Отрубленная рука

Я помню, каким он был.

У меня бездонная память. В ней сохраняется все. И даже образы отдельных людей… их речи – бесконечные нагромождения слов… и также некоторые их мысли.

Это забавляет меня: мое могущество памятования проявляется и в таком незначащем. Какое дело мне может быть до людей?

Я помню их имена. Двойные, подчас причудливые… Иван Серый.

Кряжистый, как это почему-то иногда говорят люди о подобных себе, старик. Седая грива волос, расчесанных на прямой пробор. Серые, внимательные глаза со странной величины зрачками. Неопрятные брови… Ей дьявол, он чем-то напоминал меня! Может быть – морщинами на загорелом лице, пролегшими, как трещины в коре дерева.

Я помню выражение его глаз в момент, когда его брала смерть.

Но чаще мне вспоминается, какими были эти глаза, когда показывал он сыну итоги дела, занявшего последнее десятилетие его жизни. Я вижу как наяву: они идут медленно около стены башни, которую недавно возвел старик на моей земле. И вот он останавливается и оборачивается к сыну:

– Смотри, Владимир, какие мощные стены! За такими стенами не погибнешь.

По-видимому, в этот миг он вспоминает название, которое придумали люди для моей котловины. Потому что затем говорит еще:

– Расспрашивал я таежников, почему такое «веселое» имечко у сего места. Они сказали, что, будто бы, недобрая у него слава. Не первый уж тому век – нет-нет, а и находят в котловине разорванных диким зверьем людей. И даже сочинили предание: это, мол, дела какого-то жестокого тутошнего божка. Представляешь? Не перевелись еще места на земле, где по-настоящему в леших веруют.

Владимир улыбнулся задумчиво и молчал. Старик же продолжал, усмехнувшись:

– Но на такую-то стену и лешему не залезть. Четыре человеческих роста. И окна под самой крышей.

– А знаешь, – говорил он еще, – я тут, покуда работяги пахали, все исходил вокруг вот с этой новомодной помповой пушкой. Да вниз жерлом. Это чтобы сразу же выстрелить, если что! И я – ты будешь смеяться – поначалу вскидывался на каждый шорох. Такую уж над нами имеют власть имена. Да… Гибельная котловина… Но только ничего гибельного я тут не встретил. Ни одного опасного хищника за пять лет. А ведь это сердце Тайги! И вот я тебе что скажу, как охотник. Обходит почему-то зверь это место. За целый выстрел. Я даже и следов никаких не видал на склонах. Ну разве что раза два. А вон – доберись до тех сопок, и будет тебе следов… Впрочем, ты-то, гринписовец, и там, наверное, ничего не заметишь.

Старик присел на высокий камень, подвернувшийся по пути, и раскурил трубку. И говорил затем, выпуская изо рта тонкий дым.

– Я думал вот еще, а нет ли здесь чего просто вредного? Как в присказке насчет ларчика. Какая-нибудь радиация? Или может – магнитные аномалии, типа тех, от которых в иных местах даже скрючивает стволы деревьев? Но сосенки на этой земле, ты видишь, все прямые растут. Что молодые, что старые… А видывал я, Володя, смерть-поляны на реке Кова. Так там стволы вокруг них – как опрокинутый значок доллара! Да там и компас безумен. А здесь такого не замечал – стрелка постоянно указывает, куда положено. Померил я и уровень радиации во многих местах. Вот этим счетчиком. И знаешь, что оказалось? Он здесь везде ниже фона.

– Ну разве только вон там, – и палец с пожелтевшим от табака ногтем указывает на скальный выступ одного из холмов, окружающих котловину. На выступ, очень хорошо мне знакомый. – Почему-то возле во-он того пня (как он тебе, кстати, а? – напоминает отрубленную руку, не правда ли?) машинка чуть оживает. Видимо, осадки выпали после каких-нибудь ядерных испытаний. И почему-то сохранились именно на этой скале, не вымылись… Но превышение незначительно. И, кроме того, так совпало: именно вот эту деталь ландшафта нам предстоит взорвать. Чтобы завершить весь мой план. И мы это осуществим сегодня! А там посмотрим, останутся ли на нашей с тобой земле какие бы то ни было превышения. Затем я и захватил счетчик.

Иван умолк. И долго неподвижно сидел на камне, и дымил трубкой. А его сын, поставив ногу на тот же камень и скрестив руки на груди, смотрел вдаль.

Но вот он обратился к отцу:

– А все-таки, почему выбрал ты именно это место? Не очень-то удобно здесь было вести строительство. А многие другие пу стыни подошли б не хуже. Для дела, что задумали мы.

– Все тоже! – отвечал ему отец, помолчав еще. – Все эта непонятная власть, которую имеет над нами слово! Я, только лишь увидал имя этой земли на карте, решил: быть здесь. Погибнуть хочу для мира… и мир пусть для меня хоть погибнет! Коллега твой по эстраде неплохо спел: «И стелется гарь – от игр этих взрослых детей»… А мы с тобою, Володя, достаточно наглотались гари! Что я, что ты. И потому она подходит нам лучше некуда – Гибельная-то котловина… Исчезнуть из их возни. Погибнуть для них для всех. Обрести покой!

У старика догорела трубка. Он удивленно посмотрел на нее, помедлил, и вдруг указал ее черенком на башню:

– Да! Вот оно. Все, что накопили нам твои песенки и мои холсты. И довольно! Большое спасибо Богу – или кому там есть – что хватило. Да и спасибо этой земле, конечно: она сама дала все. Возводишь опалубку из досок, а камни тут есть везде, их сюда натащил ледник. Укладываешь аккуратно, любовно, чтобы подходили друг к другу, заливаешь раствором. Затем надстраиваешь еще опалубку… Время, раствор и руки. А больше и не требуется ничего. Воду держат сопки вокруг. Артезианская скважина работает как часы. Даже оказалось не нужно качать из озера, что под гребнем. Энергию дают солнышко или ветер. То или другое, а то так и оба сразу, тут есть всегда. А! – работяги радовались как дети, когда собрали энергетическую установку, и она заработала.

– Жаль, редко появлялся ты здесь, – вздохнув, продолжал Иван. – Ведь если бы сам все видел, а не узнавал из моих рассказов, давно бы уже пустил в эту землю корни. Да, знаю-знаю: твои репетиции и твои концерты! А я всегда говорил: легче жить, когда малюешь по парусине, как я. Тут сам себе голова: ни от кого не зависишь. Впрочем, есть и в твоем ремесле, как это теперь говорят, свой кайф. Мотаешься по столицам… Знакомства… Вот ведь, организовал нам в собственность вертолет! Пожалуй, я бы этого не сумел. Половина денег на него ушло, но он-то своего стоит!

Сын Серого невольно посмотрел вверх. Наверное – ожидая полюбоваться ажурными контурами машины над кромкой башни.

Но ничего не увидел.

Тогда он выпрямился и отошел от камня шагов пятнадцать, по временам оборачиваясь и взглядывая все вверх.

Затем он остановился. И замер. И у него на лице отразилось предельное удивление.

Оно сменилось выраженьем растерянности, когда Владимир заметил, как усмехается себе в седые усы, внимательно наблюдая за всеми перемещениями его, Серый старший.

– Что, пропал вертолет? – раскатисто вдруг вопросил старик, в шутовском изумлении разведя руками. – Куда же он подевался? В тайге, я тебе скажу, ответ прост: утащили медведи! Силушки-то им девать некуда… А серьезно, – Иван приблизился к сыну, и теплая улыбка играла у него на лице, – вот главный тебе сюрприз. Работяги смонтировали гидравлику. Сделали последнее, значит, чего должны. Распили выставленный им ящик, и теперь уже не появятся. Чужая нога не ступит отныне на эту землю! Ты, я и твоя Марина… с сегодняшнего дня мы – цари!

Старик заглядывал в глаза сына, явно ожидая увидеть в них отражение своей радости.

Лицо Владимира оставалось растерянным.

И даже, оно напоминало теперь лицо человека, которому обнаруживается обман.

– Гидравлика… – бормотал Серый младший. – Причем гидравлика?..

– Как причем? – старик обрадовался пояснить странное недоумение в глазах сына, тревожащее его душу, не знанием о технических подробностях, и он с охотою их выкладывал. – Гидравлика опускает площадку посреди крыши башни, на которую приземляется вертолет. Затем работает выдвижная крышка – четырехстворчатая, смыкающаяся герметично – и вертолет оказывается упакован в непроницаемый для дождя ангар. А если надо взлететь, проделываешь все в обратном порядке. Сервомоторами управляешь с пульта, прямо сидя в кабине. Ну… как тебе это все?