Читать книгу: «Михаил Суслов. У руля идеологии», страница 3

На третьем или четвёртом году обучения Суслов стал парторгом курса, чтобы в нужное время возглавить на факультете борьбу с различными уклонами.

Дружил ли Суслов с кем-либо в институте? Хорошие отношения установились у него с Сергеем Крыловым, который до последнего года жизни посылал из своего Дома на Набережной бывшему однокурснику открытки со всеми праздниками. Сблизился и с Евсеем Брауде. В Институт народного хозяйства тот попал уже бывалым человеком, успев повоевать командиром дивизии в Гражданскую войну. В институте он специализировался на изучении проблем экономики коммунального хозяйства, в 1938 году попал под репрессии, о чем оставил воспоминания. Сохранилось одно из его писем к Суслову от 18 ноября 1968 года, когда Брауде «за идею» работал в общественной приёмной «Правды». Перед этим он отметил своё 70‐летие и был очень обижен на то, что Суслов его не поздравил: «Признаться, я ждал твоего поздравления как старшего товарища оргхоровца и икаписта» (оргхоровцы – студенты Института имени Плеханова, а икаписты – слушатели Института красной профессуры. – В.О.).

На старших курсах Суслов наконец женился. Его избранницей стала сестра старого приятеля по рабфаку Елизавета Котылёва. Свои отношения они оформили в 1927 году, а через два года у них родился первый ребёнок – сын Револий.

Естественно, молодой семье понадобились деньги. Так что Михаил Суслов вынужден был учёбу совместить с подработками в Наркомфине и в химическом техникуме (в первом ведомстве ему предложили должность контролёра, а во втором – преподавателя политэкономии). Сразу на три работы устроилась и его жена – лишь бы в семье никто не голодал. Но более всего молодые супруги переживали за сына. Они опасались, как бы ему от отца по наследству не передался в той или иной форме туберкулёз.

Вкус к научным исследованиям у Суслова появился ещё на четвёртом курсе. Сохранился сделанный им в 1926 году доклад «Кантианство и субъективизм в методах общественной науки (Кант, Виндельбанд, Риккерт)», который получил высокую оценку у специалистов.

Анкета участника Всесоюзной партийной переписи 1926 г. [РГАНИ]

Анкета

Е. Котылёвой для Всероссийской партийной переписи. 1926 г. [РГАНИ]

После института Суслов был направлен преподавателем в механико-текстильную школу. Однако ему очень хотелось остаться в аспирантуре, и 23 февраля 1929 года бюро партийной ячейки Института народного хозяйства имени Плеханова постановило:

«Выдвинуть тов. СУСЛОВА Михаила Андреевича, члена ВКП(б) с 1921 г., окончившего ВУЗ в 1927/28 учеб<ном> году по Плановому Отделению Экфака и просить Зам<оскворецкий> райком командировать т. Суслова в счёт мест, предоставленных Московской организации.

Тов. Суслов Михаил Андреевич, рождения 1902 г., член ВКП(б) с 1921 г., член ВЛКСМ с февраля 1920 г. Крестьянин. Член Укома комсомола 1921—22 гг. Секретарь ячейки комсомола, 1922 г. секретарь ячейки ВКП(б). 1920 г. секретарь Наркомпочтеля. 1924/25 контролёр НКФ. В ВУЗе секретарь академич<еской> группы, парторганизатор, преподаватель в Техникуме политэкономии и истмата, пропагандист. Общетеоретическ<ая> и марксистская ленинская подготовка хорошая. Марксист. ленинским методом владеет вполне. Партийно выдержанный, идеологически устойчив. Имеет склонность <к> научно-исследовательной и педагогической работе. Работает систематически и упорно. Легко преодолевает трудности в работе. В общественно-партийной жизни активен. Обнаруживает склонность к исследовательно-научной работе. Выделен цех. ячейкой Планового Отделения (Оргхоз) на научную работу в РАНИОН»³².

Поручения Суслову в институте. [РГАНИ]

Что же конкретно Суслова интересовало в науке и над чем он работал на последних курсах института?

Похоже, он с головой погрузился в начавшуюся тогда в политэкономике борьбу против «механистов», в составе которых на тот момент существовали две группы: решительных ревизионистов (её представляли А. Финн-Енотаевский и Н. Кажанов) и умеренных (И. Дашковский, С. Шабс, С. Бессонов). Суслов подготовил свою весьма объёмную статью «Абсолютная рента в учении Родбертуса». В октябре 1929 года она открыла новый научно-теоретический сборник экономического факультета Института народного хозяйства «За революционную теорию» под редакцией М. Коровой. Позже Суслов представил свою статью в качестве реферата для поступления в аспирантуру Института экономики РАНИОН.

Здесь, видимо, надо хотя бы кратко рассказать о РАНИОН – Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук. По идее она должна была заложить основы для новых научных школ и подготовить соответствующие кадры. Но в реальности всё оказалось сложнее. Костяк всех входивших в ассоциацию институтов составляли специалисты старой выучки. Большинство из них великолепно владели материалом в своей области, отлично знали несколько иностранных языков и могли предложить оригинальные теории. Однако многие относились к советскому режиму прохладно и не считали марксизм наукой.

Свидетельство об окончании института. 1930 г. [РГАНИ]

Поначалу власть полагала, что утвердить марксистский дух в этих институтах смогут комиссары-назначенцы, но те не имели серьёзного научного авторитета, а одними приказами мало чего можно было добиться. Выправить ситуацию, видимо, должна была аспирантура. Не случайно в РАНИОН принимали только людей с пролетарским или крестьянским происхождением, с партийным стажем не менее пяти лет и уже имевших определённые заслуги перед партией. Расчёт делался на то, что аспиранты, получая от преподавателей навыки научной работы, одновременно перекуют профессуру. Ничего путного из этой затеи не вышло.

Сам Суслов никогда фамилии преподавателей не афишировал. Не потому ли, что никто из них к убеждённым сторонникам марксизма не относился? По целому ряду косвенных признаков можно предположить, что выучку в первый год аспирантуры Суслов прошёл весьма серьезную. Приобрёл фундаментальные знания в области планирования хозяйства, подготовил доклад объёмом в 150 страниц «Теория стоимости Рикардо и её принципиальное отличие от теории стоимости Маркса». Однако публиковать его он не стал.

Очевидно, к началу второго года обучения Суслова в аспирантуре власть пришла к выводу, что тактика по насаждению в РАНИОН марксизма себя не оправдала. Кремль оказался перед выбором: то ли совсем разогнать эту ассоциацию, то ли влить её в состав Коммунистической академии. На всякий случай партаппарат стал подыскивать запасные аэродромы всем аспирантам РАНИОН. Подбирались они и для Суслова.

Летом 1930 года он получил из Промышленной академии письмо от заместителя ректора Сушкина. Тот просил его зайти до 12 июля, чтобы обсудить вопросы преподавания в академии в 1930/31 учебном году. Планы едва не разрушило решение Культпропа ЦК «мобилизовать» Суслова в Химический институт.

В последний момент это указание было отменено, и Суслов получил направление в Промышленную академию, которая считалась одной из главных кузниц руководящих кадров для промышленности. Напомню, что тогда там учились жена Сталина Светлана Аллилуева и весьма перспективный партфункционер Никита Хрущёв.

Кто же переиграл назначение Суслова? Возможно, некоторую роль в этом сыграли красные экономисты К. Бутаев и Е. Михин. Первый вёл у Суслова семинар в Институте народного хозяйства, со вторым Суслов вместе ходил на лекции по экономике. К слову, Бутаев и Михин вскоре возглавили Экономический институт красной профессуры.

Преподавание политэкономии в Промакадемии стало удачной стартовой площадкой для последующего карьерного взлёта. Во всяком случае она уж точно расширила его связи в коридорах власти.

Одновременно с назначением в Промакадемию Суслов оформил перевод в аспирантуру Института экономики Коммунистической академии. Не лишним будет упомянуть, что здесь первую скрипку играл тогда один из создателей советской экономики Владимир Милютин. Оказал ли этот красный академик, сочетавший науку с активным участием в политике, какое-либо заметное влияние на Суслова, выяснить пока не удалось. Точно известно другое: уровень подготовки в аспирантуре Комакадемии, как и уровень преподавания в Промакадемии, был существенно ниже, чем в РАНИОН.

Суслов, видимо, размышлял на эту тему и пытался понять, что погубило кузницу научных кадров. И сделал важный вывод: чтобы обезопасить себя, каждый научный тезис нужно подкреплять цитатами из Ленина. Суслов завёл дома картотеку из высказываний Ленина об экономике. Благодаря ей на него и обратил внимание Сталин.

Дело было так. Сталину понадобилось уточнить мысль Ленина по какому-то экономическому вопросу. Он позвонил в редакцию «Правды» своему бывшему помощнику Льву Мехлису. Но в «Правде» никто наизусть всего Ленина не знал. И тут Мехлис вспомнил про Суслова, с которым он вместе недолгое время занимался в Комакадемии, и про его необычную картотеку, которую не раз видел в коммуналке своего сокурсника. Нужная цитата была найдена в считаные минуты. Передавая цитату, Мехлис посчитал нужным доложить вождю и о Суслове. А образованные люди Сталину всегда были очень нужны.

Писатель Владимир Карпец был убеждён, что к началу 30‐х годов Суслов сделал самый важный для себя вывод: он увидел в партии Церковь: «И, как некогда Церковь, выйдя из катакомб, – покидала подполье изгоев с горящими глазами и становилась народной, просто родной, так теперь и партия. А писания русских революционных теоретиков – Чернышевского, Плеханова, не говоря уже об Ильиче, – чем-то очень тайным… Скрытая диалектика коммунистического богословия, – как потом в закрытом кругу, только среди своих, уже когда ему стало за шестьдесят, начал говорить Второй секретарь ЦК партии Максим Арсеньевич Квасов».

Однако большинство соратников Суслова эту скрытую диалектику так и не осилили.

Глава 3
В контрольных органах

В аспирантуре Михаил Суслов проучился меньше года. Уже весной 1931 года его вызвали на Ильинку для нового назначения: «В апреле 1931 г. по ходатайству т. Ройзенмана дать ему подготовленных работников ЦК партии командировало меня ещё с одним товарищем в аппарат ЦКК – НКРКИ»³³.

Несколько слов о ЦКК – НКРКИ. Для начала расшифруем эту аббревиатуру. ЦКК – НКРКИ – это Центральная контрольная комиссия ВКП(б) и Наркомата рабоче-крестьянской инспекции. ЦКК задумывалась в 1920 году ещё Лениным для борьбы с нарушениями партийной дисциплины и партийной этики. А государственный контроль возлагался на НКРКИ, руководство которым поначалу осуществлял Сталин. Но на XIII съезде партии в 1924 году было принято решение эти два органа, по сути, объединить, подчинив Валериану Куйбышеву.

Перед объединённым органом Кремль поставил две задачи: осуществлять рационализаторские меры в сфере управления и контрольно-проверочные мероприятия. Однако если при Куйбышеве объединённый контрольный орган хоть хватался за всё, но всё же приоритет отдавал вопросам научной рационализации систем управления, то при его преемнике Григории Орджоникидзе усилилась борьба прежде всего за жёсткую экономию средств. После назначения следующего руководителя Андрея Андреева главным в ЦКК – НКРКИ стало контрольно-карательное направление.

Из анкеты М. Суслова. Середина 30‐х гг. [РГАНИ]

Впрочем, у объединённого контрольного органа существовала не только видимая часть айсберга, но и подводная, которая тщательно укрывалась от общества. Судя по некоторым косвенным данным, ЦКК – НКРКИ по-своему дополняла такую могущественную советскую спецслужбу, как ОГПУ.

В связи с этим не лишним будет привести заявление одного из активных деятелей советской внешней разведки – Георгия Агабекова, который в 1930 году бежал из Константинополя во Францию. Бывший советский резидент в Афганистане, Иране и Турции одно время представлял ОГПУ в Центральной контрольной комиссии ВКП(б). Уже после своего бегства, в 1931 году, он в книге «ЧК за работой» утверждал: «ЦКК – это прекрасно выдрессированный аппарат Сталина, посредством которого он морально уничтожает своих врагов и нивелирует партийный состав в нужном ему направлении. Физически же человека добивает сталинское ГПУ».

Ройзенман Борис Анисимович (он же Исаак Аншелевич) в этом аппарате занимал одну из ведущих позиций. Ходили слухи, будто он выполнял роль главного орудия Сталина в борьбе с лидерами оппозиции. Якобы именно его руками в своё время был организован вывод Троцкого из состава ЦК партии. Ему же вождь будто бы не раз поручал и проверку своего ближайшего окружения, а также руководства армии, спецслужб и заграничных учреждений.

Долгое время о прошлом Ройзенмана было почти ничего не известно. В какой-то момент его судьба заинтересовала Александра Солженицына. Но и он, когда работал над книгой «200 лет вместе», мало что выяснил. В 19‐й главе своего исследования классик утверждал, будто Ройзенман в 1938 году был репрессирован. Но это не соответствует действительности. Куда больше собрал материалов о Ройзенмане историк Сергей Филиппов³⁴.

По некоторым данным, Ройзенман уже с 1922 года всячески помогал Сталину укрепить в партруководстве личную власть и оттеснить в сторону, а то и вовсе избавиться от не внушавших доверия влиятельных сторонников Ленина и людей, тесно связанных с главными оппозиционерами. Не доверяя до конца созданным после Октябрьского переворота спецслужбам, Сталин, как говорили, не раз поручал Ройзенману, имевшему мандат члена президиума ЦКК, перепроверить всех технических сотрудников Оргбюро и Секретариата ЦК, а также всех помощников руководителей партии. Якобы после этих проверок он поменял работавшую ещё с Лениным технического секретаря Политбюро Марию Гляссер, а потом заменил Марию Буракову, Елену Шерлину и Марию Шавер.

В 1924–1925 годах в помощниках Сталина числились восемь человек: Амаяк Назаретян, Иван Товстуха, Григорий Каннер, Лев Мехлис, Иосиф Южак, Николай Иконников, Дмитрий Гразкин и Борис Бажанов. Очень скоро несколько человек из окружения вождя были убраны, в частности Иконников и Южак. Вроде бы на этом настоял Ройзенман. Кто-то, к примеру Назаретян, получил новые назначения.

В начале 1926 года Ройзенман тяжело заболел и уже не мог присматривать за всеми секретарями Сталина. Для лечения его хотели направить в Германию, однако в марте Политбюро в спешном порядке ввело Ройзенмана в состав коллегии Наркомата рабоче-крестьянской инспекции. Для чего? Зачем понадобилось больного человека нагружать дополнительными обязанностями? Дело в том, что у Сталина появилась к отъезжавшему в Берлин Ройзенману просьба: негласно проинспектировать наше посольство. Вот для чего потребовалось наделить московского эмиссара новым мандатом.

В посольстве Ройзенман застал бардак. Часть дипломатов ориентировалась на наркома Чичерина, а часть – на его заместителя Литвинова. Поскольку они ненавидели друг друга, сотрудники часто получали от них взаимоисключающие указания. И всё это от партаппарата скрывалось, и руководители наркомата считали, что партаппарат не следует посвящать в вопросы посольской жизни.

Но главное – не это. У Ройзенмана сложилось впечатление, что наши загранучреждения превратились в каналы связи некоторых оппозиционно настроенных к Сталину высокопоставленных чиновников с Западом.

Вернувшись после лечения в Москву, Ройзенман предложил Сталину всерьёз почистить внешнеполитическое ведомство, а заодно еще раз негласно проверить весь секретариат вождя. Позже он подготовил для Политбюро доклад «О беспорядках, выявленных в советских загранпредставительствах». А 23 ноября 1930 года ему дали новый высший советский орден – орден Ленина. В указе говорилось, что его наградили «в ознаменование исключительных заслуг в деле улучшения и упрощения государственного аппарата, приспособления его к задачам развёрнутого социалистического наступления в борьбе с бюрократизмом, бесхозяйственностью и безответственностью в советских и хозяйственных организациях, а также его заслуг по выполнению специальных, особой государственной важности заданий по чистке государственного аппарата в заграничных представительствах Союза ССР».

Теперь попробуем разобраться, для чего Ройзенману понадобился именно Михаил Суслов.

Вообще-то аппарат ЦКК – НКРКИ постоянно нуждался в квалифицированных учётчиках и контролёрах. Кремль не раз даже объявлял мобилизацию молодых партработников в контрольные органы партии. Последняя состоялась при Андрее Андрееве в конце февраля 1931 года. На работу в НКРКИ постановлением Секретариата ЦК ВКП(б) направили большую группу людей. В их числе оказался один из сокурсников Суслова по Экономическому институту красной профессуры Николай Вознесенский (его определили в сельхозгруппу НКРКИ). Данные об этой группе отложились в Российском государственном архиве новейшей истории. После этого массовых наборов в аппарат ЦКК – НКРКИ больше не было. Во всяком случае, при Андрееве.

Суслов, напомню, попал в контрольные органы партии лишь в апреле 1931 года, и не по партнабору, а по ходатайству конкретно Ройзенмана. Официально он занял должность старшего инспектора ЦКК – НКРКИ. Судя по всему, ему как экономисту предстояло оценить экономическую эффективность деятельности советских загранучреждений и внешнеторговых организаций. Косвенно на это указало сохранившееся в фондах РГАНИ письмо некоего И.В. Чепелева.

Поздравляя 14 ноября 1968 года Суслова с очередным праздником, он напомнил секретарю ЦК КПСС обстоятельства их знакомства. Всё произошло как раз в 1931 году – практически сразу после направления Суслова в ЦКК – НКРКИ. «Вспоминаю нашу первую встречу в «Экспортмашине» в 1931 году, – писал Чепелев, – заседание у Ройзенмана, его слова: «и ты за них, Суслов, пиши – отдать всех под суд». И дело завертелось. Вёл его следователь, ставший знаменитостью – Шейнин. Помню закрытое заседание особой сессии Мособлсуда. Хотя ни Калинин, ни Гринберг, ни я не были злостными виновниками. Помню и фамилию нашего торгпреда в Северном Китае Петрова, возбудившего дело о невыполненном заказе китайского купца…»³⁵

Как видим, письмо Чепелева не совсем связное и в чём-то путаное. Тем не менее даже из него можно сделать некоторые предположения и выводы о работе Суслова в ЦКК – НКРКИ.

Первое. Переходя в 1931 году в аппарат ЦКК – НРКИ к Ройзенману, Суслов имел отношение прежде всего к международной и внешнеторговой сферам.

Второе. Лично он не вёл партийных расследований. Для этого в аппарате ЦКК – НКРКИ существовали партийные следователи. Но он, видимо, отвечал за экономические и финансовые экспертизы по заведённым делам.

Однако в подробности своего участия в рассмотрениях тех или иных дел Суслов никого из близких не посвящал. Не очень-то вдавались в детали, даже на старости лет, другие уцелевшие ветераны контрольных служб. Здесь стоит рассказать о бывшем коллеге Суслова – Павле Жуйкове. 21 ноября 1962 года он, поздравляя секретаря ЦК КПСС с присвоением ему звания Героя Социалистического Труда, напомнил товарищу по партии: «Вас, Михаил Андреевич, я знаю по работе в ЦКК – РКИ СССР в группе тов. Ройзенмана. Нас, старых контрольных работников, остались единицы, – большинство их безвинно погибло в период дикого произвола сталинской диктатуры. Едва эта учесть не постигла и меня»³⁶.

В конце письма Жуйков сообщил, что из тех, с кем работал в ЦКК – НКРКИ, в живых остались Уралов, Лычёв, Богданов, Леонтьев и Шагалин. Но чем конкретно все эти люди занимались в ЦКК – НКРКИ, он уточнять не стал. Подзабыл что-то? Вряд ли. Скорей всего, у него имелись очень веские причины не распространяться о специфике работы конкретных подразделений контрольных органов партии.

Есть версия, что Суслов после перевода в 1931 году в аппарат ЦКК – НКРКИ был вовлечён в деятельность неформальной партийной разведки, во главе которой на тот момент, видимо, стояли руководитель ЦКК – НКРКИ Андрей Андреев и член президиума ЦКК – НКРКИ Борис Ройзенман.

Отчасти этой версии придерживался известный советолог Абдурахман Авторханов, который в конце 1920‐х и в 1930‐х годах не раз пересекался с Сусловым в Институте красной профессуры и в коридорах ЦК ВКП(б). Он утверждал, что «Суслов был до войны координатором НКВД и партии сначала в аппарате ЦКК, а потом и в комитете партконтроля при ЦК»³⁷.

Многие историки в существование в СССР какой-либо партийной разведки не верят. Их главный аргумент: Кремль в этом не нуждался. Мол, у нас и так всегда имелось немало спецслужб, в частности, в 30‐е годы существовали разведка Наркомата обороны, бывший Иностранный отдел ОГПУ и соответствующий отдел в аппарате Коминтерна. Другой аргумент скептиков – отсутствие в архивах материалов на эту тему.

Что тут сказать? Начнем с архивов.

Во-первых, далеко не все документы за 20–70‐е годы прошлого века рассекречены. К примеру, историкам только в середине десятых годов нынешнего столетия стали доступны материалы, включённые в 22‐ю опись 3‐го фонда РГАНИ. Официальное название этой описи: «Группа 7. Высшие органы Коммунистической партии. 1917 – октябрь 1966 гг.». Так вот, в 66‐м деле этой описи утверждается, что часть сотрудников аппарата ЦК в середине 20‐х годов вынуждены были конспирироваться. Так, 19 декабря 1924 года оргбюро ЦК приняло секретное постановление, согласно которому все сотрудники Бюро Секретариата ЦК были зачислены в секретные работники и их считали находящимися на конспиративной партийной работе. Кстати, в первый список секретных работников попали особо приближённые к Сталину помощники – Лев Мехлис и Александр Поскрёбышев.

Заметим, что значительная часть других описей хранящегося в РГАНИ фонда Политбюро до сих пор остаётся засекреченной. Не в ней ли таятся материалы и о партийной разведке?

И второе. А кто решил, что у нас всё всегда тщательно документировалось? Приведу мнение опытнейшего архивиста Татьяны Горяевой. Она утверждала, что «значительная часть государственной и партийной деятельности не документировалась, а значит, и не может быть отражена в архивных документах»³⁸.

Горяева знала, что писала. Она много лет изучала историю политической цензуры в СССР и обследовала почти все крупнейшие архивохранилища страны, после чего пришла к выводу, что часть документов о цензуре искать бесполезно, и не потому, что их ещё не рассекретили, а потому, что далеко не всё фиксировалось на бумаге. Так что не исключено, что какая-либо деятельность партразведки вообще никак не документировалась.

Теперь о самой партийной разведке. Впервые о ней заговорили в нашей печати в начале нулевых годов. Я имею в виду книги и статьи литературного критика Александра Байгушева, который стал выдавать себя за негласного многолетнего помощника Суслова. Но тогда некоторые историки и публицисты, изучившие послужной список литератора, обратили внимание на то, что этот человек с момента окончания МГУ всю жизнь работал только в прессе и в издательствах и ни в каких других структурах. Они пришли к выводу, что Байгушев сознательно всё выдумал ради того, чтобы набить себе цену. Появилась версия о том, что Байгушева скорее спецслужбы много лет использовали в своих целях. Этого действительно исключать нельзя.

Впоследствии появились публикации людей другого уровня. Назову хотя бы книги Андрея Девятова (он же Пётр Гваськов). Их автор сам позиционировал себя как военного китаеведа и политолога. За его плечами – десятилетия службы в ГРУ. А он что утверждал? Читаем: «Эффективность управления партией и государством у И.В. Сталина обеспечивала его собственная спецслужба – партийная разведка, тщательно скрытая внутри Секретариата ЦК ВКП(б). С 1926 года – секретный отдел ЦК. С 1934 года – особый сектор ЦК. Партийная разведка получала информацию как от собственных источников, так и от политической и военной разведки, а потому видела более или менее целостную картину событий в стране и мире»³⁹.

Как утверждал Девятов, ГРУ и внешняя разведка – это регулярные разведки. Задача одной – выявление объектов для поражения оружием на театре военных действий. Другая вскрывает субъекты власти и их связи за рубежом. И совсем другое предназначение у партийной разведки – это прежде всего распознавание цивилизованных кадров глобальных проектов.

Возникает вопрос: кто же руководил этой партийной разведкой? По Девятову получалось, что в 30‐х годах – особый сектор ЦК, а значит, Лев Мехлис, Борис Двинский и Александр Поскрёбышев. Так ли это? Я не стал бы отрицать связь этих троих людей с партийной разведкой. Однако все управляли, как мне представляется, совсем иные люди. Я предложил бы присмотрелся к фигуре Андрея Андреева.

К слову, есть немало оснований думать о том, что начиная с 1931 года и как минимум до 1947 года за всеми назначениями и передвижениями Суслова стоял в первую очередь именно Андреев.

В конце 1931 года Сталин перебросил Андреева на другой участок работы – руководить транспортом, и только потом он получил полномочия, по сути, второго секретаря ЦК. На его место в ЦКК – НКРКИ Сталин поставил Яна Рудзутака.

Перед контрольными органами встали новые задачи. По мнению Сталина, оппозиция пустила слишком большие корни по всей стране. А это означало, что многие планы Кремля по индустриализации и коллективизации в любой момент могли сорваться. Но самое главное – вождь вновь столкнулся с реальной угрозой утраты власти.

Чтобы выкорчевать оппозицию, Сталин задумал новую масштабную чистку партии. Постановление Политбюро ЦК на этот счёт вышло 28 апреля 1933 года.

Цель была вроде благая: избавить партию от вредителей, двурушников, карьеристов и разложенцев. Однако номенклатура не обманывалась. Она прекрасно понимала, что главный удар готовился не против приспособленцев, а по идейным врагам Сталина. Вся эта чистка затевалась прежде всего для того, чтобы не допустить перехвата власти оппонентами Сталина и в зародыше пресечь любые оппозиционные настроения.

Центральную комиссию по чистке партии возглавил Ян Рудзутак. В неё вошли Лазарь Каганович, Сергей Киров, Емельян Ярославский, Матвей Шкирятов, Николай Ежов, Елена Стасова и Иосиф Пятницкий.

Первыми чистилище должны были пройти крупнейшие регионы страны, и прежде всего Москва, Ленинград и Урал. Старт кампании по чистке Кремль назначил на 1 июня 1933 года.

На Урал Москва командировала Бориса Ройзенмана. Почему именно его? Возможно, Сталин принял во внимание тот факт, что в Гражданскую войну Ройзенман был уполномоченным Совнаркома и Совета обороны в регионе, а значит, знал многие особенности Урала. Он, видимо, должен был понять, насколько эффективно действовал некоронованный король региона Иван Кабаков, кому Москва доверила создание одного из мощнейших в стране промышленных центров, но который долго не мог вывести строившиеся, по сути, с нуля уникальные объекты на проектные мощности. Одновременно Ройзенман должен был оценить и ближайшее окружение Кабакова, стоило ли его выдвигать на повышение.

С другой стороны, Центр беспокоила ситуация с ссыльнопоселенцами. Только с 1931 по 1933 год Урал принял 302 тысячи человек, две трети из которых сразу настроились на побеги, а чекисты смогли поймать лишь 68 тысяч беглецов. Ройзенман должен был понять, что именно случилось: то ли спецслужбы утратили профессионализм, то ли власти перегнули палку, обвинив столько народу в преступлениях и сослав людей в не самые пригодные для жизни районы.

К этому надо добавить и другие возлагавшиеся Москвой на Ройзенмана функции, часть из которых имели деликатный характер.

Москва, направляя Ройзенмана на Урал, в помощь ему придала заместителя наркома Рабоче-крестьянской инспекции РСФСР Николая Осьмова и председателя Уральской областной контрольной комиссии ВКП(б) Фрица Маркуса. Эта тройка должна была организовать проверку на Урале каждой партийной ячейки. Ей предстояло наладить взаимодействие с органами ОГПУ и прокуратуры, а также с архивами, продумать систему тщательной проверки всех анкет, определить порядок рассмотрения жалоб трудящихся, а заодно провести опросы среди разных категорий населения.

Судя по всему, одну из самых зловещих ролей в этой тройке играл Осьмов. Это признавала даже его дочь – Маркиана Осьмова, которая к концу советской эпохи стала профессором экономического факультета МГУ. «Зарекомендовал себя, – рассказывала она об отце, – как бескомпромиссный, жёсткий руководитель. Тогда под руководством центральных органов Уральской области было исключено из партии 14,1 % её состава, в том числе за коррупцию».

Уточним: её отец изгонял из партии не только коррупционеров. Он жёстко преследовал всех, кто выражал хотя бы малейшее сомнение в правильности генеральной линии партии. По сути, Осьмов превратился на Урале в одного из главных партийных инквизиторов.

Спустя полтора месяца после начала чистки Ройзенман вдруг вызвал на Урал из Москвы Суслова. Нарком Николай Антипов 14 июля 1933 года подписал следующий документ: «Предъявитель сего ст. инспектор Сект. Контр. ЦКК ВКП(б) – НКРКИ СССР тов. СУСЛОВ М.А. командирован в Свердловск в распоряжение Председателя Уральской Областной Комиссии по чистке т. РОЙЗЕНМАНА. Для исполнения данного поручения т. Суслов пользуется правами, изложенными на обороте»⁴⁰.

На обороте удостоверения были изложены права. Суслов мог производить обследование всех видов деятельности государственных и общественных учреждений, предприятий и организаций, требовать предъявления ему различных материалов и участвовать с совещательным голосом во всякого рода комиссиях. Документ имел срок действия до 1 мая 1934 года.

Спрашивается, зачем Ройзенману понадобился Суслов? Неужели без него нельзя было довести чистку на Урале до конца? Кстати, в каком качестве Суслов был направлен на Урал – в прежнем, как старший инспектор, или в другом?

Пока точный ответ есть только на последний вопрос. В Свердловске Суслов занял должность ответственного информатора-инструктора Уральской областной комиссии по чистке партии. Но что это значило? А тут точная информация до сих пор отсутствует. Есть только догадки.

Скорей всего, Суслов понадобился Ройзенману не для проверки конкретных партийных ячеек или для разбора дел по тем или иным персоналиям. Напомню: чистка партии служила для Кремля всего лишь прикрытием борьбы с оппозицией. Задуманная кампания должна была не столько за руку схватить сходившего налево партийца или застукать несознательного члена партии со стаканом самогонки. Цели были другие – выявление скрытых лидеров оппозиции и источников их финансирования. Судя по всему, Суслов и должен был лишить оппозицию в одном из ключевых регионов страны серьёзной экономической подпитки.

Первые итоги чистки были подведены в середине августа 1933 года. Показатели получились страшными. «Если всех исключённых разбить по тем категориям, какие даны в постановлении ЦК и ЦКК, – сообщил Ройзенман, – то мы получил следующую картину: классово чуждые, враждебные элементы, обманным путём пробравшиеся в партию, – 20,2 %, двурушники… – 11,2 %, открытые и скрытые нарушители железной дисциплины партии и государства – 28,2 %, перерожденцы, сросшиеся с буржуазными элементами, – 15,6 %, карьеристы, шкурники, обюрократившиеся элементы… – 10,2 %, морально разложившиеся – 14,6 %…»⁴¹