Отзывы на книгу «Взятие Измаила»

Я ещё не кончил читать, но могу сазать, что книга захватывает, хотя мне пока не ясен сюжет. Это поток слов читаемых с интересом и с любопытсвом о чём ещё будет. Нужно отметить обширную эрудицию писателя – чего только стоят фразы на старо-русском (правда?) языке!

Очень стилизованный плотный текст, в котором тщательно перемешаны временные и культурные слои. Действие незаметно перетекает из начала двадцатого века в современность и обратно. Язык становится то житийным, то сказочным, то сухим канцелярским… Мысль о том, что любовь, смерть, грех и раскаяние всегда одинаковы, проведена максимально наглядно.

"Взятие Измаила" — это колыбель в море слов, в которой ты плывёшь не знаю куда, покачиваясь на волнах и погружаясь в дрёму. Сам автор сравнил произведение с оперой: в опере не особенно важен сюжет, мы приходим в неё, чтобы послушать звук, вот и тут важен сам звук, сам стиль, сами сплетения. Бесконечное упражнение со стилями, завязками, обрывками и клочками сюжетцев, через которые смутно проглядывает что-то напоминающее центральную идею. Идея, как мне кажется, в том, что Россия-матушка — тоже опера из клочков и смутно связанных между собой арий, объять её нельзя, понять тоже, разложить по полочкам так и вовсе никогда не получится. Как традиционный русский салат: новогодняя оливьешка или винегрет, где всё порублено, перемешано, сервировано и подано.

Измаил из романа, который штурмуют все подряд, это сама жизнь, которая от огромных размеров вселенной вдруг сужается до аттракциона с дрессированными белыми мышами, которые тоже "берут Измаил". А что, Измаил негордый, берите его семеро.

Традиционная идея романа вывернута наизнанку. Главными героями "Взятия Измаила" стали стился и слова. Они конфликтуют друг с другом, развиваются, влюбляются в друг друга, женятся, расходятся, трахаются и иногда даже убивают друг друга. Всё остальное — только смазка, тот самый незыблемый русский царь стола майонез, который может собрать воедино любую несочетаемую дрянь в салате и превратить его в шедевр нежнейства. Без негативных коннотаций, потому что Шишкин давно уже товарищ швейцарский, а поэтому майонез у него не магазинный провансаль, а сделанный по воспоминаниям из детства из яиц очаровательной перепёлки, лучшей дижонской горчицы и оливкового масла, собранного девственницами и хранящегося в надёжном бронебойном бункере где-то глубоко под землёй. Читать это довольно сложно, а в какой-то момент могло бы стать и скучно, если бы это всё были просто напластования разнородных элементов. Но они не сами по себе, у них есть могучие корни в русской классике, так что куда интереснее докапываться до всевозможных зарытых собак и аллюзий, чем следить за тем, возьмёт ли уже кто-нибудь этот Измаил или надорвётся. Да и вообще зачем его брать, если можно просто плыть.

Когда одного эпиграфа мало

Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повестий О плъку Игореве, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню.

Последний раз, Проездом из села Шишиги в Монте-Карло, Перед вами выступают популярнейшие куплетисты: Гарри Сольди! Билли Мольди! Граф Толстой неоднократно утверждал, что вся наша жизнь - это ПРЯМАЯ, ЖЕЛЕЗНАЯ, ДОРОГА!!!

Когда все жители Египта стали грамотными и по всей стране установился угодный богам порядок, Осирис решил отправиться в миссионерское путешествие по соседним странам, поскольку остальные народы всё ещё пребывали в состоянии варварства. Оставив трон на попечение своей жены и сестры Исиды, он в сопровождении певцов, музыкантов и свиты младших божеств отправился в путь. Бог и его свита ходили по земле, распевая гимны, и после долгих странствий преобразовали весь мир так же, как некогда преобразовали Египет. Ни разу не применив силу, покоряя людей только красноречием и благородными делами, Осирис вскоре подчинил себе все соседние народы и племена. здесь эпиграфы кончились и началось Прочитал "Взятие Измаила", ну что сказать, книга понравилась, очень понравилась, но не могу сказать что она также понравится любому. Скорей всего она мало кому понравится... После "Жана Кристофа", который был романом-рекой, я бы назвал "Взятие" романом-железной дорогой. Книга имеет почти библейские масштабы, в ней боги равны людям и, создав материю и людей, они сами стали этими людьми, этой нескончаемой железной дорогой

Дальше...больше

Прямо дороженька: насыпи узкие, Столбики, рельсы, мосты. А по бокам-то всё косточки русские... Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты? Эта цитата не полностью, конечно, но есть и в книге, поэтому приводя более полный текст я сильно рискую...Не, ну его от греха Железная дорога задает ритм всему произведению. Она связывает воедино, казалось бы несвязуемые вещи. Книга создана еще и как музей, музей воспоминаний разных людей, которые проносятся перед нами, как пейзажи в окне поезда несущегося(плетущегося) по бескрайним заснеженным русским полям и лесам, ну или как рассказы попутчиков в том же поезде, где непонятно, слушаешь ли ты правду или выдумку, да и неохота выяснять, ведь история очень затягивает, и сам рассказываешь то, что не стал бы рассказывать никому больше, но в поезде, где попутчик видит тебя в первый и последний раз, случается рассказать гораздо больше, то, что ты мог бы рассказать только на Страшном Суде... Как известно железная дорога в сознании людей является архетипом Времени. Этот феномен тщательно разобрал В. Пелевин в своей "Желтой стреле". Этот же прием использует и Шишкин, когда железная дорога связывает различные времена и пространства книги. Следующий большой пласт вагон книги - это история адвоката. Мне кажется это один из Богов (Русский Сварог или Перун), которые и создали все это горькое пространство. Это не просто адвокат, он является защитником души на страшном суде, и защищает с блеском молодую девушку, утопившую свое дитя, убийц, воров, и других, казалось бы малоприятных личностей. Как же он стал таким, в общем и рассказывает книга, в одном из пространств(купе?). Через что ему пришлось пройти, чтобы мочь простить и оправдать всех, как простил Христос. Последний вагон - это история самого Шишкина, его детство, работа корреспондентом, и любовь к Франческе. О самой любви там не сказано, может ее и не было вовсе, как у адвоката с Екатериной, а было желание жениться, потому, что она беременная? Не суть, здесь важно, что Шишкин делится с ней своей коллекцией, своей жизнью, своей судьбой... Каждая из историй книги является записью в протоколе Страшного суда. Когда душа отправляется в последнее путешествие, приходится вспомнить все значимое, что было в жизни, все ошибки, что совершил, все яркие моменты, что повидал. Ну и девушку с медной косой, конечно, куда же без нее, как она вокруг шеи её... В основном, все истории связаны с рождением, болезнями и смертью, поэтому вроде бы не назовешь книгу очень легкой для чтения, но не могу сказать что книга читалась тяжело. Есть какая-то легкость в описании этих мук... Наверно всегда есть надежда на освобождение... А хотя бы и в виде смерти. Что же в тамбурах и переходах? А там размышления о России и ее пути... Как-то все мрачно и беспросветно тут все по мнению автора, сравнение правителей России с египетским царем а русского народа с евреями в рабстве, конечно, очень сильно. И еще один плюс книги, хоть это и постмодернизм, то есть, как я понимаю, автор натащил в книгу отовсюду, откуда только можно столько текста, что трудно просто поверить и понять, где кончаются цитаты и начинается собственный авторский текст, так вот, плюс в том, что распад текста не дошел до молекулярности, даже атомарности Елинек. Есть очень вкусные кусочки, для филологов особенно, в общем-то все культурно, маты запиканы. Мне очень понравился древнерусский язык некоторых отрывков, когда для большей выразительности автор пишет все эти и был глад велик, быша, комони, опять забылся... Так вот древнерусский язык вводит меня в состояние какого то непонятного транса. Вставим цитату только теперь уже про самого Шишкина, потому, что самому мне так не загнуть, как бы я ни старался. Проза Шишкина сочетает в себе лучшие черты русской и европейской литературных традиций, беря от Чехова, Бунина, Набокова богатство словаря, музыкальность и пластичность фразы, тонкий психологизм и естественный, недекларативный гражданский пафос, а от западных авторов в лице, прежде всего, Джойса и мастеров «нового романа» — принцип смены стилей и повествовательных инстанций внутри одного произведения, фрагментарность композиции, мозаичность метафоричности, синтаксический динамизм, авангардную смелость фабулы при актуализации языка, перенос центра тяжести текста с сообщения на язык, который по замечанию самого автора есть его тропинка к Богу. А то что это я, как дурак, совсем без цитат... А что в сухом остатке? В сухом остатке у нас две более-менее связных истории (Шишкин и Адвокат) и много мелких рассказов, связанных между собой темой ЖД, России и Страшного суда Как по мне, так отлично, полностью согласен с теми, кто дал Шишкину Букера за эту книгу, знакомство с писателем состоялось благодаря ДП 2017. Будем читать дальше, еще есть Венерин волос и Письмовник и Записки Ларионова. P.S. Почему "Взятие Измаила" так называется, для тех кто в танке: Название романа идёт из эпизода, в котором мальчик мечтает сделать аттракцион с дрессированными мышами, изображающими взятие Измаила. Название по разъяснению самого автора ироничное, на него указывает и «говорящее» имя главного героя Александр Васильевич (как у Суворова), и любимая фраза отца героя морячка-подводника из части «Эпилог»: "Эту жизнь, Мишка, нужно брать, как крепость!" это из Вики Но для меня еще очень важна вот эта цитата из Вики про сам штурм Спустя много лет Суворов не раз признавался об Измаиле в порыве откровенности: «На штурм подобной крепости можно было решиться только один раз в жизни…».

"Всем встать - суд идет"

Вот суд. Вот женщина убила своего ребёнка. Нечаянно. И мать свою убила. Тоже нечаянно. А её - оправдать. А она - несогласна. Вот М. Обвиняется в том, что не помог умирающему в парке Д., которого пырнули заточкой. М. не оказал помощь, Д. умер. М. обвинить. Если бы М. оказал помощь и Д. умер, то М. обвинили бы снова, но только по другой статье. Что ж. Вот он, суд русский. Читаешь протоколы и не веришь в то, что всё так и было. Потому что слово канцелярское, ненастоящее. Читаешь рассказы самих обвиняемых или свидетелей, их судьбы через них самих. И веришь. Да, так всё и было. А как не поверить, когда с такой искренностью тебе жизнь свою рассказывают, воспоминания свои доверяют. А ты молчишь. Как судить? Как? Что правда, а что ложь? Если правда, то вправе ли ты судить? Ведь ты не был в той ситуации, в том времени, в том пространстве. Оказался бы в тех координатах и поступил бы точно так же. Потому что по-другому никак. А если ложь? А если ложь, то значит было, но не с ним. А то, что он себе эту историю присвоил - нестрашно. Ведь было, а значит есть, случилось, произошло. Просто не с тем. И ты бы поступил точно так же, как тот, другой. Нет - глупости это всё, российские суды. Вот Страшный Суд - это правда. Только сколько еще ждать? Когда он будет? Эх! Помрём все!

Россия - странная страна

Всё у нас не как у людей. Страна широка, история глубока - где Человек? Всё нам неймётся, чего-то хочется, сами не знаем, чего. Жить здесь - не живётся, заграницу подавай. А уедешь за границу, на родину ой как потянет! И будешь сидеть в эммиграции, булку французскую жевать, московскую вспоминать да стихи о родине сочинять, а может и роман напишешь. Так и умрёшь на земле нерусской. И после смерти не успокоишься - всё будет на родину тянуть, как бы там плохо не жилось, а вот земля иностранная не принимает, только на русской землице косточки успокоиться смогут.

Коллекция

Жил себе жил человек такой, Михаил Шишкин имя его. В детстве писателем стал - написал роман в три страницы о муже и жене, которые всё время ссорятся и собираются разводиться через суд. И после в "Пионерскую правду" послал. Когда пришёл ответ, его родителей через суд уже развели. А роман так и не напечатали - в жизни сбылось. Но "Пионерская правда" написала маленькому Шишкину ответ и оставила наказ: увидишь вокруг себя что-нибудь интересное - записывай. Собирай, дескать, коллекцию. Он запомнил и стал коллекционировать маленькие случаи из жизни. Страшные все, прочитаешь - ужаснёшься "неужели у нас так?". Что за нелюдь страна русская?! Случаи страшные, но прекрасные. Потому что случаи эти как зёрнышки: посадил слово, а оно пошло расти. И выросли веточки-фразы, листики-предложения в дерево-книгу под названием "Взятие Измаила".

Жизнь должно брать

Мама, мамочка моя... Папа, любимый мой... Как же вы меня такого родили? Зачем жизнь мне дали и не сказали, как жить? Да и что вообще такое жизнь? Вот я дышу - живу, значит? Или нет... Как же! Папа же дал наказ, ещё там, в том далёком детстве. Не мой папа, а писателя этого, который коллекцию страшных случаев собирал. Папа этот напивался (прям как мой) и рычал в ухо сыну услышанные где-то слова: - Эту жизнь, Мишка, нужно брать, как крепость!

Так возьми же её! Возьми! Что ты стоишь?! Я к тебе, к тебе обращаюсь! Бросайся на эту крепость! Кричи, беги с копьём, с мечом, огнестрельное оружие найдёшь, с ним беги! Пусть будет страшно, ведь ты не знаешь, что встретит тебя за этими могучими высокими стенами. А ты всё равно беги, несись навстречу своему страху, навстречу боли и страданиям! Сделай же это! - завоюй свой Измаил! Возьми его!

И делай это каждый день.

Читать в эмиграции эмигранта, пишущего о нашей общей Родине на совершенно удивительном, прекрасном и могучем русском языке – это ли не повод предаться ностальгии. Наварить картошечки, полить ее топленным маслицем, пару «иичек» вкрутую до синих желтков и вперед - к Взятию Измаила. На поезде, конечно! Роман Михаила Шишкина – это поезд. Под равномерный убаюкивающий стук колес проходят люди, каждый со своей судьбой, со своей историей. Меняются лица, манера рассказа, какая-то история обрывается и тут же начинается новая... А за окнами – Россия-матушка. И вот так я еду-путешествую с Михаилом Павловичем, вдоль и поперек Родину свою изучаю. Вот тут за закрытой дверью купе муж с женой ругаются, а вот тут уже мирятся на неудобной узкой вагонной полке. А вот в этом плацкарте пованивает от конфликтов, грязи, побоев и да, кажется, мертвичинкой запахло. А вот в вагоне-ресторане даже позитивненько, анекдотики, шуточки и запахи такие русские-русские. А вот тут сам Михаил сидит, рассказывает про детство своё, про родителей, про жену свою иностранную. Я лежу на излюбленной верхней полке, откуда обзор получше и диву даюсь, какие люди бывают склочные, двуличные, и какие они все, несмотря ни на что, интересные. Как много идей, мнений, слов. Вроде одинаковых слов, сказанных по-разному. И вот с кем-то мы достигаем полного взаимопонимания, сядем на одну полку, за один стол, выпьем и куриной ножкой закусим, а там и секрет какой раскроем, поделимся сокровенным. А потом мой новый друг сойдет и место его займет совсем другой. Он говорит те же слова, но по-другому, и я с ним никак не могу согласиться, а он в свою очередь спорит, и спорит со мной. И мы все больше погружаемся в пучину слов непонимания. А ночью, когда все утихнут, можно и в себе покопаться. С собой-то я хоть согласен? Вот я нынешний. Вот я десятилетней давности. Мы совершаем разные поступки и говорим на разных языках, и порой не понимаем друг друга. А скоро появится будущий я, который будет смотреть и дивиться на этих двух чудиков. Давно доедена вся картошка, курочка, огурцы, все выпито, и вот с багажом судеб и историй я сошла с поезда Михаила Шишкина и сижу в одиночестве. Сижу вроде на твердом и вполне устойчивом стуле, а меня все еще спустя несколько дней плавно покачивает. А в голове – музыка и песни колес. Как жаль, что тут, в эмиграции, нет наших русских поездов с душными плацкартами и верхними боковушками.

Все долго рассаживаются, шумят, двигают стульями, смеются, но наконец все затихают, свет гаснет, и проектор с шипением шлепает на экран мутную картинку. Смолкло последнее шуршание, кино началось.

... плацкарт на север, немытые тела, запах вареных яиц, водка. Попутчики - интеллигентное быдло или просто быдло - пьют, чавкают, тупо смотрят на пролетающие мимо заснеженные поля, философствуют. Разговор с проводником о людях, которых никогда не встретишь...

Треск, пропала картинка, желтое дергающееся пятно.

... фокусник в цирке, куда пришел по контрамарке с дочкой. Фокусник не простой: в момент складывает и перемножает шестизначные числа, читает написанное руками через конверт. Фокуснику не нужен адвокат, он громко протестует против юриста, ведь он не убивал...

... Осирис? Хименей? Ра? фараоны, скарабеи, пирамиды, рабы?? ...

... проводник, потягивая вечный чай, рассказывает о какой-то Наде, которую от тяжелой болезни "выручила" беременность. Правда, позже ребенок не смог спасти Надю от иномарки ...

... адвокат женился случайно на случайной знакомой, утяжелив тем самым и свою жизнь, и ее, Кати. Анечка, их случайная дочь, не случайно все-таки пришла в мир, она не испытание для семьи, не обуза со своей болезнью - она любовь для него...

... Осирис? ...

... Владимирский спуск - и вот берег Нила. Мотте - посредник между грозным египетским царем и Богом - просит отпустить его народ. Моры, насекомые, болезни, кары египетские - царь клялся отпустить, но лишь больше ожесточался. История не повторилась, народ остался, где был, не ведая, должно быть, за что все эти испытания падают на его голову...

... Сибирь, дикие самоеды, сначала опускающие топор на голову страннику, а после выглядывающие глянуть, кого там принесло...

... сын, утонувший в проруби, и чья-то дочь, спасенная из другой, заморской, проруби. Ее спаситель давно уже душой и почти телом сгнил в Облядищево ...

Картинка скакнула и пропала, проектор впустую тужится и выдает лишь потрескивание. Слышится ропот, задвигали ногами, кашляют. И внезапно - яркие, четкие, живые кадры.

Франческа - та, которой посвящен роман, которая пока не знает, что будет второй из. Не понять нашему простому человеку, как можно "там" захотеть быть "здесь", изучать славистику. Жили в непонятной коммуналке с бывшем мужем его матери, сгоревшей от рака опальной учительницы. К старшему своему брату, отбывавшему срок, ездил в соседний город, потом - за Урал. Этот запах, казалось, забытый, вспомнился, когда сидел в кутузке: подрался с погонами за Франческу - она "украла" свою лампочку из библиотеки. Смерть сына надломила, но не сломала. Новый день, новая жизнь, не забыть, но жить жить дальше - и вот уже не хамоватая акушерка "Со своим нельзя!", а удобная скромность и комфорт. И первый крик нового человека. Проехавший свое, вывалился из вагона на непонятной станции, затянутой туманом, вокруг никого и ничего. Следующий виток жизни. Добро пожаловать.

Интересно, сколько раз улыбается средний читатель, когда продирается сквозь строчки романа "Взятие Измаила"? Скажу честно - где-то треть книги я ругала писателя за то, что уж слишком он педалирует выбранный прием повествования (и не спрашивайте, как он называется, - я не знаю, или не помню, или вот еще недавно мне начальница принесла Жюль Верна почитать - очень ей роман понравился). А потом увидела в этом своеобразный юмор и подумалось мне, что это ж почти по-гоголевски, только вот Николаю Васильевичу, как писал позже Николай Алексеевич, не пришлось "жить в эту пору прекрасную", под коей подразумеваем эпоху пресловутого постмодерна (опять же, кто спросит меня, что сие есть такое, получит от меня энциклопедическую справку о том, что Пиндар - есть древнегреческий поэт, а почему он вдруг немыт и кто его должен был мыть - неизвестно, ясно одно - в несоблюдении эллином норм гигиены виноват зловредный русский характер, также как и в том, что валлийцы и валлоны оказались одним и тем же народом - "казнить нельзя помиловать" - и это не просто выдумка, а исторический анекдот такой есть, будто одна из императриц, поднаторевших в русской пунктуации и милосердии, перенесла на приговоре запятую). И рассмеялась я и засмеялась, как те самые смехачи. Юмор есть такой - юмор висельников (один неумелый эссеист самоучка утверждал, что юмор висельника был присущ товарищу Сталину - ага, только пруфлинк я не дам, так что уж поверьте мне на слово). И вспомнились мне при чтении Антон Павлович и Иван Алексеевич, а Лев Николаевич только сейчас вспомнился, и то некстати. И вспомнился мне Даниил Хармс (почему-то без отчества) и наш лектор по русской литературе позапрошлого уже века и древнее - разбирали мы с ним разбирали текст "Слова о полку Игоревом", да так за все занятия до конца и не дошли, очень уж обширные комментарии можно к каждому слову привести, да о каждом слове поспорить, да пока еще прочитаешь в слух все эти "не лепо ли ныне бяшети". Книга прочитана. Измаил взят. А Суворов с Кутузовым молодцы. Прочие тоже постарались. Аттила тот вообще гунн. А Блок когда еще писал, что мы, братцы-товарищи, скифы и азиаты, а глаза у нас косые, ибо "пыль, пыль, пыль" (а кто вспомнил певца "бремени белых" - тому пряник положен).

Куда сомнителен мне твой, Святая Русь, прогресс житейский! Ф.И.Тютчев

Вот так посмотрите на эпиграф и решите, что автор нижепредставленного опуса намерен Россию ругать на чем свет стоит. Что вы, как можно! Я вообще не при чем, в Минске живу и на Россию гляжу с большим уважением. Куда мы без вас, мы же братья ваши меньшие (по размеру, естественно, ассоциации отставить!). Да и не так уж мы с вами, в сущности, различны – нас из одной славянской глины лепили. Интересно, что по этому поводу думает сам автор, на вид-то он мужчина приятный, очки носит. Спросить бы у него, но до Швейцарии пешком не дойдешь.

Кстати, книга и не предлагает нам, ленивым читателям, пешком ходить. Мы плотно усаживаемся на жесткие полки вагона и лихо мчимся по рельсам неизвестно куда мимо полей и лесов, одиноких домов и полустанков, нигде особо не задерживаясь. А за окном мелькают судьбы арестантов и адвокатов, моряков-подводников, ремингтонисток и самоедов размазанным контуром. Только идею выхватишь, и нет ее больше. Иди, лови еще одну. А за другим окном - нескончаемый товарняк из слов. Вот и выходит: с одной стороны все слишком быстро мелькает, а с другой - слишком медленно тянется.

В продолжение темы скажу, что книга похожа на набор разномастных дорожных историй. Только в душной атмосфере плацкартного вагона можно вывалить всю подноготную абсолютно незнакомому человеку, пожаловаться на жизнь или похвастаться тем, чего нет и не было никогда. Забудьте о связности этих историй, их правдивости, логической и хронологической последовательности, так как это рассказы ради рассказов. Мы говорим одно, потом сбиваемся на другое, попутчик обязательно вспомнит сальный анекдот, потом кто-то распакует половину жареной курицы, и всем уже не до разговоров. Похоже, с Шишкиным именно так и было. Его несло по рельсам словесности в дальние дали, а он и рад.

Если предположить, что главного героя зовут Александр Васильевич, и его история должна занимать центральное место, читателю придется немало потрудиться, отделяя зерна от плевел, чтобы собрать по крупицам связный сюжет. Однако, сменив угол зрения, можно заметить, что остальные сюжетные линии и отступления, звучащие ни к селу, ни к городу, образуют многослойную матрешку, в которой прячутся древнегреческие философы, библейские сюжеты, аллюзии, всевозможные эпохи и стили, и различные события в равной степени важны. Еще в книге все поголовно сидят, и не потому, что не памятники, а те, кто не сидит, потихоньку сходят с ума или что похуже. Если проникнуться мрачным настроением романа и предположить, что Россия – страна с глубокими корнями и бесконечной границей, как у круга, получается, что люди, в ней живущие, как те мыши из опытов, только и делают, что задорно крутят колесо на подступах к Измаилу. Энергозатратно и малоэффективно. Здесь с автором можно соглашаться или спорить до пены у рта, но Измаил-то взяли, значит, и во всем остальном шансы имеются.

***

А сейчас я представлю вашему вниманию краткий список достоинств книги, и мы мирно разойдемся пить чай с плюшками.

1. Читать можно с любого места. В плотном потоке сознания сюжеты, представленные в книге, наслаиваются один на другой, крутятся на карусели с бешеной скоростью, смешиваются в порубленный кубиком и натертый на терочке винегретик. В принципе, это произведение можно и задом наперед прочитать. Количество слов останется прежним, а от перемены мест слагаемых, говорят, сумма не меняется.

2. Подходит для широкого круга читателей. Любителям истории будет по нраву название и даже захочется вспомнить славные подвиги генерала Суворова, который тоже этот самый Измаил брал. Потенциальным самоубийцам придется немного потерпеть и дочитать до подробного описания всевозможных ядов в исторической перспективе. По этой самой причине, кстати, историкам-самоубийцам настоятельно рекомендуется и под обложку заглядывать. Всяким филологам и просто любителям почитать словарь будет очень приятно наблюдать за тем, как автор нещадно пихает старославянскую лексику в и без того перегруженный текст. Начинающим некрофилам будет очень полезно ознакомиться с различными способами определения температуры трупа. Все вышеперечисленное – лишь краткий перечень представителей целевой аудитории.

3. Книга должна передавать запахи. У меня в этом плане совсем все тухло – я в электронке читала. Обладатели бумажной версии от нечего делать могут хоть бумагу понюхать, но это не то. Вы только представьте, если бы в книгах были такие ароматизированные вставки, как в глянцевых журналах. В случае с Измаилом штука просто незаменимая. Потер пальцем уголок страницы, на которой описаны всякие миазмы и трупные запахи, и получил эффект присутствия. Нет, вы не думайте, у автора и приятные вещи есть, и их тоже понюхать можно для разнообразия.

Так же, как Шишкин начал и закончил свое произведение в поезде, я начну и закончу Тютчевым. Уж очень он хорошо сказал, как отрезал.

…У ней особенная стать – В Россию можно только верить.