Читать книгу: «Био», страница 3

27

Дружба держится Иваном.

Привычно мне, как лектор, которого никто не слушает, рассказывал о работе в министерстве, что задачи освоены, теперь рутинный труд. Он мечтает куда-то двигаться, но некуда. Я также привычно, актёром, отрепетировавшим роль, повторял, что он свободен, умён, образован, с хорошим опытом, потому не должен ждать случая, обязан совершать поступки. Рассказывал, что менять работу тяжело, но необходимо. Говорил, что я ищу и нахожу лучшее будущее. Я начинал помощником помощника нотариуса, куда студентом меня утроил папа, а сейчас я юрисконсульт, самостоятельная величина. У меня уже даже есть подчинённый! Вдвоём с Максом работаем лучше, чем по отдельности. Я нахожу интересный ход, могу нащупать новую тему, он же тщательно и весьма скептически прорабатывает вопрос. Но я уже смотрю вперёд. Как только закончу курсы, обращусь за повышением зарплаты. Не согласуют – найду новое место. Или ты акула в постоянном движении, или добыча.

Иван ответил, что с того момента, как я стал часто ездить на море, мой лексикон обогатился ихтиологическими метафорами.

Я резко ответил, понимая, что он снова, как все эти годы, ни на что не решается:

– Движение даёт развитие, а неподвижность ведёт к деградации!

Наверное, он обиделся, но мне важно его пробудить, если я принял решение помогать ему, как более сильная личность.

––

На моём дне рождения, что он чувствовал? Мы. Макс с женой и сыном. Алла с мужем и огромным животом, на котором она всё время держит располневшие ладони, словно оберегает ребёнка от мира. Мои институтские приятели с жёнами. И он. Одинокий, выпивающий, отец неродной дочери. Что он чувствовал?! Неужели и сейчас не возникнет желание измениться, действовать, сдвигать горы, ставить цели и идти к ним?!

––

Иван пригласил на свой день рождения на дачу – жене словно поднесли насекомое, от которого она испуганно трясла головой и выстраивала стену раскрытыми ладонями. Но несмотря на «там неудобно», «лето страшно холодное», «малыши заболеют», мы отправились. Потому что это была не только дача Ивана, это была дача моего детства. А ещё мне сразу вспомнилось, как в молодости мы с Машкой и Юлей там замечательно жили. Не то, чтобы вернулась былая влюбленность, нет. Захотелось оживить ту молодость и то, другое, свободное счастье. Кроме того, я знал, что Иван больше никого не зовёт, и если ещё и мы не приедем, в пустоте одиночества наш тихий отказ прогремит. Как если бы он постучал в дверь к единственному другу с просьбой о ночлеге, а я бы не пустил.

Мы опоздали, потому что переодевали дважды Софью, потом стояли в заторе, её стошнило два раза, мы прибыли нервные, вечером все суетились, тётя Ира старалась устроить Наташу с детьми как можно лучше и её чрезмерное внимание стесняло.

На следующий день мы с Иваном и Серёжкой пошли в деревенский магазин. Не столько купить, сколько пройтись, но уверен, в душе каждый хотел вновь пережить какое-то своё прошлое. Кроме того, Иван вчера перебрал, и проветривал больную голову. Дул резкий ветер. Поперёк скошенного поля густо плыли облака, снизу синие, сверху белоснежные, черничный джем под взбитыми сливками. Поле запомнилось бескрайним и ровным, как стол, а оно лежало под ногами мускулистым телом атлета. Мы то поднимались, медленные пальчики, на трапециевидную мышцу, идущую наискось через поле, то спускались в ложбину между лопаток, то шли плавным подъёмом широчайшей мышцы спины, то снова спускались. Серж устал, мы не дошли до деревни, а как только повернули обратно, вспомнилась та восхитительная гроза, настигнувшая нас в юности. Иван спросил, помню ли бурю, и я ответил «конечно помню». Для нас обоих, по-разному, как и должно быть, те недели в июле, когда мы жили сильно, были энергичны и чувствительны, незабываемы. Я с грустью принял, возвращаясь на дачу с уставшим сыном, сидящим на плечах, придерживая его за икры, которые ловко легли в мои ладони, мне приятно было чувствовать их плотность и какую-то здоровую упругость, что для меня те впечатления беззаботной лёгкости навсегда утрачены, пусть и ценой моей прекрасной семьи, тяжесть которой я отныне всегда буду чувствовать.

––

Я говорил ему, что на каждом собеседовании я вместе с собой предлагал Максима, как помощника, и каждый раз отказывали. Устраиваешься прислуживать и ставишь условия, указываешь нам как управлять, утверждаешь свою уникальность? Ты дефектный винтик, который может испортить наш конвейер! В ответ не отступать и не сдаваться, не отступать и не сдаваться! Год, год жизни искали! А в награду я старший юрист, он юрист, мы с хорошими зарплатами, и, самое главное, мы уже на пределе, мы уже перерабатываем, мы оба понимаем, что в этой структуре будет рост, а значит, будем расти и мы! Надо, надо двигаться, самому создавать возможности. Но всё, что говорил, уходило как вода в слив раковины: – Наверное, ты прав. Но мне комфортно в министерстве. Я пока учусь. И, откровенно говоря, нарабатывать авторитет, уважение на одном месте, чем не модель поведения? Медленный поступательный рост, надёжный и прочный в фундаменте.

Вместо путешествия по безбрежному океану, вместо преодоления штилей и штормов, он строит дамбу! Соглашусь, это тоже путь. Но Иван его не разумом выбрал! Страх непредсказуемости последствий действия, вот что им управляет! Это слабость, слабость, которую он скрывает даже от себя!

28

Иван звонил несколько раз, мы общались, но даже парой часов для встречи я не располагал. Как насыщены дни моей жизни! Бывает, я сплю всего по шесть часов в день! Дети, работа, курсы – всего три коротких слова, а сколько труда в каждом! Иногда мне кажется, что я взвалил на себя слишком много! Но моя воля, моя уверенность в бесконечности моих сил не позволяют отступиться! И получается, всё получается! И время погулять и поиграть с малышами, и время на учёбу, без которой нет развития карьеры, и время на труд, который не только деньги на нашу семью, но и прочная ступень в лестницу роста!!

Когда наконец мы встретились, слушая его пересказ событий, я недоумевал, как может Иван жить в пол силы?! За соседним столиком сидит одинокая красавица и смотрит ему в глаза, она и нравится ему, от её взгляда у него твердеет тело и краснеет лицо, но он сидит, сидит неподвижно на своей усидчивой заднице и пугливо прячет взгляд в бокале пива!

Пригласил его поехать с нами на море, но его зарплата, обременённая алиментами, не позволяла соответствовать нашему уровню. Отпуск он провёл с матерью на даче. Всё больше превращается в недотёпу, который держится за мамкину юбку.

На день рождения вокруг меня собрались самые близкие: Иван, с работы Макс с женой, двое институтских приятелей с жёнами, которые именовались по привычке друзьями, хотя мы созванивались изредка, а виделись только на обязательных торжествах. Меня раздражало, что, плохо зная моих приятелей, недолюбливая Максима (вернее всего, ревнуя к нему, тем более что с Максимом мы виделись каждый будний день, а для него я время не находил), Иван общался с моим отцом. Они сидели по катетам дальнего угла стола с округлыми бокалами на невысокой ножке. Вокруг пузатой бутылки коньяка лодочками туземцев у маяка встали на якорь треугольные фаянсовые тарелочки. Одна была нагружена горкой очищенного миндаля, другая холмом крупных ядер макадамии, любимого папиного ореха, заботливо извлечённых мамой из толстой скорлупы, третья дольками зелёного яблока, вычищенного от семян, ещё одна с твёрдым сыром, он мог быть любым, другая с мягким, и это обязательно был нормандский Camembert. Пара треугольных тарелочек пустовала, но я точно знал, что в ней лежали крутоны с паштетом из гусиной, куриной или говяжьей печени под каплями варенья или мёда. Сейчас или мама или жена принесут им добавки, потому что папа любит разнообразие в закусках, а крутоны из пшеничного багета, сбрызнутые оливковым маслом и засушенные в печи под паштетом его любимое угощение.

На день рождения Серёжки мы, наконец, пообщались, правда, коротко и уже за чаем, после того, когда они с отцом распили дорогой коньяк, который Иван принёс с собой, и они сидели, красные, улыбающиеся и довольные друг другом. За год в его жизни приключились два важных события, но оба они никак не зависли от его воли. Во-первых, сука Вера вышла за своего кобеля, несколько успокоилась и теперь не только не препятствует встречам Ивана с Элеонорой, но даже рада, когда он забирает её на выходные. Во-вторых, дядя Боря вернулся в семью. Как его приняла тётя Ира после стольких лет? Как они живут теперь втроём, он, наверное, отчасти уже чужой им.

События свершаются рядом с ним, меняют его жизнь, он же неподвижен. Наряду с жалостью чувствую раздражение. Мозг губит алкоголем, а жизнь безволием. Да и жалко мне не столько его, а то воспоминание о прекрасном мальчике Иване, кто не только мечтал, честно и сильно, стать учёным, но и стремился к мечте! А нынешнего Ивана волны жизни перекатывают, как камень прибрежный, и его совсем не жаль!

––

Мою маленькую Софью в забытьи увезли в больницу.

Как мы останемся на земле без неё?

29

Честно перед собой. Мы с Максом работаем очень много. Не везение, не стечение обстоятельств. Честный ответственный труд сверх меры. Потому мы успешны.

Иван просил в долг на покупку машины. Сбережения были, – отложены на отпуск, на отдельном счёту долгосрочные накопления. Но жена противилась, да и мне не очень хотелось давать. Как и когда он отдаст? Мы начали копить на квартиру, и это было для нас начало огромного свершения, как первые шаги альпиниста в подъёме на вершину. А как он отдаст и когда отдаст, да и проценты на капитал потерям. Крохотные, но и они приближают нас к цели.

Конечно же я одолжил ему. В первую очередь потому, что он знал, что у меня есть накопления, сам о них хвастал. Но просил он на двигатель, а я дал на боковые зеркала. Соглашался с Наташей, что о семье, о детях надо думать в первую очередь. Но что-то от предательства в решении было.

Сколько нервов! Не спал, просыпался ночью и не мог уснуть из-за возможного проигрыша. Вскакивал, бегал по комнате, выгоняя из тела лихорадку волнения в поиске идеального решения, подкреплённого надёжной нормой права, поддержанного судебными прецедентами.

Искал успокоительное в разумных доводах – всего лишь суд, всего лишь одно дело, всего лишь одна инстанция. Но успокоиться не мог! Потому что сейчас понимаю, что одна инстанция это только одна ничтожная клетка, соединённая с другими, «проигрыш – возможна потеря ценного клиента», «порицание от начальства», а к этим клеткам крепятся другие «лишение премии», «невозможность в ближайшие месяцы поднять вопрос о повышении оклада», и следующие «не будет денег поехать на море», «а Серёжке очень надо, проболел всю весну, врачи говорят может перейти в хроническое заболевание», «не смог сохранить здоровье своему ребенку – к чему тогда годен в этом мире?!», «купить квартиру, перестать тесниться с родителями, нас уже четверо! – оборачивается несбыточной фантазией», и то, что я тогда не осознавал, но чувствовало моё тело, – страх проиграть в судебном заседании, как вирус поражает клетки всего организма – жизни.

––

Денег не было, всё уходило на ипотеку, поэтому на день рождения пригласил только самых близких, Ивана да Максима с женой. Да и сил на общение у меня не оставалось, особенно когда в последний месяц Софья ночами не спала, чесала щёки, резко вскрикивала, просыпалась, долго плакала. Аллергия измучила. Но, откровенно перед собой, её болезнь не самое страшное. Ужасен тот чудовищный приступ со спазмом, когда увезли её на скорой в больницу.

––

Макс с семьёй уехал на море в Хорватию, пришёл только Иван. Как всегда поначалу он больше молчал, только выдал короткий тост, о том, сколь много я «достиг», наказал ценить жену, детей, родителей, карьеру, и «не сбавлять оборотов», и «открывать новое» – словно обращался не к человеку, а к команде старинного пароходофрегата, отправленного в океан на поиск неизвестных земель. Но мой отец, чья часть стола, словно это он именинником принимал подарки, была заставлена блюдечками закусок, подливал Ивану красное вино «аргентинский пино нуар, редкая и ценная вещь, с самых южных виноградников в мире!» и Иван медленно переходил от своего обычного состояния «из дома не выйду», к редкому «распахнулись окна-двери». Он заговорил с гордостью об Элеоноре. Рассказывал, как она хорошо учится. Отвечал, что Вера перестала препятствовать их общению, теперь они видятся почти каждые выходные. Отец настоял, чтобы я «за свой же день рождения» выпил бокал «очень интересного патагонского пино» «друг твой лучший к тебе обращается». Словно ловкий массажист этот бокал размягчил все мышцы. Наташа, как близорукий Иван через стёкла, видела мир через судьбы детей, потому подробно расспрашивала, какие требования в школе, успевает ли «Элечка» делать домашние задания, есть ли подруги, какие отношения в классе, какие предметы ей нравятся. Иван, надо отдать ему должное, был в курсе всей жизни Элеоноры. Понятно, хоть и не родная, но она дочь, и даже больше, единственное значимое свершение в его неудачной судьбе. Он отвечал на вопросы подробно, обстоятельно, как в школе на уроке. А я, словно тот пароходофрегат, под грохот салютующих береговых орудий форта, окутанного белым дымом, и крики праздничной толпы, заполнившей подковообразный изгиб приморской набережной, недавно ушедший в плаванье, уже вылетел на коварный риф в незнакомых водах и медленно набирал дрёму в океане сна. Большего позора, чем уснуть на своём же дне рождении припомнить трудно. Причём, меня никто не разбудил, как объяснили, зная, что лечь я откажусь, а отдохнуть нужно. Они общались под мой храп и сопение, и разбудили меня только к праздничному торту, как горящий лес утыканному свечами. Загадал, чтобы здорова была моя доченька. И с одного выдоха потушил.

––

На своём дне рождения Иван был неразумно весел и суетлив. Гостей с ним принимала миловидная девица, но вряд ли будущая хозяйка, скорее живой лозунг: «Хочу быть как все!». И, скорее всего, быть как я. Но как у меня у него не выходило даже для моей жены: – Он её не любит, да и она его. На умалении одиночества счастливую семью не построишь.

Привычные переспросы. Рассказывал, что отца не интересует ничего. Мама привычно за ним следом. Пригласили в театр – не хотят. На премьеру в кино – тоже нет. Не интересно. «Там всё одно и тоже. Мы всё уже видели. Идите сами, а внучат оставьте, мы с ними посидим с огромным удовольствием. А как вернётесь – угощу вас невиданной бараниной и прекрасного года пино-нуаром из Орегона, лучше, чем в ресторане!» На премьере, у них «одно и тоже»! Он даже не читает никаких книг, только вынужденно по работе и статьи про вино да кулинарию. Мне кажется, получение нового знания, труд вынужденного размышления для его мозга неприятный и утомительный процесс, которого он всячески старается избежать. А однообразие жизни освежает алкоголем и вкусной едой.

30

На четвёртом десятке оказалось, что Разумнов Ловелас, Казанова. Мои друзья, мои гости, общие приятели уже с детьми, со стареющими жёнами. А у него двадцатипятилетняя любовница. И она не та, что в прошлом году. Та была возраста моей жены, да и страшна изрядно. А эта… Миниатюрное тело в миниатюрном чёрном платье, словно она не человек, а фарфоровая статуэтка. Её талия, которую кажется обнимешь ладонью, её маленькая высокая грудь, её ножки, не тощие с торчащими каблуками колен, и не плотные, как часто бывает у невысоких девушек, а идеально стройные, её правильные черты лица, короткая стрижка белокурых волос под мальчика – всё притягивало взоры, словно она роковая красотка из триллера, а все мы – только массовка, мой день рождения – только декорация, и только её судьба интересна зрителю.

Глядя на неё, вспоминал своё выступление на научном семинаре, куда устроился ради приработка в выходной, когда все, кого успевал увидеть с трибуны, следили за мной, а после задавали сложные и неудобные вопросы. Я не мог не признать, что здесь и сейчас Лена держалась гораздо лучше меня тогда.

На тридцатилетие Иван пригласил нас в загородный дом отдыха. Мы отвозили детей к моим родителям и потому приехали последними. На этот раз было многолюдно, видно, что он воспринимал тридцатилетие как юбилей. Отметил, как сменился круг его общения, кроме нас присутствовали только связанные с работой люди. С двадцатилетия только один бывший сокурсник, и только потому, что сейчас они пересекаются в министерстве.

В соснах был накрыт длинный стол. На пляже стояли деревянные лежаки, вода была уже холодная, но Наташа загорала. Азартно играли в волейбол. Оказалось, что за годы домашней зарядки, но без спортивных игр, моё тело стало сильным, но неуклюжим. Даже подружка Ивана, несмотря на свой рост играла куда лучше меня. Её маленькое стройное тело в узких чёрных трусиках и чёрном бюстгальтере мелькало по площадке, словно спортивная машинка среди тяжеловозов, и она успевала ловко поднимать, казалось, мёртвые мячи. Очень хорошо подавала, мы и выиграли благодаря её подаче: её влажное от пота тело подпрыгнуло рядом со мной, большие глаза взглянули вверх, и тонкой рукой она с неожиданной силой послала мяч в левый угол на вылет. Вся их команда даже не пошевелилась. Она улыбнулась мне устало и подставила маленькие ладошки, по которым я легонько хлопнул в честь победы.

––

Иван с Леной приезжали погулять с нами в парке. Иван одет в привычную униформу синих джинсов и чёрной футболки. Рядом с ним Лена притягивала взгляд, словно они были портретом, в котором на его размытом фоне художник тщательно прорисовал её черты и фигуру. Белоснежная кофта с треугольным вырезом открывала её изящную шею, обтягивала её маленькие выразительные груди и сужалась к талии, от которой расходилась воланом лёгкая розовая юбка чуть ниже колен, с белым кружевным подолом. На её правой икре пейзажем косого дождя, засохшие строчки царапаной раны, протянувшейся от колена почти до щиколотки. Мы гуляли по дорожкам, то прибавляя шаг, когда споро катила дочь на велосипеде, то почти останавливаясь, когда Софья уставала и топталась на месте толстенькими ножками.

Я отчего-то думал, что ей не нравятся дети. В любом случае, был уверен, чужие дети. Но прошло несколько минут, и Софа уже сидела на её руках. Знакомясь, Лена трогала её торчащие короткими антеннами белобрысые хвостики и аккуратно гладила кончиками двух пальцев роскошные плотные щеки с нездоровым аллергическим румянцем, а та обнимала её за шею. Очарованный Серёжа обращался только к ней, забыв и родителях и о сестре, и о своём крёстном. Он наворачивал вокруг неё круги на самокате, время от времени врезаясь то в Ивана, то в меня – преграды, мешающие ему говорить с ней. Она терпеливо отвечала на привычные родителям детские вопросы «а что такое волейол», «а зачем ты упала, так надо для игры?», «а ты плакала?», «я в саду тоже бежала и упала», и тут же безо всякой связи с беседой «а давай кто быстрее до скамейки». Лена ловко убегала от нас на высоких каблуках лакированных розовых туфель вдоль ограды набережной, словно стрекоза, то вспыхивая белоснежной кофтой на осеннем солнце, то погасая в тени елей. Серёжа толчками гнал самокат, нагоняя их с Софьей. Он позвал её на детскую площадку, и они качались на соседних качелях, старясь подлеть синхронно, и о чем-то болтали, а ее широкая юбка заворачивалась, когда она летела к нам навстречу, открывая худые, будто подростковые колени. Я смотрел на располневшую после двух родов фигуру жены, которая мне раньше нравилась своей полнотой, на животик Ивана, натянувший ткань футболки, и они казались мне старше, не только старше её, но и старше своих лет.

Чего он ждёт? Лена – это подарок ему от жизни. Незаслуженный подарок!

31

На Новый Год дверь в квартиру, которую они снимали, нам открыла Лена. В этот раз она была в длинном обтягивающем бежевом платье, глухом до шеи, в золотых блёстках. Когда она обернулась позвать Ивана, открылась её обнажённая спина с узловой тополиной веточкой позвоночника, зримо проросшей под чистой, без родинок кожей.

За столом Иван изображал радушного хозяина. Я не пил алкоголь, потому сидел чуть в стороне от веселья, рядом с Леной. Мы мило беседовали о том, что на новогодние каникулы они собираются поехать в Армению. Когда я опускал глаза в тарелку, то видел её ногу в разрезе платья, от колена, скрытого под занавесом скатерти, до бедра, затянутую в телесного цвета чулок. Видел кружевную резинку чулка, а ещё выше – голую полоску кожи.

Иван несколько раз звонил, но я откладывал встречу, старясь совместить её с неотменяемой датой. Не потому, что не хотел видеть. Жизнь его мне известна, – работа в министерстве, общение с родителями, миниатюрная Лена. Лена оказалось не только милой, и запомнилась не только тем, как неожиданно высоко взлетало в прыжке её тело в чёрном купальнике, и как поразительно сильно и точно от её тонкой руки летел волейбольный мяч. Она была умной и элегантной. Как хорошо она выглядела в бежевом платье, которое облегало её ладную фигуру, как тонкая кожаная перчатка кисть. В любом случае, она превосходит всех, с кем до того он встречался.

Увидеться с ним я не мог, потому что моя жизнь не даёт мне такой возможности. Я как пловец на соревнованиях, пока не коснусь дальней стенки бассейна, в сторону не взгляну.

Перейдя вместе с Максом на новую работу ведущим юристом, сейчас мы формируем уже целый отдел, успех которого, равно как и мой карьерный рост, целиком на мне. Отныне мы занимаемся почти всем, таможенным правом, гражданским, трудовым, налоговым. Я отбираю и увольняю людей, создавая рабочую команду. А из верных помощников только Максим. Почти каждую субботу я на работе. Что удивительно, этот напряжённый труд мне по нраву, так я чувствую, что живу. Востребованность другими людьми, их зависимость от меня придают силы!