Зеркало Умбры

Я с детства чувствовала, что дорожки в Мишнори протоптаны сотнями поколений до меня, но заставить себя встать на одну из них так и не сумела.

***

Меньше чем через час мы потеряли всякую видимость.

Будто природа негодовала на нас за то, что посмели вломиться в чужой дом. Юджин был вынужден сделать привал на шоссе под крышей футуристической советской остановки.

Мощенная переливающейся плиткой раковина здоровенного моллюска. Перламутровая жемчужина по центру с выбитой в центре плоскостью играла роль скамейки, куда мы и уселись переждать дождь.

Юджин не переставал на меня ругаться. Наверное, минут десять рассказывал о том, что параноиком быть нехорошо и что надо с этим что-то делать, иначе добром не кончится.

Его можно понять. Это же я настояла на отъезде, хотя прекрасно понимала, в каком положении мы окажемся. Шансов добраться домой, не попав под дождь, у нас, объективно, не было.

Но вы не спешите меня судить. Вы там не были, в этом странном, вовсе не мертвом городе. Змей затаился в траве, венерина мухоловка раскрыла пасть, куница прикинулась мертвой перед молниеносным броском. Чем больше я думала, тем больше убеждалась: Фанагорея тоже хотела сказать нам что-то.

– Нет, ну на хер! – краем уха я выцепила из пространства неумолкающего Юджина. – Когда Ткач вернется, будем решать вопрос насчет твоего лечения.

– В задницу сходи, Юджин, – не выдержала я. – Мог бы вообще ехать без меня.

– Чтобы ты в мое отсутствие изрисовала стены кровью?

Юджин из тех людей, кому легче не отвечать вообще. У меня никогда не было ни склонностей к селфхарму, ни уж тем более к суициду. Я бы давно перестала себя уважать, соверши подобное хоть раз. Но Юджин почему-то постоянно об этом твердит.

Я уже давно уяснила, что прекрасная тактика молчания выручает почти во всех ситуациях. Молчать удобно. Особенно когда начинаешь понимать, что мир совершенно не нуждается ни в твоем мнении, ни в твоих комментариях.

– Что делать будем? – спрашиваю я, когда мой импульсивный спутник несколько поутих. – Ночевать здесь не хочется. Замерзнем. Поехали потихоньку.

– Как ты предлагаешь мне ехать вслепую?! Лучше уж и дальше молчи.

У Юджина плохое зрение, он в очках напоминает крота из мультика про Дюймовочку.

– Могу сесть за руль.

– Я тебе не доверю наше единственное транспортное средство.

А вот на этот выпад у него есть все основания. Водитель из меня никудышный.

Я открываю рот, чтобы успокоить Юджина, но меня опережает гром. Трескучий, расползающийся, словно огромная скорлупа, на мелкие-мелкие осколки. Шипучий, остро-шершавый, неумолимо сосредоточенный.

Мы едва не оглохли.

– Паш, других вариантов нет. Либо я поведу, либо ты.

Юджин решил, что справится. Мой пацан. Домой мы добирались почти пять часов, хотя утром доехали за два с половиной.

К тому моменту уже совсем стемнело и сделалось холодно, как в Питере. Юджин продолжал проклинать меня, но уже тихонько, не расходуя силы зря. По возвращении мы оба пальцев не чувствовали, однако меня переполняло давно забытое чувство единства со стихией.

Никогда не испытывала страха перед неистовым гневом природы, хотя, наверное, стоило бы.

Наоборот.

Когда начинается гроза, мне хочется пойти в поле и лечь на спину, чтобы дождь вбивал в дышащую землю мое хрупкое тело. Я люблю шторм, когда ты не знаешь, сможет ли лодочка добраться до суши. Я люблю волны, которые могут протащить по песку несколько метров, и потом ты будешь неделю залечивать ссадины. Я люблю есть бутерброды со сгущенкой после тридцати пеших километров по болоту. Люблю запах леса и люблю то, что скрывается в его тенях.

Этому чувству полноты нет названия.

__________5. ИВАН ВЕРБОВОЙ

«И, хорошенько спрятавшись поблизости, денно и нощно буду наблюдать – на сей раз снаружи – за входом в мой дом. Пусть это выглядит глупо, но мне это доставляет несказанную радость, и это успокаивает меня. Чувство такое, будто не перед домом своим я стою, а перед самим собой спящим, счастливо пребывая сразу в двух состояниях: и сплю, и охраняю свой сон».

Ф. Кафка. «Лабиринт»

Утром, вопреки всяческим прогнозам, я проснулась раньше Юджина. Обычно он ложится за полночь, а я стараюсь соблюдать режим и отваливаться не позже двенадцати. Тем не менее после вчерашней вылазки, я думала, он проспит до вечера.

Вчера мы так устали, что даже не разобрали хабар. Просто побросали рюкзаки у входа.

Зеркало смотрит на меня задумчиво и выжидающе, будто ждет моего появления, чтобы что-то сказать. Я осторожно вытаскиваю его на свет и собираюсь уже нести в комнату, но на несколько секунд замираю без движения.

Помимо стираного неба в отражении мелькнул невысокий скалистый уступ. У его подножия — сереющее побережье. Мы туда не спускаемся, потому что полоска гальки, на которой можно загорать, слишком узкая, а камни вокруг — острые и враждебные.

Я знаю, каким бывает море после дождя — прозрачным настолько, что в эту прозрачность сложно поверить. Вода — как жидкое стекло, и небо, готовое поцеловать свое собственное отражение, — все как будто перенасыщено светом. Будто тьма, поверженная в кровопролитной ночной войне, испустила дух где-то под текстурами бесконечных соленых плоскостей.

Сегодня привычный пейзаж выглядел иначе. Я сразу обратила на это внимание, хотя он мелькнул в отражении всего на секунду.

В перламутрово-синей воде, качаясь на волнах и деловито изгибая шеи в процессе поиска пищи под кожей соленого прибоя, дрейфовали лебеди.

Белоснежные и чистые, ослепительно контрастные на фоне ультрамариновой бездны. Я осторожно вышла на улицу и спустилась к бухте по камням, которые едва успели обсохнуть после ночного ливня.

Лебеди меня не боялись. Они как ни в чем не бывало занимались своими лебедиными делами, периодически посматривая, нет ли у меня чего вкусненького при себе. Я же тупо стояла и пялилась на них с берега, не в силах оторвать взгляд.

А потом одна из птиц издала долгий гортанный звук — я даже не знала, что лебеди так умеют. После чего все их небольшое семейство развернулось и как по команде двинулось прочь от берега.

Хватит валять дурака и всюду видеть знаки. Знаки существуют не для того, чтобы искать в них подтекст. Их требуется потреблять, а не исследовать.

А потом я увидела темную фигуру. На камнях. Совсем недалеко отсюда.

Я обернулась. Бросилась к скале — да, вне всяких сомнений, среди избитой сизости гальки лежал человек. Неподвижно, на животе.

– Твою ж мать!

Будить Юджина времени не было, мне это и в голову не пришло. Я вскарабкалась на утес и спустилась к обнесенному колючкой участку суши. Навстречу промозглому ветру и ледяным лужам, будто не конец лета сейчас.

Камни встречали меня встревоженными криками: ты чего так долго копаешься?! А мужчина, промокший насквозь, растерзанный острыми ракушками, даже не шевельнулся.

– Эй! – кричу я, осторожно спускаясь по скользким валунам. – Вы живы?

Его правая рука морщится от ссадин. Кровь уже остановилась, но, судя по ране, вытекло ее немало. Только тогда я поднимаю глаза и вижу надпись на камне:

Volume 29

S[нечитаемо] 3

W[нечитаемо] 2

Что, черт возьми, здесь произошло?! Неужели первое, что сделал этот тип, чудесным образом спасшийся из пасти голодного моря, — написал кровью непонятные символы?

Мне страшно приближаться к нему. То есть я бы никогда не решилась на это в сумерках или ночью.

Судя по цвету кожи, он сильно замерз, но дыхание и пульс прослеживались. Он был жив, этот таинственный счастливчик!

Я аккуратно перевернула его на спину, опасаясь за сломанные кости, но, похоже, и здесь обошлось без травм. А вот коже на лице и груди повезло меньше. Я невольно прижала руки ко рту: содранные лоскуты уже не кровоточили, но сильно отекли и выглядели жутко. Ему срочно требовалась помощь, но поднять незнакомца без Юджина я не могла.

– Кто же вы такой… – прошептала я в исступлении.

Здесь вокруг множество побережий, а это — одно из самых крошечных и неприветливых.

На вид незнакомцу можно было дать лет сорок с хвостиком. Он темноволосый и загорелый, как все южане. В джинсах, свитере и куртке. В ботинках.

Я осторожно приподняла его голову, и мужчина сразу застонал, словно пробуждаясь от кошмара. Наверное, стоило разбудить Юджина. Но человек очнулся раньше.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, и, честное слово, никогда еще не доводилось мне видеть настолько недоумевающий, потерянный, обреченный взгляд.

Потом он начал плакать.

Я представила, как должно быть это больно — соленые слезы на открытых ранах, но потом осознала, что он провел на морском берегу как минимум несколько часов.

Может, даже больше. Нас с Юджином не было весь день, а ночью мы не могли обнаружить его присутствие из-за темноты.

– Ольга? – наконец спросил он.

– Нет, я Кира. Вы помните, что с вами случилось?

– Ничего не вышло, да?

– О чем вы? Что не вышло?

Прошло, наверное, минуты две молчания. Я не знаю, что за ступор на нас обоих напал.

– Где мы?

– Двести двадцать километров от Фанагореи.

Незнакомец отрешенно закрыл глаза и лежал неподвижно у меня на коленях еще несколько минут. Пока мне самой не сделалось слишком холодно.

– У нас есть лекарства, – говорю. – Надо раны промыть, вас море сильно потрепало.

– Какое сегодня число?

– Двадцать седьмое августа… вроде.

– Почти месяц, – произнес мужчина одними губами и снова принялся плакать, но уже громче и протяжнее, как раненый зверь.

Юджин сам обнаружил мое отсутствие, а может, услышал нас с кухни. Так или иначе, он избавил меня от необходимости тащить нашего гостя в дом.

Но для начала Юджин очень удивился.

Незнакомец сильно ослаб и наглотался соленой воды. Поэтому мы напоили его чаем и оставили в ванной, в парилке.

– Кто это, блин, такой?! – негодовал Юджин. – Почему ты все время находишь каких-то неприятностей на задницу?

– Он сказал, его зовут Иван Вербовой. Слыхал когда-нибудь?

– Нет, не слыхал. Мало ли вокруг бомжей, чо, теперь всех подбирать будем? – и добавил чуть мягче: – Держу пари, какой-нибудь заводной кутила прибухнул на катере с пацанами да и брыкнулся на радостях за борт.

– Сомневаюсь, Паш. Он очень расстроился, увидев меня. Сказал: «Ничего не вышло».

– Может, они забились с кентом море переплыть в грозу.

– Ага, или рванули на зов русалки, – хмыкнула я. – Ладно, сейчас оклемается и расспросим.

Ивану Вербовому действительно повезло. Он и впрямь оказался за бортом этой ночью. Сражаясь со стихией, отделаться ссадинами, пусть и такими многочисленными, было большой удачей.

У него не нашлось ни переломов, ни вывихов. Пара ушибов, мелкие синяки да шок — вот и все последствия.

Сегодня очередь Юджина стряпать завтрак. Пока он возился на кухне, мы с гостем и чаем расположились на диване. Для полноты картины не хватало только камина, ибо немного виски в чай я Вербовому плеснула.

– Как себя чувствуете?

Он не ответил. И не потому что сказать было нечего. Я слишком хорошо знаю этот взгляд. Это прибитое молчание, кричащее громче тысячи голосов.

– Ну хорошо, я начну сама. Наверное, вам интересно, где вы оказались. Этот маяк долгое время пустовал, но теперь мы с Юджиным здесь живем. Паша Юджин — мой друг. А я — Кира. Очень приятно.

– Я знаю, кто ты, – резко оборвал незнакомец и так же резко умолк.

– Простите?

– Кира, что он сказал? – нахмурился Юджин, отвлекаясь на секунду от готовки.

– Откуда вы меня знаете? – на этот раз смотрю на него без сочувствия. – Вы что, за нами следили?

Вместо ответа Иван Вербовой залпом опустошил стакан с раскаленным чаем. И отвернулся.

– Тебя зовут Ольга. Можешь не вешать мне лапшу на уши.

– Не горю желанием вам что-то доказывать, особенно после… – я помедлила. – После этой страшной ночи. Но увы, я не Ольга. Я — Кира Ницке.

– Чеширские Коты никогда не говорят честно, – прохрипел Иван. – Но я слишком устал, чтобы выслушивать очередную ложь. Даже после того, что ты пережила, поверь, я бы и врагу не пожелал… Однако на сочувствие тоже сил нет.

Я похолодела. Кем бы ни был этот тип, он как минимум знает о Чешире. А значит, и о Сети в целом. Что если то письмо тоже подбросил он?

– Что за хрень вы написали на камнях?

– Я? Написал на камнях?

– Да, там странная надпись, – кивнула я, уже не уверенная в собственных словах.

– Давай прогуляемся, – предложил Вербовой. – Покажешь. Судя по всему, завтрак еще не скоро.

– Вы куда? – в Юджине то ли забота проснулась, то ли синдром вахтера. – Вам отдыхать надо! А Кире — не ходить одной с незнакомцами!

– Мы ненадолго, – говорю. – Иван хочет объяснить мне что-то. Правда?

Вербовой промолчал, но его взгляд красноречиво ответил на все вопросы. Мы вышли на уступ, где любили гнездиться чайки. Загадочная надпись подсмылась волнами, но все еще была видна.

– Я не знаю, что это, – сказал Вербовой. – А возможно, не помню. Все слишком перемешалось.

– Но ведь зачем-то вы это написали! Что, никаких догадок?

Вербовой не ответил. Видно было, что расспросы доставляют ему дискомфорт.

– Как вы попали в море? – тут же спросила я, на что наш гость лишь выразительно поднял брови.

– А тебе доводилось смотреть на поверхность воды изнутри?

– Зеркальная поверхность, да? Но это же…

– Невозможно? Сколько человек, по-твоему, знает о возможности входить в Сеть через поверхность зеркала?

– Много. Два года назад это явление активно форсировалось в определенных кругах. Но не важно: людей, способных находиться в физической Сети, критично мало. Лично я не знаю никого, помимо себя.

– Приятно познакомиться, Ольга, теперь ты знаешь еще одного.

– Меня зовут Кира.

Вербовой молча просканировал меня глазами с ног до головы. Не могу сказать, чтобы он выглядел психом, но свою точку зрения на вопрос о том, кто я, совершенно точно имел. Пусть с моим его мнение и не думает совпадать.

– Коль тебе так легче, так тому и быть, – сказал Иван Вербовой. – После всего того, что они с тобой делали, нет ничего странного в стремлении обрести новое «я».

Пока это новое «я» или желание выяснить о нем побольше не возобладало над здравым смыслом, я решила перевести тему.

– Никогда бы не подумала, что поверхность воды может заменить зеркало.

– Для входа в Сеть требуется взломать зеркало с компьютера. Но для выхода достаточно просто найти изнутри любой отражающий предмет.

– Это мне известно.

– Тогда тебя не должно удивлять, что я выбрался из-под кожи моря. Это единственная лазейка, которую мне удалось отыскать.

– Вы что, каким-то образом застряли в Сети?

Все, кто там бывал, не стали бы удивляться подобному. Но я не думала, что, вернувшись после длительных блужданий по даркнету, можно вообще сохранить рассудок.

Впрочем, судя по взгляду Вербового, рано делать выводы.

– Почему, когда вы меня увидели, сказали: «Ничего не вышло»?

Вместо ответа он жестом велел мне следовать за ним. К берегу. Туда, где я его нашла.

Судя по всему, Ивана не волновали его телесные повреждения. Он спустился по камням к кромке воды, даже не поморщившись.

Мне ничего не оставалось, как идти следом.

Знаете это невыносимое щемящее чувство, когда ты понимаешь: среди сотен тысяч человек ты наконец встретил того, который может понять тебя? Может себе представить, что ты чувствуешь, потому что и сам побывал в том же безграничном лабиринте. И вот вы стоите друг перед другом. Молча. Потому что оба осознаете всю ничтожность вербального общения.

– Ладно, послушайте, – говорю, наконец. – Надо с чего-то начинать, раз вы здесь. Можете задать вопрос мне, а я задам вам. Но условие такое: мы отвечаем друг другу. Договорились?

Вербовой лишь усмехнулся, глядя куда-то под воду. Сколько же он там пробыл?

– Хорошо, – кивнул он, усаживаясь на камень. – Я начну. Что заставило тебя и твоего друга сюда переехать?

– Разве вы не знаете?

– Так себе ответ, если честно.

На своих же условиях попадаешься. Ладно, раз уж начали, нечего жать на тормоза.

– Я создатель четырех синесцен, одна из которых привела к гибели группы молодых людей. Среди них была моя сестра.

– К гибели?

– К самоубийству.

– Слыхал об этом, вот только так и не понял, что собой представляют эти… как ты сказала?

– Синесцены. Вы правда не знаете?

– Просвяти же меня.

– Ну хорошо, – говорю я, приготовившись долго и подробно пояснять.

Синесцена по факту являет собой музыкальную дорожку. Это довольно тяжелый аудиофайл длительностью от сорока минут до часа с половиной.

Но есть, как говорится, один нюанс.

Человеческий мозг, работающий в разные периоды активности с разной частотой, способен вступать в резонанс с некоторыми видами волнового излучения. Синесцена как раз использует этот механизм.

Иван Вербовой внимательно на меня смотрит.

– В далеком 2007-м, помнится, было что-то такое. Аудионаркотики?

– Нет, – я невольно морщусь. – Мы делаем работу куда филиграннее.

Я говорю:

– Не буду раскрывать принцип создания синесцен, скажу только, что для воспроизведения определенного набора эмоций требуется сначала эти эмоции выделить. Мы не синтезируем чувства де-ново, мы их улавливаем и собираем прямиком в Сети.

– Эмоции в виде кода?

– Угу, – я вытягиваю шею, дабы убедиться, что Юджин не подслушивает. – Сеть не только пишет нашу реальность, она еще и впитывает ее. Видоизменяется вслед за ней, как огромная автономная фабрика по работе с информацией. И если знать, в какие архивы заглянуть, можно найти все что угодно.

Мы даже особо не искали. Достаточно было выделить код эйфории, как тут же обнаружились и оргазм, и благодарность, и уверенность, и признание, и многие другие замечательные вещи. Большинство из них имеет единообразную конструкцию, которую достаточно легко уловить, если написать и расставить специальные ловушки.

С помощью них мы находим и вырезаем эмоции в виде кода, чтобы потом незаметно встроить их в аудиофайл.

– Человек ничего не заметит, если будет пытаться найти это с компьютера. Сеть многомерна и имеет массу пространственных карманов, которые никогда не зафиксировать в рамках нашего ограниченного трехмерного мира. И уж тем более в рамках двухмерного монитора. Таким образом де-юре синесцена — это просто аудиофайл.

– А де-факто?..

– Де-факто это нечто невероятное.

– Вот оно что. Те ребята, которые погибли, они тоже так думали?

Я смотрю на Ивана, прищурившись. Этот человек мне не опасен. Его не моя работа интересует, а что-то иное. Я никак не могу понять, что именно. Однако без моей откровенности он вряд ли станет тратить время на рассказы.

– Ваша очередь отвечать на вопросы, Иван.

– Ну что ж, пожалуй, – не стал упрямиться Вербовой. – С чего начнем?

– Нам пару недель назад пришло письмо. Вы его отправили?

– Письмо? Какое еще письмо?

Судя по его глазам, он не обманывал. В них вообще ничего не отражалось, кроме смертельной усталости.

– Ладно, похоже, и тут мимо, – я скривила губы. – Тогда расскажите о том, что произошло до того момента, как вы очнулись сегодня на побережье.

Мой собеседник снова уставился куда-то на воду.

– Я работаю программистом в хорошей фирме. Она испанская, в Фанагорее филиал. Мы выпускаем софт для кол-центров. Может быть, слыхала о data-science? Асфес технолоджис.

– Что-то слышала, но точно сказать не могу.

– Не важно. В свободное время я любил исследовать чертоги, закрытые от невежд и лопухов. Я, как и ты, Ольга, нетсталкер. Скользящий. Чеширский Кот, если угодно. Я лично видел Архитектора Муравья и занимался одно время поиском его следов. А нашел… нашел вскрытое зеркало прямо в этом маяке. Месяц назад.

– Не может быть, – качаю головой. – Вы что-то путаете. Месяц назад мы уже здесь жили.

– Ты сама сказала, что сегодня 27 августа. Не дури мне голову, я прекрасно помню тот проклятый день, когда рискнул сделать шаг внутрь.

– То есть вы не взламывали зеркало, а использовали уже вскрытое?

Я задаю этот вопрос, а сама мысленно ставлю еще одну галочку в столбец его помешательства. Не мог Вербовой через то зеркало пройти. Оно заблокировано изнутри. Кроме того, мы его запечатали, чтобы ни войти, ни выйти было нельзя. Теперь это просто кусок стекла с металлическим напылением, плотно завернутый в брезент.

– Я понятия не имею, как взломать зеркало, – говорит между тем Вербовой. – Однако моих начальных знаний хватило, чтобы разобраться, куда я попал и как это все работает.

– Никто не знает, как Сеть работает, – вставила я.

Иван резко затих, будто сбившись с мысли. Пока он вновь на нее настроился, прошло, наверное, секунд тридцать.

– Ты помнишь свой первый визит туда? В Сеть. Что ты чувствовала? Экстаз сродни хорошей дозе, верно? Переполняющее до краев напряжение, будто через твое тело раз за разом прогоняют мощнейшие электрические разряды. Но ты не умираешь, твое сердце бьется в этой чужеродной нечеловечески многомерной ментальной мясорубке. Все быстрее и быстрее. А потом ты либо распадаешься, либо сходишь с ума, либо становишься богом.

Последнее случается до неприличия редко. Но случается. Мы с тобой тому яркое подтверждение.

Ненавижу, когда свалившаяся на голову удача становится толчком для появления «комплекса бога». В этом нет нашей заслуги. Никто не выбирал, каким родиться.

– Откуда вы вообще про меня узнали? Я не была в Сети почти полгода.

– Врешь. Твой последний визит пришелся на апрель.

– Ну почти полгода, – я невинно пожимаю плечами. – И все же откуда?

– Из Умбры.

Я выпрямляю спину.

– Что еще за Умбра?

Он снова смолк, притом все вокруг как будто смолкло вместе с ним.

– Ты знаешь, что если взять бесконечное количество обезьян и посадить их за печатные машинки, то рано или поздно одна из них напечатает «Гамлета». Да, напечатает, просто ударяя по клавишам в случайном порядке. А теперь представь, что ты очутилась внутри библиотеки, содержащей все «тексты», что родились в процессе. 99 процентов, конечно, будет составлять простой информационный шум, но если обладаешь достаточно большим количеством времени… скажем… бесконечно большим… Можно найти очень любопытные вещи. Шекспировского «Гамлета» с альтернативной концовкой, например. В оригинале, конечно же. Какой-нибудь русско-китовий разговорник… Или книгу с иллюстрациями о собственной жизни.

– Что вы об этом знаете? – резко перебила я. Внутри все натянулось как струна. – Это что, вы тот скетчбук подбросили?!

Его взгляд не предвещал разгадок. Вербовой блуждал по камням, словно искал там карточки со своей речью.

– Мы договорились не молчать!

– У меня нет ответа.

– Как это «нет»?! Ответ проще пареной репы: либо вы, либо не вы! Что тут думать?

– Если рассматривать ситуацию в таком ключе, то я ничего никуда не подбрасывал. Я несколько лет не мог выбраться из этой чертовой библиотеки. Однако то, на что я там наткнулся, вряд ли можно считать совпадением.

– Вы сказали, что вошли в зеркало месяц назад!

Еще один пункт. Не будь рядом Юджина, который точно так же присваивает пункты безумия мне, я уже давно закончила бы этот разговор.

– Время в глубокой Сети не поддается земным законам. Оно там варится, чтоб здесь ни у кого не случилось припадка.

– Что такое Умбра?

– Не говори мне, что ты не знаешь.

– Как глубоко вы погружались? – не уступаю я. – Отвечайте.

– Думаешь, я считал? Достаточно глубоко. Странно, что ты сама меня не помнишь, ведь мы достаточно тесно общались, пытаясь найти выход.

– Мы с вами не знакомы.

– После этого путешествия я и сам не уверен, что с собой знаком.

Чертов замкнутый круг.

– Я была на текстурах, где хранятся слепки тизеров к фильмам 2030 года. Один даже попыталась посмотреть, и, возможно, мне удалось. Это пятый. Чеширские струны памяти хранятся на седьмом. Туда можно забраться через некую вазу Клейна с определенным набором ключей. На шестой уровень я пробиться не смогла. Ниже десятого расцветает царство гиперболической тригонометрии, черт ногу сломит. Но если опуститься еще на пару ступенек вниз, можно обнаружить пространство, переполненное снами.

Там очередная замутка с измерениями: нечто вроде города-лабиринта. Царство дверей, за каждой из которых миры снов — целая бесконечность постоянно создающихся и разрушающихся вселенных. Гротескных и нестабильных.

В тех реалиях размытие настолько мощное, что идти дальше опасно. Ниже, насколько мне известно, не забирался никто. Итак, где же эта ваша Умбра?

– Глупо пытаться классифицировать многомерное пространство с помощью такой примитивной системы. Ты же знаешь, что никаких уровней не существует.

– Темпераментов и знаков зодиака тоже. Как и наших имен. Как и чисел. И математических формул. И дат. Есть только то, что можно посчитать. Давайте не будем списывать со счетов систематику, без нее в этом океане хаоса не продержаться и двух минут.

– Я не знаю, как тебе объяснить, что такое Умбра, – устало сказал Иван Вербовой. – Странно, что ты сама не помнишь. Наверное, это какой-то защитный механизм сознания.

– В Сети много непонятного. Мы же не можем ее всю осмыслить. Мы вообще не должны были ее обнаружить.

– Должны – не должны… Кто это сказал? – Иван посмотрел на меня с сочувствием. – Прости за токсичность. Ты наверняка не виновата, что чем-то им там насолила.

– Хотите сказать, за мной охотится нечто э-э…

– Поначалу я тупо лазил по сайтам. Знаешь, есть множество очень красивых сайтов. Насколько ты вообще разбираешься в программировании?

– Не очень. Я хорошо владею графическими редакторами, немного умею в веб-дизайн, немного пишу музыку. Но все на уровне самоучки.

– А вот я хорошо разбираюсь. И поэтому мне чудовищно хотелось увидеть все эти храмы изнутри. Целые дворцы! Монументальные пагоды и древние города! Увидеть, почувствовать, попробовать на вкус. Сеть ведь не предстает перед человеком в виде простого кода, хотя при желании его можно разглядеть. Код мимикрирует под гостя, принимает форму понятных ему метафорических проекций.

Если ты на форуме — увидишь кафедру с кучей рядов и микрофонов. Если на Ютубе — белую пустыню с огромной системой прямоугольных бассейнов, в каждом из которых — мини-кинотеатр. А твои любимые графические редакторы…

– Это как прозрачная многоэтажка, где каждый этаж — отдельная текстура со своим набором функций и возможностью их менять. Да, я видела. Можете не рассказывать.

– Поначалу это все имеет вполне себе человеческий вид. Плотность информации не слишком большая, и ты можешь спокойно двигаться. Но чем глубже опускаешься, тем тяжелее себя сознавать. Тебя как будто смазывает потоками кода, совершенно немыслимого кода. Частицами памяти. Вот именно там-то я и понял, что забрался слишком глубоко. Угодил в какую-то петлю, которая не давала мне выскочить на поверхность. И добраться до зеркала.

– У вас были какие-то защитные программы?

– А такие существуют? – усмехнулся Иван. – Нам бы поучиться друг у друга. Вот только я после этого чудесного опыта в Сеть ни ногой.

– Как же вам удалось выбраться?

– Не помню. Я вообще очень смутно помню то место, где застрял. Помню только само состояние… Текстуру этой вездесущей Умбры. Я думал, задохнусь в ней.

Знаешь, когда ты застрял в текстовой трубе, в постоянном движении, чувствуя, что часть твоего тела уже не существует… Так вот, ты уже отчаиваешься выбраться, как вдруг видишь, что сквозь пространство вокруг тебя начинает просачиваться что-то чужеродное. Будто пот на поверхности кожи. Только кожа у нас трехмерная, а тут в ее роли выступает каждый квадратный сантиметр воздуха вокруг тебя.

– Текстовая труба? Вы имеете в виду Вавилонскую библиотеку?

– Бесконечная библиотека, не имеющая как физических границ, так и текстовых. Все комбинации символов на всех доступных миру языках, которые когда-либо существовали или только ждут своего часа, чтобы появиться.

– Это невозможно, – качаю головой. – Я видела программу, которая должна иллюстрировать Вавилонскую библиотеку. Тексты не хранятся там. Их генерирует система в ответ на конкретный запрос. Ему присваивается свой адрес и номер. Какие-то строгие параметры в открытом доступе. Все сделано так, чтобы читатель смог в это поверить.

Вербовой молчал. Я вижу: ему есть что сказать. Как минимум, что он не поверил ни единому слову, потому что его реальность категорически отличается. Слишком знакомое выражение лица.

Он сильно нервничал. Наверное, вспоминать о таких вещах не слишком приятно.

– Я провел в этом лабиринте несколько лет, но по ощущениям прошли столетия. Читала Гарри Поттера в детстве? Дементоров помнишь?

– Я слышала много баек о Сети, но о таком — впервые.

– Это еще не все, Оленька.

Оно пытало меня. Заставляло задыхаться под водой, потому что знало: смерть от удушья — мой самый жуткий кошмар. Оно скрывало выход. Каждый раз, когда мне вот-вот должна была открыться брешь, что-то менялось. Этажи путались между собой, книжные символы менялись местами. То, что мне удалось выбраться, — не знаю, как в это поверить. Мне повезло. Чудовищно повезло.

– Но когда вы меня увидели, вы сказали…

– Что ничего не вышло, да. Потому что я увидел твое лицо. Именно это лицо на страницах каждой книги. Я скорее лица собственных детей забуду, чем твое. Твое нарисованное лицо, твое искаженное страхом детское лицо, твое счастливое лицо во сне.

Я видел, как ты делала первые шаги, как мама возила тебя на санках зимой вокруг дома. Почему я застрял именно на этом фрагменте среди бесконечного калейдоскопа прочих? Твои невеселые школьные годы, еще более невеселые годы в универе, друг, который тебя изнасиловал в 15 лет и которого ты простила. Бесконечные переезды, случайные связи, бурное хаотичное творчество в стол, смерть сестры, разрыв с отцом, первая синесцена…

Не спрашивай, почему.

Я понятия не имею, что у тебя за отношения с Сетью. Но я хочу просто сказать тебе, что Умбра так просто тебя не оставит.

– Надеюсь, вы что-то перепутали.

– Я думал, что сошел с ума. Умбра впивалась в нутро, знаешь… выдирала с корнем самое сокровенное. Душила меня. Перманентно, без остановки душила на протяжении многих лет.

– Но при чем тут я?

– Ты действительно ничего не помнишь?

– Что я должна помнить? Вы, похоже, и правда путаете меня с кем-то!

– Или ты каким-то чудесным образом смогла не только сбежать, но и забыть весь этот кошмар.

– Мне очень жаль. Я не знаю, что за явление, с которым вы столкнулись, но поверьте: за полтора года регулярной работы в Сети я ничего подобного не встречала.

– Из всего того ужаса, что там происходит, я сумел четко распознать две вещи. Во-первых, эта Умбра умеет мыслить.

– А во-вторых?

– Во-вторых, она очень тобой недовольна.

Ивана била мелкая дрожь, словно он только что сошел с электрического стула. Я решительно поднялась на ноги.

– Спасибо, что предупредили. Буду настороже.

– После того, что они сделали в редруме, им следует оставить тебя в покое. Возможно, после моего визита ты будешь проклинать меня и то… что я заставил вновь об этом вспомнить.

– Да о чем вспомнить?! – не выдержала я. – Что еще за редрум?