей, о которых я не имею ни малейшего понятия – и, скорее всего, никогда не пойму, как они работают?

– Полагаю, он почувствовал бы то же самое, если бы ему пришлось управлять твоими детскими домами и пытаться сделать счастливыми кучу детей.

– Это несравнимо.

– Ошибаешься! – настаивал её собеседник. – Сколько у тебя сейчас детей?

– Две тысячи триста.

– И ты правда думаешь, что кто-нибудь из таких мужчин смог бы сделать счастливыми две тысячи триста детей?

– Как ты обычно говоришь, всё дело в деньгах.

– Ошибаешься! В этом конкретном случае денег недостаточно. Тут нужно очень много любви, много понимания и бесконечное терпение – всего того, чего у нас нет. Мужчина, каким бы умным он ни был, редко может хорошо сыграть роль матери, а уж тем более – матери для двух тысяч трёхсот детей.

– Признаю, порой даже мне это даётся с огромным трудом.

– Так вот я тебе гарантирую: на третий день я бы уже гонялся за ними по полям с ружьём.

– Сомневаюсь. Когда ты приезжаешь в гости, ты ведёшь себя просто очаровательно.

– В гости, дорогая! В гости. И, полагаю, во многом потому, что ты рядом. Такой рациональный человек, как я, никогда не сможет понять существ, которые кажутся мне абсолютно иррациональными.

– А если бы речь шла о твоём собственном ребёнке?

– Мой ребёнок должен быть рационален – иначе он не мой ребёнок.

– А мать может быть иррациональной?

– Я бы никогда не женился на иррациональной женщине.

Теперь Наима Фонсека не смогла удержаться – у неё вырвался весёлый смех.

– Вот как! – насмешливо воскликнула она. – Это меня успокаивает – значит, мне не грозит, что ты сделаешь мне предложение.

– А тебя беспокоила такая возможность? – слегка обиделся он.

Она посмотрела ему прямо в глаза – и было очевидно, что, когда Наима Фонсека смотрит в упор, ей невозможно солгать.

– А ты никогда об этом не думал? – мягко спросила она.

– По тысяче раз в день! – признался он.

– И ты думаешь, я этого не знаю?

– Полагаю, что знаешь.

– И тебя удивляет, что мне тревожно не быть уверенной, что я ответила бы, если бы ты вдруг решился? Ты мой лучший друг, я восхищаюсь тобой больше, чем кем-либо на этом свете, и как мужчина ты всё ещё вполне «ничего себе», как сказали бы мои девчонки. Гарантирую, ты поставил бы меня в сложное положение, ведь, как я слышала, стоящих мужчин нынче днём с огнём не сыщешь.