Спасибо, что ты есть

– Ты идешь или остаешься?

Родители услышали посыл и поняли его правильно. Марина никогда не считала нужным отчитываться в том, что происходит в ее жизни, но никогда особо того не скрывала. И хоть родители и были в курсе всех знаковых поворотов в ее личной жизни, эта тема никогда не обсуждалась. Отец усмехнулся, мать даже порадовалась бы, если бы Лекс не казался ей настолько «темной лошадкой».

Лекс тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Он не знал, как ему следует себя вести, какую роль играть – то ли прикидываться «случайным знакомым», то ли считать себя «частью семьи». Он не был ни тем, ни тем и не игнорировал этот факт.

– Извини за эти смотрины, – едва они оказались в машине, сказала Марина, – теперь многие вопросы отпадут сами собой.

– Я переживу, – знакомая кривая усмешка, – у тебя хорошие отношения с родителями, это того стоит… наверное.

– А у тебя плохие?

– Я бы так не сказал, мы очень редко общаемся, чтобы иметь отношения, – невозмутимо пожал плечами Лекс, – чему я очень рад.

– Лекс, а ты кого-нибудь когда-нибудь любил? Только честно?

Если бы он не ответил или сделал вид, что не услышал или не понял вопроса, она не стала бы настаивать. Сама бы она не позволила такого вторжения в свой приват, потому заранее приготовилась к обороне. Но он ответил, просто и честно.

– Моего деда и его жену. Дед умер, когда мне было 15, с Маргарэт мы тогда же отдалились в силу разных обстоятельств, кроме них близких людей у меня не было. А так, я регулярно люблю красивых женщин, но ты ведь не это имеешь в виду.

– Нет, конечно, извини, это профессиональная деформация, я лезу не в свои дела.

– Не извиняйся, я черствый сухарь и не вижу смысла это скрывать.

Марина вспомнила прошлую ночь и лишь улыбнулась про себя. Какое странное порой представление о себе у некоторых людей: чуткий, умеющий быть нежным человек называет себя черствым сухарем, зато какой-нибудь твердолобый мужлан, наверняка, считает себя способным понять чувства других людей и любить.

Остаток пути ехали молча, курили ментоловые вредные для сердца сигареты, стряхивая пепел в карманную пепельницу, слушали сонное бормотание радио и думали каждый о своем, не испытывая ни малейшей неловкости от висевшей в воздухе паузы.

В квартире было убрано, она снова казалась бездушно нежилой – все на местах, по полочкам, холодильник забит продуктами и готовыми блюдами, Богард накормлен, полы чистые, пыли нигде нет. Домработница знала свое дело.

Лекс ужинать не стал, он будто сдулся, но Марина почему-то была уверена, дело не в ней и он был рад, что она рядом. Она заварила себе свежего чаю, отрегулировала ноутбук и, стараясь не думать, о чем может размышлять человек, не мигая смотрящий в экран выключенного телевизора, решила наконец-то проверить электронную почту. Писем накопилось много, деловых, дружеских, с форумов, отвечая на них, она не заметила, как Лекс ушел в спальню, а закончив, обнаружила, что на часах два ночи и она единственная кто не спит в квартире. Лекс спал на неразобранной постели, Богард спал в кресле. Поколебавшись, Марина содрала с дивана плюшевое покрывало и, пристроившись на краешке кровати, укрылась им, заодно накрыв Лекса. Очень скоро тот придвинулся вплотную, отчего стало по-настоящему тепло. Марина провалилась в чудесный сон.

«…В высокой синем бескрайнем небе кружат белые птицы, ласковый бриз трепет волосы, оставляя на губах отчетливый привкус соли, волны льнут к ногам, шурша мелкой галькой, где-то на линии горизонта белеет парус яхты. Она стоит на берегу и терпеливо ждет, пока парус приблизится и вроде все замечательно, есть время насладиться морским воздухом и пейзажем, но беспокойство свербит в районе солнечного сплетения. Парус не двигается, он не становится ближе, не становится дальше и ровно в тот момент, когда она входит в воду, кто-то больно толкает ее в спину…».

Картинка дрогнула, парус замерцал и завалился за горизонт. Она проснулась. Лекс метался по кровати, будто в бреду, переворачиваясь едва ли не всем корпусом, всякий раз попадая ей локтем то в плечо, то в руку. Она навалилась на него боком и, не желая будить, осторожно погладила его по щеке.

– Ну-ка, цыц, – словно заклинание проговорила она тихо и внятно.

«Заклинание» сработало, он затих и не проснулся, лишь тяжело вздохнув.

– Вот и отлично, спи крепко, все пройдет.

Натянув на плечи сброшенное одеяло и, удобно устроив голову у него на груди, Марина вновь вернулась на берег моря. Среди плавно меняющей на горизонте оттенок синевы моря и неба больше не болтался белый клочок мечты. Немного обидно, но день все равно хорош и море теплое и даже не важно, что в прибрежных волнах болтаются желтые листья. Осень не остановить. Но осень тоже пройдет.

Проснулась она в обнимку с Богардом. Наглый кот вытянулся вдоль ее тела, подложив единственную переднюю лапу ей под подушку. Рядом на кровати лежала записка и ключи.

«Я уехал по делам, это твои ключи, если надумаешь куда-то идти, просто захлопни дверь, потом откроешь нижний замок. Пожалуйста, возвращайся вечером, а лучше совсем не уходи. Убираться сегодня никто не придет, никто не будет тебе мешать.

Лекс».

Марина с огромным удовольствием просидела бы в пустой квартире целый день, ничуть не скучая, но повседневные заботы и проблемы требовали внимания. О будущем думать не было сил, настоящее казалось слишком зыбким, чтобы пытаться структурировать его даже в сознании, а в прошлом не было ничего, за что бы ей хотелось держаться. Она решила принципиально ни о чем не думать.

Заехав ненадолго к родителям, она честно сказала, что намерена неопределенное время пожить не дома.

– Ой, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – вздохнула мать, больше не сказав ни слова по этому поводу.

– Звони, а лучше приезжай каждый день, – предупредил отец, и, смеясь, добавил, – мужиков на свете много, а родители у тебя одни.

Ближе к вечеру, пытаясь писать заказной рекламный проспект, Марина вдруг подумала, что ей совершенно необходимо обновить отдельные детали гардероба.

«Ничто не делает женщину женщиной больше, чем присутствие в ее жизни мужчины» – написала она в своем статусе в «вконтакте». Прочитала, усмехнулась и стерла, не пожелав менять на более соответствующий ее настроению «ничто не делает женщину большей дурой, чем наличие мужчины в ее жизни». Вместо этого она захлопнула ноутбук и поехала в магазин нижнего белья.

Никогда прежде ей не нужны были в жизни мужчины. В 15—18 наличие парня было просто синонимом популярности у сверстников, задача тех ее кавалеров была проста – сопровождать ее на тусовки. Задача не сложная, но почему-то всем им было что-то от нее надо и приходилось избавляться от них, прежде чем они обозначали свои претензии. Задержался один – на целых 4 месяца, исправно дарил цветы, гулял с ней по парку, а потом вдруг стал встречаться с ее подругой. В душе она даже не расстроилась, но этикет и условности подросткового сообщества требовали записать его и подругу в недруги. В 18—23 было любопытство, хотелось новизны, страстей. Страсти особой никто так и не вызвал, новизна скоро улетучилась, первая романтическая любовь трагически погибла, к 25 годам она поняла, что не хочет ни обязательств, ни условностей. Ей стало скучно быть в отношениях с мужчинами, все казалось предсказуемым и неинтересным с самого начала.

Лекс не был предсказуем, он был ей интересен, условности не играли никакой роли, не было места соревнованиям или доказательствам собственной важности, но помимо всех этих плюсов был еще самый важный – это был первый мужчина в ее жизни, при взгляде на которого сладко замирало сердце и хотелось чувствовать себя женщиной. Просто женщиной, вздорной слабой и неразумной.

Тема и структура новой статьи нарисовались. Прогуливаясь по бутикам торгового центра, она уже продумывала детали, однако воплощать эти замыслы на бумаге или в сети не было ни малейшего желания. Мозг видел в этом бессмысленность, для себя она сделала выводы, коммерческая сторона вопроса ее не воодушевляла, рекламные статьи оплачивались лучше, так стоило ли тратить время на то, что не принесет особой прибыли и не имело смысла лично для нее.

«Работа должна приносить либо солидный доход, либо удовольствие, иначе к черту такую работу, это просто поглотитель времени и сил. Счастливы люди, которые могут себе позволить думать и жить так» – заключила она про себя, без тени сожаления отдав кассиру в бутике, за комплект нижнего белья 2/3 полученной от квартирантов месячной арендной платы.

На выходе из магазина ее настигла кара за расточительство в виде старой знакомой, с которой она когда-то училась в параллельных классах и с которой она была счастлива не видеться последние пять лет.

– Мари! Ну, надо же! Ты не изменилась! – тут же запричитала девушка, для верности ухватив Марину за руку, – Ты здесь не покупай, здесь все так дорого! Я знаю магазин в Меге, там все это же самое дешевле раза в два, – тараторила она.

– Привет, Настя, давно не виделись, – запоздало поздоровалась Марина.

– Пойдем в кафе внизу, посидим, хоть расскажешь где ты и как. Ты ведь знаешь, Светка Одинцова второго родила недавно, мы теперь гуляем с ней каждый день, я в курсе всех новостей.

У Марины возник логический диссонанс «родила – гуляем – новости». Какие новости, если родила? Телевизор стала чаще смотреть? А гулять? Разве недавно родившие гуляют по клубам? И только потом она сообразила, что «гуляет», – с коляской, а «новости» – это сплетни.

– Так, и что за новости? – без особого энтузиазма поинтересовалась она, только чтобы сместить акцент интереса с собственной персоны.

– Помнишь Таньку Янушеву? Второго родила весной и развелась, – трагично сообщила Настя.

– Я не помню и того, что она замуж вышла и ее саму не помню, – не удержалась от сарказма Марина.

– Точно, ты ведь уже не училась в старших классах с нами, я забыла. Конечно, не помнишь, а Бурдяеву помнишь?

Марина помнила Бурдяеву очень хорошо, обычно первых шлюх на деревне знают даже те, кто никогда с ними не общался, но «новости» Бурдяевой ее интересовали еще меньше, чем новости Насти, тащившей ее в кафешку, потому она лишь покачала головой.

– Смутно, очень смутно.

– Она второй раз недавно замуж вышла, удачно, мужик у нее богатый, сейчас ходит, не здоровается ни с кем, одевает он ее, конечно, хорошо, но Димку она оставила у матери жить, он уже большой совсем.

– Димка это кто?

– Да сын ее, ты что?! Она в 18 лет его родила, то, что не знаешь?! Вы еще тогда с Сережкой ездили к ее сестре на дачу, Ольгу ты должна помнить!

– Ой, ну их всех в баню, – отмахнулась Марина, – ты вроде замуж собиралась, вышла что ли?

– А как же, – Настя с видимым удовольствием продемонстрировала ей кольцо на безымянном пальце, – у нас уже доче полтора года. Светочка у нас. Скоро на второго пойдем.

– Куда пойдете? – опешила Марина.

– Ой, ты дикая, – звонко засмеялась Настя, – родить второго планируем через годик. А ты когда собираешься?

– Куда? – Марина уже тоже чувствовала себя дикой и глупой. Она же должна знать свою целевую аудиторию, и она была уверена, что знает ее – именно таким как Настя предназначались статьи в женских журналах и на форумах.

– Рожать когда собираешься? Пора уже, а то потом не родишь!

– Ну, я же не замужем, – облегченно вздохнула Марина, наконец уловив нить рассуждения.

– Так для себя хотя бы, замуж может и не выйдешь, хоть ребеночек будет. Пора уже, потом поздно будет.

– Если поздно будет, значит, так тому и быть, – улыбнулась Марина, – не судьба, значит.

Девушки заняли столик в уголке. Подошла официантка с меню. Марина с тоской посмотрела на часы – 20:00. Лекс, наверное, уже вернулся, а она торчит тут в компании мало понятного и мало приятного ей человека.

– Настен, ты прости, поздно уже, у меня дел выше крыши и завтра рано вставать.

– Кофейку попьем и пойдем, у меня дел тоже гора, вырвалась буквально на пять минут. Ты ведь на машине? Подбросишь меня? Две остановки всего тут, я к свекрови Светочку отвезла, забрать надо.

Вот это уже разозлило. Отвези к свекрови, потом наверняка последует – подожди и отвези с ребенком домой. Ну, уж нет.

– Не могу подбросить, – во-первых, я в другую сторону, – сочувственно вздохнула Марина, – а во-вторых, машина только что из ремонта, я сама боюсь на ней ездить, сама знаешь, как у нас могут отремонтировать, пока не пойму, что все тормоза работают, не буду никого возить, боюсь.

Глупейшая отмазка, но первая пришедшая в голову.

– Скажи просто, что ты эгоистка и тебя ломает сделать мало-мальски доброе дело для другого человека, – неожиданно резко вспыхнула Настя, явно не ожидавшая такого прямого отказа, но тут же с милой улыбкой добавила, – Вот поэтому ты не замужем и детей у тебя нет. Правильно, зачем тебе ребенок, ты лучше тряпку дорогую себе купишь, – кивнула она на пакет из бутика нижнего белья, – ты извини, это не мое дело, конечно.

Видимо, она рассчитывала задеть своей тирадой, но Марина осталась глуха ко всем скрытым и явным посылам: к скрытой зависти и досаде, что не удалось с комфортом прокатиться до свекрови и домой; к обиде, что не было выражено восхищение ее успехами в личной жизни; к явному желанию поднять собственную пошатнувшуюся самооценку за чужой счет. В принципе, Марина могла с ней согласиться – да, эгоистка, потому и не замужем и потому никогда «не родит для себя». Ребенок заслуживает любви двух родителей и уровня жизни, при котором ему не придется поступаться собственным предназначением в угоду потребности кушать три раза в день и жить в цивилизованных условиях. Марина слишком хорошо помнила, что значит «нет денег» на все, кроме самого необходимого, она умела жить без денег, но как, же она это ненавидела.

– Ладно. Я пойду, – едва ли не с облегчением сказала она, вставая. Теперь настаивать на своей компании Настя точно не посмеет, – рада была повидаться.

Издевка все-таки проскочила. Марина ушла, не оборачиваясь, итак столько времени потеряно напрасно.

Лекс был дома. Ее встретил роскошный разогретый в микроволновке ужин – мясной стейк из баранины, салат из креветок и пирожные с заварным кремом. Что-то было не так, но что именно – сказать она бы не смогла. Лекс казался подавленным, несмотря на внешнюю веселость это чувствовалось.

– Я там кое-какие вещи привезла, ты, надеюсь, не против?

– Спасибо, что оставила, а то я бы под дверью сидел, гадая, придешь ты или нет, – усмехнулся он.

– Что-то случилось? Ты какой-то кислый.

– Ничего, – поспешно отмахнулся он, – просто осень.

Настаивать она не стала, перевела разговор на другие темы. С ним было легко говорить обо всем – о глобальном экономическом кризисе и отзывах на статьи, о кошках, о шмотках, о различиях условий для бизнеса в Великобритании и России, о сексе, фильмах, книгах, музыке. Выяснилось, что вкусы у них во многом совпадают, причем в том, что не нравится, они были солидарны друг с другом по всем пунктам.

– Я на тебя смотрю, тебе на вид 22—23, ты как черный ящик, – вдруг заметил Лекс.

– Я никогда не считала внешнюю молодость проблемой, – пожала плечами Марина, – алкоголь мне продают без проблем уже года три как, так что мне параллельно.

– Я пытаюсь представить ситуацию – вот ты понравилась кому-то мужского пола, вот твой молодой образ перед глазами, потом ты открываешь рот, и мужской пол погружается в пучину разочарования.

– Разочарования? Что же так разочаровывает мужской пол? – улыбнулась Марина, не собираясь опровергать его слова.

– Смотря сколько лет ему, если больше 25, то мужской пол пугается циничной бескомпромиссности, девушки нежного возраста должны транслировать если не наивность, то хотя бы уязвимость, если мужской пол сам молод, то он сразу считает что добыча не по зубам и, скорее всего, обвинит тебя в завышенном уровне притязаний.

– Тебя пугает бескомпромиссная циничность?

Лекс долго и пристально смотрел на нее прежде чем ответить.

– Мне проще, я знаю сколько тебе лет и потом мы с тобой перешагнули через стадию флирта и ухаживаний слишком быстро, ты просто не успела напугать меня, – в конце концов выдал он.

– Я всегда была такой, – вздохнула Марина, – сейчас я научилась не раскрывать рот без особой необходимости и желания, а в 22—23 меня тянуло сообщать людям «правду о них». Это сейчас мне накакать на многое, что в 22—23 хотелось доказать.

– В этом и есть цинизм, – возразил Лекс, – именно когда человек перестает верить в людей и начинает просто их использовать, он становится циничным.

– Я не люблю людей, – призналась Марина, – я их просто боюсь.

– Это пройдет. Просто ты живешь в стране, где нет уважения и охраны прав личности. В менталитете нет ценности индивидуальности. Поэтому так выражено стремление масс оставаться массой – это инстинкт самосохранения.

– Это тоже инстинкт самосохранения прятаться за такими обобщениями, – вздохнула Марина, – страх признаться себе, что прикидываясь серостью, я могу, по сути, и быть этой серостью, которую боюсь и не люблю.

– Нет серости. Серость состоит из людей, по-своему уникальных, все так или иначе личности, возможно нежелающие использовать свои яркие сильные качества, возможно не стремящиеся к успеху или сломленные обстоятельствами, но все люди изначально заслуживают к себе уважении, – уверено возразил Лекс, – но не учат у вас тут этому с детства, не приучают к мысли, что каждый человек имеет права и обязан уважать права других, потому как права есть у всех, нет ценности себя, есть ценность общности, коллектива, той самой безликой серости. И все старательно мимикрируют под серость. К счастью, не все в этом преуспевают, – Лекс посмотрел на часы, – пойдем, Хауса посмотрим пару серий, я купил весь последний сезон для свободного просмотра…

Никто из знакомых Марины не стал бы покупать то, что можно свободно получить пиратским способом, однако об уважении к правам любили покричать многие, особенно, когда нарушались их собственные права. Марина никогда не верила людям, рассуждающим о правовом нигилизме и возможностях создания действительно правовой общественной системы.

Лекс был другим. Она вдруг поняла, что при всем желании не смогла бы манипулировать им, у нее просто не было кодов доступа – менталитет был другой. Теперь она поняла насколько.

– Пойдем смотреть Хауса, – с готовностью согласилась она, почти что обрадовавшись сделанному открытию.

Утром наступила зима, провозгласив день жестянщика. Лужи сковало льдом, превратившись в сплошной каток. Собиравшийся по делам Лекс, прослушав сводки о многочисленных утренних ДТП и пробках, передумал куда-либо ехать. Впервые в жизни Марина порадовалась гололеду – отличный повод не выходить из дома.

Она всегда считала себя одиночкой, она быстро уставала от компании, от общения, от дележа совместного пространства, она старалась не ездить отдыхать с подругами в номера дабл. Сколько она себя помнила, в личном пространстве она нуждалась всегда. Однако общество Лекса ее не тяготило, совсем наоборот – ей казалось совершенно естественным, что он заглядывает ей через плечо в монитор, крошит при этом круасаном на клавиатуру, отвлекает от работы разговорами. Она отвлекалась с удовольствием. День пролетел как одно мгновение.

Лекс отправил по почте своему поверенному номер заграничного паспорта Марины, по его словам этого было достаточно, чтобы организовать получение визы для нее. Марина не спорила и не возражала.

К вечеру столбик термометра за окном полез вверх, и небо пролилось дождем.

– Зима отменяется, – вздохнул Лекс, с тоской глядя на мутно-серую туманную завесу над Волгой, – рано я обрадовался.

– Да ладно, какая разница, зима тоже теплом не балует, не дождь, так снег и холод.

– Зимой не так тяжело, – он вернулся на диван, Марина накрыла его краешком пледа, завернувшись в который сидела сама, он придвинулся ближе, – Ты не знаешь кое-чего важного обо мне…

Марина крепко его обняла.

– Чего не знаю? Под какой березой закопал десять бывших жен? Расскажи, буду знать.

Лекс усмехнулся.

– Под осиной, а не под березой и не десять, а сорок и не бывших, а потенциальных…

– Под осиной сорок жен не поместятся, так что давай правду говори, что я должна знать, что у тебя осенняя депрессия? Это я догадалась

– Правда?

– Понять не так сложно, ты плохо спишь, ты подавлен и говоришь, что осенью тебе плохо, не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы собрать все это воедино.

– Я не всегда могу с этим справиться.

– У всех свои тараканы, – Марина привстала и поцеловала его, – где-то я читала, что от депры есть два универсальных средства – смех и секс, а лучше сочетать.

Лекс беззвучно засмеялся, повалив ее на диван.

Медленно и неотвратимо ползли дни – тихие, уютные, странные, насыщенные незначительными событиями, приятными и не очень. Марина учила английский язык, занималась своими повседневными делами, почти убедив себя, что не так уж в ее жизни многое изменилось, просто она переехала к бойфренду.

Лекс болел. С каждым днем ему все труднее было делать вид, что все в порядке. Впрочем, никто от него этого и не ждал. Марина старалась не заострять внимание на его упадническом настроении, бессонных ночах, после которых на кухне приторно воняло табаком, на его молчаливости и нежелании что-либо делать. Пару дней он не вставал с постели, молча наблюдал за тем как она погруженная в работу, путешествовала с ноутбуком от кровати к столу и обратно, время от времени забывался прерывистым беспокойным сном.

Глядя на него такого, Марина окончательно утвердилась в мысли, что ни один из шаблонных женских типажей не ужился бы с ним на одной территории – ему не нужна была нарочитая забота или мотивирующая сила позитива, его бессмысленно было пытаться отвлечь, развлечь или разговорить, но одного его оставлять было страшно. В его глазах не чувствовалось никаких эмоций. Она старалась не выпускать его из вида, даже по делам уходить старалась тогда, когда в доме была домработница, но ему о своих страхах говорить не хотела. Все-таки он человек взрослый и вполне умеющий справляться со своими сезонными особенностями. Только не ночью, только не во сне. Чтобы хоть как-то унять его метания по кровати, она буквально спала на нем, зажав его голову в руках, иначе он просто не спал.

В один из дней, вернувшись от родителей, Марина застала в квартире только растерянную домработницу.

– В ванной раковина разбита, кровью забрызгано все, я убрала, позвонила Лексу, не дозвонилась, трубку не берет, может я зря убрала? Может, вы ему позвоните? – с порога заговорила она.

– А в чем он ушел? – удивилась Марина, увидев в шкафу и плащ и куртку и пальто.

– Я не знаю, обуви нет, а верхняя одежда вроде бы вся здесь, – обеспокоенно закивала женщина, – может он скорую помощь вызвал и его увезли?

Марина почувствовала, как по спине скатилась волна жалящих холодом мурашек.

– И никакой записки? Давно вы пришли?

Паникерство никогда не было ее отличительной чертой, но мозг, лихорадочно перебиравший варианты возможных событий, не мог найти ни одного повода думать, что ничего страшного не случилось.

– Записок не было, я минут тридцать назад пришла, не сразу в ванну зашла… Кот тут, спит, значит, никуда уезжать он не собирался, он бы предупредил…

Марина влетела в спальню проверить на месте ли документы. Бумажник с водительскими правами лежал на своем обычном месте, паспорт и страховой полис тоже явно не покидали ящика тумбочки. Марина позвонила ему со своего сотового. По нервам стеганули длинные гудки. Она уже хотела отменить вызов, как вдруг услышала совершенно незнакомый хриплый мужской голос.

– Да, слушаю.

– Кто вы? Почему у вас этот телефон? – Марина не узнала бы собственный голос, он вдруг стал жестким и властным.

– Потому что это мой телефон, – отозвался голос, и по некоторым интонациям стало понятно, что это действительно осипший до неузнаваемости Лекс.

Марина невольно всхлипнула.

– Ты где? В больнице? Что случилось?

– Нет, нет, я на первом этаже, я приду сейчас, не беспокойся.

Марина уже бежала вниз по лестнице.

– В какой квартире?

– Нет, подожди, подожди…

Марина не заметила, как добежала до площадки первого этажа, дверь на лестницу закрывалась на магнитный ключ, она хотела уже открыть дверь в холл, куда выходили двери квартир как из тени лестницы выступил сам Лекс, прижимая к себе замотанную окровавленным полотенцем руку. Он явно был не в себе – глаза лихорадочно блестели, сам бледный, явно замерзший.

– Ты чего тут? Тебе в больницу надо! – воскликнула она, заметив насколько пропиталось кровью полотенце.

– Нельзя, – стуча зубами, пробормотал он, сползая вниз по стене, – я хотел сначала, но я бы не доехал и потом… нельзя и ключи я забыл и Галине Петровне меня незачем видеть так…

Марина скорее почувствовала, чем поняла, в чем дело, обняла его за пояс, заставив подняться.

– Поехали, отвезу туда, где никто ничего не спросит, давай, идем.

Кое-как они спустились в гараж. Лекс больше ничего не говорил и не пытался что-то объяснить, Марине даже показалось, что он не вполне понимает что происходит. Впихнув его в машину, она включила печку. Лекс откинулся на спинку и прикрыл глаза, по его лицу пробежала судорога.

– П….прости, – выдавил он, прежде чем потерять сознание.

– Так, а ну не вздумай мне тут скончаться! – Марина потерла его щеки и, убедившись, что он вновь пришел в себя, легко коснулась губами уголка его побелевших губ, – Все нормально будет, – уверенно заявила она, садясь за руль.

Уверенности в сказанном у нее не было, как не было и четкого представления, что ей делать. В такие моменты она полностью полагалась на встроенный в подкорку автопилот, он никогда не подводил ее.

До больницы доехали без приключений. Марина набрала номер своего старого знакомого, работавшего там, и облегченно вздохнула, услышав, что сегодня как раз его смена. Тыкаться по регистратурам без полиса и документов ей совсем не хотелось.

– Сегодня твой день, – сообщила она, едва увидела подошедшего к их машине врача.

– Ты не охренела ли? – удивленно осведомился тот, заглянув в машину и увидев снова отключившегося Лекса, перемазанного в крови.

– Страховка у него хорошая, я позвоню, все привезут и бумаги и деньги, у него рука разбита, просто бытовая травма. Это не бандитские пули, – успокоила она, помогая ему вытаскивать не желавшего двигаться Лекса из машины.

– Ладно, не причитай, звони кому там надо, разберусь с ним. Ты его что ли так уделала?

– Раковина уделала, спасибо тебе огромное, Серег.

– Спасибо не отделаешься.

Серега был травматологом, когда-то он работал под руководством отца Марины и даже какое-то время пытался строить ей глазки, когда приезжал к ним домой консультироваться по поводу своей диссертации. Марина тогда считала его «староватым» для себя, хотя он был старше ее всего на пять лет. Просто он был довольно упитанным и лысоватым уже тогда, сейчас же он отрастил приличное брюшко и окончательно полысел, рядом с ним она теперь действительно казалась юной девушкой.

Внезапно очнувшись, Лекс не придумал ничего лучше, как смачно и грубо выругаться и в попытке обрести почву под ногами размазал кровь со своей повязки по белоснежному халату Сергея.

Марина резко потянула его на себя во избежание падения, Сергей подозвал санитаров с каталкой. Лекс отчаянно замотал головой.

– No, no. I am fane…

– Это он меня послал? Упорот по самое не балуй, – Сергей ловко запрокинул его на каталку, – Раковина напала внезапно? Выскочила из-за угла? – на полном серьезе спросил он у пытающегося осмотреться Лекса.

Санитары быстро вкатили его внутрь здания, Марине приходилось почти бежать рядом с каталкой.

– Все в порядке, успокойся, руку зашьют, и домой поедем.

– Взгляд у него сделался практически безумным.

– Как бы ни так, – усмехнулся Сергей, – я даже без снимка скажу, что у него перелом, по меньшей мере, двух пальцев, царапину то я зашью, но без гипса хрен вы отсюда уедите куда. Он под какими препаратами? Мне надо знать, анестезия потребуется.

– Какими препаратами? – машинально переспросила Марина.

– Чем упоролся он, спрашиваю, – терпеливо пояснил врач, – ты посмотри у него зрачки как блюдца.

– Амфетамины какие-нибудь, – кивнул санитар, втолкнув каталку в грузовой лифт.

Лекс шумно вздохнул и как будто бы вновь отключился.

– Иди домой, – посоветовал Сергей Марине, – сегодня пусть здесь переночует, мало ли на какие подвиги его еще потянет, а ты утром приедешь, заодно бумаги привезешь.

– Так, – Марина с трудом собралась с мыслями, – чем бы он не упоролся или обдолбался – этого быть не может, потому что не может быть. Я понятно объясняю?

– Это само собой, – усмехнулся Сергей, – врачебная тайна всегда тайна. У нас тут как не ночное дежурство, так сплошь невероятные нападения бытовых предметов на людей.

Оба санитара расплылись в понимающих ухмылках и, вкатив каталку в процедурный кабинет, молча удалились.

– Дорожек нет, – констатировал Сергей, едва осмотрел руки пациента, – может на руках только…

– На ногах тоже нет, – пробормотала Марина и добавила в ответ вопросительному взгляду, – с анестезиями аккуратнее, у него нет одной почки и он действительно не долбается постоянно, это или какие-то антидепрессанты или…

Сергей бросил ей крошечный пакетик с белым порошком.

– Смой в раковину.

Марина выполнила просьбу. Руки мелко дрожали.

– Значит, нанюхался, – буднично продолжал врач, – придержи его на всякий случай, пока я снимок сделаю.

Вскоре зашла медсестра, Марине пришлось выйти в коридор. В голове стоял туман, надо было взять себя в руки и спокойно все обдумать. Клиника, хоть и частная, но страховой полис здесь более чем необходим, к тому же конфиденциальность и врачебная тайна должны быть оплачены. Она набрала номер домработницы и рассказала где что найти и куда привезти, потом вспомнила, что на Лексе только легкая пропитанная кровью рубашка, позвонила еще раз, попросив привезти одежду.

Приглушенный свет в холле казался слишком темным, это действовало на нервы. Она подошла к окну. На улице снова шел дождь, по запотевшему от ее дыхания стеклу с обратной стороны ползли крупные капли, отражая и множа свет от подъездных фонарей.

Минус еще одна маленькая тайна, хуже всего, что эта тайна скоро перестанет быть тайной для ее родителей. Серж обязательно поинтересуется у ее отца ее новым знакомым, просто из любопытства. Он будет врать под присягой, оплачивая счет конфиденциальности, но он не упустит случая доказать себе, что ее отец был не прав, не обращая внимания на него как на своего потенциального зятя. Может, стоило иначе себя вести, проявлять меньше заинтересованности, теперь поздно об этом думать.

«В любом случае, это не имеет значения» – мысленно постановила она. Кто-то тронул ее за плечо.