Читать книгу: «За солнцем», страница 4

Вновь возвращался мыслями к дому.

И вдруг увидел Килча.

Сперва приметил только знакомые знаки по кайме капюшона высокого путника. А потом капюшон упал, и Анкарат понял: это Килч, здесь! Бросил плату в медную чашу, подал знак кому-то в глубине зала.

Анкарат вскочил.

Как же так? Мерещится? Или – откуда? Всё-таки выяснил, где Анкарат пропадает? Ищет?

Ариш схватил за локоть, усадил обратно. Анкарат выругался, новые люди притихли, переглядываясь и хмурясь.

– Жди, – прошипел Ариш. – Да, мы здесь не просто так. Скоро сам всё увидишь.

Встреча закончилась скомканно и невнятно.

Работу они получили, но новые люди, кажется, остались не очень довольны: Анкарат огрызался, не слушал их объяснений, пропускал их вопросы. И плевать! Для чего эта работа? Чтобы Ариш украсил ножны и пояс? Чтобы Кшетани выкупил чей-нибудь дом, нанял слуг? Пестрота чайной, шепчущий плеск воды, сладкие искры ягод кивары – всё потускнело, как в мутной воде. Чай выдохся и потеплел. Даже подземный свет звучал приглушённо. Анкарат думал даже сбежать, отправиться в город, будь что будет, но – мы здесь не просто так, скоро узнаешь – что это значит?

Новые люди ушли, Цирд смотрел в зал исподлобья. Ариш усмехался – стыло, змеисто. Над столом плыл мертвенный дух мерзкой тайны. Анкарат вдруг понял, что знать эту тайну совсем не хочет. Что-то она сломает, изменит.

Но вот мелькнул расшитый знаками плащ – Килч уходил. Цирд одним глотком опрокинул стакан, Ариш бросил:

– Пора.

Не узнать уже не получилось бы.

Да и глупо это – бояться правды.

Сперва не понял, в чём дело.

Вернулись в знакомый портовый район, днём шумный, исполосованный криками и свистом. Над верфями прокатывались заклятья – громовыми раскатами, вспышками сухих гроз. Казалось, там гремит буря, чудно́ и грозно под ясным небом, возле осыпанных солнцем волн. Анкарат никогда не видел магии такой огромной, такой заметной, хотел подойти ближе, рассказать потом Гризу, подразнить, что всё пропустил, как обычно. Но задержаться было нельзя: Ариш и Цирд торопили.

Пришли в знакомую часть района – полузаброшенную, диковатую. Не скрытые темнотой дома и склады казались совсем утлыми, перекосившимися, обиженными на весь свет. Улицы льнули к квартальной стене, к иссушенной земле за стеной – должно быть, это соседство подтачивало их.

– Что такое-то? – не выдержал Анкарат. – Мы просто возвращаемся?

Лучше бы так и было.

Возле одной из смотровых башен Ариш подал знак Стражнику, тот пропустил их, ушёл.

В смотровой каморке было душно и тесно. Кружилась, мерцала пыль. Низкий стол с позабытой фляжкой и цветными камнями бечета, окна в четыре стороны. Из интересного – только линза для наблюдений в окоёме бронзовых дуг, огромная, словно гонг. Ариш подошёл, повращал дуги, настроил. Подозвал Анкарата – смотри.

В линзе колыхались выгнутые тусклые улицы. Как будто на дне мутной серой воды – той же, что затопила всё ещё в чайной.

Куда смотреть?

Спросить не успел.

Килч шёл торопливо, закутавшись в плащ. Линза высвечивала знаки его плаща и все другие знаки – на амулетах и на ладонях, знаки, поднимавшиеся по позвоночнику, и знаки в земле.

Килч шёл к портовому рычагу.

Тот ожил, узнал, магия потекла от земли вверх, вслед. Килч поднялся на площадку, отбросил капюшон. В стекле линзы его лицо отразилось высохшим, измождённым. Яркий свет магии заливал глаза.

Килч пробежал пальцами по опоре, по ряду знаков – может, тех самых, что в первую ночь вычерчивал Гриз.

Знаки вспыхнули, очертания их горели всё ярче, ярче, сомкнулись, огонь выжжет глаза, выжжет всё, отойди, хватит, сказал Цирд; нет, не хватит, линзу заполнил свет, расплавленный, медный – и протянулся нитью, стрелой, врезался в землю, вспорол её.

Анкарат развернул линзу к кварталу. Прорехи в линии чар, которые они с Гризом успели создать, затягивались. Преграда тянулась к небу, слитная, яркая. В голове шумел жар, дробился далёким грохотом порта.

– Я предупреждал. – Голос Цирда за гранью шума казался сдавленным, опустелым. – Ты должен быть осторожен.

Ариш добавил:

– Помни: мы доверили тебе эту правду, потому что ты для нас важен. Мы на твоей стороне. А он… ну, ты видишь. Сможешь молчать?

Говорил и что-то ещё – но все слова потеряли смысл. Кровь гремела в висках, заглушала слова, и мир от ярости горел красным.

После Цирд говорил: не упоминай об этом.

Цирд говорил: кто знает, что случится, если откроется правда о том, чем ты теперь занят?

Говорил: сделай вид, что ничего не видел. Постарайся.

И, конечно же, Цирд был прав.

Прав. Нельзя говорить.

Холл пустовал, из-под двери мастерской брезжил свет.

Лучше сразу пойти к себе, не ужинать, ни с кем не встречаться. Утром сбежать ещё раньше. И понемногу…

Дверь врезалась в стену, зазвенели, застрекотали амулеты и знаки, натянулись магические нити.

Гриз чистил инструменты в углу, махнул приветственно, что-то сказал, но Анкарат не услышал.

Килч стоял над рабочим столом, облепленный мраком, понурый. Его плащ, пыльный и скомканный, лежал на скамейке.

Нельзя говорить.

Ярость выжгла всё до черноты.

– Помогаешь им, – выплюнул Анкарат; слова горчили, как неразбавленный шельф, как уголь. – Они выкинули тебя и маму, а ты помогаешь.

Килч вскинулся, отшатнулся, будто бы Анкарат ударил, но не ударил же, нет, нет.

Гриз что-то уронил, по мастерской просыпался звон.

– Ты что, успокойся, – уговаривал Гриз, – пойдём.

Анкарат оттолкнул его, шагнул ближе к столу:

– Зачем? Зачем так? Колдуешь, чтобы разделить квартал, чтобы забрать его силу! – Солнце в земле полыхнуло, сквозь чары – тёмное, нутряное, Анкарат задохнулся, увидел: линии-чары тянут живую силу, бегут от каньонов, сквозь город и вверх, вверх, к Старшему Дому, сосуды – к сердцу, и все, кто здесь, все вокруг… – Убиваешь землю, помогаешь её убивать и всех, кто живёт здесь, зачем?

Килч застыл, смотрел отрешённо и пусто. Словно сквозь слишком огромную боль. Полоснули стыд и вина, но Анкарат стиснул зубы, отбросил их. Плевать! Земле тоже больно из-за того, что делает Килч, она почти что мертва, как и здешние люди!

– Её изгнали, но она отказалась уйти из города, – произнёс Килч глухо, отрывисто. Смотрел на свои руки, сухие, узловатые пальцы. – Я просил, но она отказалась, сказала: останусь, пусть даже так, пусть даже на мёртвой земле, но на земле Старшего Дома… Это было условие, Анкарат. Для тебя, чтобы…

Для тебя, для тебя, для тебя – грохотало, давило.

Рванулся вперёд, пламя пробило грудь, взметнулось, сжигая нити, отразилось в знаках и амулетах, гремело, не удержать!

Гриз схватил его за руку, дёрнул назад: стой, не надо, ведь пожалеешь, остановись!

И Анкарат остановился.

Успел увидеть взгляд Килча – выгоревший, опрокинутый, словно Килч ждал пламени, жалел, что оно исчезло, что всё продолжится. Килч вдохнул, хотел говорить ещё, но Анкарат не стал слушать.

За порогом упала ночь, медленная, безглазая. Облака сомкнулись тяжёлыми сводами, и квартал казался похороненным, замурованным где-то на брошенных тропах каньонов.

VI

Домой Анкарат не вернулся.

После признания Килча, недоговорённого, мучительного, время лопнуло, как когда-то в пещерах, всё заслонило солнце. Колотилось в висках, рычало и жглось, злое, непримиримое: что же ты, что же ты, должен сражаться, сражаться. Мимо мчался безлюдный ночной квартал, ослепший, глухой ко всему, отсечённый от остального мира, квартал людей, чью жизнь вырвали из настоящей жизни, людей, притворявшихся, что это всё ещё жизнь. Анкарат бежал мимо домов и мастерских, хрустел под ногами щебень, клубами взбухала пыль, вслед летел голос Гриза, сухой кашель, эхо каньонов – Анкарата ему не догнать, надо остановиться, но всё заглушило солнце.

Остановился он на краю ничейной земли, возле зубастых скал. Багряный свет поднимался к небу, окрашивал их клыки кровью. Каньоны дышали медленно и тяжело, и солнце там было уже не солнце – воспалённая боль, лихорадка.

Гриз нагнал его – кашель сипел в дыхании, лицо пошло красными пятнами. Ничего не сказал, просто двинулся следом знакомой тенью. Злость не стихала, хотелось прогнать Гриза, заорать, чтобы каньоны умножили эхо, чтобы земля задрожала, квартал проснулся – пусть бы хоть провалился туда, вниз, к кипящему жару, но очнувшийся, настоящий. Этот образ, притягательный и ужасный, отрезвил Анкарата. Мир сдвинулся ближе к привычному – спокойный, незыблемый. Злость не кипела больше, только тянулась тупым унынием. Прислушавшись, Анкарат понял: у этой тяги есть направление, она звала и терялась где-то в каньонах.

– Его знаки слишком сильны. – Голос Гриза прозвучал тихо, как-то беспомощно. – Но, может быть… может быть, Атши сумеет помочь.

Атши смеялась – сырым, хриплым смехом.

Смех царапал стены пещеры, ему вторили охранительные знаки, стучали костяные амулеты. Жилище Атши стало светлее и чище, и теперь Анкарат видел: да, Гриз не ошибся, их судьбы похожи – дом, пронизанный магией, женщина в её центре.

– Мы хотели спросить, – повторил Гриз терпеливо, – может быть, где-нибудь здесь, в каньонах, есть… узел, что-то такое. Я помню, ты говорила…

– Так зачем тебе Атши? Пусть твой огонёк и поищет, – прохрипела Атши сквозь смех и кашель, выламывая слова. – Вон какой яркий! Побежал за ним, а толку-то нет, правда? Огонёк под колдовским колпаком, ничего не может, пока…

Смех оборвался, словно лезвием подсечённый.

Сперва Анкарат понял: Гриз вцепился в его рукав, удерживает от чего-то.

Потом понял: перед ним горит меч, сердце земли отражается в обнажённом клинке. Стало стыдно: зачем пугать? Сразу же было ясно – она больная. Гриз просто отчаялся, не стоило и пытаться.

– Заткнись, – огрызнулся неловко, хотел спрятать оружие, но вдруг увидел: Атши смотрит без страха, нет, она глядит зачарованно, потрясённо.

– Откуда?.. – Атши потянулась к клинку, но не решилась коснуться. Уронила руку бессильно. И произнесла – совсем другим, приглушённым голосом: – Хорошо. Атши покажет. Поможет.

Спускались долго. К такой глубине Анкарат не приближался прежде. Лестницы рушились вниз всё круче, мосты раскачивались опаснее, каменные тропы жались всё ближе к стенам. Путь Атши клонился от знакомых путей, от жилищ, мастерских и рынков. В голове гудело подземным жаром, мир заливал раскалённый свет глубины.

– Огонёк-огонёк, – бормотание Атши пробивалось сквозь гул обрывками, – знаешь про древнее время, про древние жертвы, нет, не знаешь, не слышал. У нас говорили: эта кровь может очистить город, смыть всё прежнее, всё изменить. Не огонь ваша сила и не любовь земли, нет, нет, не только, не главное, главное – сила изменений, но боитесь её, потому так стремитесь сковать, найти русло, но нет смысла, она всё равно победит. Хочешь, чтоб мир проснулся, – отдай себя силе, она услышит и подчинится, станет твоей волей.

Подъёмник на ржавых цепях прогрохотал вниз, погружая в густой алый свет.

Впереди острым клином протянулся утёс. Он резал алый поток, густую, тягучую кровь земли в золотых всполохах. Здесь текла чистая магия, манящая и огромная. Шагни, приди, будем вместе всегда, сделаем всё, чего пожелаешь, – звала, обещала. Шагни, стань солнцем.

– Видишь? – Атши подкралась ближе, склонила голову набок, её птичьи глаза ожили, загорелись бушующим вокруг светом. – Так просто. Всё сразу исполнится, давай, шагни.

Сердце пробила тоска – сильнее, мучительней той, что накрывала его в Верхнем городе. Не тоска по магии, голосу солнца, силе. Но тоска по настоящему дому, пониманию, предназначению. Всё было здесь, в глубине земли, прямо здесь, прямо здесь, только шаг…

Ну уж нет.

– Привела сюда, чтобы пошутить? Только время потеряли. Пойдём, Гриз.

Атши вздохнула:

– Не такой уж и глупый. Правильно, правильно – другая судьба, далеко-далеко, вижу. Что же, пусть так. Ты ведь хочешь, чтобы сила услышала? Пошла за тобой, исполнила волю? Смыла чары… или, может, обрушила камень? Оборвала мёртвый путь.

Гриз, до сих пор неподвижный, как чёрная тень, дёрнулся, выдохнул что-то. Атши не заметила, продолжала:

– Выбери время, сделай ей подношение – всё исполнится!

Лицо Атши в горячем, медленном свете менялось – словно маска из бронзы с провалами тьмы в зрачках переплавлялась, становилась иным.

– И правда, – глухо сказал Гриз, – зря мы пришли.

По городу двигались в тишине.

У Анкарата перед глазами пульсировал, бился свет силы, тянул обратно, как встречный поток. Не знал, услышит ли, если Гриз заговорит.

Услышал.

– Это была она. – Лицо и голос Гриза стянула мертвенная отрешённость. – Тот обвал, когда родители погибли. Больше к ней не приду.

Беспомощно и тоскливо.

– Ты не знаешь, – возразил Анкарат, – у неё в голове всё перемешалось. Если бросишь её, будешь жалеть.

– Знаю, – повторил Гриз упрямо, – это она. Обрушила камень… оборвала мёртвый путь…

И смолк бессильно.

Через полсотни шагов в молчании условились: Гриз вернётся домой, узнает, что там и как, потом можно будет решить, что делать дальше.

– Возвращайся и ты, – просил Гриз. – Если исчезнешь, только всех разволнуешь.

Но Анкарат отказался.

Кшетани не стал ни о чём расспрашивать. Кивнул на скамью в углу, бросил стёганое покрывало – оставайся. Зевая, предупредил, что в ближайшие дни пора начинать подготовку к новой работе.

– Наши переходы затянуло чарами, – предупредил Анкарат, – дольше получится.

Кшетани пожал плечами:

– Тем более нужно спешить. Заодно отвлечёшься, да? Больше нечем заняться в вашем квартале. Как здесь жить, не понимаю… – Сонно ворча, он скрылся за высокой стеной контрабандных ящиков в своём углу убежища.

Цирд, явившийся утром, сразу всё понял, взбесился. О чём думал, ведь предупреждали, из-за тебя перекрыты пути, а теперь что будет? Анкарат не отвечал, мрачно жевал пересоленную лепёшку с незнакомой сухой травой – из последнего груза. Квартал за узким окном казался поникшим и выцветшим. Теперь Анкарат видел, как мутится, туманится воздух над линией чар. Это злило сильнее ругани Цирда.

Наконец Кшетани вмешался, оборвал злой усмешкой:

– Да чего ты ждал? Человек, который его воспитал, кормит магией эту клетку. И ты думал, Анкарат будет молчать?

– Вот потеряем дело, – огрызнулся Цирд, – посмотрим, что тогда скажешь.

Заговорил про новых людей, перебирал имена и просьбы, про проблемы с поставками, дополнительный отряд Стражи, над которым у Ариша не было власти. Кшетани лениво отшучивался, Анкарат перестал их слушать. В чём-то Цирд был, конечно, прав. Для пользы дела стоило промолчать.

Если бы дело хоть что-то для него значило, так бы и поступил.

Когда солнце выглянуло из-за квартальных крыш, в убежище пришла Ским – в платье жёлтом, как цвет кивары, с корзиной фруктов. После того как они стали работать с Кшетани, Ским удалось всё-таки оживить свой сад – новые семена не боялись жары и сухого воздуха, новые смеси помогли напитать силой каменистую землю в кадках. Ским рассказывала, как красиво теперь в их прежнем убежище, звала посмотреть, но Анкарат всё не успевал. Увидев её сейчас, серьёзную и встревоженную, решил: нужно прийти обязательно.

Китем и Шид пришли незадолго до полудня, а Имра – сразу после. Братья, как всегда, весело препирались, Имра шутил. Новое дело будоражило их, ведь новое дело – это новые вещи, и деньги, и специи, и редкие кожи для отца братьев, а главное – амулеты, оружие, всё то, с чем можно не опасаться Стражи. Цирд повторял: всё, что даёт вам преимущество, лишнюю силу – прячьте, но как было прятать? С контрабандой в квартале оседали обрывки настоящей жизни. И хоть Анкарат видел: это только песок, пустая руда, а настоящая жизнь – совсем другое, осудить друзей он не мог.

Смотрел, как они болтают, перебирают вещи из ящиков, как Ским приглаживает отросшие волосы бронзовым гребнем, как братья спорят за наручи с волшебной оплёткой, а Имра морщится и смеётся, попробовав дорогое вино на травах. Нужно им рассказать. Или нет?..

Усталость, какая-то опустелость тянулись под рёбрами с того момента, как он покинул каньоны.

Правда точила и тяготила его. Правда – и тоска по настоящему дому, голодная, неизъяснимая.

Полоборота назад, когда Анкарат сказал друзьям о магической клетке, они удивились, но ужаса не испытали. Верхний город, всё, что лежало за пределами кварталов, – всё это было для них чем-то вроде сказок. Прекрасное, но нужное ли? А нужное – здесь, в запечатанных ящиках, в добыче, которой Кшетани щедро делился. Они были так счастливы.

Анкарат промолчал.

Гриз появился вечером, по-прежнему серый, поникший.

Дома всё было спокойно. Килч ушёл до рассвета, а вернувшись, ни о чём не спросил. Мама на Гриза внимания не обращала. На весь день заперлась в своей комнате, не пила и не ела, после ушла в сад на крыше – Килч звал её, но она не спустилась, а когда пошёл наверх, прогнала. Когда Гриз уходил, Килч сидел на верхней ступени возле незатворённого проёма к небу, теребил в пальцах золотистую нить, смотрел в пустоту. Полоснула сердце тоска. Анкарат вдруг представил – и Килча, его опустошённый, измученный взгляд; и заросли сада на крыше, и мамин сумрачный силуэт, обращённый к Вершине города, хрупкий, растворённый в далёком её сиянии. Казалось, ветер каньонов, полный горячим песком, горьким привкусом шельфа, вот-вот этот силуэт сотрёт.

Сколько она сможет ждать?

– С новым делом нужно справиться быстро, – сказал Анкарат Кшетани. Тот довольно кивнул, крутанул перстень на пальце.

Но дело Анкарата не волновало.

Он думал про опрокинутый взгляд Килча. Про маму и жгучую пустоту зрачков Атши. Про клинок колдуньи.

И про силу, что горела в глубине каньонов.

Заклинание Килча оказалось прочнее прежних, истёршихся чар. Жалило, стискивало виски. Воздух вблизи оплывал, стена казалась валом рыхлой рыжей земли, полосой цветного тумана, видением. «Уходи», – шёпот знаков спутывал мысли.

Анкарат прижимал ладонь к тёплой глине стены. Сквозь морок прикосновение казалось далёким и онемевшим. Звал солнце, но чары сопротивлялись, обжигали сильней. Прежде чем Гризу удавалось коснуться их, тени вытягивались, воздух стыл. Вместе с воздухом остывали знаки и, казалось, кровь Анкарата – тоже. Гриз до темноты разбирал элементы, вытравливал амулетами, рассеивал символами Атши. А на следующий день всё повторялось снова.

Колдовство земли, жар заклинаний, голос солнца всегда казались Анкарату огромной, чарующей тайной. Но теперь это стала работа, утомительная, размеренная, как наполнение бочек или ремонт крыши.

На создание двух переходов – в приморскую и северную доли квартала – ушло много дней. Стенные ходы открывались теперь с тяжёлым скрипом, внутри стоял душный чад.

Но они справились.

На севере им были рады, а вот Курд разозлился, снова полез драться – где были так долго! Но, услышав о деле, остыл и смягчился. Всем это дело нравилось, дерзкое, почти безрассудное: перехватить поставку груза в тоннелях, товары для Старшего Дома из глубины каньонов. Ариш договорился со Стражей: те оставят груз в одной из пещер и уйдут, позже получат свою долю. А для Старшего Дома сошлются на обвал, который подстроит Анкарат и другие ребята. Воля каньонов – воля земли, проверять, разбирать камни никто не станет.

И всё равно это было опасно. Почти нападение на людей Старшего Дома, пусть и условное, ненастоящее. А вот грабёж – уже настоящий, наглый. Впервые Кшетани вовлёк в свою затею столько людей: для того чтобы следить за остальной Стражей, переходами и ремесленниками, незаметно вынести часть добычи, часть – спрятать в пещерных тайниках. Всё обсудили уже столько раз, что задача стала казаться почти что скучной.

Ночью Анкарат выбирался на пустую крышу убежища. Отсюда свет Верхнего города казался тусклыми отблесками в облаках. Запрокидывал голову, щурился. Пытался представить того, из-за кого мама здесь оказалась, того, из-за кого Килч питал силой клетку, в которой сам же был заперт, того, кого Анкарат гнал прочь из мыслей, не слушал, когда мама о нём говорила, не смотрел, как плохой и хороший свет в её глазах сталкиваются, вскипают слезами, гневом, любовью.

Правитель. Воплощение воли земли и солнца, сути города.

Тот, в чьей власти решать судьбы людей, делать землю живой или мёртвой. Проклинать, отвергать – и всё равно забирать то, над чем трудятся здешние люди, а ещё – даже крупицы солнечной силы, суть жизни.

Что должно произойти, чтобы он увидел, признал квартал?

Если случится так, как хочет Кшетани, ничего не изменится.

Если послушать Атши, изменится всё – к лучшему ли?

Если.

По сводам тоннелей сочился багряный свет – словно жилы породы подступили ближе. Смутный гул тянулся мимо подземным ветром. Зов ли земли или просто шум десятков дыханий, шагов, перебранок, чад факелов и фонарей, разлитый в воздухе?

Анкарат прислонился к стене, зажмурился. Шум слился в поток, рванулся – вниз, вниз, в глубину, к золотому течению силы.

Анкарат встряхнулся, сквозь зубы выдохнул. Не отвлекаться.

Ожидание тяготило, смолистое, вязкое.

– Скучно, – протянул Имра. Он сидел на камне с другой стороны прохода, теребил обвязку нового кожаного доспеха. Порылся в сумке, бросил Анкарату яблоко, в здешнем свете – словно налитое кровью, – столько говорили про это дело, а что на деле? Ха! Просто следим, как народ ящики носит. Правильно Гриз дома остался.

Анкарат не ответил, зло вгрызся в яблоко. По языку потянулся долгий и кислый вкус. «Нет, больше туда не пойду, – так сказал Гриз, – если увижу её, не знаю, что сделаю». Как так вышло? Гриз столько болтал о великой судьбе, но в моменты её поворотов неизменно оказывался где-то ещё.

Мимо прошли Китем и Шид. Болтали, толкали друг друга плечом, со смехом кренились под весом тяжёлых ящиков. Прошёл Цирд – сосредоточенный взгляд, ладонь на мече. Анкарат махнул им рукой, зевнул, отшвырнул огрызок. Нужно дождаться, пока всё закончат в пещере, пропустить Стражу, потом помочь Кшетани и Курду обрушить тоннель. Это была единственная опасная часть плана: сколько ни говорил Кшетани, что всё просчитал, камень мог повести себя как угодно.

Братья прошли обратно. Имра потянулся, поднялся с места:

– Пойду подсоблю, ноги уже затекли.

Договаривались иначе, но Анкарат махнул рукой – валяй.

Багрянец над головой перекатывался предвестьем тяжёлой сухой грозы. Удушливым облаком песчаной бури.

– Анкарат!..

Засмотрелся, сперва не понял, кто зовёт его.

Это был Гриз. Примчался откуда-то из бокового перехода, опасного, узкого, задыхался, слова рвались:

– Стража… Килч… или… скорей!

Анкарат крикнул:

– Предупреди, уходите! – и рванулся вперёд, сквозь гул камня, сквозь алый свет.

Ещё издали увидел: вот Цирд сражается у входа в тоннель, звенит оружие и доспехи, успеть, успеть!

Не успел.

Цирд рухнул, тяжело, без крика, и гул затопил всё, жилы огня проступили ближе.

Анкарат швырнул им навстречу солнце.

Выхватил меч – и провалился в битву.

Битва была упоением.

Битва смыла и заслонила смерть Цирда, сомнения, боль.

Только сражаться, сражаться, пока хватит сил!

Кровь горела, и этот огонь рвался с ладоней, клинок полыхал, и бездонная пропасть каньонов колыхалась, гремела. Чьи-то удары жалили – и стлевали, развеивались в дым. Кто-то кричал на него, рычал – но Анкарат не видел людей, он захлёбывался сражением, сражение алой рекой потянуло прочь от перехода, дальше, глубже. Очнулся возле подъёмника на ржавых цепях, мир пульсировал, боль перекатывалась, вспыхивала, пьянила.

– Стой! – крикнул ему воин Старшего Дома – силуэт на узкой тропе, бронзовый и размытый. – Мы пришли говорить с тобой! Остановись!

Анкарат дёрнул рычаг подъёмника и с ним рухнул вниз, к сияющей силе.

Она кипела, взрывалась золотом искр, шумела и так же звала: всё для тебя здесь, приди ко мне, жду, шагни. Клекотали, бились о стены выкрики наверху. Приближались.

Анкарат посмотрел вниз, в горящую глубину, как в солнце, самую его суть. Мир отдалился. Здесь, на краю утёса, было спокойно. Только шум силы, только стук сердца и грохот крови, ещё от сражения не остывшей.

«Пусть так», – услышал вдруг Анкарат.

Веришь?

Обагрённый клинок сиял.

Пусть так.

Верю.

Анкарат полоснул по ладони – глубоко, яростно. С кровью хлынул с ладони огонь, тот, что всегда приходилось глушить и прятать, теперь полыхал ярко, свободно, и эта свобода была – счастье. Огонь, кровь и воля слились с открытой жилой земли.

Мир задрожал, взрычал утробно и страшно – и стал солнцем.

Очнулся под небом квартала – неузнаваемым, опалённым. Солнце взрезало землю, выпило чары и разметало их, старое, новое колдовство – всё горело. Сквозь огонь прорвался голос Ским. Заплаканная, она колотила по груди, по плечам, и Анкарат вдруг понял, что видит, что за пламя кусает небо: то был её сад, шторм пламени над её домом. Но земля, земля дышала свободно, жила, Анкарат хотел объяснить, но ясность – или беспамятство? – таяла.

Что там, дома?

– Всё будет хорошо, – сказал он Ским, не позволяя себе сомневаться, сорвался с места, помчался сквозь золотой строй домов – новых, неузнаваемых, – сквозь живой, ликующий голос земли.

Мама ждала на пороге.

Нет, за порогом! Она ступила на землю квартала, ожившую, обновлённую.

В руках – чаша огня, другая валялась поодаль. Потом, много позже, Анкарат узнал: священный огонь Старшего Дома пролился навстречу силе каньонов, оживил землю, так всё и случилось.

Свет маминых глаз был чудесный, счастливый. Она поманила его, удерживая чашу одной рукой, обхватила за плечи, когда Анкарат подбежал, обнял. Я дома – ликование, счастье, покой взметнулись и затопили душу. Сюда я стремился. Всё хорошо.

Мама заговорила – отчаянно, лихорадочно, радостно:

– Смотри, смотри, я сохранила его для тебя! Я говорила, другая, особенная судьба, ты увидишь! Ты видишь?

И тут Анкарат понял: она говорит не с ним. Не ему счастлива, свет её глаз – не для него.

Отстранился.

Увидел.

Всадник на бронзовой лошади в пылающем, золотом доспехе остановился.

Взмахнул рукой – и забрал огонь. Мир погас, сделался почти прежним. Жил только огонь в ритуальной чаше, в земле и в глазах мамы – неутихающий, яростный свет.

– Да, Рамилат, – сказал всадник голосом солнца, – я вижу. Ты оказалась права.

Кивнул Анкарату, подозвал тяжёлым, медленным жестом. Анкарат не знал, отвечать ли, но мама толкнула вперёд, Анкарат шагнул ближе и увидел его лицо.