Читать книгу: «Конструирование адекватности. Поиск оснований. Часть II», страница 6

Искренние искатели

Часть из тех, кто изображал, но понимал, что прикидывается, по-тихому ненавидели «учение». И в последующем это вылилось в то, что они ушли искать мысль, изучая древние памятники. Они по крохам, обманывая власть технократов или с одобрения особой части, переводили источники и вчитывались в такое древнее. И подобное времяпровождение для некоторых из них стало особым содержанием всей их жизни.

Движения тайных читателей высоких трудов по-своему ненавидели систему, но они также не воспроизвели действительное мышление. Увы, но памятники – это не мышление в своем происходящем значении. И поиск мысли одних привел к философии Библера, других – к Щедровицкому, третьих – к изучению синергетики, теории систем, кибернетики, науки управлять с помощью…, логики⁴⁰. Все группы отрицали официальное учение, но они тоже не воспроизвели чего-то сверхзначительного. Конечно же, специфические мысли все же присутствовали, но только для особо узкого круга.

Радикальные группы являлись чистыми за… Они считали, что официальное учение – это ничтожность⁴¹, и возможно – это так, в случае, когда отсутствует действительное мышление⁴². Но как быть интеллектуалом, и жить без мышления? И мысль где-то должна быть? И возможно, мысль присутствует где-то на За… И поиск привел именно туда, или знание об этом присутствовало задолго до этого, и это «до этого» настолько забыто, что сами интеллектуалы уже забыли начало такого, хотя у Бердяева в «Истоках» и у других авторов, таких как тот же Соловьев, или Геллер (Вселенная за пределом…), также присутствуют размышления на этот счет. И было решено взять мысль у За…, но и коль мысль – это благо, то и За… – это тоже некое сверхблаго. В итоге возникло острое желание разрушить то немыслие, тупик, антиблаго и освободиться. В итоге мысль и стала реальностью.

Но когда обратились на За…, то оказалось, что и там особой мысли нет⁴³. За… мышление, как это указывал Бердяев в «Истоках», уже давно преодолело странное мышление, хотя, конечно же, всегда присутствуют исключения⁴⁴. И сам Бердяев, вместе с Шестовым и другими, стал особым толчком для многих после: для Хайдеггера, Сартра, Камю и других. Но и в тех пределах с ХIХ века доминирует свой особый научный позитивизм, который, опять же, фальсифицирует гуманитарную сферу, но по-своему, по-другому…

И, конечно же, в тех пространствах, как это указывал Зиновьев, присутствует и нечто свое, нечто специфическое и сильное, но это не для всеобщего употребления, а только для особо-своих, и доступ к такому закрыт. И если ранее всякое мышление об основаниях, допустим, в ту же эпоху Просвещения, через время становилось мышлением масс, спускаясь вниз, то это время ушло безвозвратно, и в тело, опять же, согласно Зиновьеву, предлагается совершенно другое, и именно то, что позволяет двигать процесс в нужную сторону. Ум и тело живут в разных мирах…

Подытоживая, можно сказать, что «источником мышления» являются свободные искатели такого, они – это точка подключения к источнику, откуда проистекает «мышление». И не стоит сужать мышление к неким логическим операциям ума. Духовные акты – это нечто неуловимо сверхсложное и загадочное, и это не сложение-вычитание, синтез-анализ, дедукция-индукция… И все же если особый источник пуст, то виноваты не система, технократы, власть…, а сами. И нет сокрытых источников, и нет тайных памятников мысли, и существует только связь с колодцем, на который указывал тот же Сент-Экзюпери, или присутствует подключение к нему.

И отсутствие мысли влечет за собой кризис, а после произойдет и обрушение реальности. А системы вооружения, финансовое могущество, сверхразвитая социальная сфера и другое – не смогут предотвратить процесс гибели огненных актов и реальности после.

Но кто действительно бессодержателен? Возможно, ими являются те, кто не может воспроизвести действительного мышления об основаниях. И, опять же, проблему можно предполагать не в себе, а в системе, обществе, власти, правящей идеологии…, которая почему-то воздействует таким образом, что кто-то оказывается в пустоте. Но и группы власти, и правящие в целом, и схоластика учения, и другое – могут преграждать доступ, сначала к уже явленному мышлению, а через такое – и к источнику. И подобную преграду тоже не стоит исключать. Но все же глобальный доступ открыт, и запретить его – почти невозможно, это существует в каждом в качестве прометеевского огня.

А как же аналитики вождей? Ученые-мудрецы, за некоторым исключением, являются технократами, которые, так же как и остальные ученые, заняты техническими системами, а точнее – только уже явленным, применяя для обуздания такого выделения, теории, концепции…

И экономика, общество, производство, армия, жизнь, право, безопасность… в таком внешне выявляемом ключе являются особой технократической субстанцией. И подобное присутствующее – это обязательно сверхсложная технологическая суперсистема. Но когда ученым подкидывают метафизические мысли про …ые процессы…, борьбу классов, действительные ..носы, …зацию, …изм, но также и про первоисторию, особые основания, источник, и другие сильные и особые мысли, тогда технократические аналитики как бы теряются, потому как позитивное мышление о таком с помощью даже математических выделений – это абсурд. И если кто-то и замечает, «в каком направлении движется процесс», то он все же не противится, и ожидает того, что произойдет в итоге. И представители, группы из них, как бы они ни утверждали обратного – они всегда на службе.

И технократы, естественники, схемотехники, логосхемо… – это в определенной степени схемомыслители, уже забывшие, что их явленные мысли – это не то, что происходит на самом деле. Конечно, их работа необходима, они знают все тонкости той или иной выделенной отрасли или конкретные абстрактные преобразования в границах какой-то из «логик». Но оснований этого они не знают, и поэтому их можно особым образом … в итоге. Когда технократическая аналитика предлагается в качестве последней реальности или сильного разговора об основаниях, то все, кто поверил, что это действительно так – обречены.

И вокруг субъекта, автономии, субъектии существует среда, в которой тоже наличествуют субъектии. И те, кто решит, что вовне не ситуация «homo homini lupus est», а нечто иное… – то им конец, или им предстоит жить в каком-то слабоумии, в котором сильная практика будет противоречить усыпляющей теории.

И на практике к «ситуации вокруг» органы управления могут относиться как-то адекватно⁴⁵, но для подтверждения уже неработающей теории делать вид, что это не так. В итоге группы управления и тело как-то свихнутся, взрастив инфантильного. Но кто-то, устав лгать, может решить завершить сначала мир… эстафету, затем особое право, а после – и субъектию, которая отрицает то, что человек – это и субъект, и коллектив; и субъектия, и автономия; и цель, и «волк…»…

И если окончательно поверить в то, что Цель позволит забыть, что каждый – это особая автономия; и перестав замечать такую направленность на себя, а также и то, что в среде присутствуют другие, которые сотрут любого, кто отрицает действительное взаимодействие, которое может предполагать правила и называться, допустим, «гео…ика», – можно специфически тронуться и предложить себя другим в качестве обеда. Но и внутри субъектии существуют различные специфические «экономические отношения»⁴⁶, которые далеки от животных, биологических, позитивистских идей Кропоткина, и отрицая такое, но продолжая осуществлять на практике, можно впасть в маразм.

В итоге в правящей прослойке⁴⁷, устав прикидываться, могут решить завершить все это, раз и навсегда⁴⁸. Но завершающее решение может оказаться гибельным не только для брошенного тела, но и для принцепсов⁴⁹. Но происходящее никогда не является завершенным до тех пор, пока оно не завершится… И какое-то завершение – это всегда начало чего-то другого…, конечно же, до тех пор, пока наличествует Человек. И происходящее – это великая трагедия включения, которая затронет судьбы многих, а точнее, большинства, которое никогда не хочет оказаться таким включенным, но и не может отказаться от этого…

Но мечта воспроизвести в этом присутствии что-то, что будет превышать особое скотство – будет наличествовать вместе с человеческим родом (см. Бердяев «Истоки…»). И надежда на такое преодоление будет возгораться до тех пор, пока будет пылать тот особый подаренный огонь.

6. «Сверхчеловек» Ницше и тайна скрытых оснований

Как преодолеть скуку существа, лишенного сильного смысла присутствия? (см. работы В. Франкла) Когда смысл погиб, когда «незачем все это продолжать» – тогда правящие могут придумать нечто для скучающих масс, или, возможно, оно возникает само собой?

И это выдаваемое в качестве способа преодолеть скуку – может быть не новым сильным смыслом, не новым стремлением⁵⁰, оно может быть чем-то другим, выдуманным, слабым – мещанством, обуржуазиванием, потребительством, всеобщим развлечением, веселыми собраниями, туризмом, игрищами, игроманией (проблемы 60-х описанные в работах В. Франкла). Таковым может стать незначительная победоносная война (или управляемая, но неуправляемая катастрофа в итоге), которая может стать самоубийством для тех, кому сверхскучно.

И подобное в очередной раз случилось во второй половине XIX века и завершилось в 1914 году (самоубийство), и следующий венский декаданс будет происходить в другие времена. Согласно тому же К.Г. Юнгу, подобное от правящих движется в низы в течение двадцати лет, но парижский декаданс XVII века, поразивший только верхи и их окружение, окончательно затронул остальных только через два века. То есть для Шпенглера Европа второй половины XIX века – это уже окончательное все это, а до этого – Рим в I-II веке. И у верхов такое заболевание почему-то проявляется на век или два раньше. И в последующем процесс остывания все равно продолжается…, постепенно заражая других до самого низа… А итог такого – это судьба канатного плясуна из «Заратуштры» Ницше.

Но как самим правящим избежать той особой смертельной скуки? Конечно, они могут позволить себе все, все в этом включении, в его наличествующем. Но разве такого достаточно? И как разогнать ту особую смертельную скуку, скуку, равную смерти? И что по этому поводу можно сказать, раздумывая о судьбе таких, как Эл…л? Что происходит с правящими или около-правящими, когда все скучно или все предельно скучно? И что скучающие, у которых нет конкуренции (Карфаген и Македония разгромлены), вдруг могут возжелать произвести с тем миром, который им подвластен в мнимом абсолютном значении? Останутся ли такие скучающие только людьми, или они как-то особо свихнутся, и что по этому поводу говорят рассказы об «абсолютной власти» и о той особой «старой болезни»? И что они решат сделать с теми, кого они считают бесполезными даже для преодоления обычной скуки, то есть с этими всеми? И затронет ли «особое веселье» только…, или …? (см. о таком разном в «De vita Caesarum»).

И как такая особо-сильная скука может быть связана с поисками чего-то такого, что позволит преодолеть скучающего…, но пока еще человека. И уставший от уныния салонов, от глубокого декаданса, пребывающий в сильном нигилизме, который непонятен другим, кто не так сильно связан с голосами, он, возможно, может решить обнаружить нечто, что позволит ему решить эту сильную проблему, решить ее вместе с человеком… Потому что, возможно, именно человек будет определен в качестве того, кто является причиной этой особой скуки или, возможно, нечто сокрытое в нем будет казаться тем, что навевает эту никчемность, удручающую тотальную бессмысленность…

Что такое «сверхчеловек Ницше»? Возможно, Ницше считал, что он заново открыл древнюю тайну, тайну, о которой ничего не знает обычная классическая философия, школьный неоплатонизм, рационализм…, а тем более история философии. Усталый ум, усталый от рационализма, от бесплодных поисков, ум Ницше вскрыл нечто, что позволяет не просто развлекаться очередным явным мышлением, а применить это в качестве инструмента глубинного необратимого преобразования всего присутствующего бессмысленного человеческого бытия.

И тут, в таком его подходе, ему были абсолютно не интересны явленные гносеологические структуры (Локка, Декарта, Юма, Канта…), вроде бы изображающие сознание человека, и явленная адекватность, естественная мораль Смита, учение о естественном праве (Гроций)… и явленные основания-связи, понятые рационалистами в качестве обычной математики, классической физики и другого. А затем и различная практика просвещения, те плотные структуры и группы Х, которым показалось(?), что их «архитектурные» технологии, их «либерти» – это нечто очень сильное, но… оказалось… пост… пост…⁵¹

А вот у Ницше вопрос о том, что такое сознание (осознанное, видимое), и в чем главная задача, решался по-другому, значительнее и серьезнее. И кто являлся его предшественником, так сказать, вдохновителем – это кто-то из «Sturm und Drang» или весь германский «романтизм» в целом являлся основанием⁵² такого особого мышления? Или, возможно, что-то из «Фауста» Гёте или из Шопенгауэра? Или что-то из германской, и не только, мистики, или еще что-то постарше? (Геллер Л.М. «Вселенная за пределом догмы…» или Хаксли «Вечная философия») Или Ницше был первым? Или, как это ни странно, и не первым, и не единственным, и прозрения о таком были у многих из разных лагерей, допустим, у Августина, Экхарта, Лютера, Достоевского, Юнга, Кьеркегора, Толстого…?

И если говорить именно о Ницше, то, предположительно, он предлагал решить вопрос как-то радикально или сразу, а не разбираясь с разными явленными онтологиями, которые, возможно, не позволяют проникнуть туда, в ту действительную глубину, которая недоступна для явленого мышления Аристотеля. И такое явленное мышление не может быть инструментом, который может работать с тем сокрытым, но за ним ли? Или, возможно, та глубина – это не про мышление, а про нечто другое? И связи с источником (колодцем) – это не о мышлении? Или, возможно, явленное мышление, тут даже в каком-то смысле, мешает отправиться туда?

Решением (открытием) Ницше был вопрос о сокрытых основаниях, которые являются тем, что выступает альфой и омегой именно этого человеческого бытия. То есть глубинные скрытые основания являются тайным тем, взаимодействие с чем позволяет перейти к преобразованию всего…, но чего и для чего???

Опровергнув сокрытые основания (по ту сторону добра и зла), разрушив нечто, что существует за явленным и что является затем основанием для присутствующего непонятного человека, удастся опровергнуть все, на чем стоит этот слабый человек. Тот человек, которого он знал и которым Ницше являлся в том числе, а в итоге можно будет создать (вскрыть) нечто иное…, но что?

… ^{53 54}

7. Прорыв, акт, искусство, искусственно-явленное

Необходимое изобретение смысла

Возможно, во всем происходящем присутствует особое безумие, катастрофа произошедшего хаоса, и попытки выявить нечто в этом всем в виде чего-то адекватного – бесполезны.

У присутствующего, в глобальном смысле, отсутствует способность (инструмент, орган) окончательно понять то, что присутствует на самом деле. И все наши усилия – это только конструирование адекватности, это попытки производить островки нормальности в границах присутствующей неадекватности, то есть это умение придумывать: бытие, содержание, картины, миры, законы, связи, причины, мораль, этику, эстетику, право, символы, смыслы, цели, причины…

И тело, в том числе, не является инструментом для устранения неадекватности. В определенном смысле то, что может быть определено понятием «тело», для ментальности всегда является чем-то окончательно неопределимым и существующим независимо, вне сознательности, вне возможности контролировать и влиять на него в идеально-воображаемом направлении. И оно в любом случае исчезнет…

И как понять конструирование в сильном значении? То есть все наши «остановки» – это только наложение «очередной» адекватности на эту неадекватность? Но одновременно, если бы отсутствовала способность наполнять присутствие вот этим наличным смыслом, тогда, возможно, все бы помешались, тронулись и давно исчезли⁵⁵.

И любое сильное исключение из происходящего позволяет осознать кажимость в нашем определении основательности в происходящем. А глобальное изменение включения у включенных вызывает понимание того, что все, что было ранее, все предыдущее картины – это заблуждения, ошибки, глупость, безумие. Но для того чтобы быть, необходимо что-то действительное, что-то непереходящее, а иначе – сильный кризис возникшей бессмысленности.