Читать книгу: «История римских императоров от Августа до Константина. Том 1. Август», страница 3

§ II. Новые почести и привилегии, дарованные сенатом Августу

Я возвращаюсь к повествованию, рассказывая о новых почестях и привилегиях, которые сенат даровал Августу одновременно с вручением ему верховной власти.

Как император, этот государь имел многочисленную охрану под старым названием, принятым для охраны полководцев, – преторианские когорты. Чтобы побудить эти войска с большим усердием и верностью охранять особу принцепса, сенат постановил, что они будут получать двойное жалованье.

Он также постановил, что дверь его дворца всегда будет украшена лавром, увенчанным гражданской короной – неизменным свидетельством общественной признательности победителю врагов государства и спасителю граждан. До нас дошли монеты, отчеканенные при этом принцепсе, с двойным символом лавра и гражданской короны, сопровождаемые надписью, означающей: «за спасение граждан» – OB CIVES SERVATOS.

Один из месяцев года уже получил новое название в память о Юлии Цезаре – это месяц июль (Julius). Теперь хотели оказать ту же честь Августу и решили назвать его именем месяц сентябрь, в котором он родился. Однако он предпочел предыдущий месяц по причинам, изложенным в сохранившемся у Макробия сенатском постановлении. Вот его суть:

«ТАК КАК В МЕСЯЦЕ, ДО СИХ ПОР НАЗЫВАЕМОМ СЕКСТИЛИЕМ, ИМПЕРАТОР ЦЕЗАРЬ АВГУСТ ВПЕРВЫЕ ВСТУПИЛ В ДОЛЖНОСТЬ КОНСУЛА, ОТПРАЗДНОВАЛ ТРИ ТРИУМФА, ПРИНЯЛ ПРИСЯГУ ЛЕГИОНОВ, РАСПОЛОЖЕННЫХ НА ЯНИКУЛЕ, ПОДЧИНИЛ ЕГИПЕТ ВЛАСТИ РИМСКОГО НАРОДА, ПОЛОЖИЛ КОНЕЦ ВСЕМ ГРАЖДАНСКИМ ВОЙНАМ, ТАК ЧТО ВО ВСЕХ ЭТИХ ОТНОШЕНИЯХ ЭТОТ МЕСЯЦ ЯВЛЯЕТСЯ И БЫЛ СЧАСТЛИВЕЙШИМ ДЛЯ НАШЕЙ ИМПЕРИИ, СЕНАТ ПОСТАНОВЛЯЕТ, ЧТОБЫ ОТНЫНЕ ОН НАЗЫВАЛСЯ АВГУСТОМ».

От этого искаженного и измененного названия произошло наше слово август. Сенатское постановление было утверждено народным указом.

Среди этих проявлений почета и уважения, вполне уместных в сложившихся обстоятельствах, народный трибун по имени Секст Пакувий отличился чрезмерной и отвратительной лестью. В полном сенате он заявил, что намерен посвятить себя Августу, следуя обычаю, принятому у испанцев, кельтов и германцев, и призвал других сенаторов последовать его примеру. В другом месте уже говорилось об этом обычае, согласно которому у названных народов множество клиентов связывали свою судьбу с судьбой господина, клятвенно обязуясь следовать за ним в жизни и смерти. Август остановил предложение трибуна. Но тот бросился к собравшемуся народу, произнес речь в том же духе, а затем, ходя по улицам, принуждал прохожих посвятить себя вместе с ним Августу. Он приносил жертвы и устраивал празднества по этому поводу, а однажды заявил на народном собрании, что назначает Августа своим наследником наравне с сыном. У него не было ничего, и его щедрость преследовала цель не дарить, а получать. Его надежды не обманулись: Август вознаградил его лесть, показав тем самым, что она не была ему так неприятна, как он хотел внушить.

Хотя Август получил законное право командовать только в этом году, ему уже давно привыкли повиноваться. Поэтому, не опасаясь беспокойств, обычно сопровождающих новую власть, он без страха покинул Рим и отправился в Галлию, чтобы упорядочить там дела и установить прочную и четкую систему управления. Поскольку гражданские войны последовали сразу за завоеванием этой обширной страны Цезарем, римляне не успели ввести там обычный для провинций порядок, и все находилось в смятении между старой, уже отжившей формой правления и новой, еще не утвердившейся. Август провел перепись имущества и населения по древнеримскому обычаю и на основе составленных списков установил и взимал налоги. На общем собрании в Нарбоне он объявил законы и постановления, по которым должна была управляться провинция. Он не изменил старого деления Галлии, за исключением Аквитании, которая прежде ограничивалась Пиренеями и Гаронной. Он расширил ее границы до Луары, присоединив четырнадцать народов, отделенных от Кельтики.

Когда Август прибыл в Галлию, там царил мир. Однако незадолго до этого там шла война, поскольку мы видим, что в этом году Мессала отпраздновал триумф. Это было в окрестностях Адура и Пиренеев, где он усмирил несколько народов, еще не привыкших к ярму. Впрочем, у нас нет подробностей о его подвигах, которые, возможно, не были особенно значительными, ведь Август не был строг в предоставлении права на триумф.

Его намерением при поездке в Галлию было отправиться оттуда в Британию. Но поскольку там все успокоилось, он повернул в Испанию и в Таррагоне вступил в должность консула в восьмой раз.

Император Гай Юлий Цезарь Октавиан Август (VIII) – Тит Статилий Тавр (II). Год Рима 796. До Р. Х. 26.

В Испании Август занимался примерно тем же, чем и в Галлии. Не могу сказать, провел ли он там весь год или после нескольких месяцев вернулся в Рим. В конце этого же года мы снова найдем его в Испании.

Дион здесь рассказывает о падении Корнелия Галла, первого префекта Египта, человека низкого происхождения, возвышенного милостью Августа, известного умом и талантами, но погубленного процветанием, как и многих других. Оказавшись на высоком посту и усмирив несколько восставших городов, в том числе знаменитые Фивы с их сотней ворот, он опьянел от безумной гордыни. Он жестоко отомстил этому древнему и прославленному городу, разграбив или даже полностью разрушив его. Чтобы обессмертить свое имя и славу, он велел высечь свои подвиги на пирамидах и воздвигнуть свои статуи по всему Египту. Наконец, он забыл, чем обязан тому, кто возвысил его из ничтожества, и за столом, разгоряченный вином и яствами, часто давал волю своему языку. Некоторые даже утверждают, что он дошел до заговора против своего благодетеля и государя, но не уточняют, каковы были цели заговора и как далеко зашла интрига. Август сместил его и назначил преемником Петрония.

Когда Галл вернулся в Рим, некий Валерий Ларг, прежде близко с ним друживший, стал его обвинителем. По тем преступлениям, в которых он его обвинил, Август запретил Галлу входить в свой дом и изгнал его из всех своих провинций. Как только он впал в немилость, все друзья отвернулись от него, а обвинители набросились со всех сторон. Сенат рассмотрел дело и, будучи строже императора, приговорил Галла к изгнанию и конфискации имущества. Его гордый дух не вынес позора такого приговора, и он покончил с собой. Август, казалось, был глубоко опечален, и ему приписывают прекрасные слова, если они были искренними: «Я единственный, кому не позволено гневаться на друзей лишь в той мере, в какой я сам того желаю».

Галлу было всего около сорока лет, когда он погиб. Он был поэтом, и его элегии пользовались известностью в древности. Они утрачены уже много веков, и у нас нет особых оснований сожалеть об этом – не только потому, что Квинтилиан находил их стиль жестким, но и из-за их содержания, целиком посвященного любовным и галантным темам. Вергилий был его другом, посвятил ему свою последнюю эклогу и, как говорят, завершил четвертую книгу «Георгик» похвалой Галлу. После его гибели он по приказу Августа заменил этот фрагмент эпизодом об Аристее, что для нас, несомненно, лучше панегирика человеку, более достойному ума, чем сердца.

Сенат постановил вознести богам торжественные благодарения за раскрытие и подавление заговора Галла, как если бы речь шла о враге народа, чьи козны угрожали благополучию государства. Это был пример лести, который впоследствии повторялся и преумножался при следующих императорах.

Но ни сенатский указ, ни покровительство принцепса не избавили доносчика от ненависти честных людей. Его презирали как предателя, изменившего другу; его считали опасным человеком, от которого нельзя было слишком остерегаться. И Прокулей, знатный римский всадник, пользовавшийся большим уважением Августа, встретив Ларга, прикрыл рукой нос и рот, желая дать понять, что в присутствии такого доносчика даже дышать было небезопасно. Это могло бы заставить поверить, что в поведении Галла было больше легкомыслия и безумия, чем преступления. Ведь если бы он действительно замышлял заговор против принцепса, тот, кто раскрыл бы его злые намерения, поступил бы как добрый гражданин, а не как предатель.

Несчастье Галла не стало уроком для Эгнатия Руфа, другого безрассудного и мелкого человека, который, будучи эдилом и хорошо послужив обществу в борьбе с пожарами, вообразил себя первым человеком своего времени и был настолько тщеславен, что по окончании службы вывесил объявление, в котором заявлял и уверял, что город обязан ему своим спасением. Это детское тщеславие заслуживало лишь насмешек, и оно не было наказано иначе. Но вскоре оно привело Эгнатия к дерзким и преступным замыслам, за которые он поплатился головой, как мы расскажем в своём месте.

Агриппа неустанно приумножал свою славу, трудясь для славы Августа; он был совершенным образцом министра, который, давая своему господину наилучшие советы, оставлял ему всю честь; и который в великих предприятиях, предпринимаемых для общественной пользы или украшения города, забывал о себе и стремился обратить взоры граждан лишь на императора.

В этом году он завершил грандиозное сооружение, задуманное ещё Юлием Цезарем, значительно продвинутое Лепидом, но оставшееся незаконченным из-за гражданских войн. Это были так называемые парки – места для собраний триб и центурий. О них уже упоминалось ранее. Каждая триба и каждая центурия входили в эти парки, чтобы подать свой голос в определённом порядке, избегая беспорядка, неизбежного при слишком большом скоплении народа. Изначально они были простыми деревянными постройками без крыши, пока Цезарь, воюя в Галлии, не задумал перестроить их в мраморе, покрыть кровлей и окружить прекрасными просторными портиками. Цицерон, который тогда старался поддерживать дружеские отношения с Цезарем, должен был вместе с Оппием руководить работами. Мы не знаем, насколько далеко продвинулся Цезарь в осуществлении этого плана. Дион приписывает Лепиду возведение основной части здания, но только из камня. Агриппа добавил украшения – мраморную облицовку, изысканные скульптуры и росписи. При торжественном освящении он назвал их Юлиевыми парками – именем, напоминавшим и о Цезаре, авторе проекта, и об Августе, при котором он был доведён до совершенства.

На следующий год Агриппа завершил Пантеон – удивительное здание, сохранившееся до наших дней и считающееся знатоками шедевром и чудом архитектуры. Он дал ему название Пантеон, что означает «храм всех богов» – либо из-за множества изображений божеств, помещённых внутри, либо из-за круглой формы здания, напоминающей небесный свод, который, согласно языческим представлениям, был обителью всех богов. Уже много веков этот храм служит лучшей цели и освящён во имя истинного Бога под покровительством Пресвятой Девы и всех святых; его современное название – Санта-Мария-делла-Ротонда.

Агриппа, следуя своей обычной практике, хотел посвятить это великолепное сооружение Августу и даже намеревался поместить его статую среди изображений богов. Но Август, неспособный завидовать столь верному слуге и твёрдо решивший не допускать своего божественного почитания в городе, воспротивился желанию Агриппы. Внутри храма была помещена статуя обожествлённого Юлия Цезаря, а статуи Августа и самого Агриппы установили в вестибюле. Его имя сохранилось в надписи на фронтоне:

M. AGRIPPA L. F. COS. TERTIUM FECIT

(Марк Агриппа, сын Луция, трижды консул, построил этот храм).

Среди других сооружений, возведённых им, упоминаются общественные бани, украшенные картинами и статуями; храм Нептуна – памятник его морских побед, где была изображена экспедиция аргонавтов. Если добавить к этому множество прекрасных построек, о которых говорилось в Истории Республики во время его эдильства, станет ясно, что ни один частный человек – да и едва ли какой-либо император – не мог сравниться с Агриппой в деле украшения Рима и улучшения жизни его жителей, столицы мира.

Во время своего восьмого консульства Август вновь открыл храм Януса из-за нескольких войн, важнейшей из которых была война с астурами и кантабрами в Испании. Он снова подумывал о походе против бриттов, которые, сначала склонявшиеся к признанию его власти, теперь отказались подчиняться навязываемым условиям. Однако волнения салассов у подножия Альп и испанских народов, о которых я упомянул, показались ему более важными. Против салассов он отправил Теренция Варрона Мурену, а сам взялся за испанскую кампанию, вступив в своё девятое консульство в Таррагоне.

Император Гай Юлий Цезарь Октавиан Август, IX консул – Марк Юний Силан. 727 год от основания Рима, 25 год до н. э.

Война с салассами не потребовала ни больших усилий, ни долгого времени. Варрон Мурена завершил её за одну кампанию, где после незначительных успехов добился победы скорее вероломством, чем силой. Под предлогом сбора дани, на которую согласились побеждённые, он разместил войска по всей стране, и те захватили несчастных салассов, когда они меньше всего этого ожидали. Сорок четыре тысячи человек были взяты в плен, включая восемь тысяч способных носить оружие. Всех их отправили в Эпоредию [4], римскую колонию, и продали с условием, что их увезут в отдалённые земли и не освободят раньше чем через двадцать лет. Для контроля над регионом там была основана колония. Три тысячи солдат из преторианских когорт поселились на месте лагеря Варрона Мурены. Новый город назвали Августа Претория (ныне Аоста, столица одноимённого герцогства).

Поскольку Варрон Мурена был лишь легатом Августа, честь победы досталась императору. В связи с этой победой и незначительными успехами Марка Виниция против некоторых германских племён, убивших римских купцов, прибывших в их земли для торговли, сенат постановил воздвигнуть на одном из альпийских перевалов триумфальную арку в честь Августа с трофеями. Сооружение было возведено, но лишь несколько лет спустя, как свидетельствует надпись [5], сохранённая Плинием. Говорят, что руины этого памятника до сих пор видны близ Монако, в деревне Торпия – название которой, возможно, искажённое Тропеа (трофеи).

Август столкнулся с большими трудностями в войнах в Испании: он даже действовал весьма неудачно, пока лично командовал войсками. Дело в том, что кантабры – народ ловкий и отважный – постоянно тревожили его внезапными нападениями, то на одну часть его армии, то на другую. Он не мог одержать над ними решительной победы, потому что они не отходили далеко от своих гор, где находили надежное убежище. Когда усталость и досада от неудач, усугубленные недомоганием, свалили его с ног и вынудили отступить в Таррагону, варвары, ободренные отсутствием императора, осмелились вступить в открытый бой с римлянами – и были разбиты.

Для усмирения этих свирепых племен были направлены Антистий, Фумий и сам Агриппа. Они захватили несколько их городов, преследовали их даже в самых неприступных горах. Пока их теснили на суше, римский флот совершал высадки на побережье, причиняя им немалый урон. Наконец, загнанные на гору Медоллий, они оказались окружены укреплениями, не оставлявшими им никакого шанса на побег.

Тогда эти непокорные характеры, видя себя атакованными со всех сторон, предпочли скорее погибнуть, чем сдаться врагу. Большинство из них покончили с собой – мечом, огнем или ядом, который добывали из тиса или травы, похожей на петрушку. Они всегда носили его при себе как последнее средство против ударов судьбы, ибо он приносил смерть без мучений. Матери душили своих детей, чтобы те не попали в плен. Среди пленников был мальчик, который по приказу отца заколол мечом своих братьев и всех родных. Одна женщина точно так же перерезала горло своим товарищам по плену.

Когда эта гордая нация была наконец сломлена столь тяжкими потерями, Август, желая смягчить их свирепость, приказал им покинуть свои горы, которые лишь питали их воинственный дух. Часть пленников была продана в рабство, с остальных взяли заложников и поселили на равнине.

Астуры сопротивлялись почти с таким же упорством, как кантабры, и легат Августа Каризий с трудом сумел их покорить. После победы в битве и взятия их главного города Ленции он вынудил их сдаться и поступил с ними так же, как с соседями: переселил на равнину, заставив обрабатывать землю и работать в рудниках. Ведь у них были месторождения золота, киновари и других ценных ископаемых, скрытых в недрах земли. Так астуры узнали о богатствах своей страны – но лишь для того, чтобы ими воспользовались чужеземцы.

Это была последняя военная кампания Августа. С тех пор он больше не возглавлял свои армии. Он не был воином по призванию, и если провел молодость в походах, то лишь ради исполнения своих честолюбивых замыслов – чтобы достичь верховной власти, которой в итоге и завладел. Теперь же всю свою славу он видел в мудром управлении огромной империей, во главе которой стоял. Он вовсе не стремился расширять ее границы или умножать свою славу новыми победами – напротив, избегал войн с соседними варварами с той же тщательностью, с какой прежние римские полководцы их искали.

Вместо того чтобы провоцировать конфликты, он часто заставлял варварских князей и послов торжественно клясться в соблюдении мира. Для большей надежности он требовал у них в заложницы девушек, понимая, что судьба сыновей волнует их куда меньше. Правда, ему все же пришлось вести войны, особенно с германцами, но они были для него оборонительными – по крайней мере, вначале – и поручались его легатам.

Он даже пренебрег почетным правом на триумф, который сенат даровал ему за покорение салассов, кантабров и астур. Он был настолько велик, что триумф уже ничего не мог добавить к его славе.

Но его действительно трогала слава того, кто наконец принес мир в Испанию после двухсот лет почти непрерывной войны. В самом деле, со времен вступления Гнея Сципиона в Испанию в первый год Второй Пунической войны эта обширная страна не знала покоя. Она не раз повергала римлян в тревогу: поражением и гибелью обоих Сципионов, войной с Вириатом, с Нуманцией, с Серторием, не говоря уже о двух походах, которые Цезарь был вынужден предпринять – сначала против помпеянских легатов, затем против сыновей Помпея.

Август, любивший мир, был счастлив восстановить его в этой неспокойной провинции и по этому случаю во второй раз закрыл двери храма Януса. С тех пор Испания наслаждалась спокойствием: этот край, прежде бывший ареной кровавых войн, даже не знал более разбоя. Так пишет Веллей. Хотя его слова несколько риторичны, они верны, если не считать одного восстания кантабров, о котором мы расскажем впоследствии.

Август, успешно завершив войну в Испании, распустил солдат, отслуживших свой срок, и в награду основал для них город на реке Гвадиана, назвав его Августа Эмерита (ныне Мерида). Эта колония, украшенная им прекрасными зданиями, великолепным мостом через Гвадиану и двумя акведуками, долгое время была столицей Лузитании. Однако уже несколько веков она утратила былое величие.

Чтобы отпраздновать победу, Август устроил игры в своем лагере, где его юный племянник Марцелл и пасынок Тиберий, оба ещё очень молодые, исполняли обязанности эдилов.

Август спешил выдвинуть Марцелла, видя в нём надежду своего рода и будущую опору своей власти. Не имея сыновей, он готовил его в преемники. Чтобы приблизить его к себе, он в том же году выдал за него замуж свою единственную дочь Юлию. Он так торопился с этим браком, что, будучи задержан в Испании болезнью (которая мучила его в эти годы), не стал ждать своего возвращения для свадьбы. В его отсутствие церемонию провёл Агриппа, действуя от его имени.

Поручение, данное Агриппе, показывает, что, возвышая племянника, Август не забывал и о друге. Он ещё больше подчеркнул своё уважение к Агриппе, поселив его в своём дворце после того, как дом последнего сгорел.

Таковы главные события девятого консульства Августа. Я опускаю малозначительные детали, но не могу не упомянуть о сыновней почтительности одного трибуна (названного Дионом Кассием Г. Торанием), который, будучи сыном вольноотпущенника, публично усадил своего отца на почётное место рядом с собой. Народ рукоплескал ему, справедливо считая, что благородство души важнее благородства происхождения.

Август в десятый раз стал консулом.

Император Гай Юлий Цезарь Октавиан Август, X консул – Норбан Флакк. Год Рима 728 / 24 г. до н. э.

В своё десятое консульство Август был освобождён сенатом от соблюдения всех законов. Вот как это было подготовлено и проведено.

Из-за болезни Август не смог вовремя прибыть в Рим для вступления в должность. Приближаясь к городу, он отправил вперёд эдикт, в котором обещал народу по случаю своего возвращения раздать по 400 сестерциев на человека – но лишь с одобрения сената и с запретом обнародовать эдикт до сенатского утверждения. Очевидно, первые выступавшие в сенате действовали по договорённости: они не только одобрили его просьбу, но и полностью освободили его от действия всех законов, чтобы он никогда не был обязан делать то, чего не хочет, или воздерживаться от желаемого.

Привилегии, возвышавшие принцепса над остальными гражданами, распространялись и на его семью. После возвращения Августа в Рим, празднеств и благодарственных молебнов сенат даровал Марцеллу право голоса среди бывших преторов и возможность стать консулом на 10 лет раньше установленного законом возраста.

Тогда ещё никто не предполагал, что Тиберий достигнет того положения, которое он занял впоследствии. Но Август предусмотрительно обеспечил и эту возможность: сенат разрешил Тиберию занять магистратуры на пять лет раньше положенного срока, и он был назначен квестором, тогда как Марцелл получил курульный эдилитет.

По мере роста власти Августа республиканские должности теряли значение, и граждане охладевали к ним, видя, что они лишены прежнего блеска и влияния. В тот год не нашлось достаточного числа квесторов для провинций, и сенату пришлось принудительно назначить тех, кто ранее занимал эту должность, но не был отправлен в провинцию. Позже подобные меры потребовались и для заполнения трибуната.

Дион Кассий упоминает здесь экспедицию Элия Галла в Аравию Счастливую. Она примечательна как первая и единственная попытка римлян завоевать этот край. Её неудача отбила у них охоту к повторным походам.

Элий Галл, командовавший экспедицией (хотя и был всего лишь всадником), тщательно подготовился, но его враги – арабы – не требовали таких усилий. Они, как и ныне, были кочевниками, плохо вооружёнными луками, мечами, копьями, пращами и топорами. Их главными слабостями были отсутствие дисциплины и храбрости: в крупном сражении они потеряли 10 000 человек, убив лишь двоих римлян.

Но страна защищала себя сама: жаркий и засушливый климат изнурял римлян тяжёлыми переходами, нехваткой продовольствия, плохой водой и болезнями. Они страдали от цинги и слабости в ногах – незнакомых им недугов, против которых не знали средств. Оливковое масло, принимаемое с вином или втираемое в больные места, приносило облегчение, но его запасы быстро иссякли, а местные источники отсутствовали.

Арабская коварство, издревле им приписываемое, усугубило бедствия римлян. Галл доверился некоему Силлею, набатейцу, который завёл его флот в опасные воды, утверждая, что сухопутные пути непроходимы, хотя караваны спокойно ходили ими ежедневно. Затем он повёл армию самыми трудными дорогами, растянув поход так, что обратный путь занял у Галла 60 дней вместо шести месяцев, потраченных на продвижение под руководством Силлея.

Наконец, после примерно года тягот и лишений, это несчастное войско, так и не увидев земли, где произрастают благовония (остановившись в двух днях пути от неё), вернулось в Египет, потеряв в боях всего семь человек, но будучи полностью обессиленным голодом и болезнями. Так была наказана алчность римлян, которых молва о богатствах и ароматах Аравии завела в страну, где они нашли ужасную катастрофу вместо сокровищ, которые искали.

Война, которую римляне развязали в Аравии, повлекла за собой конфликт с эфиопами. Ибо Элий Галл, оголив для своей экспедиции Верхний Египет и Фиваиду, дал эфиопам возможность воспользоваться ситуацией: они захватили Сиену, Элефантину и Филы, учинили большие разрушения в стране, уведя с собой богатую добычу, и повсюду низвергли статуи императора. Петроний, префект Египта, счел невозможным оставить это безнаказанным и, быстро собрав десять тысяч воинов, выступил против врагов. Те, насчитывая тридцать тысяч, бежали при первых же слухах о его приближении.

Это было войско, ещё более жалкое, чем арабское. Эфиопы носили большие щиты из невыделанной кожи, а в качестве наступательного оружия лишь немногие имели мечи; большинство же довольствовалось топорами или длинными копьями, вероятно, с железными наконечниками.

Такие воины не могли противостоять римлянам. Тем не менее, они рискнули принять бой, исход которого не вызывал сомнений и в котором эфиопы больше пользовались ногами, чем руками. Петроний, одержав победу, вторгся в их страну и дошёл до Напаты, столицы владений царицы Кандаки – женщины мужественной, хотя и лишённой одного глаза, правившей значительной частью Эфиопии. Она укрылась в соседней крепости, откуда прислала предложения о мире, но Петроний отказался их рассматривать; упорствуя в мести, он взял и разграбил царский город Напату.

Однако он находился уже в девятистах милях от Сиены и узнал, что впереди его ждут лишь пески и безлюдные пустыни. Поэтому он решил отступить, оставив гарнизон из четырёхсот человек с двухлетним запасом провизии в Премнисе – городе на Ниле ниже большого порога.

Кандака предприняла новые усилия, собрав свежие войска, чтобы отбить Премнис. Петроний, со своей стороны, действовал быстро и опередил её. Но в конце концов он понял, что римлянам нечего выиграть в этой войне, и стал более склонен к переговорам с царицей, которая, в свою очередь, осознав, с каким противником имеет дело, настойчиво добивалась мира. Когда Кандаке сказали, что ей следует отправить послов к Цезарю, она спросила, кто такой Цезарь и где он находится. Эфиопским послам дали проводников, и Август принял их благосклонно. Он охотно даровал мир их царице и даже освободил её от дани, наложенной Петронием.

Это посольство застало его на Самосе, куда он прибыл лишь в 730 году от основания Рима. Таким образом, нам следует вернуться к событиям его одиннадцатого консульства, относящимся к 729 году.

Имп. Гай Юлий Цезарь Октавиан Август, XI – А. Теренций Варрон Мурина, 729 год от основания Рима, 23 г. до н. э.

А после его отречения или смерти – Гн. Кальпурний Пизон.

Теренций Варрон Мурина, первый из двух коллег Августа в одиннадцатое его консульство, – тот самый, кто тремя годами ранее победил салассов. Он пробыл в должности недолго, и вскоре его место стало вакантным – либо из-за отречения, либо, что более вероятно, из-за смерти. Тогда Август взял себе в коллеги Гн. Пизона, который был одним из самых непримиримых и яростных противников могущества Цезарей. Пизон проявил рвение в защите республиканских идеалов во время войны, которую Сципион и Катон возобновили в Африке против Цезаря после битвы при Фарсале. Затем он примкнул к Бруту и Кассию, а когда эти последние защитники римской свободы погибли, получил разрешение вернуться в Рим. Однако, сохраняя свой гордый нрав, он не добивался должностей, и Августу пришлось самому сделать первый шаг, предложив ему консульство.

В этом году Марцелл исполнял обязанности курульного эдила, на который был избран годом ранее. Август не жалел средств на пышность игр, устроенных его зятем и племянником. Жаль только, что он не пощадил приличий, пожелав придать этим играм ещё большую славу, выведя на сцену для танцев римского всадника и знатную матрону.

Он также почтил Марцелла, доставив народу удобство: в сильную летнюю жару вся площадь Форума была укрыта навесом. Подобное прежде делали лишь во время игр или особо торжественных празднеств. Август же обеспечил эту защиту на всё лето для всех, кто по делам приходил на Форум, особенно для тяжущихся. В этом, как замечает Плиний, он не снискал бы одобрения Цензора Катона, который предпочёл бы, чтобы площадь усыпали острыми камнями, дабы отвадить от неё праздных людей.

Давно уже Августа лишь томилась, и он наслаждался лишь кратковременными промежутками здоровья, омрачаемыми частыми рецидивами. В этом году у него случился такой приступ, что он был близок к могиле. Он считал, что не оправится, и, созвав магистратов и виднейших членов сената и всаднического сословия, в их присутствии передал консулу Пизону общий реестр империи, то есть отчет о государственных доходах и расходах, численность сухопутных и морских войск, содержавшихся республикой, а также инструкции относительно всего остального, что касалось управления. Он не назвал преемника, возможно, опасаясь, что его выбор оспорят, и не считая свою власть достаточно укрепившейся, чтобы ее уважали после его смерти. Лишь перстень он вручил Агриппе; и это предпочтение бесконечно оскорбило Марцелла и изумило всех, поскольку до того никто не сомневался, что он прочит своего племянника в преемники.

Искусство или удача врача избавили Августа от смертельной опасности, а империю – от хаоса, в который она, казалось, была готова погрузиться. Поскольку обычные методы лечения не помогали, Антоний Муса рискнул применить холодные ванны, холодные напитки и употребление салата. С помощью этих охлаждающих средств он победил болезнь, до того сопротивлявшуюся всем лекарствам. Не только Август выздоровел, но с тех пор его здоровье стало крепче, чем когда-либо, и вместо привычного состояния, отмеченного частыми опасными недугами, у него остались лишь мелкие недомогания, неизбежные при хрупком сложении. Врач был вознагражден по величине оказанной услуги. Помимо значительных сумм, Август даровал ему право носить золотое кольцо, тем самым выводя его из состояния вольноотпущенника, каковым он был, и возводя в ранг всадника. Он также освободил его от всех налогов; и, что должно было бесконечно польстить человеку, ревностному к славе своего искусства, император распространил эту привилегию на всех представителей той же профессии – нынешних и будущих. Сенат поддержал Августа в этих почестях, оказанных Антонию Мусе, а граждане скинулись, чтобы воздвигнуть ему статую рядом с изображением Эскулапа – памятник, еще более почетный для императора, чем для того, кому он был воздвигнут.

Вскоре после выздоровления Августа последовало удаление Агриппы. Этот великий человек, столько лет привыкший занимать первое место рядом с императором, не мог скрыть своего огорчения из-за возвышения и надежд Марцелла; а тот, племянник Августа, с трудом переносил, что ему бросает вызов Агриппа. Их соперничество, несомненно, проявилось свободнее во время болезни принцепса; и исключительное доверие, оказанное умирающим Августом Агриппе, окончательно довело недовольство Марцелла до предела. Август, вернув здоровье, счел себя обязанным пожертвовать Агриппой. Можно поверить, что он принял это решение не без сожаления: по крайней мере, он попытался замаскировать унижение своего старейшего друга видимостью почестей, назначив его наместником Сирии – одной из богатейших и прекраснейших провинций империи. Агриппа не только не обманулся, но и открыто высказался об этом. Он назвал эту должность почетной ссылкой и, не желая пользоваться маской, которую ему предлагали, чтобы скрыть немилость, демонстративно отправил в Сирию лишь своих легатов, а сам удалился в Митилену, чтобы жить там частной жизнью.