Читать книгу: «Завод пропавших душ», страница 3

Одной ночью, когда Лёша уже почти спал с книгой на груди, Катя закончила очередной шов на своей руке. Прищуриваясь в полумраке, она рассмотрела его. – Идеально. Ровно. Почти невидимо. Доктор будет рад! Чистый, глубокий, почти экстатический восторг пронзил её. Она не смогла сдержаться.

– Ах, как красиво! – вырвалось у неё, короткий, радостный вскрик, слишком громкий для мёртвой тишины.

Лёша, который, как ей казалось, спал, резко поднял голову. Его глаза, пронзительные даже в темноте, уставились на неё. Он уловил что-то странное в её голосе, что-то непривычное.

– Катя? Что там? – Его голос был настороженным. Он присел, пытаясь разглядеть её в темноте.

Катя моментально напряглась. Маска беззаботности и детской наивности, которую она выработала для Лёши, слетела. Но она быстро поймала себя. – Ничего, Лёша! Просто… сон плохой. – Она постаралась сделать свой голос как можно более детским и неуверенным. – Кукла… мне приснилось, что она совсем сломалась.

Он ничего не сказал на это, но её сердце знало – он догадался.

Глухие удары, приглушённые крики, обрывки голосов. Они с Лёхой попытались прислушаться, но толстые стены не пропускали ничего, кроме смутного, тревожного гула. Шум нарастал и резко стих, оставляя после себя лишь давящую тишину. Лёха, напряжённый, оставался у своей тетради, а Катя, съёжившись, сидела под дверью и вслушивалась в то, что там происходит. – Ты слышишь? – прошептала Катя, её голос был едва различим. – Да, – глухо ответил Лёха, не поднимая головы. – Они близко. – Они тебя опять заберут? – Мне страшно, когда они тебя забирают – призналась Катя. – Я знаю, – Лёха наконец поднял взгляд. – Но они не за мной. Там просто какая-то разборка.

Для Кати начало этой ночи было очень бурным, её сердце колотилось. Тело может дрожать, голос может дрожать, а руки уже нет: они похожи на скальпель в руках Доктора, Кате это даже начинало нравиться. Она чувствовала в этом силу и возможность защитить. На ночь, чтобы уснуть после таких дней, Катя прибегала к секрету, которому давно научил её брат. Она доставала из-под матраса плотно закрытую баночку. Внутри была розовая, воздушная пена, от которой исходил тонкий, сладковатый запах, похожий на запах леденцов и ваты. Это была одна из тех "лекарств", которые помогали успокоиться и уйти в приятные воспоминания о Тёте. Катя осторожно вдохнула её аромат, и тревога медленно отступила. Она лежала комочком на кровати и в руках, как сокровище, держала баночку. Она уже не казалась такой большой в её руке.

На следующее утро, проснувшись, Катя сразу поняла – брата нет. Его место пустовало. Сердце сжалось, но на этот раз не от обычного страха. На его месте было нетерпение. Нетерпение показать. Она провела пальцами по своему предплечью, где под кожей скрывался тонкий, почти невидимый шов, тот самый, что она сделала прошлой ночью. Он идеален, как ей казалось. Катя не могла усидеть на месте, то и дело подбегала к двери, прислушивалась, ожидая шагов. Ей хотелось, чтобы Доктор пришёл как можно скорее. Она представляла, как он, с его невозмутимым лицом, осмотрит её работу. Пародировала его реакцию и хихикала от этого. Ждала его одобрения. Жаждала того редкого, почти незаметного кивка, который означал "отлично". Это одобрение стало для неё единственной валютой в этом мире (после поглаживаний брата, конечно), единственным признаком того, что она делает всё правильно, что она движется к своей цели – починить Лёху. Её пальцы то и дело касались невидимого шва, ощущая его совершенство, и в её глазах горела необычная для ребёнка одержимость. Когда Катя услышала приближающиеся шаги, её сердце забилось быстрее. Она бросилась к двери, схватилась за ручку и начала дёргать её, нетерпеливо, почти истерично. – Ну давай, быстрей же, быстрееей! Шаги затихли прямо за дверью. Ручка дёргалась, но дверь не открывалась. Фигура за дверью ждала. Катя, осознав это, перестала дёргать ручку и, отойдя на три шага назад, покорно ждала. Дверь бесшумно распахнулась.

На пороге стоял Доктор, в своём безупречно выглаженном халате, с тем же спокойным, почти безжизненным лицом.

– Ты сегодня в нетер… – начал он своим привычным мягким голосом, но не успел договорить.

Катя, не дожидаясь приглашения, тут же вытянула свою руку, показывая предплечье. – Смотрите! Смотрите!

Доктор взглядом скользнул по её руке. Он уже видел её швы много раз, и его лицо оставалось непроницаемым.

– Да, дитя, я это уже видел.

Улыбка сползла с лица Кати. Она быстро повернула руку, демонстрируя тот самый, последний шов, который ей казался верхом совершенства.

– А это видели?! – горделиво задрав нос, произнесла она.

На лице Доктора что-то едва заметно дрогнуло. Он прищурился, взяв её за руку, почти приподнимая от пола, чтобы лучше рассмотреть. Его взгляд был сосредоточен, он провёл тонким пальцем по шву. У неё от этого побежали мурашки.

В воздухе повисла напряжённая тишина. Затем, сдержанно, но с явным, почти животным удовлетворением, похожим на урчание, он произнёс: – Хм. Отлично, дитя. Идеально. Пора переходить на новый этап.

Глаза Кати вспыхнули огнём. Она почувствовала себя так, словно только что покорила самую высокую гору. Кукла, о которой она когда-то так мечтала, и о которой Доктор больше не заикался, была забыта.

Её единственной мыслью был Лёша. – Я смогу! Я смогу починить Лёшу! – прошептала она тихонечко.

Доктор надменно усмехнулся. Он опустил Катю.

– Починить? Нет, дитя. Пока только заштопать можешь. Починке тоже нужно учиться.

Слова Доктора ударили Катю. Она онемела. Все её усилия, вся её гордость – всё это разбилось о его слова: «Заштопать». Это звучало так грубо, так незавершённо. – Идём, нас ждут уроки, – спокойно сказал Доктор, уже направляясь к двери. Катя, словно марионетка, пошла за ним.

Глава 6 Становление новой личности

Этапы: 1. Начало.

Они шли по знакомым коридорам и вскоре оказались перед дверью, ведущей в настоящую операционную. Она уже видела её раньше, но никогда не заходила так далеко. Это было большое, плохо освещённое помещение, наполненное холодным блеском металлических инструментов. Запах здесь был более концентрированным – кровь, антисептик, что-то гнилостное и сладковатое. Катя уже почти привыкла к этому смраду, но всё равно он вызывал в ней тошнотворное чувство.

На огромном железном столе, в центре комнаты, лежала гигантская туша настоящей, свежей свиньи. Её розовая, ещё тёплая плоть контрастировала с холодным металлом стола, и от неё исходил резкий, живой запах крови и внутренностей. Катя вздрогнула и крикнула, закрыв лицо руками. Это было не то же самое, что остывшие, уже начинающие разлагаться куски мяса в их «классе». Это было… почти… живое.

– Продолжим наши уроки, – равнодушно произнёс Доктор, а затем, словно поставив точку в этом моменте, закрыл за собой тяжёлую дверь, оставляя Катю один на один с её новым кошмаром.

У неё будто отключилось сознание, и всё, что происходило, выпало у неё из памяти.

Вечером того же дня Катя вышла из операционной. Она была вся в поту, волосы прилипли к лицу, а в глазах застыло странное, отрешённое выражение. В руках она крепко сжимала небольшой, аккуратно отрезанный кусочек свинины – часть своей "домашней работы". Теперь это был её ритуал – приносить "трофей" с урока и практиковать швы в своей комнате.

Но тошнотворный рефлекс, вызванный часами работы со свежей плотью и кровью, не оставлял её. Ей стало нестерпимо душно.

– Можно… можно мне выйти? – прохрипела она, будто в лихорадке, обращаясь к одному из бандитов, стоявших у двери. – Подышать… куда-нибудь, где нет этого запаха.

Бандит, явно удивлённый её просьбой, кивнул. Доктор, заметивший её состояние, тоже разрешил. Ей неспешно, под конвоем, открыли тяжёлую дверь, ведущую наружу.

Катя сделала шаг за порог.

Впервые она оказалась на улице.

Вечерний воздух, холодный и влажный, ударил ей в лицо, резко контрастируя с затхлым запахом подвала. Это был настоящий воздух. Не тёплый, спёртый воздух внутри помещений, не холодный, но всё равно мёртвый воздух подземелий.

Это был воздух, который пах сыростью, озоном после недавнего дождя, далёким дымом костров и чем-то неуловимо зелёным, живым.

Она подняла голову и увидела небо. Не тусклую лампочку, не грязный потолок, а огромное, тёмно-синее полотно, усыпанное первыми робкими звёздами. Оно было бесконечным. Ветер шевелил её волосы, принося запахи, которые она никогда не знала – запах земли, камня, какой-то неведомой, дикой жизни.

Мир вдруг стал огромным, живым, пугающим и невероятно реальным. Она втянула воздух полной грудью, чувствуя, как он заполняет её лёгкие, очищая изнутри. Это был глоток свободы, пусть и короткий, но до мурашек пронзительный.

Тошнота подкатила вновь, едкий привкус крови и свинины стоял в горле. Катя сделала вид, что её сейчас вырвет, прикрыв рот рукой.

– Блевать не у дверей, сопля! – рявкнул один из бандитов, хмуро наблюдавший за ней. – Иди за поворот. Там можешь хоть обрыгаться.

Они были уверены, что она не сбежит. Да и куда ей бежать? Она никогда не видела ничего, кроме этих стен, не знала улиц, не понимала, как выжить вне этого подземелья. Побег для неё был бы верной смертью, и они это знали. Она была слишком мала, слишком долго взаперти.

Катя, словно маленькая собачонка, которой дали чуточку свободы, забежала за поворот. Ею двигал неискоренимый, детский интерес – исследовать это новое, необъятное место. Там, в тени высокой, обшарпанной стены, она увидела гигантскую, тёмную глыбу, воняющую потом и затхлым табаком.

Это был Громила.

Она тихонечко воспользовалась моментом, чтобы впервые его рассмотреть. Впервые он оказался с ней на одном уровне. Его лицо, обычно искажённое гримасой ярости или скуки, сейчас было расслабленным, почти безмятежным, что само по себе казалось чудовищным. Грубые, багровые шрамы, тянущиеся от виска к подбородку, казались менее угрожающими в этом странном свете. Глаза, глубоко посаженные, с нависшими бровями, обычно мечущие искры злобы, теперь были прищурены в выражении, похожем на глубокое раздумье или даже умиление. Толстый, обкусанный нос и широкий рот с пухлыми губами, часто кривящимися в ухмылке, были на удивление мягкими.

Он сидел на корточках, а его огромные, мозолистые пальцы разворачивали обёртку от чего-то непонятного в голубой этикетке "Милки Вэй". Он дожевал это что-то, и вдруг в его огромных, как кувалды, руках появилось вновь что-то маленькое и пушистое. В ногах у него крутились кошки. Разные – одна чёрная, тощая, с обломанным ухом, медленно тёрлась о его грязный сапог. Другая, рыжая, с клочковатой шерстью и одним глазом, жадно вылизывала что-то с его ладони. И третья, серая, с порванным хвостом, осторожно забиралась ему на колени. Громила с нежностью, которую Катя никогда не видела на его лице, поглаживал их, что-то тихо бормоча себе под нос. Он даже не смотрел на неё, полностью поглощённый этими созданиями.

Катя не могла поверить своим глазам. Громила. Нежный. Гладящий кошек. Она замерла, её маленькие пальцы сами потянулись к глазам, чтобы протереть их, убедиться, что это не сон. Но видение не исчезло.

Испугавшись чего-то неопознанного, того, что разрушало привычный ей мир, Катя попятилась. Она быстро вернулась к бандитам, стоявшим у выхода.

– Я… я обратно. Мне… мне плохо, – прошептала она, её голос дрожал.

– Разве такое бывает? Что-то такое прекрасное, вне этого страшного места. Я хочу туда, очень хочу! Навсегда! Я вырасту, Лёха вырастет, и мы уйдём отсюда!

Бандит пожал плечами, пропустил её обратно в душное помещение. Запах гнили и антисептика снова обволок её, но теперь он казался более привычным, менее пугающим.

Вечером, после очередного, теперь уже менее травматичного урока с Доктором, Катя снова получила разрешение подышать.

2. Кнут и пряник.

Доктор сам об этом заговорил, видя её усидчивость и прогресс.

– Ты хорошо поработала, дитя, – сказал он своим бесцветным голосом. – Свежий воздух полезен для концентрации.

Он придумал новый способ мотивировать её учиться. Награда. Это было новое, необычное ощущение. Она была рада выйти и с удовольствием не возвращаться.

– Я не могу думать, моя голова пуста, я чувствую себя так пусто, я ничего не хочу…

На улице уже сгустилась ночь, воздух был свеж и прохладен.

– Я хочу научиться зашивать не только тела… но и небо. Оно тоже всё в дырах, – пробормотала она, глядя на звёздное небо.

Едва ощутимый, лёгкий, будто шёпот, дождь начал капать на её лицо. Катя замерла. Это было странно. Мелкие, ледяные капельки ласково касались её кожи, стекали по ресницам, не причиняя боли. Это было так непохоже на жжение мази, на холодные прикосновения инструментов. Это было чисто. Она подняла голову, позволяя каплям падать на губы, пробуя их на вкус – пресная, холодная вода.

В руках Катя сжимала аккуратно завёрнутый в тряпицу кусочек свинины – её "плата" за выход. Теперь она знала, зачем ей эта свинина. С новой, неведомой решимостью, смешанной с любопытством, она вновь побежала за поворот. Первым делом она осмотрела место, где сидел Громила – убедиться, что этого "куска живого каменного мяса" там нет. Его и правда не было.

Но кошки сидели.

Чёрная всё так же тоща, но теперь она вылизывала свою лапу с изящным достоинством, её обломанное ухо дёргалось. Рыжая одноглазая сидела, задрав морду к небу, будто что-то вынюхивая в дождевом воздухе, а её клочковатая шерсть казалась ещё более жалкой. Серая, с порванным хвостом, спала, свернувшись клубком, её маленькое тело едва заметно подрагивало.

Катя, осторожно, словно боясь спугнуть чудо, приблизилась. Она опустила кусочек свинины на землю. Кошки, учуяв запах, сразу оживились. Они не испугались её. Наоборот, они подошли и начали тереться об её ноги, их жёсткая, но такая живая шерсть касалась её кожи.

Катя опустилась на корточки. В ней боролись два мира. С одной стороны – тошнотворный рефлекс, воспоминание об огромной, холодной туше свиньи, её запах, её внутренности, которые она трогала часами. А эти кошки… они были такими же живыми, как та туша была когда-то. Но она подавила тошноту, как учил Доктор, загнав её глубоко внутрь по привычке.

Она протянула руку. Сначала робко, потом смелее. Её пальцы коснулись мягкой, тёплой шерсти. Это была нежность. Это была мягкость. Это была теплота. То, чего Катя не испытывала никогда. Нежность объятий брата, ставшего таким холодным, была другой. А это… это было безоговорочное, чистое тепло. Кошки мурлыкали, их тела вибрировали от удовольствия, их маленькие головки тёрлись о её ладонь. Она гладила их, чувствуя их живые рёбра, их тёплый, мурчащий живот. Время остановилось.

Она сидела так, гладила кошек, пока грубый окрик бандита не вырвал её из этого маленького рая.

– Эй, недопроклятая! Пора!

Катя нехотя поднялась. Но на этот раз в ней не было страха или покорности. Она была воодушевлена.

– Пока, киски, – прошептала она, прощаясь.

Кошки, уже жадно поедающие свинину, лишь громко урчали ей вслед, их глаза блестели в темноте. Катя ушла, унося с собой непривычное, но драгоценное тепло в своей маленькой, измученной душе.

Катя стала выходить на улицу регулярно. Каждый вечер после уроков с Доктором она просила «подышать» и направлялась прямиком за поворот. Кошки стали её лучшей наградой, самым глубоким секретом, который она хранила глубоко в душе. Их мягкое мурлыканье, тёплая шерсть под пальцами – это было единственное настоящее тепло в её мире, единственное, что не пахло болью, кровью или антисептиками.

Однажды, привычно спускаясь за угол, Катя увидела на земле знакомый голубой фантик. Он лежал рядом с местом, где обычно сидел Громила. Любопытство пересилило осторожность. Она подняла его.

Внутри был небольшой, испачканный кусочек шоколада. Катя не знала, что это, но воспоминание о странной нежности Громилы с кошками заставило её попробовать. Она откусила.

Вкус был фантастическим. Нечто нежное, тающее, сладкое, как нектар, и одновременно такое насыщенное. Это было шоколадное блаженство, молочное и невесомое, словно облачко, которое растворялось на языке, оставляя после себя приятное послевкусие.

«Вот бы ещё», – подумала она, и это простое желание показалось ей самым невероятным и дерзким из всех. «Такое вкусное… Оно как сон».

Катя никогда ничего подобного не пробовала. В мире, где вся еда была грубой и однообразной, это был вкус из другой, волшебной реальности. Она съела всё до последней крошки, осторожно облизав пальцы. Фантик, истёртый и помятый, она бережно спрятала у себя в нагрудный карман. Этот карман, как и весь медицинский халат, был перешит ею самой – так филигранно, что казалось, будто его сшило профессиональное ателье. Каждый стежок лежал на своём месте, сделанный с ювелирной точностью, скрывая под собой старые швы и потёртости. Именно там, в тайном уголке, который она создала своими руками, Катя хранила фантик рядом с иглой и нитками. Это был её личный, единственный маленький секрет от всего мира.

Так Катя прожила до четырнадцати лет. Внешне она оставалась хрупкой девочкой, но внутри неё выковался стальной стержень. Старая, неподъёмная раньше, шина уже давно выброшена. А навыки хирурга были отточены до совершенства. Она работала с невероятной точностью, её пальцы двигались быстрее и увереннее, чем у многих взрослых врачей. Она могла зашить любую рану, остановить любое кровотечение, достать осколок, не оставив лишнего следа. Коллекция фантиков от «Милки Вэй» росла, аккуратно сложенная уже под матрасом в комнате. Она даже не задавалась вопросом, почему они там лежат – просто ела их, когда находила, как лучшую награду за свой тяжёлый труд.

Катя часто зашивала раны бандитам. Её голос, когда она обращалась к ним, был тихим и ровным, но при этом чувствовалась властность Доктора. Она говорила с ними нежно, но хладнокровно, как и сам Доктор: «Держитесь крепче, сейчас будет немного неприятно», «Не двигайтесь, иначе будет хуже». Она выработала стопроцентную сопротивляемость к виду и запаху крови людей; их раны были лишь механизмами, которые ей нужно было починить. Но воспоминание о той огромной, свежей свиной туше, с её запахом внутренностей и липкой кровью, всё ещё вызывало у неё глухое, тошнотворное чувство. Это было её единственное, не до конца покорённое отвращение, которое ей снилось в страшных снах.

3. Раздвоение личности.

Однажды ночью в операционную приволокли огромного, обмякшего бандита по прозвищу «Дьявол» – здоровяка, который славился своей неукротимой яростью и тем, что никого не слушал.

Он был ранен тяжело: глубокая, рваная рана на животе, кровь хлестала из неё фонтаном. «Дьявол» метался на столе, рычал, пытался оттолкнуть любого, кто к нему приближался. Его глаза горели безумием, а изо рта вылетали отборные ругательства. Никто не мог его усмирить.

В этот момент в помещение вошла Катя. Юная девочка, но в её движениях уже не было детской неуклюжести.

Лёха тащил «Дьявола» вместе с Доктором. Он видел травму, требующую немедленного вмешательства.

Катя подошла к столу, её лицо было абсолютно спокойным, её зелёные глаза, острые как у кошки, бесстрастно скользнули по ране.

Доктор стоял в углу, не вмешиваясь; его внимание было приковано к ней. Он не уходил, даже несмотря на то, что был перепачкан в крови. Он смотрел на неё как заворожённый.

– Лёха, держи крепко его ноги, – сказала Катя брату, который стоял рядом. Её голос был ровным, без единой дрожи.

Она встала прямо перед «Дьяволом». Тот, увидев перед собой маленькую девочку, попытался плюнуть в неё, издавая гортанные звуки.

– Убери свои грязные лапы, сука! Я тебе…

Лёха сжал кулаки. Ему хотелось заступиться за неё, крикнуть «Завали!», но Катя даже бровью не повела. Она не отступила. Её взгляд, обычно такой отстранённый, вдруг стал острым, как бритва. Это был взгляд львицы, который не допускал возражений.

Она наклонилась ближе, так что «Дьявол» почувствовал её лёгкое дыхание на своей щеке.

– Заткнись, – голос Кати был едва слышен, но в нём была такая абсолютная, нечеловеческая власть, что даже «Дьявол» замер. – Или я зашью тебе рот. Ты мне мешаешь. А я не люблю, когда мне мешают. Хочешь жить – лежи тихо.

Что-то в её спокойствии, в этой недетской жёсткости, пробило ярость бандита. Он сглотнул, его глаза расширились. Впервые за свою жизнь «Дьявол» встретил взгляд, который был более безжалостным, чем его собственный.

Он дёрнулся, но к общему удивлению покорно затих. Его тело расслабилось, хотя на лице всё ещё читались шок и неверие. Он подчинился. Катя кивнула. Её пальцы, тонкие и ловкие, начали работать. Игла мелькала, затягивая рваные края раны, как будто она шила не живое тело, а просто кусок ткани. Она была воплощением хладнокровия и профессионализма.

Доктор, стоявший в углу, молча, неподвижно наблюдал за ней. На его обычно бесстрастном лице появилось нечто, что можно было бы назвать гордостью.

Никакой лишней суеты, никакой дрожи. Она склонялась над раной, и казалось, что она и пациент сливаются в единое целое, где есть только проблема и её решение. Доктор видел, как её тёмные, почти чёрные, длинные ресницы подрагивают от напряжения, но её дыхание оставалось ровным, почти неслышным.

Туго завязанные косички были аккуратно уложены, но несколько прядей всё же выбились, прилипли к вискам от пота. Это была единственная слабость, которую он мог в ней заметить.

Нежная линия шеи, белая кожа, тонкие запястья, скрытые рукавами – всё в ней говорило о хрупкости, но то, как она держала скальпель, как направляла иглу, говорило об обратном.

В эти моменты она была воплощением его учения, его творения. Она не была ни красивой, ни уродливой в привычном смысле. Она была совершенна в своём функционале, как хорошо отточенный инструмент.

Её лицо было лишено эмоций, как и его собственное, когда он работал. Это был знак. Знак того, что она полностью принадлежит этому делу. Его делу. Она похожа на него.

Он видел мельчайшие детали: едва заметные веснушки на скулах, расположенные в виде загадочного созвездия Ориона; чуть приоткрытые, набухшие юностью губы, сквозь которые вырывался едва слышный вдох. Но важнее была её способность. Её трансформация. Он создал хирурга. Своего хирурга.

– Моя девочка… полностью готова, – прошептал он, и это было высшей формой одобрения.