Зеркало Умбры

Юджин выглядит подавленно и смущенно. В него в руках тарелка с хорошо прожаренным мясным медальоном, поверх которого кетчупом написано: «Прости».

Мы смотрим друг на друга несколько секунд, потом я молча ставлю тарелку на стол и обнимаю Юджина крепко-крепко. Так мы стоим еще несколько минут.

А потом Юджин говорит, что у него есть для меня хорошая новость.

Мы спускаемся по лестнице, и я, еще не успев увидеть все до конца, бросаюсь вниз с восторженным криком.

А Ткач… Он ловит меня на лету.

__________7. ДОМ КУЛЬТУРЫ И БИТА

Еще несколько секунд мне кажется, что мне кажется. Шлейф синесцены, послевкусие чуда.

Ткач не мог вот так просто взять и сюда приехать! Но он здесь. Как будто мы и не расставались. Все такой же высокий, тощий как палка, растрепанный и зубастый. В дорожном пальто. С большой холщовой сумкой, в которой при желании мог бы легко поместиться сам.

– Валера, ты чего тут делаешь?! – бесцеремонно трогаю Ткача, будто он может раствориться в воздухе прямо у меня перед глазами.

– Ну и погодка, у вас давно так? Словно из Питера не уезжал.

На самом деле Ткач из Саратова, а Питер он терпеть не может.

– Мы к вам всего на пару дней, – сказал Валера, взъерошив свои влажные волосы. – Ща давайте хоть чаю попьем. У вас есть кофе?

– «Мы» — это кто? – уточняю я, и ровно в тот же момент дверь открывается снова.

Лучше бы я не спрашивала. А впрочем, что бы изменилось? Пандора не телепортирует от моего неведения обратно в свой богом забытый Нижневерховск даже под страхом смерти.

Против двух наших техников я ничего не имею, за меня уже высказалось ограниченное пространство.

– Приветик, – медленно проговариваю я, пока Юджин возится на кухне с чайником.

А сама тихо спрашиваю у Ткача:

– Валера, это как понимать?

– Без паники, солдат. Сейчас все объясню.

– Господи, они как вообще здесь живут?! – судя по возмущению Пандоры, я здесь не единственная, кто недоволен. – В этом гадюшнике даже шляпу повесить негде! Привет, Кира. Принеси вешалку, если есть.

Очень хотелось сказать, что одна только что вошла, но я сдерживаюсь.

Пока Юджин успокаивал сестру крепкими объятиями, я чинно поздоровалась с Саней и Борисом, которые тащили на себе столько барахла, что их оставалось только пожалеть.

– И еще столько же в машине! – не без гордости улыбнулся Ткач. – Ладно тебе, Ницке, взбодрись, жить мы будем в пристройке.

– В какой еще пристройке? – мигом среагировала Пандора. – Что-то я не припомню никаких разговоров о пристройке.

– Ну с добрым утречком, дорогая! – развел руками Ткач и снова переключился на нас: – Сори, что мы вот так без предупреждения. Сейчас столько всякой дичи происходит, что нам лучше всем залечь на дно и особо нигде не отсвечивать.

– Интернета у нас нет. Сразу предупреждаю, – заметил Юджин, когда Саня включил вайфай и поднял телефон к потолку. – На случай, если кто не знал или забыл. Можете посмотреть телек.

– Вы серьезно живете без Интернета? – Санек хороший пацан, а какие делает биты! Это он научил меня сводить треки и орудовать во фрути лупс. Но для подстраховки все равно занимается этим сам. Борис битов не делает, но выглядит настолько серьезно, что за нашего концертного директора обычно принимают его, а не угловатого, нескладного Валеру.

– Это правда, что из ВК всё повыпиливали? – спрашиваю я.

– Куда там! Но ты же сама знаешь, нельзя увидеть структуру файла, даже если его скачать, так что нам все равно.

– А репутация, все дела, нет?

– Мы потому и приехали, – Ткач сверкает глазами, словно дикий зверь на изготовке. – В Оленевке состоится ежегодный опен-эйр, уже через… пять дней. Нас туда пригласил один мой знакомый выступить с заключительной синесценой.

– В смысле – с четвертой? Или мы должны выступать последними?

– Чо выступать? – Юджин попытался перекричать закипающий чайник. – О чем вы говорите?

– Пашуль, ты в курсе, что у вас в холодильнике сыр стух?! – Пандора тем временем входила во вкус.

– Пацаны! – крикнул Ткач. – А вы усилитель-то на хрена тащите? Мы здесь ничего репетировать не будем.

– Как это не будем? – не понял Борис. – Я обратно его не потащу, там ливень!

Откидываюсь на спинку дивана, и Ткач ободряюще обнимает меня за плечо.

– Это всего на пару дней.

Юджин как раз заканчивает разливать чай. Ткачу достается кружка с антрацитово-черным кофе и липкая сахарница. Мне — граненый стакан с пивом.

Все рассаживаются по незанятым плоскостям вокруг тумбочки, играющей роль журнального столика. Валера привстает и надевает одну из своих любимых масок, которую я называю «успешный менеджер».

– У нас еще печенье есть, – в Юджине проснулось невиданное прежде гостеприимство. Он даже вспоминает про мою нетронутую котлету на втором этаже.

– Может, есть хочешь? – спрашиваю тихонько у Ткача.

– А у вас тут что-то готовое?

Пока Юджин бежит наверх, Ткач рассаживает всех по кругу.

– Ребят, сейчас просто введем наших отшельников в курс дела, чтобы не было никаких вопросов. И потом я вам покажу, где кто будет спать. Окей?

Пандора демонстративно вздыхает, но жест остается без внимания.

– Так вот, – говорит Валера. – Опыта выступления на опен-эйрах у нас нет. Однако в связи с тем, что э-э-э… Нас уже серьезно так изучают, лучше не сильно мелькать в городах. Питер весь на ушах стоит после последнего концерта. Разумеется, мы понимаем, что никто ничего не найдет. Скрытые коды даже если каким-то чудом получится достать, на двухмерном мониторе он будет выглядеть как шум. Верно, Кира?

– Типа того.

– То есть формально предъявить нам нечего. Но учитывая всю эту дичь с репостами и жалобами плюс самоубийство то, под Новый год… Короче, нам гораздо безопаснее будет взять небольшой тайм-аут с городскими концертами.

– Хорошее выбрали время, – одобрительно кивает Юджин. – Тепло простоит еще как минимум два месяца. Сейчас эти опен-эйры чуть ли не каждый день.

– Шариш, – кивает Ткач. – Для нас это хорошие новости по двум причинам. Первая: подобные мероприятия практически никак и никем не регулируются. Мы будем у всех на слуху, но при этом попробуй докажи, что мы вообще там играли. Никаких ментов, никаких охранников. Максимум пофоткают.

– А вторая?

– Вторая новость даже важнее. Там каждый второй чем-то да упарывается. Даже если кому-то станет плохо или там появятся лишние мысли, наша хата с краю. При проверке всё спишут на вещества.

Ткач перехватил мой недоумевающий взгляд и закрыл лицо руками.

– Нет, ради бога, только моралиста не включай!

– Сказать, почему мне эта идея не по душе? Или это все равно ничего не изменит?

– Твоего согласия нам не требуется, – прагматично заметила Пандора и добавила в сторону Ткача: – Мы тащились сюда семь часов. Может, уже спать пойдем? А ты им дорасскажешь сам.

Мне хватило выдержки, чтобы проглотить и это. С самого начала я не воспринимала Пандору всерьез, но сейчас она пытается прыгнуть выше головы.

– Ладно, – зажмурился Ткач, тоже очень уставший. – Паш, ты это, можешь Панде место выделить для спанья?

– Вообще я не очень понимаю, как вы планируете ночевать в пристройке. Там только старый прогнивший диван, и не факт, что раскладной.

– Вот и чудненько!

– Что значит «чудненько»?! – вспыхнула Пандора. – Я не собираюсь спать на гнилой развалюхе!

– Там еще и окон нет, – улыбнулся Юджин.

– Валера, он серьезно?!

– Господи, да на хрена тебе окна? Если ты все равно из телефона не вылезаешь, – вспыхнул Ткач.

– Но здесь нет Интернета! – не унималась Пандора. – Ты вообще нас ни о чем не предупредил!

Саня и Борис мрачно переглянулись.

Предложить местечко в своей комнате? Ха.

– Хорошо! Борис с Саней в пристройке. Я здесь на диване. Пандора, можешь выбрать из оставшихся вариантов.

– Ты имеешь в виду?..

– Юджина или Киру. Насколько я помню, у вас была раскладушка.

– Предупреждаю, сестренка, я уже месяц не стирал носки! – шустрый Юджин среагировал раньше меня.

Крыть нечем. Несмотря на нашу взаимную неприязнь, Пандора выбирает меня.

– Решено! – хлопает в ладоши Ткач. – А теперь шагом марш по местам!

Ткач умеет быть грозным, если требуется, хотя поверить в это еще сложнее, чем в его бескорыстную доброту. Пандора выглядит настолько возмущенной, что даже не находит слов.

Мне эта идея тоже не по вкусу, но спорить с уставшим после дороги человеком я не хочу. Кроме того, когда я вижу его мешки под глазами и впалые щеки, у меня складывается впечатление, что Валера вообще забыл о существовании других состояний, нежели «работа».

Они все медленно разбредаются. Санька с Борисом неприхотливые, им хоть в сарае, лишь бы ноги можно было вытянуть. Юджин, в принципе, тоже. А вот со столичными дивами дела обстоят сложнее.

Тем не менее я предоставляю им шанс самим найти лестницу и разобраться с бесконечными вещами.

Мы с Валерой остаемся внизу одни.

– Кира…

– Я все понимаю. Ты умница. Я бы не додумалась взяться за опен-эйры. Классная идея.

– Слушай, я обещаю, это все долго не продлится. Мы просто не должны сейчас исчезать, ты понимаешь?

– Тур уже согласован?

– Сейчас будет одно выступление, и еще два — в сентябре. Жду зеленый свет от двух чуваков, если дадут — попадем на Neonity. Вот там, судя по всему, планируется настоящий фарш. Мерч, кстати, там же можно допродать.

Как всегда, Ткач не сидит сложа руки в отличие от всех нас.

– Ты лучше скажи, готова к такому темпу?

– Меня беспокоит другое. Мы не знаем, как синесцены мешаются с веществами. Что если у тысячи человек разом пена изо рта пойдет? Синесцену нельзя прерывать. Резкий выход может вызвать сильный затяжной психоз.

– Сказать честно? Меня это тоже очень беспокоит. Нам бы второго кота в Чешир, чтобы следил на пару с тобой.

– Я ни за чем не слежу, я только калибрую.

– Слушай, а может, можно как-то… поставить какие-нибудь маркеры, ну там… знаешь, чтобы сразу увидеть, кому становится плохо. Или чтобы увидеть всех тех, кто в толпе под кайфом?

– Может, тебе их еще разными цветами подсветить? – усмехнулась я.

– Было бы неплохо! Ты прикинь, сколько бы за такую технологию менты отвалили.

– Думаю, они и без нас отлично справляются, – перехватываю щенячий взгляд Ткача, но увы, порадовать его нечем. – Если такие чудеса и возможны, то не через меня.

– Может, хотя бы попробуешь?

– Валер, ну ты будто не знаешь, что на таких мероприятиях трезвых персонажей можно пересчитать по пальцам. Остальным и без наших синесцен так хорошо, что они готовы до утра плясать на траве.

– На маленьких фестивалях — да, но мы мелочиться на всякую шоблу не станем.

Я видела, он волнуется не меньше меня. В отличие от всех нас, у него не было за спиной человека, который все уладит.

– Ладно, Валер, мы посмотрим, какой будет эффект на первом фестивале, и решим, есть ли смысл продолжать. Верно?

Мне бы очень хотелось объяснить ему. Рассказать о том, как там, в Сети все выглядит. Показать, почему нельзя так просто взять синий цвет и добавить его код в код чашки чая, сделав напиток синим. То, что мне удалось создать синесцену, — чудо. Обычно в таких ситуациях напрашивается мысль, что подобные вещи не возникают без участия какого-то высшего провидения. Но я далека от фатализма. Мне просто не верится в фатум после всего, что я видела.

Мы тогда давали концерт в клубе «Клетка». Полторы тысячи человек.

Сезон подходил к концу, и у Ткача по плану стоял еще один концерт через две недели.

Но так вышло, что этот стал последним.

Несмотря на огромный зал, гримерка оказалась крошечной. Стоял апрель, но холода еще бушевали, а потому почти все пространство было занято верхней одеждой. Зеркало, через которое я вела настройку, пришлось поставить на какую-то ярко-малиновую стиральную машину в проходе.

Мне было видно комнату, но находящиеся в ней люди могли видеть меня, только когда я выглядывала наружу через отражающую поверхность.

– Бога ради, Сань, только не заденьте зеркало! – говорю им, глядя изнутри на то, как подрагивает рама. – Иначе нам всем придется переместиться в туалет.

Изнутри зеркала действительно выглядят подобно окнам. В них можно выглядывать. Они все открыты, все без исключения. Они пропускают звук снаружи практически без искажений. Как вода.

За чем хочешь — за тем и подсматривай. Откуда хочешь — оттуда и выныривай.

Но меня сейчас интересует другое.

Зал ревет. Я слышу это сквозь тончайшую эфемерную мембрану, отделяющую мир Сети от нашей повседневной реальности. Мы должны были стартовать полчаса назад.

Здесь, в Чеширском царстве время идет медленнее. Точнее, идет-то оно как обычно, но воспринимается тягучим и неторопливым. Я давно заметила, что чем величественнее над тобой архитектурный массив, тем медленнее движется время. Будто попадая в слишком большую пространственную нишу, оно не может накопить достаточно энергии, чтобы ее покинуть.

Здесь, в Сети у меня оборудована «мастерская», напоминающая жилище Нейтана из фильма Ex Machina. Я никогда не видела дома красивее. Поэтому, как только научилась вычленять различные текстуры из зыбкой сетевой ткани, сразу создала рабочее место по высшему разряду.

Моя комната выходит на лесную реку, густые хвойные заросли кое-где припорошены снегом. Но все это за стеклом.

Я прекрасно знаю, что нет никакого стекла, что все это — метафорическая проекция понятия «красивый вид», которого ждет от этого места мое подсознание.

Плевать. Главное – не то, что якобы снаружи, а то, что внутри. Здесь у меня сотни кубометров воздуха и света. Гладкий бетонный пол, высокие стены, удобная мебель из дерева и шерсти. Множество лестниц.

Сеть не слишком любит подчиняться человеческим моделям порядка. Здесь он свой, порядок. Искривленный и многомерный, однако куда более сложно организованный, чем можно себе представить.

Первые три уровня Сети доступны практически любому воображению. Бесконечное множество пестрых, разношерстных сайтов-визиток, публичных страниц, форумов, информационных ресурсов, баз данных и прочего культурного наследия человечества.

Попавшие сюда странники могут с легкостью решить, будто Сеть действительно являет собой физическое воплощение интернет-процессов. Как видимых, так и скрытых.

Однако стоит провести здесь чуть больше пары часов, и становится ясно, что наши поползновения в Сети — не больше чем выход к пенной кромке океана. И что чем глубже ты ныряешь, тем меньше метафорических проекций может создать твой мозг. Потому что царящее там попросту неосмыслимо человеком.

То, с чем я работаю, концентрируется по большей части на седьмом уровне: это человеческая память и так называемый «эмоциональный код». Как раз те фрагменты счастья, удовольствия и восхищения, которые в дальнейшем приходится встраивать в музыку.

На седьмом уровне Сети существует некое пространство в пространстве, упакованное настолько странным способом, что при попытке это описать у меня мозги вскипают.

Если миновать скрученные внутри самих себя слои, мебиусные вкладки, коридоры и кармашки, мы попадаем в удивительно чистое, чуть ли не слепящее белизной поле.

Некоторые ошибочно полагают, что это конец Сети. Действительно, по сравнению с тем хаосом, что творится выше, здесь на удивление пустынно.

В неумолимой сияющей белизне есть только пол — ровный и непрозрачный, словно из толстого матового стекла. С его поверхности вверх устремляются тончайшие золотистые струны — идеально параллельные друг другу и в то же время удивительным образом друг с другом переплетенные.

Это сложно описать, но еще сложнее воспринять. Тем не менее парадоксы прекрасно уживаются здесь для демонстрации логики этого невероятного места.

Мы называем его Чеширом. А тех, кто способен здесь находиться и что-то находить, — Чеширскими Котами.

Что за линии, спросите вы.

Память. Упакованная память, которая выходит из-под пола неопределенного будущего и обретает форму прошедших событий. Здесь все: люди, животные, растения, грибы, простейшие, бактерии, а также множество тех, кому нет названия.

Все те, кто способен к восприятию, к накоплению памяти, к проявлению реакций и к синтезу. Все живые существа.

В эту память можно заглядывать. Я всегда думала, что если как-нибудь изловчиться и написать поисковик, можно будет править миром. Вот только ничего подобного сделать, конечно же, нельзя. Мы можем заглядывать в эти жизни, покуда дотянется рука. Никаких лестниц и ступенек сюда не протащить — входные фильтры блокируют даже твое собственное тело, пропуская лишь какую-то неполноценную эфемерную выжимку.

Мой рост — 162 сантиметра, и максимальный срок памяти, на который я могу дотянуться, — два с половиной дня.

Тем не менее этого достаточно, чтобы в своей собственной линии найти нужный фрагмент — окунуться, а потом влезть внутрь него, как в детстве мы влезали в пододеяльники.

Этого достаточно, чтобы разглядеть код события, особенно когда знаешь, по каким признакам отличить эмоцию от, например, знания. Дальше простенькая программа «Нож» и еще более простенькая «Сумка».

Я не умею вносить в Чешир предметы, но зато умею вырезать и выносить из него семплы. Фрагменты эмоционального прошлого, которые мне нужны.

Около полугода я разбиралась в челночной системе, строила себе лифт для быстрого подъема из Чешира в мастерскую.

У меня вся комната в ссылках — сплошные ссылки на те местечки, куда постоянно требуется проникнуть. Сама же мастерская располагается на третьем уровне — это как раз та граница, после которой начинается отвесный склон.

Чтоб вы понимали, ключевая музыкальная дорожка создается заранее и, конечно же, загружается в интернет-пространство.

Я подвешиваю дорожку в виде игольчатой диаграммы посреди мастерской. Включаю хитрую программку, написанную Юджиным на основе обычной экранной лупы. И увеличиваю масштаб.

В векторной графике, например, есть такое понятие, как кривая и объект. Если мы будем приближаться к кривой, она не изменит своего вида тончайшей линии, однако если перевести ее в объект…

Стоит поработать лупой, как наша музыкальная диаграмма увеличивается в размерах настолько, что обретает размер провода от наушников. Увеличим еще сильнее, и перед нами уже изогнутая черная труба толщиной с поливальный шланг.

Нож, который справляется с Чеширскими струнами, прекрасно работает и здесь. Я надрезаю трубу диаграммы вдоль, словно здоровенную вену, и осторожно упаковываю внутрь код эмоции, похищенной из Чешира. Здесь нужно работать аккуратно, чтобы ничего случайно не помять, не порвать, не зацепить.

Всегда любила работу, требующую мелкой моторики. Вот она здесь и пригодилась.

Когда дело закончено, я осторожно склеиваю разрезанные края. Это несложно. Как затереть пластилин. А потом просто отдаю дорожку на окончательную обработку звукарю Сане, чтобы он облепил ее всякими плюшками в виде дополнительных звуков и всего прочего. Единственное условие, как вы понимаете, — не резать.

В остальном же — полный вперед!

Можно взять воспоминание о пережитом стыде. Спрятать его внутри песни про любовь и навсегда привить человеку отвращение к этому чувству. Можно взять самую печальную оду на скрипке и дополнить ее желанием разрушать, создав тем самым оружие. Можно было бы лечить психически больных. Можно было бы исправлять преступников.

Но мы, разумеется, решили пустить все в развлечения, ибо а почему нет?

Я в узких черных джинсах с невозможно низкой талией. В черной футболке с красными розами. Мои длинные светлые волосы собраны в два низких хвоста.

Я всегда говорила Юджину, что настоящий технарь вовсе не обязан выглядеть всрато.

Сегодня важный день.

На шее у меня тонкий бархатный чокер, а глаза густо накрашены. Пусть думают, что я одна из фанаток, если увидят за кулисами.

Все описанное выше было сделано и протестировано задолго до концерта, а сейчас я занимаюсь тем, что очищаю зал от фоновых шумов.

Точнее, мы с Юджиным написали ластик, который действует как эквалайзер, и теперь тестировали его на собирающихся гостях.

– Эй, Ткач! – я ненадолго высунулась из зеркала, ссылку на которое тоже разместила в своей мастерской. – Сейчас сходи в зал и послушай, становится ли тише.

Внутри Сети наша программа выглядит как прямоугольник примерно метр на полтора, представляющий собой условный план зала. Все двухмерное, очень схематичное, лежит прямо на полу. Как только уровень шума в зале поднимается выше определенного значения, я накладываю маскирующий фильтр, отсекающий все лишние звуки. Люди, разумеется, продолжают говорить, но их голоса звучат тише, чем обычно, раза в три. У всех одновременно.

Для того чтобы провернуть эту махинацию, мне пришлось подключать к плану зала ссылки на каждого из пришедших гостей. А для этого — к каждому из них прикасаться, чтобы потом найти в контактах со своей собственной Чеширской линией.

Благо, это оказалось несложно — я стала надевать браслетики в вестибюле.

Потом мы догадались подключить к этому делу Бориса, и стало совсем легко.

Все это дико напрягает, особенно когда требуется работать быстро на протяжении нескольких часов. Я чувствовала, что устаю, но бросить дело сейчас — означало бы поставить под угрозу все мероприятие. При слишком высоком уровне шума синесцена перестает работать должным образом, эмоция теряется в налипшем на нее постороннем шуме или – еще хуже — вступает с ним в резонанс.

У нас было два прецедента на прошлом концерте, в связи с чем повторять не хотелось. Я решила хорошенько заморочиться.

Ткач между тем вернулся, показывая большой палец.

– Это поразительно, ребят, но работает! – сказал он не без восхищения. – Действительно стало тише на порядок!

– Народ ничего не заметил? – стоило мне высунуться наружу, как уши пронзил чудовищный, оглушительный звон. Будто исчезли все звуки, оставив только недискретную струну страдания.

Надо было уже тогда бить тревогу… Почти сразу стало ясно: что-то идет не так. Но я упорно игнорировала признаки проблемы, продолжая орудовать ластиком и подчищать налипающий код с действующей дорожки.

Ткач мне ответил, но я не услышала. Вернулась в Сеть. Звон исчез.

Моя мастерская — на третьем уровне даркнета. Чешир — гора-а-а-аздо, гораздо ниже. То, что знание об этом попало к нам с Юджиным в руки, ничего не меняет. Такое количество перемещений туда-сюда за час не могло не сказаться на самочувствии.

Я разместила рабочее место максимально высоко для своей безопасности. Чем глубже в Сеть, тем меньше по времени можно проводить внутри. Обычно высокое расположение мастерской мне на руку, но не теперь, когда требуется постоянно скакать туда-сюда.

В глазах все плыло, и руки дрожали как у алкоголика.

Однако я хорошо слышала музыку, идущую из зала. Все, кто работал за кулисами, надевали беруши, дабы не попасть под воздействие синесцены. И это защищало, пусть не на сто процентов.

Я из Чешира почти ничего не чувствовала, поэтому решила обойтись без защиты. На прошлом концерте, когда Юджин пригласил меня на сцену по окончании программы, все прошло великолепно.

Я надеялась, это минутная слабость, сетевая аура, которая нахлынет прибоем и уберется восвояси. Но не тут-то было.

Сквозь пол мастерской начала проступать черная роса. Понятия не имею, что, как и почему. Я испугалась. Вся подошва кроссовок изляпалась в этой непонятной херне, и я сразу бросилась ставить ластик в автономный режим.

Это отчасти выход, но, например, когда зрители начинают аплодировать или громко подпевать, может случиться коллапс. Погуглите, что такое резонанс. Погуглите, чем он опасен.

Я в полнейшем недоумении наблюдала за тем, как пульсирует на полу эта густая бурлящая жижа, напоминающая демонов из мультика о принцессе Мононоке.

Я бросила дорожку, облипшую посторонним звуковым кодом, и выскочила в гримерку. Тогда-то и начался настоящий кошмар.

Комната переполнялась насекомыми. Сороконожки и мокрицы ползали по стенам, по нашей одежде, по моим кроссовкам. Я отшатнулась к зеркалу и случайно прикоснулась к стене — меня прошибло ледяным электричеством.

– Валера! – я пыталась позвать кого-нибудь, но тело меня не слушалось, словно сонный паралич наяву. Гримерка была пуста, ноги подкашивало, но насекомых на диване и стенах становилось все больше.

Мелкие, быстрые и проворные, они ловко забирались в щели, прятались под поверхностями.

– Юджин!!! – я двинулась в сторону выхода, но страх и отвращение не давали прикоснуться к ручке двери. Стены будто плавились, превращаясь во влажные своды какой-то восковой пещеры. – Кто-нибудь слышит меня?!

Я кричала, но рот не издавал ни звука. Ничего. Двигаться мне удавалось лишь с огромным, нечеловеческим усилием.

У вас когда-нибудь случался сонный паралич? А он случался у вас во время бодрствования? Я твердо помню это неописуемо ясное осознание присутствия чего-то постороннего. Я их слышала, их шаги, голоса, чувствовала, что они совсем близко, но при этом не могла увидеть. Опасность, переполняющая каждый кубик пространства, становилась все чудовищнее.

А потом в комнату вошел Ткач. Понятия не имею, что ему понадобилось, но, увидев меня, он замер. А я закричала и упала на пол, запнувшись спиной о какую-то сумку. Лицо Ткача пульсировало тысячей переливающихся под кожей темно-синих вен, делаясь мертвенно-бледным. Жуки и сколопендры уже заползли к нему под кожу, вот только сам он этого еще не знал.

Помню, как зарыдала, помню, как поползла к зеркалу — к единственному выходу из этого ужаса, а Ткач… разумеется, двинулся ко мне.

Он, наверное, не понимал, хотел помочь, но я-то видела все по-настоящему.

Что делает человек в критической ситуации? Как спасает свою жизнь?

Я схватила барабанную палочку — первое, что попалось под руку, но она обвилась вокруг моих пальцев, впилась в них тысячей крошечных растущих заноз.

– Не подходи!!!

– Кира, успокойся, это же я! – Ткач, судя по глазам, паниковал уже не меньше меня.

В комнате появились еще двое — Борис и какой-то тип, которого я видела впервые. Оба восковые, как куклы, натянувшие человеческую кожу. У обоих текли глаза и рты, как они могли этого не замечать?! Я отшвырнула палочку, точнее, пыталась это сделать, но она въелась в мою руку. Ничего не получалось, комната налипала на меня словно жирная, вездесущая паутина. И все, что мне оставалось, – кричать, отбиваться, сбрасывать с рук, с шеи и лица этих ужасных сороконожек.

– Что происходит?!

– У нее высадка?

– Кира, ты принимала что-нибудь? Кира!

– Надо вызвать скорую!

Они схватили меня, начали пытаться удержать своими холодными липкими руками из плывущего воска, и мокрицы заползли мне в нос, в уши, я не могла дышать. Они попали мне в горло, я кашляла и отбивалась, но все без толку.

– Отпустите меня! Умоляю, отпустите!!! – рыдания сдавливали легкие, я уже не слышала ничего, что творится вокруг, — там концерт в самом разгаре, но здесь — настоящий ад без шанса на спасение.

Что было дальше — я не помню. Ткач рассказывал, что я еще пребывала в сознании, но при этом совершенно не реагировала на попытки меня успокоить. Он сказал, что глаза у меня были открыты, я тряслась и дергалась как в эпилептическом припадке.

Ребята все-таки вызвали скорую. Те обкололи меня какой-то неизвестной дичью, после чего увезли в стационар, где я и очнулась четыре дня спустя.

Как бы вы ответили на вопрос: что это было?

Или на вопрос, который Ткач задает мне сейчас?

Здесь, на маяке, возле морского побережья, где закаты настолько красивы, что хочется пустить слезу. И где я вместо того, чтобы лечить нервишки, веду диалоги с персонажами из другой реальности, нахожу скетчбук из Вавилонской библиотеки и пытаюсь снова пробить дорожку в Сеть.

– Ты готова к такому темпу?

Валера знает, как мне это важно. Знает, что я лучше умру, чем перестану делать то, что делаю. Я люблю свои синесцены. Люблю свою работу больше всего на свете. Поэтому мой ответ не стоит размышлений.

– Да, – отвечаю я. – Конечно, да.

__________8. ЛАКУНЫ

Существует нежнейшая субстанция, напоминающая очень мягкую резину с воздушной пузырчатой структурой. В нее можно запустить пальцы, сжимая и раздавливая крошечные шарики. А потом растягивать и жамкать податливую розовую тянучку. Это один из фрагментов моей первой синесцены, которая представляет собой банальнейший экскурс в мефедроновый трип. Проба пера, так сказать, эксперимент. Весьма удачный.

Юджин, правда, говорит, что для него этого уже недостаточно. Пусть синесцены и не вызывают привыкания, но мозг торчка тоже не так-то просто обмануть.

Утром наша панда-банда уже вовсю наслаждалось «отпуском» на побережье.

– Будь ты более романтичной, – весомо заметил Ткач. – Я бы предложил тебе дорожку в постель.

Юджин, Пандора и Борис давно закончили невесомо-белый сыпучий завтрак и теперь грелись на камнях у воды.

Саня почему-то торчал в доме. Нет, не в смысле нюхал, а просто пребывал. Они с Ткачом что-то бурно обсуждали на кухне, когда я спустилась.

– Доброе утро, – хмурюсь, чувствуя запах дыма и этой терпкой, едва уловимой горечи химического укропа, не похожей ни на что другое. – Вы что, нюхали на кухонном столе?

– Кто это «вы»? – Санек невинно пожал плечами. – Я уже несколько часов пытаюсь тебе тут сигнал со спутника поймать.

– У нас нет тарелки, – говорю. – А еще вы тут курили. Ткач, курили, да? Ты ведь знаешь, что я против.

– Тарелка у вас есть, просто ее зачем-то сняли и бросили в сарае, – парировал Александр, пока Валера мирно попивал кофеек. – А насчет курения, ну уж извини, я был не в курсах.

– Кира, остынь, – улыбнулся Ткач. – Тебе заботливые друзья оставили мефа.

– Знаешь вообще, где мы этот клад снимали? На кладбище! Натурально, на кладбоне, на кресте. Вместо координат нам прислали ФИО покойника. Неплохо, да?

Мне стало стыдно. Как бы Архитектор Муравей отреагировал, узнав, что здесь собралась такая компания? Чудовищно стыдно.

– Я понимаю, что являюсь единственным некурящим членом нашего тайного братства, но курить в доме здесь никто не будет, ясно? – мне сложно сделать грозный вид, особенно учитывая, что и Саня, и Ткач выше меня на полторы головы. – Для этих целей существует улица, вот там можете хоть обсыпаться сижками с ног до головы.

– Ты с каких пор стала такая принципиальная? – усмехнулся Ткач и попытался потрепать меня по волосам, но я увернулась. – Обычно люди на море, наоборот, расслабляются и становятся добрыми как коровы на лугу.

– Будешь кофе? – между делом предложил миролюбивый Александр.

– Только если вы пообещаете больше не курить в доме.

– А нюхать можно?

Хмуро перевожу взгляд с Сани на Валеру, который вновь напустил на себя образцовую невозмутимость. И спрашиваю:

– Сколько у вас?

– Было десять граммов. Осталось около четырех.

– Не надо было Юджину показывать, – усмехнулась я. – Когда мы приехали, он первой же ночью упорол полтора грамма в соло.

– Да Юджин дебил, – махнул рукой Ткач и примирительно добавил: – Я вообще вез тебе, чтобы ты тут снова творить начала.