Читать книгу: «Завод пропавших душ», страница 2

– Вы с Катей похожи, Проклятый, – пробормотал Доктор, увидев, как Лёша его разглядывает. – Прекрасно терпите боль, хотя ей недостаёт твоей покорности.

Лёша резко дёрнулся. Боль от ран отозвалась острой вспышкой, но он проигнорировал её. Его рука, быстрая как молния, вцепилась в ворот Доктора, сминая тонкую ткань.

– Ты её не трогай. Или я тебя…

Доктор даже бровью не повёл, а рука, державшая скальпель, поднялась к сонной артерии Лёши. Холод стали коснулся кожи.

– Не угрожай, Проклятый, пока твоя "угрожалка" не выросла. – Поверь мне. Я забочусь о Кате. На ней нет ни одного синяка.

Лёша замер. Слова Доктора прозвучали правдиво. Он медленно разжал окровавленные пальцы, отпуская ворот халата. Доктор педантично поправил халат, разглаживая складки. Его взгляд скользнул по испачканному кровью вороту. Он достал из кармана крошечную, чистую салфетку и брезгливо вытер ею остатки крови со своих тонких пальцев.

– Можешь идти, Проклятый. – Голос Доктора стал чуть холоднее, теперь в нём звучала раздражённая требовательность. – И постарайся не марать меня своей кровью в следующий раз.

Лёша спрыгнул со стола. Доктор немедленно отвернулся и направился к раковине и начал тщательно, почти маниакально, вымывать руки, словно пытался смыть не только кровь, но и любое прикосновение к "Проклятому". Когда Лёша выходил из "операционной", Доктор уже вернулся к шкафу, внимательно разглядывая какое-то медицинское приспособление, словно его никогда и не существовало, а неприятный инцидент был уже забыт.

Несмотря на большое количество ран и ушибов, на нём всё заживало «как на собаке», поэтому «уроки» возобновлялись быстро, без возможности полностью восстановиться. Стрельба была отдельной пыткой. Сначала ему давали тяжёлые, неуклюжие пистолеты, отдача которых выбивала его из равновесия. Руки немели, пальцы дрожали, но он должен был попадать. Громила требовал точности, скорости и хладнокровия. Он учил Лёшу не просто стрелять, а убивать. Быстро. Чисто.

Однажды, во время такого "урока", мишени мелькали особенно быстро, а Бурый, тот самый громила, что учил Лёху бить по дереву, стоял чуть позади и справа от него, комментируя каждый выстрел.

– Быстрее, мазила! Медленно, рукожоп! – его голос гремел над ухом.

Лёша поднял пистолет, его руки, казалось, держали чудовищно тяжёлый кусок свинца. Он прицелился в силуэт, что мелькнул вдали. Выстрел. Пуля ушла чуть в сторону.

– Мазила! – рявкнул Бурый, подходя ближе, чтобы ткнуть его пальцем в бок.

В следующий момент, когда Бурый был совсем рядом, Лёша резко дёрнул рукой, словно пистолет сам выскользнул. Раздался ещё один выстрел. Пуля со свистом просвистела мимо головы Бурого и вонзилась ему в плечо. Он взвыл, схватившись за ранение, и рухнул на колени.

– Твою мать! Что за… мразь! Ты смерти ищешь?!

Лёша смотрел на пистолет в своей руке, изображая испуг.

– Я… я не знаю! Он… сам выстрелил! Отдача… я же ещё не умею! – его голос дрожал, но за дрожью скрывалась расчётливая мысль.

Бурый стонал, его лицо исказилось от боли. На шум пришёл Громила. Он мгновенно оценил ситуацию. Подошёл, пнул Бурого ногой, заставив его подняться, и повернулся к Лёше.

– Что это было, Лёха? – голос Громилы был тих, но опасен.

Лёша опустил глаза. – Отдача, Громила. Правда. Я не справился. Я… испугался.

На лице Громилы появилась медленная, кривая усмешка. Он наклонился к Лёше, его взгляд был прямым.

– Испугался, значит? А вот я смотрю, и думаю: какие же у тебя стальные яйца, раз решился на это, хоть и не специально. – Он поднял руку и, к удивлению Бурого, похлопал Лёху по плечу. – Смело. Очень смело.

Лёша поднял на него глаза. В них вспыхнула искра. Он говорил уже на их языке, на языке силы и дерзости.

– Просто… я не привык, когда мне над ухом орут, Громила. Отвлекает.

Бурый, шокированный дерзостью Лёши, попытался возмутиться, но Громила остановил его.

– Молчи, Бурый. – Он снова повернулся к Лёше, его усмешка стала шире. – Ладно, Проклятый. Урок усвоен. Смелость – это хорошо. Но запомни: если это повторится… даже "не специально"… убьём на месте. Понял?

Лёша усмехнулся в ответ, в его глазах читалось холодное понимание. – Понял, Громила. Всё понял.

И в этот момент стало ясно, что Лёша не просто усваивает уроки. Он их переваривает, адаптирует и возвращает им же, на их же условиях.

Лёша учился невероятно быстро. Он был как губка, впитывая каждую деталь, каждое движение. Другие бандиты, поначалу посмеивавшиеся над ним, но постепенно начали замечать его блестящий, острый ум. Его способность мгновенно просчитывать ситуацию, запоминать схемы, вскрывать простейшие замки, которые давали ему на тренировку. Он мог вскрыть старый замок за несколько секунд, манипулируя отмычками с точностью хирурга.

Когда Лёше было четырнадцать лет, в главной комнате бандитов сломался старый, громоздкий компьютер – их единственный выход в сеть и хранилище всей "бухгалтерии". Бандиты злились, пинали железяку, крыли её матом, но никто не знал, как это чинить.

– Да какого хрена он не работает?! – рявкнул один из них, с силой ударив по монитору. – Нужен мастер. Где его искать? У нас тут что, одни придурки? – проворчал другой.

– Мастер? Да зачем нам живой мастер? – усмехнулся третий, сплюнув на пол. – Умные дохнут, как мухи. Починили, убили, нового нашли – вот наша схема. Они же расходный материал. – Толку от этих умников ноль, только болтать горазды.

Лёша, стоя в углу, незаметно для всех, но с напряжённым вниманием, изучал открытые провода, мигающие лампочки, слушал обрывки их разговоров о "схемах" и "коротких замыканиях". Он видел то, чего не видели они.

Его заметили. – Ну что, мелкий, может, ты починишь, ты же самый умный тут? – в его голосе сквозило чистое ехидство.

Лёша медленно подошёл. – Я могу попробовать.

Бандиты загоготали: – Ну давай, вундеркинд. Покажи, что там у тебя за мозги.

Он не обращал на них внимания. Просто глядел на переплетение плат и проводов, на застывшие вентиляторы. Протянув перебинтованные пальцы, поправил что-то, осторожно соединил два провода, которые, казалось, были на своём месте. Вентиляторы зашевелились, лампочки заморгали, и на экране вспыхнул заветный зелёный курсор.

На секунду в комнате повисла тишина. Затем кто-то свистнул: – Мать твою! Проклятый, ты что, проклятый-волшебник?! – Смех стал другим – теперь в нём звучало ироничное восхищение, смешанное с беспокойством. – Смотри-ка, наш Проклятый ещё и схемы видит! Ну, теперь ты нам и бухгалтерию будешь вести, эйнштейн!

Громила крайне недовольно наблюдал. Тем же вечером он отвёл Лёшу в самый дальний, тёмный подвал, где обычно пытали или хранили самое страшное. Воздух здесь был влажным и затхлым.

– Слушай меня внимательно, Лёха. – Голос Громилы был приглушённым, но от него по спине пробегал холодок. – Умных здесь не любят. Их рвут на куски, как шавки старое мясо. Высветишь свой ум – жди, что тебя выпотрошат быстрее, чем ты моргнёшь. Хочешь дожить до шестнадцати – притворяйся тупее, чем ты есть.

Лёша поднял голову, взглядом встретившись с Громилой. – И что? Умру. Какая разница?

По лицу Громилы пробежала тень. Он замахнулся и ударил Лёшу, не рассчитав силу, отбросив мальчишку к стене. Голова ударилась о бетон. В глазах потемнело, но Лёша быстро пришёл в себя, сплюнул кровь. Громила присел на корточки, они смачно прохрустели.

– Я тебе, сука, покажу, какая разница! Ты тут не для того, чтобы дохнуть по своей воле! Ты тут для того, чтобы быть полезным! А когда я скажу, что ты не нужен, вот тогда сдохнешь. Запомнил, Проклятый?! – его глаза блестели в полумраке.

Лёша запомнил. С тех пор он виртуозно и изящно маскировал свой ум, намеренно ошибаясь в простых расчётах, хотя всегда запоминал верные "про запас". Делал "тупое" лицо, когда бандиты задавали ему вопросы.

Он стал Лёхой, или Проклятым, для всех, кто видел в нём лишь тренированного пса. В один из вечеров Громила ткнул пальцем в экран старого телевизора, где мелькали новости об убитом учёном.

– Видал этого заучку? Умники первыми летят в мясорубку. Запомни, Проклятый: ум – для слабаков, кто не может пробить череп кулаком.

Для Лёши это были не просто слова – это стало проклятием. Он ненавидел, что вынужден играть дурака, ненавидел эту вечную маску. Но ещё сильнее он боялся, что если его истинные способности раскроются, он станет мишенью, и тогда не только он, но и Катя окажется в опасности.

Несмотря на все запреты, Лёша не мог перестать учиться. Во время бандитских сходок, когда их заставляли прислуживать, он тайком находил книги в разных углах по всему Заводу. Это были не романы, а пыльные, затрёпанные тома – руководства по взлому, чертежи техники, потрёпанные учебники по экономике или даже старые армейские уставы.

– Странно, что по заводу так много книг, не особо тут «читают».– Лёша задумывался, но всё равно брал их, прятал под матрасом, в щелях между кирпичами, и читал, пока Катя уже спала. Эти знания становились его единственным спасением, его оружием, которое он держал втайне.

Глава 4  Клеймо волка

 Лёша стал Лёхой. Тело окрепло, стало сталью. Движения обрели резкость, хищную грацию. Тренировки с Громилой превратились в безжалостные бои на выживание. Громила не щадил, но прежний испуганный мальчишка исчез. Теперь Лёха уворачивался. Яростно дрался.

Громила, желая довести Лёху до предела, часто прибегал к самому болезненному – грязным словам о Кате.

– Твоя девчонка-то… слабенькая. Такая долго не протянет. Или продадим её куда-нибудь, а? Шлюх таких любят, нежных…

Лёха скрежетал зубами. Злость бурлила, как кипящая смола. Он переставал думать, двигался на инстинктах. Его удары становились точнее, быстрее, тяжелее. Громила, видя эту трансформацию, хищно улыбался, почти хвалил его ярость.

– Вот так, Проклятый! Корми зверя! Пусть он жрёт их всех!

Однажды, во время такой схватки, когда Громила особо цинично высказался о судьбе Кати:

– Передумал я насчёт твоей Кати, Лёха. Слишком уж она нежная тушка. Подержу её для себя, пока не увянет. А потом… всей стае хватит, если захотят.

Почти на середине фразы Лёха рванул. – Разбег. – Уклон вправо. – Низ. – Удар!

Кулак Лёхи, усиленный годами тренировок, врезался в бок Громилы. Удар был крепким. Громила пошатнулся. Ярость захлестнула Лёху. Его вены выступили на руках и висках.

– Ты её не тронешь!

Громила замер, он не ожидал от мальчишки такой силы.

– Что ты там вякнул, щенок?

– Я сказал: ты её не тронешь! – повторил Лёха, без страха, без ярости, только с уверенностью. Он смотрел Громиле прямо в глаза, и в его ледяных зрачках отражался вызов.

На лице Громилы мелькнуло удивление вперемешку с удовольствием, затем – нечто похожее на гордость.

В тот момент Громила резко отступил. Он сбросил с себя куртку, и Лёха впервые увидел его спину. По всей лопатке, раскинув мощные лапы и оскалив клыки, виднелась татуировка волка. Волк был не просто рисунком – он выглядел живым, трёхмерным, словно вырезанным из камня и плоти.

– Теперь ты часть нашей стаи!

Это был день, когда Лёхе уже было шестнадцать лет. Не то чтобы кто-то об этом помнил или заботился, но Громила объявил, что этот день станет его "днём рождения", его посвящением. Слышался пьяный гогот, воздух был пропитан запахом дешёвого пойла и сигаретного дыма. Лёха стоял перед ними, как омут.

Громила поднял руку, призывая к тишине. – Сегодня мы приветствуем нового. Он доказал, что не мусор. Он доказал, что Проклятый не только имя, но и суть.

Он повернулся к Лёхе. – Скажи им, Лёха. Кто ты теперь?

Он сделал шаг вперёд. Оглядел лица бандитов – пьяные, жестокие, равнодушные. Он знал, что они хотят услышать.

– Я – кровь этой стаи. – Я – ваша рука. Ваш нож.

В этот момент Громила шагнул к нему, держа в руке нож. Не обычный, дешёвый клинок. Это был нож, похожий на военный, с широким, потемневшим от времени лезвием и рукоятью, которая, казалось, идеально ложилась в руку.

– Держи, Проклятый. Теперь это твой. – Голос Громилы был грубым, но в нём не было обычного пренебрежения. Скорее что-то похожее на признание.

Лёха взял нож. Его пальцы легли на холодное лезвие, ощущая острую грань. Посмотрев прямо в глаза Громиле, он оставался без эмоций.

– Я понял.

Громила ухмыльнулся, выхватил нож и полоснул его над правой бровью. Лёха не дёрнулся, только почувствовал жгучую боль и тёплую струйку крови, которая уже стекала и капала на пол. Шрам останется навсегда – ещё одно клеймо, но уже не только от чужой воли, но и от его собственной выдержки.

Громила продолжил: подойдя ближе, он схватил его левую руку, развернул ладонью вверх. Послышался шипящий звук, и по комнате разнёсся запах жжёной плоти. Лёха сжал зубы, но не издал ни звука; лицо не изменилось, не дрогнул ни один мускул. На его запястье проступил перевёрнутый символ «Ч» – клеймо банды, символ, который отныне связал его с ними навеки.

– Теперь ты один из нас, Проклятый! – взревел Громила, поднимая кружку, из которой выплёскивался алкоголь.

Бандиты подняли кружки и громко закричали. – Проклятый…! – Проклятый…!

Он стоял. Алкоголь лился рекой. Над правым глазом кожа была глубоко разрезана, кровь смешалась с пылью и грязью, ярко подчёркивая его синие мешки под глазами. Но он не моргал. Смотрел исподлобья. В никуда, будто он уже покинул это место, оставив здесь лишь тело, которое стало оружием.

Рукав его старой толстовки был закатан. На предплечье свежим багровым пятном, выделялось клеймо банды. Оно ещё кровоточило по краям, сырое, живое. Вонь жжёной плоти смешивалась с запахом его собственной крови. Во взгляде Громилы читалась гордость – за то, что мальчишка выдержал, за то, что не сломался. Он не сказал ни слова – просто стоял, наблюдая за этим маленьким, искалеченным, но несломленным волчонком.

Лёха же был как скала. Бандиты выкрикивали его имя и обрушивали ливень из вонючего пойла, которое забивало нос тошнотворным смрадом.

Но он не сломлен. Он изогнут, чтобы выжить.

Глава 5 Распад личности

Этапы:

1. Знакомство.

Каждое утро, когда тяжёлая дверь со скрежетом открывалась и Лёшу уводили, Катя оставалась одна. Ей было всего четыре года, но она уже чувствовала себя так, будто прожила целую жизнь, полную потерь и страха. Однажды утром, после того как Лёшу, как обычно, увели, Катя услышала непривычный стук в дверь их комнаты. Раньше такого не было – сюда либо врывались, либо молча уводили.

Дверь открылась, и на пороге появился Доктор, которого Катя видела пару раз. Волосы Доктора напомнили Кате мягкий бабушкин платок из старых картинок, которые показывала Тётя.

– Здравствуй, дитя! – произнёс Доктор, его голос был мягким, почти убаюкивающим, совсем не похожим на те грубые, рычащие голоса, к которым Катя привыкла. – Я Доктор. Хочешь поиграть со мной во врача?

Катя моргнула, её большие глаза расширились от удивления. – А… а кто такой врач? – прошептала она, впервые за долгое время осмелившись задать вопрос незнакомому взрослому.

Доктор тихо рассмеялся, и этот звук был таким же необычным, как и его запах. Он протянул ей тонкую, ухоженную руку. – Пойдём. Я покажу.

Он водил её по коридорам, осматривая кабинеты. Прогулка была похожа на экскурсию. Завод, его коридоры, лаборатории – всё это казалось Кате огромным, запутанным лабиринтом. Он не повёл её в подвальную "операционную" сразу. Вместо этого Доктор начал плавно вводить Катю в свой мир, показывая ей склянки с разноцветными жидкостями, объясняя названия инструментов, рассказывая о строении тела, словно это были детские сказки.

– Смотри, Катя, – Доктор поднял небольшой стеклянный сосуд, в котором что-то плавало. – Это волшебная водичка. Она помогает клеточкам быть сильными.

Катя зачарованно смотрела на пузырьки. – А зачем? – спросила она своим тоненьким голоском. – Чтобы человечки внутри нас не болели, – мягко ответил он. Его голос был необычно нежным. – Мы же хотим, чтобы все были здоровыми, правда? – Да! – кивнула Катя, довольная, что поняла.

Он взял в руки маленький, блестящий скальпель. – А это наш волшебный карандаш, но очень острый, с ним нужно аккуратно! – А кровь будет? – спросила Катя, вспомнив, как однажды порезала пальчик. – Совсем чуть-чуть, как красные бусинки, – улыбнулся Доктор. – Но мы быстро всё исправим, и пальчик станет целый. Ты хочешь помогать мне?

Катя, ещё не до конца понимая, что от неё требуется, но чувствуя в его словах какую-то игру, радостно кивнула. – Хочу! – Вот и хорошо, – Доктор погладил её по голове. – Ты будешь моей маленькой помощницей. Моей.

2. Игровое обучение.

Доктор каждый день рассказывал что-то новое. – А теперь, Катя, – говорил Доктор, указывая на сложный аппарат, – мы будем учиться "починять" то, что внутри сломалось. Представь, что у куклы оторвалась ручка. Что ты делаешь? – Пришиваю! – весело отвечала Катя. – Правильно! А человечков можно "исцелить" по-другому. Мы будем давать им новые, сильные части. Это как когда у тебя на платье появляется заплатка, и оно снова становится красивым и целым, – его голос был мягким, но Катя чувствовала, что за этими простыми словами скрывается нечто большее, чем ремонт кукол или заплатки на платьях. Что-то холодное и острое, как блестящий скальпель. Доктор учил её видеть, понимать, чувствовать – возможно, даже управлять. Он старался плавно подготовить девочку к работе, которую ей предстояло выполнять, методично, шаг за шагом, разворачивая перед ней её новый мир.

В один из таких дней их уединение прервал громкий топот и резкий, надрывный голос. Дверь распахнулась, и на пороге, заслонив свет, появился Громила. Его лицо было перекошено от ярости. – Что ты, блядь, делаешь?! Няньчишься с ней?! – взревел он, его голос сотрясал стены. – Её надо готовить, быстро! Она инструмент, а не кукла для игр!

Доктор не вздрогнул. Он медленно повернулся к Громиле, его спокойное лицо не выражало ни тени страха или раздражения. – Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать. – Голос Доктора оставался ровным и вежливым. – Позволь мне объяснить снаружи, чтобы не беспокоить дитя.

Они вышли в коридор, и дверь тихо прикрылась за ними. Громила продолжал шипеть и рычать, а Доктор говорил спокойно и рассудительно, словно объясняя теорему. – Она лишь инструмент, ты прав. Но любой инструмент перед использованием нуждается в подготовке. Острый клинок нужно отточить, хрупкий механизм – смазать. Поверь, я это прекрасно понимаю. И я гарантирую, что к моменту, когда она понадобится, она будет готова. Идеально готова. Не сомневайся.

Громила что-то недовольно проворчал, но тон Доктора, его непоколебимая уверенность, казалось, немного успокоили зверя. Доктор вернулся в комнату. Он слегка поправил поредевшие волосы, которые за время разговора с Громилой почему-то слегка растрепались, и его взгляд, бесцветный и проницательный, скользнул по Кате. Девочка сидела на полу, прижав колени к груди, её маленькие плечи едва заметно дрожали.

– Смотри, дитя, – произнёс Доктор своим мягким, убаюкивающим голосом, доставая что-то из кармана своего безупречного халата. – Кажется, это твоя кукла?

В его руке была та самая кукла, которую Катя уронила в день отъезда, её единственная вещь из прошлой жизни. Голова куклы была расколота, одна рука отсутствовала, а платье испачкано. Но для Кати это было всё. Глаза девочки вспыхнули. Она бросилась вперёд, обхватила куклу маленькими ручками и прижала к себе, смеясь. То был чистый, звенящий смех, такой, какой никогда не звучал в этих стенах. Услышав этот звук, лицо Доктора впервые свело судорогой. Тонкие губы дёрнулись, серые глаза расширились от нервозности, и он резко, почти испуганно, крикнул: – Хватит!!! Хватит… – уже спокойнее, так как смех прервался, повторил он. Она вжалась в куклу, её лицо стало испуганным. Доктор быстро откашлялся, пытаясь вернуть себе невозмутимый вид.

– Прошу прощения, дитя. Понимаю, неожиданно. – Он посмотрел на куклу, которая всё ещё была в её руках.

– Она сломана, да? Хочешь её починить?

Катя кивнула, крепко прижимая куклу к груди. Это была её самая заветная мечта. – Да! Починить! – Она подняла куклу над головой и заплясала вместе с ней. – Хорошо. Но чтобы чинить такие поломки, нужно научиться кое-чему очень важному. Нужно научиться зашивать ранки. Ты готова? – Голос Доктора вновь обрёл свою мягкость, но в его глазах появилось едва уловимое, холодное ожидание.

Катя кивнула и сжала свои маленькие кулачки в полной решимости.

Следующие несколько месяцев Катя проводила в той же "операционной" под надзором Доктора. Он давал ей куски плотной ткани, иглы, нитки. Учил, как держать иглу, как пропускать нить, как затягивать узел. – Смотри внимательно, Катя, – Доктор склонился над столом, показывая ей. – Это волшебная иголочка. Она должна танцевать в твоих пальчиках. Раз – втыкаем, два – вытаскиваем. Видишь?

Катя, сосредоточенно нахмурив бровки, пыталась повторить. Игла была большой для её маленьких пальчиков, и нить путалась. – Не получается! – ныла она, но Доктор был терпелив. – Надо постараться. Ты же хочешь, чтобы заплатка была крепкой-крепкой? Чтобы никакая буря не смогла её оторвать? – Да! – Катя снова взялась за иглу. – А теперь узелок. Смотри, как мы его завязываем. Это как секретный замочек, чтобы всё держалось, – он показывал ей, как правильно затягивать узел. – Крепче, сильнее. Чтобы никто не смог развязать. Никто.

Катя старательно повторяла движения, её маленькие пальчики ловко управлялись с нитками, завязывая узелок за узелком. – «Крепче, сильнее», – повторяла она про себя, впитывая каждое слово, словно губка.

3. Первая трещина.

Она старалась изо всех сил. Поначалу её швы были кривыми, неаккуратными, нити путались. Доктор терпеливо, методично указывал на ошибки. Со временем её движения стали увереннее, швы ровнее, но Доктора это по-прежнему не устраивало. – Ах, дитя, что-то медленно идёт подготовка, давай немного изменим тактику, – мило улыбаясь, проговорил он. После того как Катя сделала очередной неидеальный шов, Доктор, не говоря ни слова, усадил её на стул. Его руки были быстры и точны. Он достал из шкафа повязку из плотной, тёмной ткани и крепко перевязал ей глаза. Мир Кати погрузился в полный мрак. Запах антисептика усилился.

Доктор ушёл. Катя сидела на стуле, держась за коленки и подглядывая снизу повязки, болтала ножками. Дверь открылась, она резко села ровно. Перед ней с глухим стуком что-то положили на железный стол. Затем на Катю обрушился резкий, тошнотворный запах – свежей крови и почти тухлой туши. Это был запах, который она никогда раньше не чувствовала так близко. В её воображении тут же возник образ мёртвого животного. Туша была огромной, мокрой, истекающей кровью; её холодный, липкий вес ощущался рядом. Катя вздрогнула и сжала руки на коленях, и они моментально замёрзли от страха.

– Не бойся, дитя, – послышался голос Доктора, который теперь казался далёким и безразличным в этой темноте. – Это всего лишь свинья. Но её кожа очень похожа на человеческую. Мы починим свинью, и ты сможешь чинить людей. Делать их здоровыми и счастливыми! От шока у Кати не было ни единой мысли в голове. Доктор взял её дрожащие пальцы: его холодные, точные касания будто примеряли её на роль будущего скальпеля.

– Теперь ты будешь шить вслепую. Я буду направлять твои пальцы. Запомни это ощущение.

Руки Доктора были нежными и точными, он брал её пальцы, прижимал иглу к плотной, омерзительной ткани, учил прокалывать, протягивать нить, завязывать узлы. Катя чувствовала липкую кровь, её запах вызывал тошноту, но она сосредоточилась на движениях. Ведь как учила Тётя: «Плакать – это дорогое удовольствие, которое им не по карману», – чтобы это ни значило, Катя примерно лишь понимала смысл. – Катя, нельзя плакать! Брат же не плачет, и ты не плачь, подумаешь, свинюшка, она же уже не живая… Тётя учила не плакать! Нужно терпеть, но, видимо, не только слезы, а ещё боль, тошноту и разные неприятные чувства. Она ощущала, как игла проходит сквозь плоть, как нить затягивается, стягивая края раны.

– Мы будем сидеть здесь, дитя, – голос Доктора был твёрд, – пока шов меня не удовлетворит. Ты же хочешь починить куклу, верно? Тогда шей.

Катя сглотнула, чувствуя, как страх и отвращение подступают к горлу. – Хочу… – прошептала она. – Вот. А потом… – Доктор сделал паузу, его голос стал чуть громче, чётче. – Тогда ты сможешь и брата починить.

Эти слова ударили Катю, как холодный душ. – Брата. – Лёшу. В её памяти моментально всплыли картины: Лёша, приходящий ночью, весь в синяках, с разбитыми губами, ссадинами на костяшках. Его тихие стоны во сне, когда он думал, что она спит. Его потухшие глаза, которые становились такими только после «уроков». Она видела, как он менялся, как его тело покрывалось шрамами, как его душа становилась жёстче.

Каждый день, когда его уводили, она знала, что он будет возвращаться сломанным, хоть он и пытался это скрыть. Обещал, что всё выдержит, но она видела, как он держался за тетрадь, уходя всё глубже в себя. – Если я научусь шить, я смогу его починить. Я смогу сделать так, чтобы ему больше не было больно!

Внутренний разговор Кати был быстрым, лихорадочным. Страх перед темнотой и запахом крови никуда не делся, но к нему примешалось что-то новое, мощное. Мотивация. Её маленькие пальцы сжались на игле. Это была возможность.

– Я должна! Я должна починить Лёшу.

Игла снова пошла в ход. Катя сидела в темноте, перевязанная повязкой, и шила.

Время потеряло счёт. Запах туши сначала вызывал тошноту, но потом превратился в фон, неотъемлемую часть её новой реальности.

Пальцы, сначала неуклюжие, теперь двигались с удивительной точностью, направляемые не только Доктором, но и жгучим желанием.

Она чувствовала каждую нить, каждый прокол, каждое натяжение кожи, представляя, как залечивает раны брата.

Доктор, стоящий рядом, больше не говорил утешительных слов. Его голос был ровным, когда он поправлял её захват или указывал на неровность шва.

– Аккуратнее, дитя! Если бы это был твой брат, ты бы хотела, чтобы его тело было изуродовано кривыми швами?

Эти слова били сильнее любой пощёчины, заставляя Катю стискивать зубы и сосредотачиваться ещё сильнее. Ночи сливались в однообразную череду шитья вслепую, прикосновений к холодной, липкой плоти, запаха крови и тихих наставлений Доктора. Она училась не только шить, но и терпеть, подавлять отвращение, работать с абсолютной концентрацией. Когда повязка была снята, мир Кати наполнился светом, но он казался иным. Она видела швы на туше – ровные, почти невидимые. Ей было шесть лет, когда Доктор впервые с удовлетворением кивнул, осматривая её работу.

– Почти удовлетворительно, дитя, ты почти готова. Честно, думал, ты и быстрее сможешь. Я в твои годы был куда более ловок.

Готова к чему? Катя не знала. Она лишь чувствовала, что её детство, если оно вообще когда-то было, закончилось. Теперь у неё был навык, приобретённый в слепом ужасе. И цель: защитить Лёшу. Дни после этого изменились. Доктор начал учить Катю другим вещам.

4. Расширение: химия, яд, контроль.

Он показывал ей различные химические вещества: одни пахли резко, другие сладко, третьи совсем никак. Он объяснял, как они взаимодействуют, как смешивать их, чтобы получить нужный эффект. Катя запоминала каждое слово, каждый цвет, каждый запах. Он учил её распознавать яды и противоядия, создавать невидимые чернила и взрывчатые смеси, которые могли уместиться в крошечной ампуле.

– Катя, смотри внимательно, – Доктор достал две маленькие баночки с прозрачной жидкостью. Его голос стал тише, серьёзнее, но по-прежнему был обращён к ней с необычной для него нежностью. – Эти жидкости… они как две противоположные силы. Если их соединить, они могут вызвать бурную реакцию. Он капнул немного жидкости из одной баночки в другую. Появились маленькие, но активные пузырьки. – А если добавить вот эту, – он показал крошечную пробирку, – они могут высвободить очень большую силу. Это нужно использовать очень осторожно, Катя. – Ой, как интересно! – прошептала Катя, её глаза блестели от любопытства. – Да. И это может быть очень полезно, когда нужно что-то быстро изменить. А вот, – он показал на две разные жидкости, – если кто-то вдруг почувствовал себя очень плохо из-за «плохой конфетки», эта водичка поможет ему стать опять сильным. А эта – наоборот, сделает его очень слабым, даже не способным сопротивляться. Ты должна научиться очень точно различать их, Катя. Это очень важно. Ты же умная девочка, правда? – Да! – уверенно ответила она, уже увлечённая «игрой» в разноцветные жидкости и их "характеры". Доктор продолжал свои объяснения, а Катя, как прилежная ученица, впитывала каждое слово. Её руки, когда-то использовавшиеся для шитья, теперь учились работать с хрупкой стеклянной посудой, пипетками, колбами. Доктор, который раньше был её "учителем шитья", теперь стал наставником в области, которая казалась Кате волшебством, но была смертельно опасной наукой. Он никогда не повышал голос, но его взгляд мог заморозить, если она ошибалась.

Порой Катю выводили в другие помещения: лаборатории, где стояли сложные приборы, и склады, где хранились неизвестные ей вещества. Она видела других людей, таких же молчаливых и отстранённых, как Доктор, которые работали над своими таинственными проектами. Она начала понимать, что этот мир гораздо больше, чем их каморка и подвал, и что она, как и Лёша, была лишь частью огромного, безжалостного механизма. Однажды, когда Кате было восемь лет, Доктор дал ей задание: создать вещество, которое могло бы обездвижить человека без следа. Он не объяснял зачем, просто дал формулу и необходимые компоненты. Катя работала дни и ночи, её маленькие пальцы ловко смешивали жидкости, взвешивали порошки. Наконец, она получила нужный результат – прозрачную, без запаха жидкость в крошечной пробирке. Доктор внимательно осмотрел её работу, проверил каждый миллиграмм. На его лице впервые за всё время мелькнуло нечто, похожее на довольство. – Отлично, дитя.

5. Аутоагрессия и излом.

После нескольких месяцев интенсивных тренировок с Доктором, Катя продолжала свою мрачную практику. Теперь, когда Лёша возвращался ночью, он часто утыкался в свою тетрадь, записывая какие-то схемы и вычисления, словно мир вокруг него сузился до этих цифр. Катя, видя, как он погружён в свои мысли, отползала в другую часть их каморки, подальше от тусклого света лампы. Она присаживалась на корточки, отворачивалась от брата, чтобы он не видел. Из-под рваной циновки она доставала иглу и нитку. Открытых ран на её тонких руках, конечно, не было, но для тренировки это и не требовалось. Главное – практиковать швы. Она пропускала иглу сквозь кожу, плотно затягивала нить, представляя, как сращивает раны, как делает невидимыми следы боли. «Главное – Лёшу суметь починить,» – повторяла она себе постоянно, как сломанная пластинка, ставшая её единственной мантрой. Она делала это уже вслепую, движения были механическими, отточенными. Затем, с нетерпением, она снимала повязку или просто открывала глаза, чтобы оценить качество своей работы. Катя внимательно рассматривала каждый стежок, каждую линию, сравнивая их с образцами, которые Доктор показывал ей.