Кто такая Мод Диксон?

Alexandra Andrews

WHO IS MAUD DIXON?

Copyright © 2021 by Alexandra Andrews Beha

Published in the Russian language by arrangement with ICM Partners and Curtis Brown Group Limited

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2021

Перевод с английского Натальи Лихачевой

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2021

* * *

Крису

Живя мечтами год от года,

Грубеют души и сердца.

Уильям Батлер Йейтс. Скворечник над моим окном^[1]

Пролог

Семат, Марокко

– Мадам Вилькок?

Она приоткрыла левый глаз, и в образовавшуюся щель хлынул теплый желтый свет. Перед ней возникла размытая фигура в белом. Она закрыла глаз.

– Мадам Вилькок?

Откуда-то донесся пронзительный писк. На этот раз она открыла оба глаза. Она лежала на неудобной кровати, окруженной с обеих сторон грязными занавесками.

– Мадам Вилькок?

Она с трудом повернула голову. Мужчина в чем-то похожем на военную форму сидел на стуле, придвинутом к кровати, наклонившись вперед и внимательно наблюдая за ней. Пухлое лицо его казалось кукольным. Он не улыбался.

– Мадам Вилькок, – произнес он в четвертый раз.

– Хелен? – Голос ее звучал прерывисто.

– Хелен, – он кивнул. – Вы знаете, где вы?

Она огляделась:

– В больнице?

– Верно. У вас была тяжелая ночь.

– Тяжелая ночь?

– Очень тяжелая.

Она издала непроизвольный смешок. Мужчина нахмурился, он явно был раздражен. Вдруг слева зашуршала занавеска – оба повернули головы. Вошла женщина в белом платке и белом жакете. Медсестра? Она склонилась над кроватью и тепло улыбнулась. Произнесла что-то на иностранном языке и разгладила тонкое одеяло.

Затем резким тоном заговорила с мужчиной. Он встал, подняв ладони в примирительном жесте. Холодно улыбнулся, отодвинул занавеску и вышел.

Молодая женщина на кровати повернулась к медсестре, но та уже уходила.

– Подождите, – хрипло позвала она. Сестра или не услышала ее, или предпочла не обращать внимания.

Женщина осталась одна.

Ее взгляд задержался на потолке, испещренном коричневыми водяными потеками. Она попыталась сесть, но помешал гипс на левом запястье. И тут она почувствовала боль – болело все.

Она посмотрела на пустой стул, на котором раньше сидел мужчина, называвший ее мадам Вилькок. Информация казалась важной, но поместить ее в какой-либо значимый контекст не удавалось. Она снова закрыла глаза.

Через несколько минут – а может, и часов – занавеску снова отдернули. Медсестра вернулась с другим мужчиной.

– Мадам Уилкокс, – обратился он к ней. – Я рад, что вы пришли в себя.

Он говорил по-английски гораздо четче, чем большинство носителей языка, старательно отделяя каждое слово.

– Я доктор Тази. Я был на вызове, когда вас привезли вчера вечером с переломом двух ребер, сломанным запястьем и гематомами на лице и теле. Мне сказали, что вы попали в автомобильную аварию. Мы часто сталкиваемся с подобными травмами, вызванными подушками безопасности. Вам повезло, могло быть и хуже.

Медсестра, словно по сигналу, протянула ей одноразовый стаканчик с водой и большую белую таблетку.

– Гидрокодон. Снимет боль, – сказал доктор. – Я вернусь после полудня, чтобы оценить ваше состояние, но не вижу причин задерживать вас до завтра. А пока отдыхайте, мадам Уилкокс. – Он вышел, медсестра тут же выскользнула следом.

Мадам Уилкокс. Она беззвучно произнесла имя. Хелен.

Свет исчез, и ею снова овладел сон.

Часть I

1

Две девушки поднимались по узкой лестнице на звуки смеха и музыки. Флоренс Дэрроу, шедшая впереди, провела рукой по красной кирпичной стене.

– Есть что-то извращенное в том, чтобы проводить здесь издательские вечеринки, – сказала она.

Обе они работали ассистентами редактора в «Форрестер Букс», и сегодня был корпоратив, который каждый год устраивали на втором этаже темного бара «Библиотека», оформленного по мотивам попсовых книжек.

– Это все равно что проводить саммит ООН в Диснейленде.

– Точно, – вполголоса согласилась Люси Ганд. Во время подъема узкое платье ее задралось и теперь собралось на бедрах.

Они добрались до бара и вошли внутрь осматриваясь. Вечеринка началась всего полчаса назад, но над толпой, будто смог, уже висел громкий гул. Почти сотня человек – с некоторыми они вместе работали, многих видели впервые – успела сбиться в группки. Флоренс не хотела приезжать слишком рано, но рассчитывала, что они найдут для себя местечко. Девушки оглядели помещение в поисках знакомых и дружелюбных лиц, но никого не нашли.

– Может, сначала выпьем? – предложила Флоренс.

Люси кивнула.

Обе начали работать в «Форрестере» почти два года назад, и Флоренс сразу почувствовала безоговорочную преданность со стороны Люси.

По идее, Люси была именно такой подругой, какую Флоренс надеялась обрести в Нью-Йорке, – выросла в Амхерсте, в семье преподавателей английского языка на кафедре местного университета; отец был автором подробнейшей биографии Натаниэля Готорна. Флоренс провела с ними свой первый День благодарения после переезда: она пришла в восторг, обнаружив, что их старый, заполненный книгами дом находится совсем рядом с домом Эмили Дикинсон. Это была та интеллектуальная идиллия, о которой Флоренс всегда мечтала и намека на которую не было в тесной квартире ее матери в Порт-Ориндже.

Однако в действительности Люси не хватало уверенности и интеллектуальной искушенности, которая Флоренс казалась естественной для девушки, выросшей в такой среде. Люси была мучительно застенчива, и Флоренс иногда подозревала, что мать посоветовала ей завести в Нью-Йорке хотя бы одну подругу и тогда все у нее будет в порядке. Флоренс была первой, кого Люси встретила в «Форрестере».

Они никогда по-настоящему не были вовлечены в жизнь компании, главным образом потому, что Люси не пыталась, а Флоренс не преуспела. А поскольку Флоренс оборвала все связи со старыми друзьями из Флориды – свое прошлое она представляла в виде гангренозной конечности, которую ради высшего блага следовало отрезать, – Люси, в сущности, была ее единственной подругой.

Сквозь толпу, мимо длинного стола, заваленного виноградом и сыром, они пробрались вглубь зала к внушительному бару из красного дерева. Бармен в черном атласном жилете улыбнулся кому-то, глядя поверх их голов. Они, по-видимому, не попадали в категорию тех, кто заслуживал его безраздельного внимания. Люси привыкла к тому, что ее не замечают, казалось даже, что ее это вполне устраивает, но Флоренс, имевшую достаточный успех у мужчин, задевало, когда ее игнорировали.

Флоренс нельзя было отказать в привлекательности, но первое, что неизменно бросалось в глаза, – это ее бледность. Казалось, она выросла в бункере, а не под солнцем Флориды. Свидетельство того, что ей следовало родиться в другом месте, думала она не без удовольствия. Ее светлая кожа легко краснела, то ли от застенчивости, то ли от страсти, как будто Создатель не мог выбрать между конкурирующими импульсами чистоты и похоти. Некоторым мужчинам это казалось очаровательным, но многих отталкивало. А еще у нее были темные, почти черные глаза и светло-каштановые кудри, торчащие, как у Медузы Горгоны. Несмотря на сотни долларов, которые за все эти годы ее мать потратила на гели, спреи и кремы для укладки, Флоренс так и не научилась с ними справляться.

– Что будете пить, дамы? – спросил бармен привычным тоном. Свет играл на его жестких прядях. Флоренс представила, как они хрустят под пальцами, словно покрытая инеем трава.

Люси указала на плакат с рекламой фирменного коктейля.

– Я, наверное, попробую этот, с «Дюарсом».

Флоренс заказала красное вино.

– Есть каберне и пино.

– Неважно. – Она постаралась придать голосу небрежность. В винах она не разбиралась.

Девушки сделали по глотку и отправились на поиски знакомых, к которым можно было бы присоединиться. Они заметили нескольких коллег, столпившихся у стола с едой, и встали позади них. Младший редактор Аманда Линкольн спорила с высоким худощавым парнем двадцати с чем-то лет в бежевом вельветовом костюме.

– Да этого быть не может, чертов женоненавистник! – воскликнула Аманда.

Гретхен, бойкий ассистент, чей стол стоял как раз напротив стола Флоренс, повернулась к ним:

– Фриц утверждает, что Мод Диксон – мужчина.

– Нет, – прошептала Люси, поднося руку ко рту.

Мод Диксон был псевдоним автора вышедшего пару лет назад дебютного романа «Миссисипский фокстрот», который имел невероятный успех. Речь в нем шла о двух девочках-подростках, Мод и Руби, отчаянно пытавшихся сбежать из своего крошечного городка Колльер-Спрингс в штате Миссисипи. Им постоянно что-то мешало: возраст, пол, бедность, холодное безразличие их семей. Кульминационный момент в книге наступает, когда Мод убивает рабочего, проезжавшего через их город по дороге в Мемфис. Он допустил ошибку, положив глаз на шестнадцатилетнюю Руби и решив во что бы то ни стало добиться своего.

Убийство в итоге освобождает обеих девушек из тисков родного города. Одна попадает в тюрьму, а другая получает стипендию в Университете Миссисипи.

Критики отмечали острый, несентиментальный стиль и свежий взгляд, что привлекло внимание читающей публики. Однако книга не имела серьезного успеха, пока знаменитая голливудская актриса не выбрала ее для своего книжного клуба. В силу ли предвидения автора или по счастливой случайности роман появился в разгар движения #MeToо и точно отразил накал витающего в воздухе праведного гнева. Что бы ни случилось в ту ночь, когда за пивной «Дрифтвуд» юная Мод Диксон ударила ножом Фрэнка Дилларда, – бесспорно, опасного и распутного типа, – винить за это ее было невозможно.

Только в США книга разошлась тиражом более трех миллионов экземпляров, началась работа над созданием мини-сериала. Любопытно, что автор, Мод Диксон, была абсолютно никому не известна. Она не давала интервью, не ездила в книжные туры, вообще не занималась рекламой. В книге не было даже страницы с благодарностями.

Издательство, выпустившее роман, – один из конкурентов «Форрестера» – призналось, что Мод Диксон – это псевдоним, автор же предпочел сохранить анонимность. Естественно, это вызвало массу домыслов по поводу его личности. «Кто такая Мод Диксон?» – этот вопрос звучал в бесчисленных журнальных статьях, на интернет-форумах и пресс-ланчах книгоиздателей по всему городу.

В Америке нашли двух обладательниц имени Мод Диксон, но обе кандидатуры сразу были отметены. Одна жила в доме престарелых в Чикаго и не помнила, как зовут собственных детей. Другая была стоматологом-гигиенистом, выросла в Лонг-Айленде в обычной семье со средним достатком и, судя по всему, никогда не проявляла таланта или склонности к писательству.

Многие полагали, что история автобиографична, поскольку у автора и главной героини, от лица которой велось повествование, было одно и то же имя. Несколько сыщиков-любителей отыскали сведения о преступлениях, которые по определенным признакам совпадали с описанным в книге, но ни одна из версий не выглядела бесспорной. Кроме того, в Миссисипи доступ к материалам судебных заседаний по делам несовершеннолетних преступников закрывали, когда им исполнялось двадцать. Городка Колльер-Спрингс вообще не существовало, так что расследование в итоге зашло в тупик.

Обычно Флоренс скептически относилась к литературным произведениям, которые своим успехом были обязаны драматическим перипетиям сюжета. Убийство в ее глазах было дешевым приемом. Но, прочитав «Миссисипский фокстрот», она испытала настоящее потрясение. В этом случае убийство вовсе не служило уловкой для поднятия ставок – в нем был весь смысл романа. Читатель чувствовал, что ни у автора, ни у героини не было иного выбора, и даже испытывал удовлетворение от такой развязки.

Флоренс до сих пор помнила эти строки:

Нож вошел легко, острый край его мгновенно вторгся в теплые мягкие складки внутренностей Фрэнка. Она ударила снова. На этот раз нож попал в ребро – рука ее сильно дернулась, соскользнула с рукоятки и коснулась бледного тела. Живот его был залит кровью, жесткие темные волоски слиплись, как на голове новорожденного.

Ничего подобного Флоренс раньше не читала: текст был резкий, жесткий, даже жестокий. В конце концов, какая разница, мужчина Мод Диксон или женщина. Она знала, что, кем бы автор ни был, он не похож на других, как и сама Флоренс.

– Да с чего ты так завелась? – искренне удивлялся Фриц. – Господи, ну я же не говорю, что женщины не умеют писать. Я просто говорю, что этот конкретный писатель – не женщина.

Аманда потерла переносицу и сделала глубокий вход:

– Почему я так завелась? Да потому, что эта конкретная писательница стала самым продаваемым романистом года и номинирована на Национальную книжную премию. Но, разумеется, книга может быть действительно стоящей, только если ее написал мужчина, а если женщина, то это просто развлечение для книжного клуба. Ради бога, ну мало вам своих печенек, так еще и наши крошки подавай!

– Вообще-то, – вмешалась Флоренс, – самым продаваемым автором в том году был Джеймс Паттерсон, хотя «Миссисипский фокстрот» стал самой продаваемой книгой.

Все взгляды обратились на нее.

– Мне так кажется, – добавила она, хотя была в этом уверена, и тут же возненавидела себя.

– Что ж, спасибо, Флоренс, еще одну крошку отняла.

– Да при чем тут эти твои дурацкие подсчеты, Аманда, – сказал Фриц. – Мой друг, кстати, женщина, работает во «Фрост/Боллен», так вот она клялась мне, что Мод Диксон – мужчина. Конечно, это могла бы быть женщина, но в данном случае точно нет.

Он виновато пожал плечами. «Фрост/Боллен» было литературным агентством Мод Диксон.

– Ну и кто же это тогда? – допытывалась Аманда. – Как его зовут?

Тут Фриц замялся:

– Я не знаю. Она просто случайно услышала, как о ней говорят «он»…

Аманда всплеснула руками:

– Да это полная чушь. Мужчина просто не мог написать эту книгу. Нет на свете мужчины, способного так убедительно писать о женщинах. Как бы он себя в этом не убеждал.

Словно чтобы наказать себя за проявленную робость, Флоренс решилась:

– Генри Джеймс? Эдвард Морган Форстер? Уильям Теккерей? – Она всегда чувствовала особое родство с Бекки Шарп.

Аманда повернулась к ней:

– Серьезно, Флоренс? Ты думаешь, «Миссисипский фокстрот» мог написать мужчина?

Флоренс пожала плечами:

– Вполне. Я вообще не вижу разницы.

Аманда посмотрела на потолок.

– Она не видит разницы… – с удивлением произнесла она, затем обернулась и спросила: – Ты писательница, Флоренс?

– Нет, – тихо ответила та.

На самом деле Флоренс больше всего на свете хотела стать писательницей. Как, впрочем, и все они. Наверное, у каждого в каком-нибудь дальнем ящике стола была спрятана половина романа. Но пока она лежит там, нельзя утверждать, что ты писатель.

– Ну, тогда тебе трудно в полной мере осознать, как важно для писательниц иметь примеры для подражания среди женщин. Женщин, которые когда-то уже не позволили, чтобы их внутренний мир описывали мужчины. Я не хочу, чтобы еще один мужчина рассказывал мне, как устроены женщины, ясно? Ты можешь это понять?

Флоренс то ли пожала плечами, то ли кивнула.

– Несчастна та страна, которая нуждается в героях, – добавила Аманда.

Флоренс ничего не ответила.

– Брехт, – ядовито уточнила Аманда, приподняв бровь.

Флоренс почувствовала, как краснеет, и инстинктивно отвернулась. Она одним глотком допила остатки вина и вернулась к бару, где с натянутой улыбкой протянула бармену пустой бокал.

Прислонившись к стойке, она одну за другой вынула из туфель и приподняла уставшие от каблуков ноги. Ей никогда не нравились такие самоуверенные девушки, как Аманда. В старших классах именно такие принялись вдруг опекать ее и около недели таскали везде с собой, как спасенную от гибели собачонку, пока не потеряли к ней интерес. Флоренс знала, что для них она была не более чем театральным реквизитом. И если бы она не подыгрывала им, изображая благодарную протеже, они бы ее и не заметили. Главное, для них это тоже было бессмысленным ритуалом, что раздражало Флоренс больше всего. Аманда, выросшая в Верхнем Вест-Сайде, исполняла роль феминистки так же, как, вероятно, когда-то носила форму своей частной школы, – привычно, не слишком задумываясь, но истово.

Самой Флоренс никак не удавалось достичь того накала возмущения, которого, казалось бы, так требовало время, и подобная невосприимчивость к общественному негодованию зачастую оставляла ее за бортом, можно сказать, всего. Создавалось впечатление, что именно это возмущение служило связующим элементом, скрепляющим семейные пары, друзей, аудиторию большинства медиакомпаний. Даже юные уличные агитаторы, собирающие подписи под той или иной петицией, обходили Флоренс стороной, словно чувствуя ее врожденный солипсизм.

Это вовсе не означало, что она ко всему относилась спокойно, просто эмоции Флоренс берегла для других целей. Хотя для каких, она бы сказать не смогла. Вспышки собственного гнева удивляли ее самое. Случались они редко и вызывали ощущение слабости и растерянности, как при смене часовых поясов, словно тело вырывалось вперед, а она пыталась его догнать.

Однажды в университете на семинаре по писательскому мастерству преподаватель раскритиковал перед всеми ее рассказ, назвав скучным и неоригинальным. Оставшись после занятий, она начала отчаянно защищать свою работу и в итоге накинулась с обвинениями на него, посредственного автора, опубликовавшего единственный, никем не замеченный сборник рассказов. Когда Флоренс наконец выдохлась, он смотрел на нее с неподдельным ужасом. Она едва могла вспомнить, что тогда наговорила.

Бармен все-таки обратил внимание на пустой бокал, и в этот момент за ее спиной раздался голос:

– Я с тобой согласен.

Она вздрогнула и обернулась. Это был Саймон Рид, главред «Форрестера», высокий худощавый мужчина с мягкими волосами, тонкими чертами лица и россыпью веснушек. В их среде он считался красавцем, но Флоренс могла лишь предположить, что о нем сказали бы в Порт-Ориндже, где тонкие черты точно не входили в число мужских достоинств.

– В каком смысле? – спросила она.

– В том смысле, что кого вообще волнует, кто такая Мод Диксон.

Слова текли у него между губ, словно суп. Флоренс поняла, что он пьян.

– Текста это не изменит, – продолжал Саймон. – Точнее, для некоторых изменит, хотя не должно. Эзра Паунд был фашистом, однако же написал несколько чертовски красивых строк.

– И муравей – кентавр в своем стрекозьем мире, – процитировала Флоренс.

– Тщеславье сбрось, я говорю, отринь^[2], – подхватил Саймон, кивая.

Они обменялись молчаливой улыбкой сообщников. Флоренс поймала взгляд наблюдавшей за ними Аманды, которая тут же отвернулась. Бармен поставил на стойку полный бокал вина. Когда Флоренс подняла его, Саймон чокнулся с ней и наклонился ближе.

– За анонимность, – тихо сказал он.

2

Весь остаток вечера Флоренс ощущала на себе внимание Саймона. Она, конечно, и раньше сталкивалась с оценивающими взглядами мужчин постарше, но в родном городе это, как правило, вызывало у нее неприязнь, будто ее вовлекали во что-то такое, в чем она не желала участвовать. Однако сегодня пристальный интерес Саймона доставлял ей удовольствие. Он сильно отличался от тех мужчин, которых она знала с детства: вместо самострела и загара со следами от майки в его арсенале были первые издания известных книг и тонкая ирония. К тому же все знали, что он женат на актрисе Ингрид Торн. Флоренс чувствовала, что заслужила место на более высокой ступени бытия, словно его взгляд волшебным образом вызвал в ней что-то, о чем она и не подозревала.

Спустя два часа толпа начала редеть, и Люси спросила Флоренс, не собирается ли та уходить. Обе они жили в Астории и часто вместе добирались домой на метро.

– Езжай, – сказала Флоренс, – я, пожалуй, еще выпью.

– Все нормально, я подожду.

– Нет, правда, езжай.

– Хорошо, – нерешительно согласилась Люси. – Если ты уверена.

– Уверена, – произнесла Флоренс с нажимом.

Иногда ей казалось, что дружба Люси душит ее, хотя, окажись она перед выбором, ей пришлось бы признать, что комфорт от этой отчаянной преданности подруги намного перевешивает клаустрофобию: дело было, пожалуй, еще и в том, что мать Флоренс рано научила ее признавать только самые сильные эмоции. Все сдержанное представлялось ей холодным и фальшивым.

Люси ушла, вяло махнув рукой. Флоренс заказала еще бокал вина и медленно выпила его, оглядывая зал. На вечеринке осталось около двух десятков человек, но никого из них она не знала настолько хорошо, чтобы подойти. Саймон стоял в углу – он был поглощен беседой с главой отдела рекламы и, похоже, не собирался ее заканчивать.

Флоренс чувствовала себя полной дурой. Чего она, спрашивается, ждала?

Поставив бокал на стойку – получилось как-то слишком резко, – она отправилась искать свое пальто в общей куче у двери. Выдернула его и вышла.

Снаружи ветер хлестал ее по голым ногам. Флоренс свернула к жилым кварталам и быстро зашагала к метро. Она почти дошла до станции, как услышала, что кто-то окликнул ее по имени. Она обернулась. Саймон догонял ее, его темно-синее пальто было аккуратно перекинуто через руку.

– Не хочешь еще выпить? – спросил он небрежно, словно не бежал только что за ней по улице.