Читать книгу: «Кино и немцы, или исповедь самоубийцы», страница 2

После окончания училища, мне все сокурсники говорили: «Ну, тебе-то нечего бояться распределения в какие-нибудь турлы. Твой тесть уж всё сделает, чтобы послать свою дочурку на запад, в цивилизацию». Дело в том, что самыми лучшими местами службы считались: СГВ (Северная группа войск, расквартированная в Польше), ЮГВ (Южная группа войск, расположенная в Венгрии), ЦГВ (Центральная группа войск – в Чехословакии) и ГСВГ (Группа советских войск в Германии). Я решил воспользоваться возможностями своего тестя и, посоветовавшись с Лолитой (по обоюдной нашей любви к теплу), сам попросил его отправить нас в турлы, но куда-нибудь южнее, так мы оказались в Среднеазиатском Военном Округе, в мотострелковом полку 8-й гвардейской Панфиловской дивизии, в 20-ти километрах от столицы Киргизской ССР города Фрунзе в посёлке Кой-Таш. Двухэтажный дом, сколоченный из каких-то деревянных блоков, и однокомнатная квартирка в нём на втором этаже, которую предоставили мне, как молодому лейтенанту, были не просто в убитом, в ущербном состоянии. Это был уже не домик поросёнка Ниф-Нифа, который построил себе жильё из соломы, но и не дотягивал до жилья Нуф-Нуфа, сложенного из веток. Красноречивой тому иллюстрацией стало наше возвращение из первого отпуска, войдя в квартиру мы обнаружили кучу мусора и огромную дыру в потолке. Видимо кто-то ходил по чердаку и провалился в нашу квартиру, заодно прихватив с собой золотую цепочку жены. Горячей воды в доме не было, поэтому в зимнее время вся кухонная тара грелась заполненная до краёв на газе, но её, конечно, не хватало на купание всей семьи, особенно, когда с работы приходил чумазый зампотех, поэтому я просто опускал два огромных кипятильника в ванну, и через пару часов можно было купаться. Сложнее было купать Яна, для полуторогодовалого сына нужно было не только согреть воду, но и согреть тепловентилятором саму ванную комнату, у которой на потолке зимой появлялся иней. Мы справлялись со всеми этими трудностями, потому что любили друг дружку и, конечно, нашего маленького карапузика.

На редкие праздники мы даже ходили с Лолитой на танцы, благо офицерский клуб находился рядом с нашим домом, но все равно я, практически каждые пятнадцать минут, бегал проведывать сынишку. Я так гордился своей Лолитой, которая выросла в Смоленске, практически в парниковых условиях и сумела устроить наш семейный быт в таких не простых условиях. Мне приходилось с утра до позднего вечера находиться на службе, иногда быть на суточных дежурствах и в праздники, и в выходные, а каждые полгода на целых два месяца наш зенитно-ракетный дивизион выезжал на учения далеко от дома. Супруге приходилось без меня справляться со многими проблемами, которые возникали перед ней. Мне очень нравилось, что Лолита была дружелюбной с соседями, она быстро нашла общий язык с другими офицерскими жёнами, и вместе они решали общие житейские проблемы, которых в военном городке было предостаточно. Например, продукты завозились в наш военный магазин не так часто, и если не успеешь занять очередь, то вся семья может остаться голодной.

Свои первые самостоятельные шаги сынишка сделал на киргизской земле, когда ему было чуть больше года. Янушка делал эти шажочки от Лолиты к моим протянутым рукам, и большей радости тогда для нас не было ничего на свете. Через неделю он споткнулся и ударился носом об пол, и я решил заняться его тренировкой. Янушка любил ползать за мячиком на четвереньках, я же приподнимал его за ножки, и он на ручках доходил до своей любимой игрушки. Ему так понравилось ходить на ручках, что он потом сам все время просил меня: «Пап, тлениловка!» Катнув от него мячик, он с удовольствием быстро перебирая ручками, добегал до игрушки, тренируя свои плечики и трицепсы. Таким образом, мы навсегда предотвратили появление шишек на лбу нашего ребенка.

Первая чёрная полоса в нашей семье наступила осенью, когда Лолита впервые дала Яну арбуз. Сын ел с таким аппетитом и всё время просил добавки, но этот арбуз, видимо, оказался с большим количеством нитратов, и на следующий день всё тельце его отекло, личико опухло, глазки совсем не открывались. Киргизский доктор поставил сыну диагноз гломерулонефрит (острая почечная недостаточность) и не придумал ничего лучшего, как сразу назначить для лечения гормональный препарат преднизолон, который считается препаратом класса А. В последствии пройдя массу обследований и консультаций в различных клиниках, мы выяснили, что это было чудовищной врачебной ошибкой. Отец моего друга Лёшки, один из лучших докторов Смоленской области, уролог Сморгунов Павел Васильевич, долго изучая результаты анализов, извинившись передо мной и Лолитой, откровенно посоветовал не надеяться на продолжительное будущее сына и рекомендовал нам рожать деток ещё. Мы были не просто ошарашены, мы были раздавлены его словами, наш родной мальчишечка, который сейчас катает машинку по белой простыне медицинской кушетки, может уйти от нас навсегда.

Надежда вылечить сынишку забрезжила перед нами, когда меня перевели на такую же должность в Германию, куда Лолита потом присылала мне долгожданные письма.

«Ярик, родной, здравствуй!

Нас отпустили на выходные домой и сегодня, то есть 22 июня получили твое письмо. У нас всё по-прежнему: лежим в больнице, правда анализы у Янухи уже лучше, белок 0, 099, а норма 0,033, а когда только ложились в больницу в Смоленск было 0,300, если помнишь. Янушка похудел, весит уже 11 кг 500 гр., а помнишь взвешивались, был 13,500.

В институте беру академический отпуск. С одной стороны, хорошо, хоть отдохну после больницы, но и год терять жалко, а делать нечего.

Копии свидетельства о браке и рождении Янухи мой отец сделает, только вот не знаю, где моё свидетельство о рождении, надо будет у отца узнать. Но во Фрунзе мы его, по-моему, не брали, а вообще точно не помню.

20 июня приезжали в больницу твои: Анна Ефимовна с Николаем Петровичем. Напиши подробнее: куда попал, как идут дела, куда поселили.

Нового ничего больше у нас нет. Скучаем. Часто снишься мне. Янушка говорит: «Папа туту!» Тоже часто тебя вспоминает.

Завтра опять в больницу, уже начинает казаться, что мы оттуда никогда не выйдем. Ну, вот и всё, сейчас пойду ложиться спать.

Пиши. Обнимаем тебя, целуем. Ян, Лолита».

Спустя неделю после этого письма, пребывая в ГДР, я получил от жены телеграмму, что от инфаркта скончался её отец. На похороны тестя меня не отпустили, так как военнослужащего из-за границы отпускают на погребение только самых близких родственников.

Николай Иванович Сороколетов кроме того, что он был порядочным человеком и доблестным офицером, был замечательным отцом. В отличие от моего родителя, он был любящий и заботливый, мудрый и великодушный, справедливый и милосердный. Если до знакомства с ним на примере своего отца, мне было понятно каким я не должен быть по отношению к своей жене и детям, то после близкого общения с Николаем Ивановичем мне стало понятно, на кого я хочу быть похожим. Мать Лолиты, Светлана Александровна была женщина эффектная, но жизнь вела распутную, поэтому дочь относилась к ней со сдержанным пренебрежением, а Николай Иванович, нахлебавшись от неё срама и позора, после нашей свадьбы практически сразу с ней развёлся. Женившись второй раз, он угодил в очередную западню. Следующая его жена оказалась качественной стервой, которая запретила приезжать Лолите с Яном в их родную квартиру. Возможно, именно по этой причине Николай Иванович и скончался на пятьдесят первом году жизни в своём гараже 29 июня 1986 года в день рождения своего внука Яна. Мы с Лолитой считали, что, потеряв её отца, а через год похоронив мою мать, наша семья понесла самые невосполнимые утраты, и эти трагические потери сблизили нас ещё больше.

СЕРИЯ 5. САНЧАСТЬ

Родился я 24 декабря 1962 года настолько слабым ребёнком, что переболел всеми детскими болезнями по нескольку раз. По рассказам матери, некоторые врачи сомневались, что «это дитя» вряд ли сможет пережить очередную зиму. Но я не только выжил, а благодаря маминому уходу и своим занятиям разными видами спорта в подростковом возрасте смог поднять свой уровень здоровья на довольно приличный. Единственное, что у меня оставалось слабым это горло и несмотря на занятия спортом и закаливания, ангинами я неизменно болел дважды в год весной и осенью, да ещё с температурой под сорок градусов. С диагнозом фолликулярная ангина я и был госпитализирован в санчасть осенью 1983 года на третьем курсе училища. Пройдя полный курс лечения, и практически выздоровев, я с другими курсантами коротал время, болтая с дежурной медсестрой, когда вечером по внутренней связи раздался телефонный звонок. Звонила жена одного из офицеров училища и просила оказать небольшую медицинскую помощь одному из членов семьи, как раз в том доме, где жила Лолита. Медсестра попросила меня сопроводить её и помочь донести тяжёлую медицинскую сумку в назначенное место, а после я смогу на минутку забежать к своей ненаглядной. Мы, весело болтая, прогулочным шагом, пришли по указанному адресу, но, когда дверь открылась, мы были ошеломлены. На полу без сознания в одних спортивных чёрных трусах лежал преподаватель кафедры физической подготовки, капитан Вячеслав Иванович Кувшинов с цветным поясом на шее. Мне тут же пришли на память слова одного из курсантов, что жена Кувшинова гуляет от мужа, но каков же был размах её измен, чтобы это дошло до курсантской среды…

– Я разговаривала по телефону, – сбивчиво говорила стройная женщина с ярко-накрашенными губами, кутаясь в халат точно такой же расцветки, как пояс-удавка на шее капитана, – и вдруг услышала какие-то удары, подумала, что муж что-то уронил, поэтому не сразу закончила разговор, а когда зашла в ванную, оказалось, что это Вячеслав повесился…

– Вы скорую вызывали? – жёстко спросила медсестра, пытаясь нащупать пульс на шее лежащего.

– Понимаете, это же ЧП на всё училище, я решила не звонить в скорую помощь, а позвонить вначале к вам в санчасть, – испуганно говорила женщина, – сначала я попробовала ножницами разрезать поясок, но у меня не получилось, но потом я смогла отрезать его ножом, и Вячеслав упал сюда.

– Где у Вас телефон? – вскрикнула медсестра.

– Там, у меня в спальне, – женщина направилась по коридору, и медик последовала за ней.

Опустившись на колени, я снял пояс с шеи офицера и, сложив ладони крестом, стал энергичными толчками надавливать на его мощную грудную стенку, затем оттянув нижнюю челюсть, дважды вдул воздух в лёгкие офицера.

– Алло! Алло! Скорая, срочно приезжайте по адресу Чернышевского 5 – кричала медсестра из спальни.

По инерции остервенело, я ещё продолжал делать офицеру непрямой массаж сердца, но осознавая, что уже слишком поздно, замедлился, а потом обессиленно сел рядом.

«Капитан, капитан, какой же ты дурак! Из-за какой-то шмары, да, она же мизинца твоего не стоит! – шептал я, в безумной надежде, взяв его ещё тёплую руку в свою, и пытаясь нащупать пульс, – да, ты бы нашёл себе тысячи таких как она, женился на другой, вы бы нарожали много деток, – несколько секунд я внимательно всматривался в его лицо, к сожалению, уже принимающего серо-землистый оттенок и по инерции продолжал бубнить, – от таких красивых людей, как ты, обязательно должно рождаться много детей…»

В двери показалась жена Кувшинова, она подняла отрезанный пояс халата с пола, и подперев плечом косяк двери, стала накручивать его на палец, глядя пустыми глазами на мёртвого мужа.

«Там, у меня в спальне», – в моей голове снова прозвучал голос хозяйки квартиры. Если она называет спальню своей, по всей видимости, спят они в разных комнатах. Я с ненавистью посмотрел на женщину, которая, по моему мнению, была причастна к смерти капитана, заметив мой взгляд, она отвела глаза в сторону. Второй обрывок пояса, привязанный в ванной к полотенцесушителю, висел над большим старым баком на высоте от силы полутора метров. Видимо, Вячеслав Иванович накинув петлю на шею, встал коленями на бак, а потом соскользнул с него, поджав под себя ноги. Это, какое же надо иметь желание покончить с собой, чтобы вот так смочь свести счёты с жизнью? Как нужно было возненавидеть белый свет и всё вокруг, чтобы наложить на себя руки? А ведь у него была дочь, какие-то друзья, коллеги, наверное, живы родители, и все они могли помочь ему отказаться от этого шага, но… Безусловно, офицер специально повесился на поясе от халата своей жены, давая тем самым понять, что это она подтолкнула его к этому, только вот, кому от этого легче.

Капитан Кувшинов вызывал у всех курсантов восхищение и некоторую зависть, он был не только мастером спорта по тяжёлой атлетике, но и обладателем идеальной атлетической фигуры. Наверное, все курсанты училища на занятиях по физподготовке видели его с обнажённым торсом, подтягивающимся с 32-килограммовой гирей на поясе.

– Вы, военные люди, – вспоминал, я его слова, когда он обходил строй курсантов, – должны готовить себя ко встрече с противником! Вы знаете, кто такие морские котики?

– Это тюлени, – неуверенно произнёс кто-то.

– Сам ты тюлень! – под общий смех добродушно произнёс Кувшинов и серьёзно продолжил, – это элита американского спецназа! Они же по стенам бегают! А Вы?

Кстати, после этого многие курсанты нашего курса, в том числе и я, стали больше уделять своей физической подготовке, и даже пробовать бегать по стенам.

Мы с Лолитой частенько видели его возле дома, когда он в гражданской одежде гулял с дочкой за ручку, катался с ней на велосипеде или, дурачась, вместе с ней, ел одно мороженое на двоих, когда она сидела у него на шее. Это было так очаровательно и по-семейному мило. Узнав об изменах его жены, мы, курсанты, бурно и возмущённо обсуждали, как от такого мужика может гулять жена? Сложно представить себе, что он не знал об этом, а, может быть, именно в этот вечер он услышал её разговор по телефону с любовником, не выдержал и покончил собой.

Спустя некоторое время в квартире появились милиция, медики и руководство училища. Стрельнув сигарету, я курил на лестничной клетке и ждал, когда они проведут необходимые в таких случаях процедуры. Дежурный по училищу, покурив со мной, выделил мне в помощь ещё одного курсанта младшего курса по имени Влад и приказал отвезти труп в морг смоленского института патологии. Ближе к полуночи, переложив тело на брезентовые носилки и накрыв его белой простынёй, мы погрузили тело капитана на грузовой Уазик и отправились по указанному адресу. На протяжении всего пути на колдобинах одна рука Кувшинова нет-нет, да и вываливалась из носилок на пол, а я всё время заботливо укладывал её обратно и накрывал простынёй.

Прибыв на место, прапорщик, который был старшим машины, наотрез отказался даже заходить в помещение института, сославшись, что на то, что он страшно боится покойников, переложив эту обязанность на меня. Водитель подогнал машину задом к крыльцу и открыл борт. Нажав не один раз на кнопку звонка, под которым была прибита дощечка с надписью «морг», мы, наконец, дождались открытия обшарпанной двери. В проёме появился худощавый мужчина лет двадцати пяти с большими голубыми глазами, с клочковатой бородкой в потёртых брюках и мешковатом свитере.

– Что у вас? – задал он странный вопрос, рассматривая машину поверх наших голов.

– Как что? Труп! – резко ответил Влад.

– Один? – снова спросил мужчина.

– Ну, пока один, – нахмурившись, произнёс я.

– Это хорошо, – приветливо улыбнулся мужчина, – меня Степаном зовут, я тут дежурный.

– Чего же тут хорошего? – недовольным тоном произнёс я, всё же пожимая ему руку.

– Да, вы не сердитесь, хорошо, что один труп, – пояснил Степан, открывая вторую половинку дверей, – просто три часа назад мне привезли целых пять трупов, из них двое деток, – резко перекрестившись, он чуть тише добавил, – царствие им небесное.

– А что с ними случилось? – спросил Влад.

– Автомобильная авария, две машины лоб в лоб, все насмерть. Да вы заносите своего, укладывайте на эту каталку и будем оформляться, – коснулся он ручки металлической конструкции на колёсах с оцинкованной лежанкой. Мы с Владом сделали, как было велено, и покатили каталку по коридору к столу, где уже под светом настольной лампы расположился дежурный.

– Фамилия, имя, отчество вашего умершего? – склонившись над толстой тетрадью, спросил Степан.

– Кувшинов Вячеслав Иванович, – ответил я, присаживаясь на стул и тут же добавил, – капитан.

– Ну, звания и титулы здесь уже не важны, – вздохнув, произнёс работник морга и, подняв голову, продолжил, – причина смерти?

– Суицид, – ответил я, наблюдая за заполнением граф в журнале.

– Повесился он, – грубо уточнил Влад.

– Вещи есть при нём какие-нибудь? – снова спросил Степан.

– Да, нет на нём ничего кроме трусов, – ответил я, кинув взгляд на книгу, лежащую на углу стола с экзотическим для меня названием «Душа после смерти».

Степан подошёл к каталке и откинул простынь.

– Крещёный ваш капитан или нет?

– А мы откуда знаем, – буркнул Влад.

– Жалко, его теперь даже церковь отпевать не будет, – мрачно произнёс Степан.

– Это почему? – удивился я.

– В православии самоубийство самый страшный грех, – мужчина привязал бирку с фамилией из жёлтой клеёнки к большому пальцу ноги капитана и добавил, – страшней даже, чем убийство другого человека.

– А ты откуда это знаешь? – удивился Влад.

– Никому не скажете? – понизив голос, спросил он.

– Нет! – в один голос ответили мы с напарником.

– Хочу в духовную семинарию поступать, – накрывая простынёй Кувшинова, произнёс Степан и в голос добавил, – ну, что, поехали?

Мы двинулись по длинному тёмному коридору, освещаемому редкими тусклыми светильниками, постепенно уходящему вниз. Мы с Владом везли каталку, а дежурный шёл впереди, периодически, где было совсем темно, включая фонарик.

– А убийство другого человека, разве не бо́льший грех, чем самоубийство? – спросил я, размышляя над словами Степана, и мой голос гулким эхом отразился от стен.

– Нет. Убийца может покаяться в церкви за свой грех, а самоубийца уже нет. И все грехи его перейдут в посмертную жизнь. Бог протягивал ему руку, а он отвернулся от него.

– Офицер покончил с собой, а это ой, как не просто… – спустя некоторое время, возобновил я наш разговор, когда мы упёрлись в железную дверь.

– Подержи-ка фонарь, – попросил меня Степан, доставая из кармана связку ключей и, глядя на меня в упор широко-раскрытыми глазами, продолжил, – не просто продолжать жить тогда, когда тебе уже невмоготу. Вот это не просто.

Дежурный пощёлкал выключателями на стене, открыл дверь и пропустил нас вперёд. Раскромсанный череп мужчины возник передо мной на полке справа от входа, а холодный воздух морозильных камер морга сразу пробрал меня до костей. Почти на всех полках двухъярусных металлических стеллажей замерли со следами смерти: израненные, одутловатые, изуродованные, разбухшие, исковерканные или обугленные тела. Запах смерти объял нас, здесь лежали чьи-то оборванные судьбы, за каждой из которых были горе, скорбь и слёзы.

Медленно продвигаясь вперёд, я старался не всматриваться и не заострять внимание на детали повреждений их тел, но зрительная память сама фиксировала травмы и потом, спустя многие годы, ещё долго воспроизводила их в моей голове. Влад тоже держался, хотя его побледневшее напряжённое лицо и расширенные глаза, говорили, что он тоже не был готов к такому зрелищу.

– Сюда его давайте, – вздрогнул я от слов Степана, который уже обогнул ряд стеллажей с другой стороны, – здесь место свободное есть.

Мы втроём подняли тело офицера и переложили на оцинкованную полку.

– А простынёй его накрывать? – задал я дежурному глупый вопрос.

– Нет, это ему уже не нужно, – спокойно ответил Степан.

– А наш-то, прям красавчик по сравнению с этими, – скосив глаза по сторонам, произнёс Влад.

СЕРИЯ 6. ГОСПИТАЛЬ

Приняв должность на новом месте службы, я сразу выяснил, что в городе Эрфурте есть Медицинская Академия, в которой можно будет обследовать и лечить сына. По вечерам и выходным я стал обустраивать наше семейное гнёздышко, ожидая приезда семьи. Лолита в это время оформила заграничные документы и, находясь в больнице с Янушкой, дожидалась, когда у него улучшатся анализы, и они смогут выехать ко мне в Германию.

Нам выделили комнату площадью почти 30 квадратных метров в трёхэтажном кирпичном доме 19 века на втором этаже. На третьем этаже была мансарда для одной семьи майора Чернова, на нашем этаже была коммуналка на три семьи: старшего лейтенанта Мамаева, лейтенанта Гончара и моя. На первом этаже размещался войсковой магазин и кафе, где проводились торжественные мероприятия и праздники. Я сразу подружился с Женькой Гончаром и его женой Танюшей, которые прожили в Германии уже год и подсказывали мне где-что можно купить, чтобы подготовить комнату ко встрече Лолиты с сыном. Как и всем военнослужащим первое время нам придётся около месяца пользоваться кроватью и некоторой кухонной утварью, оставшейся от прежних хозяев, пока не придёт наш контейнер из Союза. Для Яна пришлось временно поставить солдатскую кровать, отгородив её двумя старыми армейскими шкафами от общего пространства, у меня получилась уютная детская комнатка. Обои в комнате были более-менее нормальные, а вот пол был убитым. Пришлось ходить по немецким хозяйственным магазинам, покупать кроме посуды, шпатели и шпаклёвку для пола. К сожалению, в школе и военном училище я учил английский язык, поэтому объясняться с продавцами очень часто приходилось на пальцах. Иногда, подтрунивая над немцами, я, несколько раз, заходя в магазин громко говорил: «Так!», продавщицы и даже некоторые покупатели всегда дружно отвечали сокращённым приветствием от guten tag: «Tag! Tag!»

За неделю пол был мною приведён в порядок, оставалось только его покрасить, но мне совсем не хотелось покрывать его коричневой краской, как это делают все. Недолго думая, я решил покрасить пол в салатовый цвет, который должен обязательно успокаивать моих любимых Лолиту и Янушку. Слух о придурочном лейтенанте, покрасившим пол в цвет ярко-зелёной лужайки быстро облетел весь полк, и ко мне в гости стали приходить любопытные, которые хотели своими глазами убедиться в этом неординарном деянии. Одним из первых наведался зам командира по тылу, который предупредил, что после окончания моей службы здесь, я обязан буду перекрасить пол в общепринятый коричневый цвет. Иногда вечером заходили некоторые барышни женского пола, которые не только любовались неожиданной цветовой гаммой напольного покрытия, но и тонко намекали, что они не прочь скоротать мои холостяцкие будни до приезда жены. Всем этим дамам было вежливо отказано в доступе к лейтенантскому телу, хотя моя бурная фантазия рисовала их томные стоны во время падения с моей помощью из окна второго этажа.

В конце лета я получил долгожданное письмо от Лолиты.

«Ярик, родной, здравствуй!

Сегодня нашему сыну 2 года и 2 месяца, и 2 месяца со дня смерти моего отца. Сижу в палате и плачу, всех выписали, остались мы с Янушкой. Сегодня проводили Медведковых домой, мальчику полтора года с мамой лежал, так Януха с ним игрался хорошо, а сегодня и их выписали, это уже пятые, которых мы проводили. Только и провожаем. Лежим 17 дней. Повысили преднизолон до 6 таблеток, но я даю 5. Сказали, что если возвращаются к начальной дозе, то добавляют ещё одну таблетку, но я не стала давать 6. Дают преднизолон, так как препарат «Лейкеран» в Смоленске не нашли. Анализы немного улучшились, завтра сдадим мочу на белок, узнаю результат, сразу напишу тебе. Но всё равно, радости никакой нет, боюсь, что начнут снижать таблетки, а белок опять увеличится, ведь так уже было. Думаю, на этом всё не кончится, так, что ты всё узнай, куда нам надо будет обращаться, когда мы приедем в Германию. Узнай, где посильней нефрология, есть ли лейкеран или другие цитастатики для детей.

Я всё думаю, за что меня так наказала жизнь, за что мне столько горя? Если опять не вылечу Янушку, чувствую, что больше не смогу, потому что всё уже и так идёт на последних силах. Постоянная боль, я слишком много потеряла, слишком много! Я себя потеряла, ты не сможешь меня понять, в этом нет твоей вины потому, что эта боль тебе незнакома. Я раньше не могла представить, что бывает так больно человеку. Если бы жив был отец, мне бы намного легче было бы перенести всё, чтобы не случилось. Ты не узнаешь меня, я ни я, меня нет, я перестала радоваться, я не могу смеяться.

Получила переводы, получила письмо, где ты пишешь, что подполковник должен передать письма и книжку, но никого пока не было, а может и не передаст, будет ещё одна проблема. Ну, вот пока и всё.

Пиши, целуем, Лолита, Ян».

Душа моя разрывалась от боли за жену и моего больного сыночка, который на страничке письма тоже оставлял мне милые закорючки красной пастой.

Копаясь в своих бумагах, я случайно наткнулся на черновик своего письма Лолите, которое написал на обратной стороне какой-то описи имущества зенитной батареи.

«Здравствуйте, мои дорогие, Лолочка и Янушка. Пишу вам письмо прямо в командировке, чувствую, что скоро объезжу всю ГДР. На этот раз побывал в Магдебурге. Очень большой и красивый город, бульвары широкие и просторные, почти, как в Союзе. Интересно, что здесь вообще нет поездов со спальными местами, только электрички, хотя, сколько той Германии, это же не наша великая страна. Сейчас смотрю, на соседнюю платформу подъезжает электричка вся мокрая, видимо, она обогнала дождь. Начинает темнеть, а вот оно, это совсем маленькое облачко начинает сердито стучать своими каплями по металлическим навесам, выстукивая никому неизвестные мотивы. Прошло несколько секунд, и вот уже выглядывает солнышко, а облачко понеслась туда, где её уже очень ждут. Мне очень хочется быть похожим на это облачко, ронять свои бесценные капли там, где их больше всего ждут, где они больше всего нужны, то есть для вас, мои родные. Я готов всего себя отдать вам, мои любимые, чтобы только вы были здоровы и счастливы, чтобы мы были счастливы! Вот уже ветер и солнце сушат землю, они делают своё дело, которое делали сотни тысяч лет назад. Да, жизнь идёт, и никто не знает, что нас ждет впереди. А на противоположной платформе парень с девушкой целуются уже в течение двадцати минут никого не стесняясь. Они живут сейчас только этими мгновениями. Я смотрю на них и завидую со страшной силой. Мне так хочется, чтобы вы, как можно быстрее, приехали сюда, ко мне. Мы бы обязательно вылечили Янушку и целовались бы с тобой, родная, везде, по всей Германии. Вот я уже сижу в поезде, он трогается. Прощай Магдебург, а может быть, до свидания, кто знает? Через два с половиной часа буду в Эрфурте, а там один часик, и я буду дома на нашей салатовой поляне, уже в родном для меня Бад-Лангензальце. Да-да, «Бад» уже становится для меня родным, становится очень тоскливо, когда уезжаешь от него далеко. Я представляю, каким родным он станет, когда в нём будешь жить ты с Янушкой. Тогда для меня вся Германия будет в таких красках, в каких её не видел ни одни художник! Каждый немецкий дом, каждый фонарь, каждое дерево, каждый цветочек мне будут говорить о том, что ты рядом, что мы дышим, пусть и не нашим, но одним воздухом, хотя я в этот момент могу находиться далеко от вас в какой-нибудь командировке. И все мужчины на земле мне будут завидовать, что у меня есть ты, Лолита! Это будет, обязательно будет! Я сейчас подремлю, а как приеду в Эрфурт, продолжу… Хочу, чтобы ты мне приснилась!»

Занимаясь половой реставрацией, то есть реставрацией напольного покрытия, мне приходилось открывать окна настежь и устраивать сквозняк, что привело меня ко внеочередной летней ангине. Наведя полный порядок к приезду любимок, я решил задуматься над радикальной ликвидацией своего хронического тонзиллита. Дело в том, что когда-то один пожилой врач порекомендовал мне удалить гланды, иначе, такое течение заболевания, может дать осложнение на почки, или на сердце, и я подумал: «Почему бы мне не сделать это на немецкой земле?» Получив разрешение командования, в понедельник 4 августа 1986 года я отправился в военный госпиталь в город Веймар. Сдав требуемые анализы, я всю неделю что-то читал, а по вечерам, почувствовав себя немного лучше, играл с медиками в футбол. В пятницу вечером дежурная медсестра сказала, что операция назначена на субботу и мне не рекомендовано завтракать. Но в субботу и воскресенье у нашего хирургического отделения были назначены два ответственных футбольных матча против других отделений госпиталя. Мне никак нельзя было подвести свою команду, и я уговорил медсестру поставить мне в журнале обхода повышенную температуру, чтобы перенести операцию на понедельник. Субботним утром, съев двойную порцию гречневой каши, я встретил в коридоре госпиталя своего лечащего врача майора Попова, который сказал мне готовиться к операции. На него не подействовали мои жалкие увещевания по поводу повышенной температуры и, тем более, съеденного завтрака, он был непреклонен.

Спустя полчаса, когда операция началась, выяснилось, что гланды не отрезают, а вырывают и делают это для того, чтобы рана быстрее заживала. Сделав обезболивающий укол в одну миндалину, наступила непредвиденная помеха хирургическому вмешательству. Оказывается, у меня очень чувствительный рвотный эффект, поэтому, как только хирург касался задней части языка, мой организм фонтаном возвращал, съеденный мною, обильный завтрак в ванночку, которую я держал у своего лица. Каша из меня лезла, как из кастрюли в рассказе Николая Носова «Мишкина каша». При каждой попытке залезть мне в рот, меня выворачивало наизнанку, и непроизвольные слёзы заливали мои щёки. Сколько это продолжалось, мне теперь уже сложно сказать, думаю, что и сам хирург уже пожалел о том, что не сделал отсрочку этой операции. Когда же возвращение этой продуктовой субстанции из меня на белый свет закончилось, и доктор удалил мне одну миндалину, я стал свидетелем следующего разговора хирурга и ассистентки.

– Ирочка.

– Слушаю Вас, товарищ майор.

– У меня тут проволочка сломалась, вторую миндалину я этой петлёй не удалю.

– Что нужно сделать?

– Сходи к завхозу, спустись с ним в подвал, отмотай кусок проволоки и принеси сюда.

– Хорошо, иду.

– Ира, ты поторопись, я уже обезболивающий сделал. Если промедлим, придётся рвать без анестезии.

В глазах сверкнула яркая вспышка света, от гнева мои глаза налились кровью, я опрокинул ванночку с кашей на голову майора, выбежал в коридор хирургического отделения и как рявкнул: «Раскудрявый клён зелёный, лист резной, я влюблённый и смущённый пред тобой…». Впрочем, всё это были мои фантазии. Изо рта у меня торчал зажим, а часть полости рта онемела от обезболивающего, поэтому своему «дорогому» хирургу я даже сказать ничего не мог. Да и что бы я теперь делал с одной гландой? Как говорил Козьма Прутков: «Если ты по ошибке, вместо воды, выпил проявитель, то выпей и закрепитель – иначе, дело не будет доведено до конца». В мыслях проклиная хирурга Попова, Ирочку, завхоза и конечно Германию, я условно скрежетал зубами с открытым ртом, оставаясь на месте, ожидая прихода медсестры, но безрадостные кадры моей фантазии не покидали меня. То в драбадан пьяный завхоз заперся у себя в каморке и достучаться до него нет никакой возможности… То он в каком-нибудь gaststätte (небольшой ресторан) раскачиваясь, в обнимку с немцами поёт: «Дойчен зольдатен, унтер официрен…» Но, к моему удивлению Ира вернулась довольно быстро, и вскоре вторая миндалина русского человека была удалена на территории немецкой Тюрингии.