Читать книгу: «За солнцем», страница 3

IV

– До Верхнего города мне сейчас не дотянуться, – Кшетани признался очень легко. Слишком легко для того, кто согласился помочь, а потом вместе с друзьями обещал «что угодно».

Они и вправду были благодарны.

Делились драгоценностями, специями и материалами для Килча. Выкупили комнату, в которую Кшетани перебрался из убежища Ским и разрешил Анкарату и его товарищам приходить. Комната распласталась над магазином старьёвщика Ламта, широкая, словно придавленная глиняной крышей. Пыльно и сумрачно, узкие окна щурились в сторону воспалённого жара каньонов – почти все жилища квартала смотрели туда. Но ребятам это место ужасно нравилось. Здесь были целые груды интересного хлама: утварь, обрезки кожи, даже оружие – то, что не пригодилось в лавке и осталось после обмена в тоннелях. Не просто детское прибежище, а настоящий схрон, тайный от Стражи, Старшего Дома, всего квартала.

Наверное, поэтому признание Кшетани никто словно и не заметил. Ским чинила застёжку на медной цепочке, Имра, Китем и Шид играли в бечет – азартный клёкот камней и монет метался по всей комнате. Гриз читал возле единственной лампы.

Только Анкарат разозлился:

– Ты же знал, что не сможешь помочь, – зачем соглашался?

– Ну прости, – Кшетани развёл руками, – я вот карты каньонов тоже что-то не вижу. Ладно, ладно, не злись. Верхний город – он далеко, но что-нибудь я придумаю. Но сперва… может, расскажешь, зачем тебе туда? Что тебе нужно?

Стало тихо – ни стука камней о доску, ни шелеста страниц Гриза. Или так показалось?

Что нужно…

На миг полыхнуло перед глазами. Жар земли, её голос, золото под пещерной корой, в глубине, в глубине, там, где вся она слитна, не разбита рёбрами ограждений, ступенями кварталов. Там, где сердце.

Веришь, что есть отсюда дорога?

Но это не объяснить, не рассказать, да и нельзя рассказывать такому человеку, как Кшетани.

– Хочу другую судьбу. Не ту, что всем здесь навязали. Хочу сам решать, куда идти и что делать. Хочу, чтобы у всех в квартале было такое право.

Обдумать ответ Анкарат не успел, уверен был: сейчас Кшетани рассмеётся – ну что же, тогда можно будет его ударить, швырнуть в сощуренное окно.

Но Кшетани смотрел серьёзно. Крутил тусклый перстень, стиснул губы до резких складок и вдруг показался гораздо старше.

– Непростая задача. Но и ты непростой, да?.. Посмотрю, что можно сделать.

Показалось – не врёт. Впрочем, с такими не угадаешь, однажды ведь уже обманул.

Дома всё оставалось прежним – но не совсем.

Килч что-то подозревал. Дотошно расспрашивал после каждого возвращения из города, иногда просто смотрел слишком пристально и устало. Он много работал и порой забывал снять стекляшку, отчего казалось: взгляд вот-вот прошьёт золотым лучом, вытянет правду магической нитью. Анкарату врать не хотелось, с этим вполне справлялся Гриз: рассказывал то о проблемах с поставками, то о перестройке рынка из-за обвала, то – если вопросов становилось слишком уж много – прятал глаза и бормотал что-то себе под нос про Атши… которая там… ну, как обычно… После этого Килч больше его не мучал, только вздыхал:

– Ты так хотел учиться, но старался будто бы только вначале. Пора выбрать, что для тебя важнее.

Жестокие слова, но правдивые. Гриз, так отчаянно желавший магии, говоривший про единственный шанс, учился совсем не столь прилежно, как можно было ожидать от такого серьёзного парня. Никаких новых умений у него не появилось, новые знаки давались медленно и трудно. Гриз уверял, что обострились его чувства, – и Анкарат вроде бы не сомневался, но странный холодный след мелькал перед глазами – бледное лицо Гриза в дрожащем свете пещер.

Однажды, проходя мимо маминой комнаты, Анкарат услышал:

– Учу его от безысходности. – Дверь была не заперта, длинная тень Килча и его шелестящий, усталый голос тянулись к порогу. – Больше некому отдать свои знания, всё погибнет… пожалуйста, разреши.

– У Анкарата другая судьба. – Мама отчеканила его имя так резко и зло, что Анкарат отшатнулся – так даже плохой свет её глаз не заставлял его отшатнуться, даже в детстве, когда из-за плохого света мама могла ударить Анкарата или швырнуть в него плошкой с неостывшими углями.

В эти дни плохой свет почти не появлялся. Анкарат придумал, как передавать маме драгоценности контрабандистов. Прятал их в её комнате и в саду, оставлял возле мёртвой чаши фонтана и на заросшей крыше. Мама всегда находила их и всегда радовалась, все они казались ей подарками из прежней, покинутой жизни, для каждой побрякушки находилась история – иногда она рассказывала эти истории за ужином. На этом браслете, смотрите, листья и птицы из Сада-на-Взморье, а эти сверкающие кольца из Горького Прибоя, а этот жемчуг, кажется, с другого берега моря, да, оттуда, смотрите, прозрачный, морская пена. Она говорила и говорила и, возможно, даже угадывала – контрабандисты Кшетани часто делились чем-то взаправду редким. Она говорила, а Килч не сводил с Анкарата пристальных глаз. Словно разглядывал неудавшийся амулет: материал слишком редкий и дорогой, но нет сил и времени, чтобы привести в порядок. Анкарат хотел всё ему объяснить, да только не знал как. Не повторять же то, что объяснил Кшетани.

Гризу то объяснение очень понравилось. Снова и снова он вспоминал об этом, повторял: будущее нас ждёт великое.

– А сам-то не хочешь научиться великой магии во имя великого будущего? – дразнил его Анкарат, но без зла, просто чтобы оборвать череду восторгов. Пока что они ничего не добились, не сделали к цели ни одного настоящего шага. А когда сделают – что случится?

Что случится, если они покинут квартал? Что будет с домом, с мамой, с Килчем?

Наказание, или клятва, или то, какой земля квартала виделась в свете маминых глаз, мешало ей ступить на эту землю, покинуть дом. Можно ли это изменить? Анкарат верил, что можно, но всё-таки, всё-таки…

Но всё-таки обиднее будет не покинуть квартал никогда. Если Кшетани выждет, а потом снова признается, так же легко, в том, что и так всем понятно: беглецу нет пути с проклятой земли, тут ничего не поделаешь. Анкарат знал – как и после первого обмана, все с этим просто смирятся, не заметят, забудут за побрякушки с пещерных троп.

Знал, что он сам не забудет и не простит. И что тогда делать?

Решать не пришлось.

На сей раз Кшетани действительно не обманул.

– Не отставайте, – предупредил Цирд глухо и строго.

Ночная мгла гасила все звуки, голос, шаги – тоже. Цирд был старшим из друзей Кшетани. Рослый, плечистый, лицо перекроено битвами – когда-то он служил в гарнизоне Старшего Дома, после ранения перешёл в городскую Стражу, но что-то там не заладилось. Иногда Цирд во внутреннем дворе убежища показывал Анкарату боевые движения, объяснял, как собирать их в быстрые смертоносные связки, посмеивался, что Анкарат уже взрослый, а своего меча до сих пор нет. Анкарат не злился на эти шутки – да, правда, нет до сих пор, только где взять хороший меч? Выбрать из контрабандного оружия? Нет, это неправильно. Цирд не возражал, понимал как будто – и этим тоже нравился Анкарату.

Именно Цирд лучше всего знал секретные переходы, знал сигнальные жилы города, потому меньше всех рисковал, покидая квартал.

– Не знаю, что вы забыли там, – ворчание напоминало движение валунов в пещерах, – шли б лучше с нами в другую сторону.

Анкарат не стал отвечать. Он это уже слышал. Цирд пытался уговорить его стать проводником. Должно быть, с тем и была связана его щедрость: «Смотри, мы привозим сокровища со всех сторон света, сам увидишь, если пойдёшь с нами». Может, идея не такая уж и плохая. Но Анкарат знал: это будет всё равно что бегство. А сбегать он не собирался.

Подошли к стене. В темноте та казалась шершавым обломком ночи. Слепые дома отвернулись к располосованному багрянцем горизонту. Только в доме Анкарата, наверное, до сих пор горел свет. Но искать этот свет Анкарат не стал. Достаточно было подземного солнца.

Цирд выдал Анкарату и Гризу амулеты – тяжёлые, выглаженные временем и множеством прикосновений. Работа грубей, чем у Килча, но эти камни переливались силой, густой и яркой, как лавовый свет. Гриз тихо вздохнул, взвесив свой амулет в ладони, поспешно повязал на шею, спрятал за ворот. Цирд усмехнулся:

– Отдашь потом.

И объяснил – сдержанно, слово нехотя: земля Верхнего города слышит чужих, особенно тех, кто рождён на земле отверженных. Вряд ли за теми улицами, куда они направляются, следят слишком пристально – там не совсем Верхний город, простое место. Но если кто-то вдруг наступит на жилу, наткнётся на стражу, магия скроет их чуждость, затмит метку земли отверженных, даст время скрыться.

– Но лучше не проверяйте. Держитесь рядом со мной.

Они прошли вдоль стены и добрались до сторожки, пустой и давным-давно брошенной. На первый взгляд она казалась замурованной, но Цирд надавил на несколько блоков кладки. С сиплым, режущим ночь скрежетом стена двинулась в стороны, открывая путь к тайному ходу.

– Не отставай, – бросил Анкарат Гризу. Тот сперва как будто и не услышал, уставился в темноту, замер в знакомом оцепенении.

– Это всё-таки не каньоны, – сказал Анкарат, – просто стена.

Гриз очнулся, кивнул и шагнул за ним следом.

Из рассказов Килча и случайных обмолвок мамы Анкарат знал: земля за пределами квартала отверженных совсем другая. Знал, но представить не мог. Другой её цвет, иначе звучат шаги? Незнакомо светит подземное солнце?

Да.

Всё это и ещё больше.

За пределами тайного хода стояли заброшенные хибары, даже беднее, сутулей домов квартала. Такая же мгла вокруг, тишина лишь вдалеке подёрнута смутным гомоном и качающимся, мерным шумом чего-то громадного и неизвестного.

Но земля здесь горела. Солнце приблизилось и сияло, жаркое, беспощадное. Если здесь – так, то как же совсем наверху?

– Видите? Ничего нет особенного, – Цирд понял оцепенение Анкарата по-своему. – Может, обратно?

Анкарат едва слышал его, но мотнул головой:

– Нет.

Постепенно стало светлей – пока шли, облака разбежались по сторонам звёздной реки, как валкие берега. А потом показался живой огонь в окнах, в уличных чашах – здесь никто не пытался спрятаться в темноте. Темнота, понимал Анкарат, здесь опасна, и люди, к которым вёл их Цирд, тоже. Но всё это казалось сейчас далеко и неважно. Земля горела, вместе с солнцем звучали огненные жилы, и на их звон откликался огонь в ладонях, запястьях, в сердце. Нужно очнуться, повторял себе, да без толку. Всё заглушал огонь и жар земли.

Очнулся, когда вышли к порту.

Исполинские верфи и доки, как спящие звери-Проклятья из легенд, чернели на фоне неба. А оно распахнулось вдруг солёным ветром, огромным простором – и громадой воды, сверкающей в звёздном свете. Шум моря сомкнулся с голосом солнца, раскачивался, наступал. Сердце схватила вдруг чудовищная тоска. Вся прежняя жизнь представилась тесным глиняным ящиком, голос солнца, в той жизни слышный, – только отбликом солнечной искры. Всё изменится, пообещал себе, и обещание это было как шаг в пустоту.

– Что думаешь? – Чтобы выбить эту пустоту из-под рёбер, взглянул на Гриза. Тот смотрел по сторонам – лихорадочно, диковато, губы стиснуты как от боли.

– Представлял по-другому, – забормотал, – но даже здесь – всюду знаки, магия. Жилы в земле… надо ступать осторожно, услышат, всё загорится…

Да, он и правда слышал огонь, хоть и по-другому. Анкарат улыбнулся:

– Всё хорошо будет.

– Да, не дрейфь, – кивнул Цирд. – Поздно бежать, пришли уже.

Пришли в огромный амбар – таких громадных пространств под крышей не было ни в квартале, ни в пещерах каньонов. Опоры терялись во мгле под покатым навесом, что-то металось там, перещёлкивало, свистело. Угли горели в обитых железом бочках – Анкарат насчитал не меньше десятка. Всюду громоздились тюки и ящики, пахло зерном, прогоревшим маслом, пылью, чем-то пряным и сладким.

А людей – даже не пересчитать. Болтали, ругались, гремели смехом – как будто в питейной. И в бечет играли – стук камней, свист и выкрики резали воздух.

– Всё почти как в нашем убежище, – улыбнулся Гриз. Под защитой высоких стен лихорадочный отсвет в зрачках пригас.

Анкарат кивнул.

Да, почти так.

Только просторнее и изобильнее.

Огонь оглушал, оглушал грохот солнца в земле, но на деле это место и правда не так и отличалось от комнаты Кшетани или рынка в каньонах – просто люди, их пёстрый скарб, вино, болтовня. Цирд знакомил то с одной, то с другой компанией, всем представлял Анкарата – серьёзно: «Вот этот парень спас нас в пещерах, я рассказывал, помните?», и все будто и правда помнили; Гриза – c усмешкой: «Даже в квартале отверженных есть настоящий волшебник», – или вообще забывал про него. Гриз смотрел по сторонам растерянно, вышёптывал что-то – прислушавшись, Анкарат узнал первый строй элементов Килча. Насмешек и пренебрежения Цирда Гриз словно и не замечал, потому Анкарат разозлился вместо него. Решил вмешаться в следующий разговор, но возле новой группы Цирд посерьёзнел.

Это были люди в походной одежде, но непростой. Рукава, воротники, пояса, обувь – всюду вились медные и цветные нити, кожаные шнурки, постукивали амулеты из светлой кости. Лица отливали бронзой, глаза – золотом. Среди них была женщина – кажется, единственная здесь. В её косах мерцали настоящие амулеты-печати. Она сидела на ящиках, остальные стояли вокруг, как стража.

Янтарным, нездешним взглядом женщина плавила воздух – словно смотрела на огонь, горящий немыслимо далеко, а огонь смотрел на неё. На коленях у неё лежал меч в простых ножнах.

Цирд не стал повторять прежнее «вот этот парень», склонил голову и застыл на миг. Словно каждый, кто приближался к колдунье – конечно, она колдунья, Анкарат сразу увидел, – ступал в круг неподвижности и тишины. Даже пьяный шум вокруг сделался тише.

Колдунья взглянула на Анкарата, но не совсем на него. Теперь сквозь него смотрела она на огонь. Солнце гремело, гремела кровь.

Анкарат услышал голос пламени, как тогда, в пещерах. Сколько этот миг длился – не знал.

В глазах колдуньи мелькнула печаль – протяжная, во все стороны.

Потом она улыбнулась. Будто вернулась издалека. Сказала:

– …Пусть так.

И протянула меч Анкарату.

Когда он коснулся ножен, колдовской круг зазвенел, вспыхнул. И ушёл глубже – в землю, к солнцу.

Цирд встряхнулся, заговорил, стал спрашивать о дороге, о знаках в пути, о том, не слишком ли дорогой колдунья выбрала подарок. Она смеялась – совсем как простая девушка, но отзвук печали длился и длился.

Анкарат держал меч и слушал, как переливается в нём пламя.

Обернулся – Гриз стоял поодаль, несчастный, поникший. Не решался подойти. Проклятье Атши, сейчас почти видимое, чернело перед ним, давило исчерченными пещерными стенами.

– Чего ты? – выкрикнул Анкарат. – Иди сюда! Это же древний народ, они…

Закончить он не успел – двери амбара взвизгнули и распахнулись.

Металлический лязг, доспехи цвета песка и крови, запылённые, но всё равно яркие.

Стражники – их было четверо – направились прямо к ним. Гриз сперва не заметил, потом обернулся, метнулся в сторону пьяным зигзагом, но всё же оказался рядом. Вцепился в амулет и снова принялся пересчитывать элементы.

– Хотя бы их ты выучил. Килч будет доволен, – пошутил Анкарат невпопад.

– Что?..

Не стал отвечать. Всё вдруг сделалось лёгким, ясным. Сквозь слитное движение Стражников, сквозь стены амбара, сквозь силуэты чёрных портовых громад и сквозь море Анкарат увидел, может, и то, что видела колдунья. Далёкое пламя. Мелькнуло и скрылось. «Пусть так», – сказала она. Что это значит? Поймают, убьют?

Стражники остановились, старший из них – волосы прошиты сединой, скошенный хмурый лоб, ядовитый взгляд – спросил:

– Ну? Ты кто такой? – и ухмыльнулся.

Анкарат разозлился. А ты кто такой, как смеешь?

Стиснул амулет в кулаке – и рванул со шнурка, бросил Гризу. Пусть видят!

Подземное солнце полыхнуло восторгом, кровь грохотала. Анкарат взвесил в руке меч, дёрнул ножны…

И тут Цирд хлопнул его по плечу:

– Давно знал, что ты смелый парень. Но это!

И расхохотался, с ним и другие. Круг магии совсем исчез, Анкарат не сомневался: обернётся – колдуньи и тёмных её людей там не будет. Перед глазами пульсировали алые линии ярости, наливались чёрным. Над Анкаратом никто не смеялся, никогда.

По клинку побежало отражение пламени.

– Нет. – Гриз стиснул его запястье, пальцы цепкие, как птичьи когти, зашептал: – Нет, остановись, нас убьют!..

Обещал ему: всё будет хорошо…

Анкарат зло толкнул меч в ножны, они мягко щёлкнули. Обернулся – наткнулся на взгляд колдуньи. Не исчезла, смотрела со смешливой искринкой, совсем не по-колдовски.

Ладно.

Стражники оказались бывшими сослуживцами Цирда, а их старший – вот откуда знаком этот змеистый взгляд! – отцом Кшетани. Выходит, тот не наврал Ским, и правда «хотел спасти семейное дело»: одну из сделок почти накрыли, а если б установили связь Стражи с контрабандистами, в квартал отверженных могли отправить даже звено Отряда.

Стражники шумели, как все вокруг, пили, как все вокруг. Цирд, медленно перекатывая слова, рассказывал, что в квартале, в той его доле, куда Кшетани сбежал, не так всё и плохо. Люди спокойные, на улицах тихо. В каньонах, конечно, куда сложней – но больше из-за того, что недостаточно мастеров, чтобы ремонтировать мосты, обновлять знаки в тоннелях и пещерах. Земля спит, но этот сон неспокойный, как в лихорадке.

– Она не спит, – буркнул Анкарат. Ему вручили кружку с горячим вином, но даже пробовать не хотелось. Не стал драться, но не простил. Особенно Цирда. Мог и предупредить. Сволочь.

Но пить со Стражниками не хотелось не только из-за обидного смеха. Анкарат смотрел на рыжие их доспехи, оружие, звучащее в каждом движении, но видел людей обычных, даже никчёмных. Пьяных. Они жили свободно, но говорили только про деньги, товары, другие банды.

Оставалось лишь прислушиваться к солнцу, тоскливо и жадно – час, два, и пора домой, там оно станет тише, уйдёт дальше, там…

– Что говоришь? – переспросил главный Стражник. Он смотрел так въедливо, что Анкарат снова вспомнил наставления Килча и обругал себя, что свалял дурака, выбросил амулет. Эти люди не знают Вершину, ничего не понимают, но всё-таки они в Страже, оружие и доспехи напитаны магией – вдруг всё поймут?

– Ничего.

Главарь Стражников усмехнулся:

– Ладно-ладно. Но ты смотри: если хочешь в Верхнем городе задержаться, на Стражу больше не нападай.

– Не указывай мне! – Не хотел огрызаться, но не молчать же!

– Слышишь, Цирд, – взгляд главаря сделался жалящим и опасным, – несговорчивый твой парнишка.

Цирд отхлебнул из своей кружки, сокрушённо покачал головой – и хлопнул ладонями по столу-ящику:

– Анкарат! Ты ведь пришёл, чтобы судьбу изменить?

Кшетани – трепло!

Жар разлился под кожей, но не огненный, просто стыдный.

Но Анкарат всё равно кивнул, от своих слов отказываться не собирался.

– Тогда слушай внимательно. Мы поможем. Но ты должен быть осторожен.

V

Взаправду ли изменится судьба, Анкарат не знал.

А вот мир изменился точно.

В тот, первый вечер Цирд провел Анкарата и Гриза на заброшенный морской рычаг. Исполинским клювом он нависал над портом, внизу грохотало море. К пустой площадке, с которой маг когда-то направлял строительство, поднимались по шаткой, визгливой лестнице. Она раскачивалась и сипела, солёный ветер метался, мешал вдохнуть. Анкарату нравилась высота, но он постоянно оглядывался, чтобы Гриз не отставал и не кувыркнулся от страха вниз.

Потому увидел только на самом верху.

Квартал отверженных был не один.

Горизонт знакомо сочился алым. Но к этому горизонту текла не одна улица, множество. Почему же не замечал раньше?

Анкарат прислушался к солнцу. И увидел – вот они бегут, тонкие огненные линии, тянутся к каньонам, разделяют кварталы. Улицы, знакомые и незнакомые, неосвещённые, похожи на чёрные соты.

Тишину резал ветер, море шумело, шумело кровью в висках. Анкарат смотрел и смотрел, не понимал, что видит. Почему раньше не видел.

Гриз опустил голову, не смотрел. Чертил знаки по одной из опор рычага – кажется, те даже отзывались. Магия длилась, пронизывала площадку – так странно для брошенной вышки.

Цирд молчал.

– Что это? – спросил Анкарат. Ветер располосовал его голос, но Цирд ответил:

– Земля зачарована, чтобы держать отверженных друг от друга подальше. Чары мешают жителям разных кварталов видеть друг друга.

– И зачем так?..

– Сам подумай. Старшему Дому нужны каньоны. И нужны улицы над каньонами. Но слишком много людей, связанных общей судьбой, – это Старшему Дому не нужно. Начнут появляться лишние мысли. Например, что судьба эта несправедлива.

Анкарат знал: Цирд говорит это и смотрит прямо на него, многозначительно, строго. Сможешь изменить судьбу? Правда сможешь? Посмеешь?

Но не отвечал. В рассечённой огнём глухой темноте он нашёл родной дом. Там горел свет. Дрейфовал во мраке над чужим колдовством. Анкарат смотрел и смотрел. Оборачиваться к Вершине совсем не хотелось.

Но я смогу. Я посмею, да.

С той ночи минуло полоборота.

Мир изменился.

Как оказалось, старые чары были не так уж прочны и ярки, как виделось с заброшенного рычага.

Между знакомым Анкарату кварталом и соседним нашёлся секретный ход. В пыльной его темноте дрожала вязь заклинаний – но Анкарат вспомнил путь в пещерах, потянулся к ней, соединил свою волю и волю земли. Зыбкая граница развеялась, осыпалась прахом. Гриз подхватил оборванные нити, расплёл, не позволил заклинанию себя залечить. Путь был открыт.

Всё с той стороны оказалось другим. Один край – земля звучала иначе, каменистая, серая – обрывался возле каньонов. Другой отвесно рушился в море. Из тёмных волн влажными клыками ощерились обломки скал. Выросли они здесь не сами – кто-то позвал, потянул вверх, огораживая квартал исполинским частоколом. Люди на этой серой земле жили угрюмые, неразговорчивые. Но найти среди них союзников оказалось легко. Стража не тратила много времени на этот район, и сизые улицы, мастерские и лавки, пути к каньонам – всё контролировали несколько банд. Главарь одной из них, Курд, лобастый, на предплечье – тяжёлая цепь, напал на Анкарата. Не понравилось, что здесь бродит чужак, кто такой, откуда, из каньонов сбежал? Анкарат обрадовался, он любил драться – и чем дольше учился у Цирда, чем больше узнавал движений и связок, тем сильнее мечтал о настоящем сражении, о сильном противнике.

– Хочешь, – крикнул он Курду, – проведём Сделку? Я докажу право здесь находиться, и тогда ты мне поможешь. Со мной и маг есть, он вычертит знаки.

Сделка – магический поединок, свидетели его – земля, небо, солнце и цепь элементов-условий. Одна из немногих вещей, которые мама объяснила когда-то подробно, и в зрачках её вспыхивало священное пламя. «Даже без знаков все твои битвы будут такими», – вот что она обещала.

Но от Сделки Курд отказался, не знал её смысла и правил, сощурился подозрительно: ещё заколдуешь меня, чужак, нет, сразимся без знаков, колдун твой пусть спрячет руки. Эта предосторожность ему не помогла. Меч поймал искру подземного солнца, расколол цепь, и Курд признал Анкарата.

Тогда Анкарат рассказал, откуда он и как здесь оказался. Что на самом деле происходит в кварталах, что все они не просто отверженные, а пленники, и не видят настоящего мира. Пусть и помнил, что всё это только для новых путей воровской сети Кшетани, казалось – чем больше людей узнает, тем горячее, ближе сияет подземное солнце.

Вскоре Кшетани показал карту, на которой были отмечены известные ему ходы: заброшенные и замурованные, пока не обнаруженные и возможные – там, где чары истончились.

– Так легко находите эти ходы, словно у вас нюх на них, как у крыс, – буркнул Анкарат.

Кшетани расхохотался, а Цирд выругался, зыркнул зло – но промолчал. Для их дела Анкарат стал незаменим. Чары перед ним отступали, слабели, а Гриз наловчился распутывать их: ловил нить старого заклинания, тянул и рушил плетение. Магические границы стали зыбки, как надорванная паутина. Анкарат легко находил союзников, ему везло. Скоро убежище стало тесным, Кшетани всё чаще болтал о том, чтобы выкупить дом целиком.

И так-то задачи их были простые: держать связь между кварталами, отвлекать Стражу, охранять товары от тех банд, что не хотели делиться властью. Но даже простые задачи требовали всё больше времени, и дома всё стало сложно. Магия Килча пронизывала воздух острей и тревожней. С самим Килчем Анкарат старался сталкиваться пореже. Иначе точно придётся… что? Врать? Или рассказать о том, что увидел с портового рычага, о чёрных сотах, об огненной клети до самых кварталов? Может, так было бы лучше. Может, услышав об этом, Килч и сам увидел бы, как всё это несправедливо, что их жизнь – только какой-то обломок жизни, может, даже помог бы, рассказал бы настоящую правду о прошлом.

Или нет. Или вздохнул бы:

– Нечему удивляться. Так уж сложилось.

Анкарат не знал, что тогда сделает, что ответит.

А ещё ему было стыдно. Стыдно за грязную, дурную работу. Килч даже ту судьбу, что хотела для Анкарата мама, не считал такой уж блистательной и завидной. Мечтал, чтобы Анкарат вырос человеком достойным, научился слышать металлы, различать течение магических нитей, сплетать из них элементы. Килч хотел, чтобы Анкарат вырос кем-то похожим на него самого: тем, кто даже в квартале отверженных держится любимого дела, творит магию, чувствует ток жизни. Килч до сих пор не смирился, что такая судьба не нужна Анкарату, а если узнает, чем занят теперь, – это разобьёт Килчу сердце, окончательно разочарует.

Потому за его поручения всё чаще брался Гриз. Анкарат же вставал как можно раньше, наспех завтракал сухим хлебом с орехами, запивал длинным глотком шельфа, убегал в город и возвращался затемно.

Маме это не нравилось. Она чаще появлялась в саду, бродила по комнатам, словно бы потерявшись. Но стоило подойти – жалила взглядом, спешила скрыться. Вернувшись однажды, Анкарат застал её сидящей на ступенях лестницы, меж ритуальных чаш. Огонь в чашах дрожал, метался. Подземное солнце сверкнуло, почудилось вдруг: истончившиеся чары вокруг квартала и стены дома сделали хрупкими. Морской ветер треплет огонь, грохот чужих мастерских, выклики чужих людей – всё стеснилось, приблизилось, из-за всего этого маме тревожно и зябко.

Анкарат подошёл, не зная, как её утешить. Новые подарки она оставляла нетронутыми, новых историй не сочиняла. Больше не спрашивала о клятвах и о судьбе не говорила.

Вдруг мама вскинула взгляд. Взгляд горел – плохим, плохим светом.

– Ты, – сказала она, – зачем пришёл?

Поднялась, пошатнулась. Анкарат подхватил, её пальцы впились в плечо, закаменели. А потом обняла, всхлипнула. Апельсиновый запах смешался с духом вина.

– Зачем уходишь? – Она расплакалась, бурно, до судорог. Анкарат бормотал что-то, пытался утешить, но как только рыдания стихли – оттолкнула. Нетвёрдо шагнула к порогу, потянулась к незатворённой двери. Так бывало и прежде, в самом чёрном её отчаянии, и всегда завершалось всё одинаково: новыми слезами, разбитой посудой, переломанными амулетами Килча и спутанными нитями магии. Но всё равно Анкарат ждал – вдруг случится, вдруг мама сможет покинуть дом, коснуться земли квартала. Верил: если это произойдёт, что-то изменится, всё изменится. Привык к этой вере, а теперь она забилась вдруг горячей: мы столько сделали, мы изменили землю!..

Мама коснулась дверного кольца, постояла мгновение – и рванула дверь на себя, захлопнула с таким гневом, что дом задрожал, загремел, загремела земля под домом.

Не случилось. Всё осталось по-прежнему.

Может, и стоило тогда остановиться. Бросить всё. Новое дело было дурным и нечистым.

Но это дело обещало свободу.

Он не остановился.

В тот день они с Цирдом покинули квартал раньше обычного и отправились в Верхний город. Уже не на улицы бедных ремесленников – выше, на одну из Ступеней, к домам с цветными мозаиками на стенах, площадям и каналам. Здесь чудны́е крыши мелькали в густом колыхании крон настоящих садов, пахло водой, специями, сластями. Мимо мелькали яркие одежды, пурпурные, рыжие, звенела бронза, искрил лунный жемчуг. Прохожие – торопливые и весёлые, живые глаза, точные, смелые жесты – так отличались от людей квартала, что казались почти иноземцами.

Здесь ждали новые люди, новое дело.

И земля горела ещё сильней.

Всё вокруг казалось от солнца – подземного и небесного – чистым, просторным, вольным. Анкарат жадно слушал, смотрел. И заранее тосковал.

Что же там – гремело в висках, – что же там, в Старшем Доме? Как звучит солнце, о чём говорит земля?

Новые люди назначили встречу не на складе, не в пропахшем перебродившим вином подвале, а в настоящей чайной. Высокий, просторный зал осыпали блики витражных окон, в центре журчал, высоко вскидывал струи фонтан, вокруг витал запах мяты, живых цветов. Привкус утреннего шельфа вдруг стал противным и резким, по языку зазмеилась жажда. Цирд отдал плату за вход улыбчивой девушке в лазурном платье – льняные локоны, светлые губы, серебристая искра в глазах, чужестранка, – строго бросил Анкарату:

– Хватит глазеть, – и потянул вглубь зала.

Устроились они в тенистой беседке, сплетённой из живых ветвей кивары. На ветвях горели жёлтые ягоды. Анкарат сорвал одну, бросил в рот – она лопнула на языке, растеклась сладко и жгуче. Потянулся за следующей, Цирд одёрнул:

– Перестань, выдашь нас. Это для красоты, не еда.

Светловолосая чужестранка принесла высокий кувшин с красным чаем, расставила чашки. Склонилась так близко, что лёгкие локоны коснулись лица Анкарата, – девушка повела плечами, любопытные жемчужные глаза блеснули совсем рядом, вышитый вырез платья заскользил по светлой груди, прозрачным веснушкам.

– Как тебя зовут? – спросил Анкарат.

Улыбнулась, вдохнула, как будто хотела вышептать имя, как тайну, – но Цирд заворчал, заторопил, и чужестранка исчезла. Вскоре явился отец Кшетани, Ариш, – в новом доспехе, на поясе новые ножны, лоб перетянут шнурком-амулетом с дорогим красным камнем. Он привёл новых людей.

Новые люди оказались совсем уж разряженными, чванливыми. И огромными – крупные лица, широкие плечи, тяжёлые, вязкие движения. Откуда-то издалека? Будь рядом Гриз, он запомнил бы имена, спросил бы о чём-нибудь важном. Но Гриз остался дома: Килч велел ему следить за мастерской, закончить срочные заказы, а сам ушёл по каким-то делам. Это не давало покоя. Что, если Килч сам пошёл в каньоны? Такое, конечно, случалось когда-то, но теперь мир изменился.

Чай оказался такой ледяной – даже в лоб отдавался холод, такой пряный – запах дразнил, щекотал нос. Но жажда сушила только сильней, вкус шельфа не уходил.

Плеск фонтана переливался и пел, новые люди забрасывали Цирда вопросами, то гудели вполголоса, рассказывая детали плана, то хохотали – рокочуще, густо. Надо было слушать внимательно – что-то про живую руду и самоцветы, что-то про металл, усиливающий волю, – но Анкарат скучал. Очередное дурное дело, совсем не то, о чём Цирд говорил на рычаге, совсем не то, для чего Анкарат согласился им помогать. Снова. Чтобы не злиться, крутил по столу чашку, взбалтывая в стекле красные лепестки, высматривал чужестранку в зале.