При написании исторической книги любому историку предстоит решить дилемму. Особенно если эта книга научно-популярная. С научной все просто – там правила определены; с популярной тоже – здесь главное увлекательность, и плевать на научность. А вот с научно-популярной всегда возникает вопрос оптимального соотношения этого «научного» и этого «популярного». Я не знаю, как решать данную проблему – возможно, отчасти поэтому я никогда не жалел, что я не историк. Вот действительно – делать книгу научной, со всеми многочисленными отсылками, допущениями, оговорками – да от одних этих бесконечных «с одной стороны, с другой стороны», «этого мы точно не знаем», «гипотеза высказанная таким-то» можно начать выть в голос. А пускаться в бурное плавание а-ля – это интересно, весело, но вот тоже не лежит душа к такому занятию. Неслучайно ученые-историки, которые при этом еще и большие писатели, способные писать увлекательно про свою науку – гении. И слава о них, как, например, о (про него я уже писал) намного переживет их. Казимир Валишевский, закатав рукава, взялся писать по одной из самых сложных фигур в истории России – фигуре, по которой консенсуса не было ни 300 лет назад, ни 200 лет назад, ни сейчас. Да, были всплески обожания, когда у власти оказывался авторитарный правитель ( Петр Первый Алексея Толстого был обласкан властями как никакое другое произведение – и все из-за того образа Петра, который столь красочно вывел Алексей Николаевич), но это именно флуктуации – системное отношение к Петру всегда было сложным и противоречивым. Я уже давно понял, что русские не в состоянии писать о своей истории – слишком она для нас родная. Признать в каком-то правителе упыря и тирана напополам с гением и преобразователем у нас плохо получается – или тиран, или гений и точка. Полутонов наш человек не признает – сложность натуры скорее воспринимает как оскорбление памяти кумира (или, напротив, обеление тирана). Достаточно вспомнить дискуссии по Сталину, где все участники показывают себя, прямо скажем, не очень. В сложности мира наш человек видит больше проблему, чем удовольствие или даже вызов. Именно поэтому западные историки уделывает отечественную науку просто тотально – чего стоит одна блестящая биография Хрущева за авторством (у ней я тоже уже писал). И вот тут известный французский историк польского происхождения почти 100 лет назад взялся за фигуру значительно более сложную чем Хрущев – Петра Алексеевича Романова, именуемого в разные времена и разными источниками Антихристом, Грозным, Великим, Реформатором и даже по юношеской кличке на Всешутейшем соборе Пахом-пихайх*й. Сам автор скромно называет Петра «Великим мужем». Автор проделал колоссальную работу, пропорол гигантское количество материала – и если б перед ним стояла именно научная задача, то никаких сложностей с выполнением работы бы не возникло. Но задача была не только научная, и даже не только художественная но, быть может, самая сложная для историка – оценочная. От историка большого уровня требуют оценку, его авторское мнение – а вот здесь поскользнуться можно на куда более твердой почве. Петр Алексеевич такую почву точно не представляет. Как автор оценивает Петра? Как мне показалось – автор сам не определился с оценкой. Какие-то черты характера Петра его восхищают – прежде всего твердость характера, энергичность, витальность, желание реформ. Какие-то кажутся ему пугающими – жестокость с некоторым перехлестом, вспыльчивость. Какие-то он списывает на среду – отсутствие систематичности (ей надо учиться с детства – где бы он ей научился), неуважение к законам, которые сам и писал. Не ставя под сомнение незаурядность описываемой личности автор все-таки не может определиться со своей позицией. Сумасбродство «великого мужа», величие его реформ, неумелость их проведения, та безжалостность и ненужная жестокость – Петр был сумбурным человеком, и историк должен был развеять данную сумбурность. В данном случае сумбурный объект описывается через сумбур. И я буду настаивать, что это не попытка изобразить противоречивую фигуру через противоречие, а самый банальный сумбур. Видимо понимая, что в методическом плане работе оказывается далеко не так крепка – автор старательно разбивает её на темы и подтемы, стараясь подвести под ноги исследованию почву покрепче. Вот «биографические» главы, вот главы с позиции внешней политики, вот главы внутренней политики. Внутри – церковная реформа, армейская реформа, взаимоотношения с Алексеем. Вроде бы сама структура должна быть крепка – но нет, авторские оценки скачут, и видно что автор не может определиться по самому главному объекту. Петр остается для автора закрытой книгой, изучаемой скорее с позиции бихевиоризма. И даже большое количество пересказываемых сплетен разной степени достоверности только мешают. В одном автор последователен – нотки польского национального самосознания (сказывается национальность автора) вкупе с преклонением перед Европой (автор получил образование во Франции) сквозят просто яростно. Мазурка Домбровского, подчас, начинает звучат со страниц просто за рамками приличия – после отдельных глав мне самому хотелось затянуть «Еще Польска нэ згинэла». Притом что Европа времен Петра это тоже далеко не идеальное общество – стоит напомнить, что процессы над ведьмами в России начались с принятием западных нормативно-правовых документов, где подобные преступления и наказания предусматривались. Отдельные заносы автора не то чтоб раздражают – скорее вызывают недоумение. Нельзя серьезному историку так себя показывать. В целом это очень увлекательно и познавательно чтение не без огрехов. Автор насколько может объективно подходит к изучаемой личности (другое дело что получается далеко не всегда), у автора есть все кондиции большого историка – а что еще надо? Хорошей литературы по Петру на русском мало, а уж той, где авторы пытаются удержать хоть какой-то баланс – и того меньше. Будем читать польско-французское.
Отзывы
3