Читать книгу: «Часы и дилеммы. Серия «Мир детектива»», страница 3

2

– Я думала, вы ушли, – запинаясь, проговорила Синтия.

Мадам Д’Эстури улыбнулась этому детскому жесту. Ее улыбка заставила Синтию почувствовать себя ребенком, притом беспомощным, – чувство, которое она очень не любила.

– Конечно, я знала, что ты была за портьерами на балконе, – мадам Д’Эстури объяснила очень спокойно. – Я спряталась в темноте гостиной и наблюдала за тобой. Я видела, как ты побежала наверх, и последовала за тобой.

Синтия была обеспокоена и раздражена. Она совершила нечто ненавистное самой себе. Она решила вести себя нахально.

– Вы думаете, что поступили достойно, придя на мамин обед с целью шпионажа и вторжения? – спросила она, топнув ногой и надменно подняв красивое лицо над горностаевым воротником накидки.

– Я не думала о своих манерах, – спокойно ответила Мадам Д’Эстури. – Я искала тебя годами. Этой весной меня посетила первая догадка, что это именно ты. А сегодня вечером я убедилась окончательно. Я не отпущу тебя даже во имя моих хороших манер.

Синтия не притворялась, что находится в замешательстве относительно предмета настойчивости Мадам Д’Эстури.

– Я ни с кем об этом не говорила, даже с мамой, – сказала она.

– В этом твоя вина, – ответила Мадам Д’Эстури с жесткостью.

Негодование сошло с лица Синтии. Теперь она была слаба. У нее не осталось возражений.

– Я ненавижу об всем этом думать, – сказал она в оправдание.

– И все же ты думаешь.

– Временами. Я не могу справиться с этим, – и Синтия задрожала и запахнула на себе накидку.

– Когда ты об этом расскажешь, то не будешь больше думать. Освободишься от тирании своих воспоминаний.

Синтия взглянула с любопытством, почти с надеждой на Мадам Д’Эстури.

– Мне бы хотелось, – сказала она.

Возможно, все эти повторяющиеся кошмары, навязчивые идеи были предупреждением того, что стоит рассказать и принять наказание. Она сделала последнюю попытку уклониться.

– Однажды я приду поговорить с вами, мадам Д’Эстури, очень скоро. Сегодня вечером мне нужно развеяться.

Мадам Д’Эстури покачала головой.

– Тебе понадобится пять минут на то, чтобы все рассказать, а юный джентльмен не будет против подождать десять минут.

У Синтии не было подхода к своему нежеланному посетителю. Мадам Д’Эстури была такой же неприступной, как и Джим. И она обладала огромной властью, которую ей давала цель, незабываемая ни на час в течение десяти долгих лет. Молодая девушка, добрая, самостоятельная, изысканная и благородная от макушки до кончиков пальцев. Несмотря на свою веру, что мир принадлежит исключительно молодым, она послушно сидела перед лицом обыкновенного и довольно невзрачного собеседника и зачитывала свой рассказ. Чтение – наиболее подходящее слово. Ее воспоминания были такими непрерывными и ясными.

3

Захватывающие события происходили и в нашей маленькой деревне. Однажды утром я обнаружила, как старый школьный учитель и мэр Полидор Кромек катили два больших столба на дорогу и закрепляли их тяжелой цепью.

– Пусть теперь шпионы приходят! – закричал Полидор Кромек. – «Ah, les salauds!¹ Мы будем готовы.

Он сделал большой глоток темного пива и объяснил «маленькой мисс», как он меня называл, что днем и ночью у цепи будет охрана, и никто не придет без разрешения.

Полидор развлекал меня в то время. Он был низким, приседал и шатался. У него был громкий раскатистый смех и большие руки и ноги, соответствующие ему. И он носил огромные закрученные черные усы, которые я обожала. Потому что они покрывались пивной пеной, превращавшейся в маленькие лопающиеся пузырьки. А потом он высовывал огромный язык и облизывал их. Он знал, как я обожала наблюдать за этим зрелищем, поэтому всегда старался создать маленькое представление. Я наблюдала за ним и хлопала руками, когда он заканчивал. Полидор лопался от смеха.

– Хорошая маленькая мисс! Ложись спать без страха! Никто не пройдет. Courage! Courage!²

Полидор тогда все время выкрикивал: «Courage!», хотя я не могла представить зачем. Мы, конечно, знали, что во многих милях от нас солдаты вели бои, но это не было нашей реальностью. Пока. Наша деревня была в стороне от главной дороги, шедшей на восток и запад позади холма, недалеко от железной дороги. Она располагалась в местечке изгиба Морина рядом с проселочной дорогой, которая больше никуда не вела.

Три последующих недели наша деревня дремала под солнцем, а Полидор кричал: «Храбрость и мужество! Мы их достанем». Потом Полидор перестал кричать, и ходил с кислым и угрюмым лицом. А если видел меня, то пожимал плечами и говорил горько: «Конечно, это всего лишь Франция». Как будто, если я не была француженкой, то у меня были какие-то преимущества перед Францией. Повозки беженцев день за днем скрипели по дороге на другой стороне холма, а мы слышали звук тяжелых орудий, приближавшихся каждый день. Моя гувернантка собиралась переоборудовать замок под госпиталь. Однажды ночью, в последнюю ночь, когда я засыпала в Шато Доре, я вдруг услышала среди мертвой тишины совершенно новый и странный звук. Как будто мальчик бегал по дорожке и стучал палкой по железным рельсам. Так я впервые услышала пулеметную очередь.

На следующее утро, сразу после завтрака, я побежала в деревню. Весь совет деревни собрали в мэрии, а остальные жители стояли молчаливо снаружи, наблюдая за происходящим в окно. Пришли вести, что мы были окружены уланами. Все верили в это. Уланы! Были крестьяне, помнившие 1870 год³. Само это название несло панику и отчаяние. То, что произошло дальше, ошеломило всех. Из-за деревьев вышла группа из четырех мужчин в форме. Женщины и даже несколько мужчин закричали: «Уланы! Уланы!»

Деревенский совет поспешно закончился, и все устремились на улицу. Полидор тер лоб огромным цветным полотенцем и, шумно дыша, выкрикивал проклятия. Первым, кого осенила догадка, был старый учитель:

– Это французская форма. Они зуавы, – закричал он.

И все начали пробираться к ним, с облегчением выкрикивая благодарность. Но энтузиазм спал, как только мы подошли ближе. Все увидели, что трое зуавов поддерживали и почти несли четвертого. Он был маленьким лейтенантом, почти мальчиком и очень красивым. Он был таким же белым, как лист бумаги, а в глазах стоял ужас боли, хотя губы улыбались нам. Кровь сочилась из-под формы на груди. Мне он показался молодым раненым божеством.

Я пробралась сквозь толпу и сказала:

– Его надо доставить в замок. Там мы будем ухаживать за ним.

Но один из солдат покачал головой и с благодарностью улыбнулся.

– Нет, мисс. Мы должны оставить его здесь в первом доме. Если кровотечение остановить, и он сможет лежать смирно, то выживет. Многие смогут. Кроме того, нам нужно найти свою часть.

Первым домом в деревне был небольшой универсальный магазин и лавка сладостей, которые держала мадемуазель Кромек, увядшая старая дева и сестра мэра.

– Но он испортит мою мебель, – воскликнула она, стоя у двери своего магазина и преграждая дорогу.

Буря недовольства поднялась со стороны жителей деревни, у которых не было мебели, которую можно было бы испортить. Со всех сторон я слышала:

– Ты слышал нечто подобное?

– Для тебя есть француженка!

– Грязная лисица!

– Кулаки дрогнули, а рты плюнули.

Единственными добродушными людьми были солдаты.

– Пойдем, матушка, – сказал тот, что улыбнулся мне. Представь на мгновение, что этот прекрасный парень твой сын.

Они добродушно отстранили ее, внесли паренька и очень аккуратно уложили на диван. Затем их главный (он носил сержантские нашивки) снова вышел, и подойдя ко мне, обратился:

– Мадемуазель, – сказал он, в вашем Шато есть повязки и тот, кто сможет ухаживать за раненым. Наш юный офицер – хороший парень. Я поручаю его вам. Нам бы всего бокал вина поскорее, нас отправили от батальона, нужно вернуться назад.

Мы все почувствовали какое-то воодушевление благодаря этому веселому и рассудительному солдату. Полидор побежал по узкой проселочной дороге к своей таверне за вином и стаканами. Между тем, я, будучи девятилетним ребенком, побежала домой так быстро, как только ноги могли нести меня. Мое сердце наполнилось гордостью. Улыбчивый солдат выбрал меня и доверил молодого раненого бога моей заботе. Однако, не добежав до дома, я услышала радостные голоса и посмотрела вниз со склона, ведущего в замок. Я увидела, как солдаты спешили вернуться в лес и размахивали фуражками на бегу. Я ворвалась дом, рассказала о произошедшем своей гувернантке и Онорин, одной из служанок. Втроем, нагрузившись мотками нити, хлопчатобумажной тканью и пузырьками с дезинфицирующим средством, а также пижамами, мы побежали обратно в маленький универсальный магазин.

Жители толпились на улице возле магазина все в том же недобром настроении. Нас приветствовали радостными криками.

– А, англичанки! – восклицали некоторые из них. Тогда, во Франции наши особы были у всех на языке, кроме Полидора. А старик лет восьмидесяти взглянул на меня с ухмылкой.

– Малютка! Мне бы только ее ноги, а больше ничего!

– Да, у нее есть ноги, у этой маленькой иностранки, – добавил осторожно Полидор. Она может бегать.

Гувернантка не позволила мне проследовать за ними в дом. Поэтому я осталась снаружи, в волнении переминаясь с ноги на ногу, гадая о том, что они делают там с моим раненым божеством. Я молилась всем сердцем, чтобы они не навредили ему. Тем временем жители деревни понемногу расходились. Стояло лето. Зерна следовало посеять, а лозы пригнуть, и не было молодежи, которая бы могла помочь. Я была рада, что они ушли. Я не хотела, чтобы они слышали стоны и возгласы боли моего божества, еще меньше я хотела, что они его запомнили и думали о нем. Но из распахнутого окна не последовало ни звука. И вся моя гордость за него превратилась в щемящий страх, что он умер.

Я помню, как закрыв глаза и сжав кулаки, отказываясь верить в это, я услышала, как Полидор Кромек проворчал:

– Это правда, знаешь. У старухи вся мебель будет в пятнах. Столько крови! А кто заплатит? Правительство? Вряд ли!

Бакалейщик, похожий на маленького хорька ответил:

– Да, им следовало отнести его в Шато. Какое значение для богатых будет иметь пара испорченных простыней? Они могут себе это позволить. Умрет ли он? Это война, а он солдат.

– Это хуже, чем война, – клятвенно заверил Полидор Кромек. – Это возвращение 1870 года.

Вдруг они замолчали, и я была уверенна, что один другого тычет под ребра, указывая на меня.

Молчание собравшихся было нарушено только что подошедшим – моим старым другом, школьным учителем.

– Господин мэр, – сказал он, обращаясь к Полидору Кромеку официально-авторитетным тоном, – я думаю, что если раненого офицера привезли в эту деревню, то должно быть враг совсем близко. Ничего хорошего о них беженцы не говорят. И вот, что я скажу вам, господин мэр, женщин нужно заставить уехать.

Старый учитель был единственным человеком в деревне с холодной головой на плечах. Полидор Кромек и маленький бакалейщик Гаврош были заняты своими собственными мелкими обидами и злобой. Мы потеряли рассудок, руководствуясь энтузиазмом в уходе за нашим раненым героем. И упустили важное – близость врага. Даже уланы, и те были забыты за прошедший час.

Полидор сорвался с места, чтобы предупредить всех об эвакуации деревни, и в ту самую минуту гувернантка позвала меня из окна дома.

– Он хочет поблагодарить вас.

Я зашла внутрь на цыпочках. Молодой зуав лежал на койке, устроенной на большой кушетке. Его рана не кровоточила, он был умыт и одет в пижаму, которую мы принесли из замка.

– Вам нельзя разговаривать, месье Анри, – сказала моя гувернантка. Он уже был для них «месье Анри» – а полностью, лейтенант Анри Флавель из шестого полка зуавов.

– Пуля прошла сквозь лёгкое, но рана чистая, и, если он будет благоразумен, то поправится.

Зуав улыбнулся мне. Теперь ему стало легче. Боль в глазах стихла. Он подозвал меня слабым движением пальцев, и я присела – о, очень мягко! – чуть вдалеке от него, чтобы не беспокоить.

– Вы хотели отнести меня в свой замок, – прошептал он. – Спасибо, маленький друг. Нет, не нужно плакать. Вы слышали, что сказала мадемуазель? Я поправлюсь. – Потом он слегка рассмеялся, не взирая на то, что моя гувернантка пригрозила ему пальцем. – Когда я буду здоров, а вы подрастете, вы выйдите за меня замуж, маленький друг?

Я в порыве сжала ладони.

– О, я согласна!

– Хорошо. Вот, и решено, – сказал он, – его глаза весело сверкали, внезапно он сделался серьезным. – Теперь слушайте все! Вы должны уехать из деревни сегодня же вечером. У вас есть велосипеды? Хорошо. Возьмите деньги, какие есть, и уезжайте тайно после наступления темноты. Воющие друг с другом страны не безопасны для молодых женщин, не имеющих мужчин, способных защитить их. Езжайте вдоль дорог как можно быстрее. И не в сторону Парижа. На юг!

– Но мы не можем оставить вас здесь вот так! – воскликнула я.

Он упрямо покачал головой.

– Какая невыносимая жизнь ждет нас в браке, если вы отвергнете мою мольбу. Обещайте же мне!

Прежде чем я смогла пообещать, в комнату ворвался покрытый пылью и задыхавшийся мальчуган.

– Меня сюда отправила мисс Ловетеар, из замка.

Мы привыкли слышать, как переиначивают имя мисс Лойтер. Моя гувернантка протянула руку, и мальчик, затолкав руку под рубашку, вытащил письмо. Оно было от мамы.

Я добралась до Барбизона, но не могу проехать дальше. Поезжайте немедленно на велосипедах. Пусть мальчик вам покажет.

– Видите? – спросил Зуав. Отправляйтесь сегодня вечером.

И мы пообещали. Мальчик приехал на велосипеде из Барбизона и пробыл два дня в пути. Мы отправили его в замок за провизией. Моя гувернантка поставила стакан воды у постели зуава, дав ему таблетки опиума и заплатила немного денег мадемуазель Кромек за его содержание. Потом мы покинули его.

Это был день, насыщенный событиями. Напротив маленькой «Мари» я увидела нашего старого бородатого лесничего, папашу Франсуа, который беседовал с Полидором Кромеком и Гаврошем. Слезы катились у него по лицу. Он всхлипывал, как ребенок, когда говорил… На это было страшно смотреть… И меня это напугало. Но когда мы подошли ближе, Полидор прокричал: «Chut! Chut!»⁴ Старый лесник умолк. Меня это напугало еще больше. У меня появилось ощущение, что в деревне что-то назревает и растет, что-то ужасное. Некоторые догадки были чудовищными. Я вернулась в замок, и пока мы ели и ждали темноты, мое беспокойство продолжало расти, пока я не разрыдалась так, как будто у меня разбилось сердце. Моя гувернантка попыталась объяснить мое состояние страхом за мою собственную жизнь. Но я не боялась за себя. Я не понимала, что мы в опасности.

– Уже стемнело, Синтия, – сказала она, чтобы утешить меня. – Мы отправимся через несколько минут. – И она поднялась наверх, чтобы собрать кое-какие вещи.

Я осталась одна в большой столовой. Тени уплотнялись по углам. Я побежала на кухню. Все слуги уже уехали. Только тот мальчик, который должен был показывать нам дорогу, заканчивал трапезу.

– Гилберт, – спросила я, – куда мы поедем?

– По небольшому мостику в задней части деревни, через Морин, затем по проселочной дороге через Жуи-ле-Шатель, мадемуазель.

– Хорошо! Ты должен взять с собой мой велосипед, Гилберт. Встретимся у ворот, где начинается проселочная дорога. Скажи мадемуазель, и ждите меня там.

Я не дала ему времени на ответ. Я оставила его сидеть, глядя на меня с открытым ртом. Я не беспокоилась о том, что моя гувернантка не спустилась, пока я была в доме. Через кухню я попала на аллею. В деревне был свет только в трактире Кромекка, который проникал через открытую дверь, и лежал широкой полосой на земле. Я подбежала к ограде и двигалась рядом с ней. Меня никто не заметил. Никто не позвал. Я побежала к дому на окраине. Там также было темно. Я остановилась под окном дома, в котором лежал зуав. И прислушалась. Я не услышала его дыхания. Я протянула руку, чтобы прикоснуться к оконной ручке. Но окно было распахнуто. Я привстала на цыпочках, но не смогла заглянуть внутрь. Все было черным, да, даже в том месте, где должно быть белое пятно его простыни.

– Анри, – прошептала я. – Господин Анри! – В ответ не прозвучало даже вздоха.

Я была уверена, что он умер. Я слышала свои собственные рыдания. Но я должна была убедиться. Я толкнула дверь. Было заперто. Я сначала тихо постучала, потом в ярости. Ничего. Дом был пуст, как и все остальные. Случайно обнаружив ведро, я перевернула его дном к земле и, стоя на нем, забралась в комнату через открытое окно.

– Господин Анри, – прошептал я. Я ужасно боялась, но должна была убедиться. На кушетке никого не было. Простыни исчезли. Я подкралась к углу, где я видела его сложенную форму. И она тоже исчезла. Как и его штык, стоявший у стены. Не было никаких следов присутствия. Меня охватила паника от этой темной пустой комнаты. Я подбежала к окну и выбралась через него. Спрыгнув на землю, я уронила ведро. Мне показалось, что прогремела канонада. Я бросилась бежать, но кто-то схватил меня за руку. На грани полуобморочного состояния, я услышала жесткий дружеский голос:

– Мадемуазель, вы! Что вы здесь делаете? Вы должны были уйти с остальными. Все женщины покинули деревню. Это приказ. Вы, что, не знали этого? – и он ласково пожал мне руку. Как же вы меня напугали, честное слово! Нельзя так пугать старика!

– Мы собирались сегодня ночью, папаша Франсуа, – ответила я. – Мы едем в Барбизон. Но я хотела попрощаться с зуавом и убедиться, что он в порядке. А он ушел, папаша Франсуа.

– Конечно, ушел. Разве вы не знали? Вы не слышали? Они займут деревню завтра утром.

Я не хотела спрашивать, кого он имел ввиду.

– Они поймали меня в лесу и отправили обратно с посланием для мэра. Если в Нойли-сюр-Морине найдут французских солдат, оружие и даже французскую форму, то они сожгут каждый дом дотла. Мы не могли оставить офицера в самом первом доме, в который они нагрянут, в доме мадемуазель Кромек. Понимаете, маленькая мисс? Бедный папаша Франсуа разрывался между резней за свою деревню и жалостью к молодому офицеру. – Дом сестры мэра. Нет, тогда, наверняка, всех уничтожат. Поэтому мы его перенесли, очень осторожно. На носилках. Мы не навредили ему. О, нет.

– Где он сейчас, папаша Франсуа? – оборвала я.

Старик колебался и путался. Ох, понадобились бы годы, чтобы вытянуть из него правду, пока он рыдал и шептал, стоя на той темной улице.

– Это единственное место… Он там в безопасности… Деревня тоже. А ведь это не так уж плохо. Он ведь солдат. В прошлом месяце он спал во многих местах и похуже…

– Где!? Где!? – выпытывала я.

– Это в Пожарном укрытии. Но это всего на час-два. Ночью месье мэр и Гаврош увезут его через Морин и спрячут в безопасности на ферме.

Я не стала ждать последующих оправданий. Я вырвала свою руку и побежала через улицу. Да, у нас было пожарное укрытие позади трактира, на берегу реки. Жалкая маленькая хижина, заполненная противопожарным инвентарем и с насыпным полом. Я больше не боялась. Я обезумела от чувства, чувства маленькой девятилетней девочки к молодому богу в форме, сошедшему с облака. И он попросил меня выйти за него замуж. А они так к нему отнеслись! Я не сомневалась, кто это были – Полидор Кромек, его сестра со своей мебелью испорченной кровью раненого и маленький хорек Гаврош!

Бежа в припрыжку, с выпрыгивающим из груди сердцем, я чуть не врезалась в заграждение из лозы, выстроенное вдоль дороги по обе стороны от трактира, укрывающей столики. Однако, вовремя ухватившись, я уже бежала вдоль лозы, задержав дыхание и слушая биение собственного сердца.

Как раз с другой стороны ограды, в стороне, за столиком, на который не падал свет от открытой двери, сидели Полидор и Гаврош и пили. Я ошибочно подумала, что они услышали меня, но потом я убедилась в обратном и вот почему.

Перед ними стояла откупоренная бутылка, и Полидор хриплым хвастливым тоном произнес:

– Ещё стакан, старый товарищ! Я не достаю такой коньяк, как этот, каждому клиенту. Нет!

– Он хорош, – ответил Гаврош. Нам нужен этот напиток для свершений во имя спасения этого маленького уголка Франции. А? мой друг.

Они оба были наполовину пьяны. Я не обращала внимание на то, что они говорили. Они разглагольствовали о Франции, думая лишь о себе. И они еще не переправили мое раненое божество через реку. Я прокралась по траве к пожарному убежищу. Оно выступало черным силуэтом в ночи. Но у меня были глаза, как у кошки, и я могла видеть треугольник крыши. Дверь была не заперта. Я растворила ее.

– Господин Анри, – тихо сказала я, и он ответил откуда-то снизу, у моих ног. Там для него было устроено место, посреди комнаты, между двигателем и дверью. Они положили его носилки на насыпной пол.

– Вы! Маленький ангел! – шепнул он испуганно. – Что вы здесь делаете? Вы должны были уехать несколько часов назад.

Я опустилась на колени рядом с ним. Он дрожал от холода.

– Скоты! Скоты!

Он поднял руку и прикоснулся ею к моим губам.

– Послушайте! Прежде чем вы уйдете, обещайте мне, малютка, вы никому не скажите, даже своей матери, ни слова о том, что случилось этой ночью. Ради чести Франции!

– Не понимаю, – зарыдала я.

– Но вы поймете, дорогая. Поцелуйте меня! Спасибо! Помните! Ради чести Франции! Теперь идите! – и так как я не двигалась, его голос внезапно стал сильнее. – Тогда я сяду и это убьет меня.

– Нет, нет! – взмолилась я, вскочив на ноги. И через открытую дверь мы оба услышали, как мэр и Гаврош уговаривали друг друга пьяными голосами, споткнувшись на траве.

– Скорее посмотрите! Они несут фонарь? – спросил Анри. Он испугался сейчас, испугался за меня. С утра того дня, я больше никогда не ошибалась в нотках страха в мужском голосе.

– Нет, у них нет фонаря.

Зуав вздохнул с облегчением.

– Тогда, бегите! Бегите, маленькая возлюбленная! Так быстро и тихо, как только можете. О, пока есть еще время, дорогая. – И его голова упала на подушку. – Видите, я ничего не могу сделать!

В его голосе была такая настойчивость, что я сразу же выскользнула из убежища, спрятавшись за кустом на берегу реки, и услышала, как Полидор сыпет проклятиями, стучась в открытую дверь убежища.

– Значит, у вас был гость, мой лейтенант, – сказал он, и я никогда еще не слышала такой лживой сердечности в его голосе.

– У меня? – ответил Анри, и он говорил так громко, как только мог. – Мне стало душно. Я толкнул дверь здоровой рукой.

– Да, печально, – согласился Гаврош. – Но все, кто остались в деревне, сейчас спят. Мы можем отвезти вас, мой лейтенант, в место, где о вас никто не проговорится. Мягко! Мягко!

Двое мужчин отошли от убежища с носилками в руках. Они понесли его, но не на восток к мосту, а на запад, туда, где моста вообще не было. Они были пьяны. Я подумала, что они ошиблись с направлением. Я выбежала из укрытия, с намерением окрикнуть их и услышала проклятие, когда один из них споткнулся, или мне так показалось. Я услышала громкий всплеск, увидела в темноте белый водоворот и то, как вспенилась река. Сквозь всплеск я уловила звонкий срывающийся крик:

– Беги! Беги!

Он был адресован мне. Но меня парализовало от ужаса происшедшего. Минуту я не могла двигаться. Потом я сорвалась с места и побежала туда, где все произошло. Я была уже рядом, когда случилось ужасное. Раненая голова зуава показалась на поверхности, его руки ухватились за берег, и я увидела, как Полидор Кромек поднял большую палку и бил изо всех сил по ним. Бакалейщик помогал. Зуав ушел под воду с небольшим всплеском.

Два человека, стоя на коленях на берегу, слушали и всматривались во тьму. Полидор сказал:

– Теперь все кончено.

А Гаврош ответил:

– Да, всё кончено. Мы должны были думать о нашей деревне, не так ли? Да, да, мы должны были думать о Франции.

Затем они встали и, обернувшись, увидели меня. Теперь я, действительно, помчалась. А они бежали за мной по пятам. По кустам, вдоль берега реки в сторону моста. Полидор Кромек в тот день уже злобно отзывался о моих юных ногах. Теперь он отзывался о них еще злее. Я слышала, как эти двое приминали траву за мной, пыхтя и качаясь, но у меня было преимущество. Тогда Полидор повысил голос:

– Маленькая мисс, подожди! Вернись в таверну и попрощайся с нами! Ты посмотришь, как я выпью пинту, и маленькие пузырьки будут лопаться на моих больших усах. Это…

Но я побежала быстрее. Я пересекла мост. Моя гувернантка и мальчик ждали меня с велосипедами у ворот.

– Быстрее, пожалуйста, – прокричала я. – Я после все объясню.

Моя гувернантка была женщиной чрезвычайно быстрой. Мы спустились по проселочной дороге на велосипедах, когда Полидор и Гаврош пересекли мост.

Крик прозвучал один раз, второй и с каждым разом все слабее. Потом мы его уже больше не слышали. Я действительно никогда не рассказывала своей гувернантке о преступлении, произошедшем в ту ночь. Нет, никому. С тех пор как мой зуав запретил мне. Но я нарушила свое обещание в ту ночь. Жестокость была в том, что «они» так и не вошли в деревню. «Они» начали отступление на следующее утро.