Свет, обманувший надежды

Переводчик Александр Соловьев, заместитель главного редактора журнала «Россия в глобальной политике»

Редактор Ольга Бараш

Главный редактор С. Турко

Руководитель проекта А. Василенко

Корректоры А. Кондратова, О. Улантикова

Компьютерная верстка К. Свищёв

Арт-директор Ю. Буга

© Ivan Krastev and Stephen Holmes, 2019

International Rights Management: Susanna Lea Associates

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2020

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

⁂

Предисловие к русскому изданию

Шрек навсегда, или Бесконечная история

Авторы книг, которые в наше богатое сюрпризами время отваживаются на анализ и особенно прогноз социально-политических событий, изрядно рискуют. Процесс написания и издания занимает, как правило, не меньше года, и доставленный из типографии том имеет шанс попасть пальцем прямиком в небо. Примеров тому немало, особенно если авторами руководит не желание понять, что происходит, а стремление доказать некую идеологическую правоту, сагитировать читателя. Тем ценнее, когда события, имевшие место уже после выхода книги, подтверждают точность анализа, а сама она становится объяснением, «что это было».

«Свет, обманувший надежды» Ивана Крастева и Стивена Холмса вышел на английском языке в конце 2019 г., к тридцатилетию событий, обозначивших переломный момент в мировой политике. Падение Берлинской стены как символ краха коммунистической идеологии, а затем и ее главного носителя – СССР – воспринималось как начало «нашей эры». То есть период, когда человечество перевернуло сумрачные страницы ХХ столетия и вышло на торную дорогу в направлении «конца истории». Авторы – два сомневающихся интеллектуала из Европы и США – задались целью понять, почему ослепительный фейерверк энтузиазма и оптимизма относительно будущего, расцветивший политический небосклон на рубеже 80-х и 90-х годов прошлого века, превратился три десятилетия спустя в кучку тускло догорающих петард. И как получилось, что великая либеральная трансформация, начатая тогда, обернулась масштабной имитацией «лучших практик». Почему она стала в большинстве случаев поверхностным подражанием, которое не только не привело к успеху эпигонов, но и толкнуло на опасный путь сами образцы.

«Сразу после 1989 г. распространение демократии по всему миру мыслилось как версия сказки о Спящей красавице, в которой прекрасному Принцу свободы оставалось только убить Дракона тирании и поцеловать принцессу, чтобы пробудить спящее либеральное большинство», – иронизируют авторы, называя поцелуй горьким, а пробудившуюся красавицу мало похожей на воображаемый идеал. Развивая метафору, можно заметить, что история на деле воспроизвела не оригинальный сюжет Шарля Перро, а популярные в начале века фильмы о сказочном персонаже по имени Шрек. Принцессу вместо прекрасного Принца спас и очаровал малоэстетичный завсегдатай болота, а сама она оказалась в итоге не изящной девушкой, а великаншей-людоедкой, хоть и обаятельной.

Чары окончательно рассеялись через несколько месяцев после выхода книги. Пандемия COVID-19, в считаные недели охватившая весь мир весной 2020 г., будет иметь разные последствия, но главное – в одночасье осыпалась мишура имитации, генезис которой описывали авторы. Универсализм, тот самый, что, по логике либеральной глобализации, должен был преобразить человечество к лучшему, растворился в момент, когда под угрозой (неважно – реальной или воспринимаемой как реальная) оказались безопасность и жизнь граждан конкретных стран. Тут же выяснилось, что жители любого государства могут полагаться только на него, а всякое правительство – только на себя и на собственное население. Космополитизм как образ мысли и действий, пренебрегающий границами, уперся в непреодолимые барьеры отнюдь не политической природы. А эффективность ответа на распространение инфекции не связана с социально-политической формацией, зато напрямую зависит от культуры и традиций каждого общества. Иными словами, создалась ситуация, ответ на которую невозможно сымитировать. Его нужно давать, исходя из реальности, существующей сейчас и здесь.

Забегая вперед, процитирую следующую книжку Ивана Крастева, написанную в период всеобщих карантинов и ставшую развитием этой: «Призыв “оставаться дома” подталкивает людей к тому, чтобы определять свой дом не только в прагматическом смысле – как лучшее место для жизни и работы, но и в метафизическом. Дом – это место, где мы больше всего хотим находиться в период опасности…»

Основная мысль Крастева и Холмса следующая: предполагалось, что после краха коммунизма и «конца истории» мир за пределами классического Запада будет перенимать принципы успешно действующей там либеральной демократии, так что «всесильная, потому что верная» модель скоро завоюет планету. Заодно и решая наиболее острые проблемы. На деле, однако, происходила мимикрия, которая не столько преображала переходные общества, сколько заставляла притворяться послушными учениками. Ну а притворство рано или поздно приводит к обратной реакции, что и наблюдается в Восточной Европе, причем в наибольшей степени у таких флагманов реформ, как Польша или Венгрия. «Имитационный либерализм, неизбежно ущербный и искаженный, заставил многих ранних энтузиастов демократизации ощущать себя культурными самозванцами, притворщиками. Этот психологический кризис, в свою очередь, стимулировал легко политизируемую тягу к утраченной “подлинности”».

Россия, которой в книге посвящен отдельный раздел, случай, по версии авторов, более сложный. На раннем этапе после распада СССР руководство страны и новые элиты стремились влиться в восточноевропейский тренд. Но быстро выяснилось, что в эту матрицу Россия не вписывается. Краткий период имитации по-восточноевропейски закончился острым разочарованием, породившим другое качество подражания: Россия «перешла от имитации внутреннего западного общественно-политического устройства к пародии на американский внешнеполитический авантюризм».

«Отзеркаливание предусматривает ироничную и агрессивную имитацию целей и поведения соперника, – полагают авторы. – Задача его в том, чтобы сорвать либеральную маску с Запада и показать, что Соединенные Штаты тоже, вопреки тщательно выработанному имиджу, играют на международной арене по “закону джунглей”… После 2012 г. российские лидеры пришли к выводу, что главной слабостью политики их страны после окончания холодной войны было то, что они имитировали не реальный Запад… Так что теперь они стали одержимы идеей имитации реального западного лицемерия. Если раньше Россия больше всего беспокоилась относительно собственной уязвимости, то сейчас она обнаружила уязвимость Запада и мобилизовала все свои ресурсы, чтобы обнажить ее перед всем миром».

Оставим читателям судить, насколько они согласны с авторами, которые, кажется, уверены, что российское политическое поведение а) подчиняется надежному управлению, б) целенаправленно, продуманно и даже интеллектуально изящно, в) полностью зациклено на психологически запутанных отношениях с Западом. Живущие в России и хотя бы немного представляющие, как на практике функционируют здесь государство и общество, сочтут первые два пункта незаслуженным комплиментом. Третье предположение, впрочем, достойно рассмотрения.

Крастев и Холмс преувеличивают одержимость Кремля и его злонамеренность, списывая, как сейчас принято в США и ЕС, на Москву гораздо больше западных неприятностей, чем она в состоянии доставить (даже во время пандемии продолжают звучать обвинения в том, как именно Россия старается разрушить Запад). Справедливо, однако, что с момента распада СССР ее внешнеполитическое поведение в огромной степени определялось тем, что делали на международной арене другие ведущие игроки. А также реакцией на собственной положение, в котором Россия оказалась после внезапного коллапса советской сверхдержавы.

Крастев и Холмс отмечают важнейшее обстоятельство, которое обычно игнорируют западные комментаторы: «Падение Берлинской стены показало, что обрушение экономических систем и ожиданий убивает людей так же неумолимо, как и “горячая” война. Социально-экономические показатели России последнего десятилетия ХХ века напоминают показатели страны, только что проигравшей войну». Это к вопросу о том, почему было странно ожидать от русских их собственной арии в хоре ликования по поводу крушения тоталитаризма. «Русские отказались признать историю 1989–1991 гг., служившую в их глазах своекорыстному самовозвеличиванию Запада, совместной победой, в которой не было проигравших… По их мнению, Запад просил их праздновать чудесное “освобождение” России от цепей советской власти как раз тогда, когда вокруг них рушилась их страна. Эта либеральная пантомима продолжалась в течение нескольких лет на полном серьезе».

Хотя значительная часть книги так или иначе посвящена переходным странам, ее главный герой – сообщество развитых либерально-демократических государств с рыночной экономикой, которое одержало сокрушительную и, казалось, необратимую победу в холодной войне. Крастев и Холмс фактически пишут о высокомерном ослеплении, которое заставило поверить в собственную политико-экономическую непогрешимость, погрузиться в самолюбование. Запад обратился к миру с идеей «нормальности», то есть набора критериев, которому должны соответствовать государства, если не хотят оказаться с «неправильной» стороны истории в категории «изгоев» (реальная политическая терминология конца ХХ – начала XXI века).

Месть этой самой «истории» оказалась коварной, поскольку бумеранг прилетел назад не от тех, кого не слишком успешно пытались обратить в истинную либеральную веру, а из недр самих западных обществ. Рубиконом стал 2016 г., когда избиратели Великобритании и Соединенных Штатов, двух образцово либеральных держав, проголосовали за противников безграничного космополитизма. «Перемены, которые вызвал Трамп, будет трудно обратить вспять, потому что они коренятся не в низкопробном и попирающем закон поведении одиночки, а в глобальном восстании против того, что широко воспринимается как либеральный имитационный императив». Кстати, в этом контексте авторы предлагают воспринимать и президента России, превратившегося в жупел на Западе: «Действия Путина… гораздо проще понять, признав их частью общемирового сопротивления безудержному, открытому для бизнеса, но недостаточно управляемому процессу глобализации, разворачивающемуся в XXI веке…»

Завершающий раздел посвящен Китаю. «Подъем Китая знаменует конец эпохи имитаций. В отличие от Запада, Китай расширяет свое глобальное влияние, не стремясь трансформировать общества, над которыми он пытается господствовать. Китай не интересует структура других правительств и даже то, какая фракция их контролирует. Его интересует только готовность таких правительств подстраиваться под китайские интересы и вести дела с Китаем на выгодных условиях». Финал книги звучит совсем пророчески на фоне американо-китайской конфронтации, резко обостряющейся с момента начала пандемии и явно переходящей на новый уровень. «Этот конфликт может оказаться взрывоопасно эмоциональным, а не холодно-рациональным с обеих сторон. Но он не будет идеологическим. Вместо этого будет вестись ожесточенная борьба за торговые преференции, инвестиции, курсы валют и технологии, а также за международный престиж и влияние».

Замечание точное. Оно заставляет вспомнить не о холодной войне, весьма упорядоченной в том числе и благодаря ее ярко выраженной идеологической составляющей, а о кануне Первой мировой, убедительно описанном Лениным в «Империализме как высшей стадии капитализма». Тогда тоже сражались не за идеи, но борьба за рынки в сочетании со всплеском шовинизма привели в бездну. Холодная война с ее вечным балансированием на грани, которую категорически нельзя перейти, была на самом деле ответом на катастрофы первой половины ХХ века. Она оставила в наследство систему институтов, которые в лучшие свои годы помогали поддерживать мир и обуздывать наиболее хищнические инстинкты, да и до сих пор еще из последних сил выполняют эту функцию.

«Эпоха имитаций была естественным продолжением холодной войны. Она сохраняла свойственный эпохе Просвещения пиетет перед человечностью, общей для всех», – пишут Иван Крастев и Стивен Холмс. Дальнейшее покрыто туманом. «Мы можем бесконечно оплакивать ушедшее глобальное доминирование либерального миропорядка – или можем отпраздновать возвращение в мир политических альтернатив, понимая, что “пристыженный” либерализм, оправившись от стремления к глобальной гегемонии, остается самой подходящей для XXI века политической идеей».

Последний (до сего времени) из фильмов про Шрека повествует как раз о том, как некогда устрашающему монстру-огру, раздобревшему от мирной, благополучной, но монотонной жизни в семье, захотелось альтернатив. Вспомнилось лихое и развеселое время, когда все от него шарахались, а он делал что хотел и не забивал себе голову условностями. Подвернувшийся злой маг-неудачник отправляет его в параллельное измерение, где Шрек припадает к истокам. Но, насладившись сперва свободой, он обнаруживает, что оказался в мире тиранического беспредела, где в чести только хитрость, обман и грубая сила. Герой понимает, что потерял, и ценой невероятного напряжения чудом вырывается обратно в ставшую вдруг такой родной «скуку».

В сказках, особенно голливудских, чаще всего счастливый финал. В истории бывает по-разному.

Федор Лукьянов,

главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»

Предисловие
Имитация и ресентимент^[1]

Мы все рождаемся оригиналами, почему же многие умирают копиями?

ЭДВАРД ЮНГ

Еще вчера будущее казалось светлее. Мы уже привыкли верить, что 1989 г. отделил «прошлое от будущего почти так же отчетливо, как Берлинская стена – Восток от Запада»^[2]. Нам было «трудно представить себе мир, который радикально лучше нашего собственного, или будущее, не являющееся по сути демократическим и капиталистическим»^[3]. Но сегодня мы мыслим по-другому. Большинству из нас сейчас трудно представить себе будущее, которое остается стабильно демократическим и либеральным – даже на Западе.

После окончания холодной войны надежды на глобальное распространение либеральной капиталистической демократии были огромны^[4]. Казалось, на геополитической сцене вот-вот разыграется спектакль наподобие «Пигмалиона» Бернарда Шоу – оптимистической нравоучительной пьесы о том, как профессор фонетики за короткий срок научил бедную цветочницу говорить как королева и непринужденно вести себя в приличном обществе.

Преждевременно отпраздновав интеграцию Востока в Запад, увлеченные зрители в конце концов осознали, что разыгрывающийся перед ними спектакль идет не по сценарию^[5]. Вместо «Пигмалиона» мир увидел инсценировку «Франкенштейна» Мэри Шелли – тоже поучительного, но мрачного романа об ученом, решившем поиграть в Бога и создавшем гуманоидное существо из кусков мертвых тел. Ущербный монстр чувствовал себя обреченным на одиночество, неприятие и отторжение. Завидуя недостижимому счастью своего создателя, чудовище в ярости обрушилось на его друзей и семью и уничтожило весь его мир. Результатом неудачного эксперимента по искусственному воспроизводству человека стали лишь муки совести и разочарование.

Эта книга расскажет о том, как либерализм оказался жертвой собственной триумфально провозглашенной победы в холодной войне. На первый взгляд, фатальной стала череда дестабилизирующих политических событий: атака на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г., вторая война в Ираке, финансовый кризис 2008 г., аннексия Крыма Россией и ее вторжение на восток Украины, полное бессилие Запада остановить сползание Сирии в гуманитарную катастрофу, миграционный кризис в Европе в 2015 г., Брекзит и избрание Дональда Трампа президентом США. Последние отблески торжества либеральной демократии после холодной войны померкли на фоне китайского экономического чуда, организованного политическим руководством, которое ни в коем случае не было ни либеральным, ни демократическим. Попытки спасти доброе имя либеральной демократии, выпятив ее достоинства в сравнении с незападными автократиями, были перечеркнуты безответственными нарушениями либеральных норм на самом Западе – таких, например, как пытки заключенных и очевидные сбои в работе демократических институтов. Недаром сегодня либеральных исследователей больше всего занимает вопрос, как происходит атрофия и угасание демократий^[6].

Да и сам идеал «открытого общества» как-то потускнел^[7]. Для многих разочарованных граждан открытость сегодня вызывает скорее тревогу, чем надежду. Когда рухнула Берлинская стена, в мире оставалось всего 16 подобных сооружений. Сегодня построены или строятся 65 укрепленных пограничных периметров. В исследовании «Границы, заборы и стены» (Borders, Fences and Walls. State of Insecurity?) эксперт из Квебекского университета Элизабет Валле отмечает, что почти треть государств воздвигает вдоль своих границ заграждения^[8]. Три десятилетия после 1989 г. прошли «от стены до стены»: краткий период утопических фантазий о мире без границ, начавшийся с эпохального разрушения Берлинской стены, завершился приступом глобального помешательства на увитых колючей проволокой бетонных надолбах, воплощающих экзистенциальные (правда, зачастую воображаемые) страхи.

Большинство европейцев и американцев теперь считает, что их детям суждено прожить менее полноценную и благополучную жизнь, чем та, что выпала им самим^[9]. Общество почти разуверилось в демократии, старые политические партии распадаются или вытесняются аморфными движениями и популистскими вождями, что ставит под вопрос готовность организованных политических сил бороться за выживание демократии в кризисный период^[10]. Избирателей в Европе и Америке, напуганных призраком масштабной миграции, все сильнее привлекают ксенофобская риторика, авторитарные лидеры и надежно защищенные границы. Они уже не верят, что историю XXI века украсят либеральные идеи, исходящие от Запада: они боятся, что ей навредят миллионы людей, стремящихся на Запад^[11]. Права человека, некогда превозносимые как заслон против тирании, ныне все чаще видятся помехой в борьбе демократий с терроризмом. Либерализм настолько разуверился в себе самом, что стихотворение Уильяма Батлера Йейтса «Второе пришествие», написанное в 1919 г., после одного из самых кровопролитных конфликтов в истории человечества, в 2016 г. стало у политических обозревателей практически обязательным рефреном^[12]. Век спустя строки Йейтса: «Всё рушится, основа расшаталась, // Мир захлестнули волны беззаконья»^[13] – отражают самые дурные предчувствия защитников либеральной демократии по всему миру.

Бен Родс, помощник и близкий друг Барака Обамы, в мемуарах «Мир как он есть» (The World as It Is: A Memoir of the Obama White House) отмечал, что покидающего Белый дом президента больше всего волновал вопрос: «Что, если мы ошиблись?»^[14] Он не спрашивал себя «Что пошло не так?» или «Кто действовал неверно?». Не был для него актуален вопрос Хиллари Клинтон: «Что случилось?»^[15] Обаму тревожило другое: «Что, если мы ошиблись?» Что, если либералы неверно интерпретировали суть периода, наступившего после холодной войны? «Что, если мы ошиблись?» – верный вопрос, и наша книга попытается дать на него ответ.

Для нас обоих это еще и глубоко личный вопрос. Старший из нас, американец, родился через год после начала холодной войны и, будучи старшеклассником, узнал, что только что построенная Берлинская стена является воплощением нетерпимости и тирании. Второй, болгарин, родился по другую сторону границы между Востоком и Западом через четыре года после появления стены и рос в убеждении, что путь к политической и личной свободе лежит через разрушение стен.

Мы происходим из разных миров, но годами жили в тени Берлинской стены. Ее эффектное разрушение, попавшее во все телепрограммы, стало определяющим моментом наших политических и интеллектуальных биографий. Наше политическое мышление сформировали сначала стена, а потом – ее отсутствие. И мы тоже верили, что окончание холодной войны станет началом эпохи либерализма и демократии.

Эта книга – наша попытка понять не только то, почему мы с такой готовностью в свое время принимали эту веру, но и то, как осмысливать мир, который вновь захлестнули волны антилиберального и антидемократического «беззакония».