Записки военврача. Жизнь на передовой глазами очевидца

11.01.2001 г., Ханкала

В Ханкале началось переселение на «зимние» квартиры. Для солдат построили казармы, для офицеров – общежитие. Рад, что скоро можно будет спокойно ходить на службу, так как ежедневные вылазки по пятнадцать-двадцать километров надоели. Особенно ночью, когда дальше пятидесяти метров ничего не видишь из-за тумана. Даже фонарик не помогает. Да я и не включаю его, чтобы не приковывать внимание. Уже неоднократно блуждал по полям и рвам, а однажды чуть не попал в пропасть. Спасла сигнальная ракета, которая осветила край ямы буквально за мгновение.

Вместе с переездом двизии в городке произошли изменения в лучшую сторону. Поставили энерговагон на смену дизелям, и теперь свет круглосуточный. Запустили котельную, и отпала необходимость топить буржуйку. В кранах появилась холодная вода, надеемся, что дойдёт очередь до горячей и до газа на кухне. Спокойнее стало и на улице Авиационной – единственной в Ханкале. Больше людей в военной форме, меньше дагестанцев и чеченцев в тюбетейках, и по ночам, кроме пьяных соседей, никто не беспокоит. Конечно, Грозный по-прежнему обстреливают (он в двух километрах), да и в городке случается стрельба, но на это не обращаешь внимание.

Снега нет. Сейчас сезон дождей. В новогоднюю ночь было плюс десять. За десять минут до полуночи в Ханкале начался экстремальный салют, и мы ушли с балкона. Вверх и не только летели трассеры и сигнальные ракетницы. Потом был залп из крупнокалиберных орудий. В новогоднюю ночь убили восемь человек, в том числе в соседнем подъезде – пьяный офицер застрелил солдата из ПМ.

Дети немного болеют. Педиатра нет. Лечим их сами. Богдан хулиганит. Ломает и крушит всё подряд. Никого не слушает. Игрушек не признаёт. Любит, когда ему читают книги, под которые и засыпает. Тарас поспокойнее.

Сейчас нахожусь на лечении в хирургическом отделении моздокского госпиталя. Ничего серьёзного, и надеюсь, что через две недели выпишут. Но говорят, что в пересылочном госпитале подолгу не задерживают и меня могут направить в Рязань или Воронеж на долечивание.

Мои документы в академию подписал комбат и комдив, так что, возможно, с августа я буду изучать военную психиатрию в академии. Правда, дело за малым: собрать подписи у начальника тыла армии, начмеда армии, начмеда СКВО, главного психиатра СКВО, начальника тыла СКВО – и личное дело можно отправлять в Питер.

Замена по выслуге лет в Чечне и выдача квартир в Ставропольском крае оказались обманом. Так называемые «боевые» платят по решению командира, которые себе и окружению закрывает по тридцать дней в месяц, остальным – по «остаточному» принципу. Мне, например, от двух до пяти в месяц. Но я не ропщу, так как под пулями я редко бываю и здоровьем почти не рискую.

10.02.2001 г

Из Рязанского госпиталя, где лечил почки, я вернулся в штаб 52-й Армии во Владикавказе. Там сообщили, что документы для поступления в академию не примут без личного дела, которое находится в Ханкале.

Одиннадцать часов провёл на аэродроме Гизель. Бегал от борта к борту, иногда заходя в палатку на обогрев. К вечеру почувствовал, что отморозил пальцы стоп и щёки с носом. К этой напасти присоединилась крапивница из-за приёма нитрофуранов, которые рекомендовали в госпитале. Затем появилась чесотка, подхваченная на аэродроме, и вдобавок ОРЗ с температурой тридцать девять. Так начался новый год.

Комбат не поверил в мои болезни и обвинил в подделке выписного эпикриза из госпиталя. Вызвал на аттестационную комиссию, которая постановила: «Запретить поступать в академию. Отправить на должность «врач части в отдаленный гарнизон «».

На следующий день в нашу квартиру пришла делегация: НТВ, РТР, ОРТ. Журналистов интересовала семья: наш быт, дети, проблемы. Уже вечером мы смотрели моё интервью на трёх телеканалах. Показали десятимесячного Тараса – самого младшего жителя Ханкалы – и сорванца Богдана, который показывал, как рубить дрова. После этого репортажа чеченцы с Рампы стали узнавать меня и снижали цены на молоко и фрукты.

Зато комбат иначе оценил мою популярность. Выяснилось, что без специального разрешения от вышестоящего руководства запрещено давать интервью. А за то, что я рассекретил батальон РЭБ на всю страну, он пригрозил трибуналом, ну и напоследок «лишением врачебного диплома за неправильное лечение солдат и неверные диагнозы».

Его водителю я вскрыл панариций на пальце, за что написал объяснительную на четырёх страницах. Комбат посчитал, что я не имел права оперировать в антисанитарных условиях, и предполагал, что фалангу ампутируют. Вся эта катавасия продолжалась неделю. Когда он обзывался – я отвечал, когда орал – я парировал. Если бы дошло до рукоприкладства (а у него есть такая манера) – я бы ответил. В принципе, у нас одна весовая категория. Да и в кармане у меня всегда лежат две РГД, так как я слышал, что он кидал офицеров и контрактников в зиндан и мочился на них. Затем его пыл внезапно угас, и он дал «зелёный свет» на поступление в клиническую ординатуру.

В дивизию пришли новые графики замены. Я во второй партии (с первого сентября по тридцать первое декабря 2001 г.). Всех будет менять Московский округ.

В нашем доме наконец стало комфортно жить. Круглосуточная электроэнергия, холодная вода, отопление. Открыли первый стационарный магазин с относительно невысокими ценами. Иногда привозят детское питание, но оно быстро заканчивается. В нашем подъезде уже три семьи с детьми. На крыше дома соорудили доты из мешков с песком и маскировочной сетью, где несут службу автоматчики из комендантской роты. По ночам никто не стучится в дверь. В новые казармы переехало управление дивизии и мотострелковый полк. Вероятно, через три-четыре недели и наша очередь наступит. Надоело ходить по грязи ежедневно по пятнадцать-двадцать километров. За год сменил три пары берц и пару кирзовых сапог. Неделю назад оставил подошву в местном пластилине и оставшиеся три километра шёл в одном ботинке. Хорошо, что относительно тепло.

Снег лежал десять дней, а днём температура поднималась до пяти тепла. Часто набегали туманы, из-за чего вертолёты стояли на взлётке в безмолвии.

Третьего февраля отмечали день рождения Богдана. С третьего раза он задул свечки. Приходила подружка Саша с пятого этажа, у которой он пытался расстегнуть молнию на красном платье. На день рождения ему подарили самосвал и поющего зайца. Машину он разобрал к вечеру, а батарейки зайца спустил в унитаз на следующий день. Тарас стал активнее. Ползает по квартире и вместе с братом разрисовывает и обрывает обои. Также долбят стены молотком, отверткой и ломают бытовую технику. Иногда беру его во второй половине дня в медпункт, чтобы разнообразить ареал обитания. Показываю сыну САУшки, БМП, пушки, автоматы. Ему нравится, и в полевом лагере он ведет себя спокойнее, чем в квартире.

Работы в медпункте прибавилось, а воды и дров не хватает. Солдаты мёрзнут в палатках, умываются снегом или талой водой. Заболевания кожи, лёгких, вши дают о себе знать.

02.06.2001 г., Ханкала

Клиническая ординатура отодвинулась на следующий год, так как начмед округа и главный психиатр предложили пройти пятимесячную интернатуру по психиатрии в Ростове-на-Дону и затем майорскую должность психиатра в строящемся ханкалинском госпитале. Через месяц начнётся учёба. Документы на перевод отправил в штаб армии во Владикавказ.

Поездка в столицу Алании закончилась для меня неприятностями. Вечером недалеко от РОВД ко мне подошли милиционеры под предлогом проверки документов. Приставили нож к горлу. Забрали детское питание, ползунки, кошелёк с деньгами и удостоверение личности. Напоследок стукнули пару раз по голове, чтобы не кричал, сели в белую «Ниву» и скрылись. Как сказали в управление милиции: «Нечего шастать! Скажи спасибо, что живой остался, а то могли бы и в горы отвезти…» Заявление отказались принимать.

В апреле-мае побывал в командировках в Ростове и Москве. В столице Дона принимал участие в соревнованиях по военному пятиборью (бег, стрельба из автомата, плавание, полоса препятствий, метание гранаты) за 42-ю МСД. В кроссе и стрельбе по мишеням занял два вторых места.

В апреле с Богданом и Тарасом снялся в фильме «Дети войны», который показывали на канале НТВ. Тридцать первого мая состоялись съёмки для телепрограммы, посвященной Дню защиты детей на канале ТВ-6. Сейчас ролик с нами транслируют в рекламе «Президентский фонд» на ОРТ.

Отпуск мой переносят и переносят. Уже написал три рапорта. Взял путёвку в сочинский военный санаторий на июнь, но она сгорела. Объясняют повышенной боевой готовностью. За прошедший год иной у нас ещё не было. В Чечне постоянно повышенная боевая готовность, проверки, комиссии и прочие обстоятельства, что негативно отражается на личных планах и отпусках.

В конце апреля в Ханкалу на два часа прилетал Путин. После его приезда произошли изменения. Теперь «боевые» выплаты будут платить не всем и на треть меньше (660 рублей в сутки). Впрочем, их и раньше-то платили не всем. Установили новый размер «полевых» и «зарплаты», что в сумме составляет три сотни долларов, и новое исчисление на пенсию: за день пребывания в Чечне насчитывают три дня.

В апреле из палаток мы переехали в новые одноэтажные кирпичные казармы. Ремонт, конечно, оставляет желать лучшего. Всё течёт, ломается, дешёвые отделочные материалы. Но я рад – здесь просторно и тепло. Площадь медпункта составляет двести пятьдесят квадратных метров. Есть отдельный кабинет, палаты, телевизор. В КЭЧ (квартирно-эксплутационная часть) я выбил пять холодильников и мебель. Начальник КЭЧ думает, что я загипнотизировал его, так как он, с его слов, «не привык быть щедрым». Я и не отнекивался, так как очень хотел сделать свою медслужбу лучшей в дивизии или армии. Домой я теперь добираюсь за пять-семь минут. Иногда беру на работу детишек, и они играют с хирургическим инструментом и резвятся в казармах.

В мае был парад, на который прилетел новый министр обороны Иванов. Это первый гражданский министр, который командует армией. Наблюдал за ним с расстояния десяти метров, так как меня определили в знамённую группу. Не впечатлил. Мятые неглаженые брюки в жирных пятнах, стоптанные башмаки, несвежая рубашка в клеточку, свитер с повисшими рукавами на локтях и отстранённое испуганное лицо. Он вручал новые ордена с медалями, присваивал офицерские звания, дарил недорогие часы «Командирские». Президент в своё время был щедрее. По его указу на каждый батальон распределили по три именных швейцарских хронометра «Омега» за три тысячи долларов с гравировкой «От Путина». Теперь все комбаты щеголяют.

Тарасик начал ходить. Сегодня были на приёме у педиатра. У него ещё остаётся экстрапирамидная недостаточность. Богдан чувствует себя отлично, бегает, бедокурит во всю мальчишскую удаль. Разрисовал обои в квартире, сломал лейку в душевой, засорил унитаз. Охотится за моим ПМ, который приходится перепрятывать от него.

В конце мая мы получили новую квартиру (две комнаты в трёшке с подселением). С водой и светом стало хуже – их всё чаще нет. Ещё хорошо, что май выдался прохладный, иначе продукты пришлось бы выбрасывать. Сегодня у нас была первая жара. Плюс тридцать два в тени, а воды в кране – ноль!

Я снова стал ежедневно бегать. Иногда умываюсь из луж у дома, иногда из туалетного бачка технической водой, иногда протираюсь салфетками… В конце июня планирую принять участие в первенстве округа по офицерскому троеборью в Краснодаре. Порою одного-двух дней достаточно, чтобы переключиться и набраться сил и положительных эмоций.

Через день хожу на рынок – детям нужны витамины. В мае появилась клубника и черешня. Поллитровая банка стоит десять рублей. Килограмм огурцов, литр молока, десяток яиц по доллару, помидоры – по два рубля. Правда, в Грозном цены в два-три раза ниже, но оттуда ежедневно привозят убитых и раненых. Как я в прошлом году отваживался туда ездить – не пойму до сих пор. Да и в Ханкале бывает неспокойно. То похитили нашего солдата, то подорвали бронепоезд, на котором ехали наши ребята (одному оторвало руки, двух офицеров убили из подствольного гранатомёта).

Я соскучился по Родине, но как послушаю тех, кто пересекает границу, то желание вернуться пропадает. С первого июня цены на билеты подорожали на тридцать процентов. Это третье подорожание за шесть месяцев. Нам дают ВПД (перевозочные документы), но только раз в год для проезда в отпуск. Вот и размышляю, куда ехать: Питер, Киев, Улан-Удэ, Сочи? В Бурятии надо заплатить долг за квартиру и взять справки о сдаче, так как прошёл слух, что нам будут давать квартиры в Ставропольском крае. Пора думать о постоянном месте жительства…

Июль 2001-го. Построение на плацу батальона

Только что отражена атака банды боевиков по захвату тела Бараева из Ханкалинского морга. По их законам тело погибшего должно быть предано земле до заката солнца. Пули летали во всех направлениях. Неизвестно, сколько было человек в банде, кто говорил – пятьдесят, кто – двести, но напасть на форпост Ханкалинского гарнизона, укреплённый артиллерией, танками и поддерживаемый авиацией с воздуха – поистине самоубийственный поступок. Бандиты надеялись на внезапность, но к моргу так и не подошли. Их атака была отбита. Следы перестрелок надолго остались в стенах домов, казарм, стёклах медпунктов, памяти немногочисленных раненых.

– Где Каткова, я вас спрашиваю?

– Сказала, что на Тапине, прикомандированные рэбовцы нуждаются в медицинской помощи.

Тапин – это позывной узла связи в группировке.

– Кто её туда направил?

– Полковник Татук, прибыл вчера из Владикавказа, сказал, что ему нужна медицинская помощь.

– Найти её и поставить в строй, вам всё ясно?

– Так точно.

Подумал про себя: «И как я её буду там искать?» К тому же у Татука скоро день рождения.

Вечером я встретил Каткову, в тёмно-синем бархатном платье, с острым злободневным макияжем на лице и повадками женщины-вамп. Она сидела в командирском УАЗике на переднем сиденье.

– Вы куда такая нарядная, Ольга Ивановна?

– На Тапин, полковник Татук вызывает. У него солнечные ожоги, надо лечить.

– Медицинский вазелин не забудьте.

– Я всё взяла, не волнуйтесь.

– Во врачебной помощи не нуждается?

– Нет, нет, я сама справлюсь.

– Комбат приказал вам завтра быть на построении, не опаздывайте.

– Хорошо, он всё знает.

Но ни завтра, ни послезавтра Катковой не было. Приехала на третьи сутки, вышла на утреннее построение с помятым лицом.

– Доброе утро, Ольга Ивановна, что, тяжёлые ожоги были?

– Нет, я простудилась, вот справка из медбата.

– Что-то у вас иммунитет страдает, разгар лета, витамины надо есть.

– Не иронизируйте, Вячеслав Иванович!

– Долго вас не было. Уж не развернули ли вы медицинский пункт на Тапине? Зачем им далеко ходить, пыль глотать? Введём должность: начальник медицинского пункта узла связи Тапин – сержант Каткова. А что, звучит?

Слышу, как ребята, стоящие в коробке управления, начинают хихикать. Начальник штаба тоже мою инициативу поддержал. Комбата никто не слушает. Он увлёкся солдатами. Каткова стала отпрашиваться у начштаба уйти из строя.

– А я что, доктор, что ли? Вон у вас есть свой начмед, он врач, если посчитает нужным, освободит вас. Правда, начмед?

– Так точно, Николай Петрович. Но симптомов простуды не видать. По-видимому, лечение на Тапине прошло успешно, не правда ли, Ольга Ивановна?

– Вы за свои слова ответите! – Каткова ушла, расплакавшись.

– Зря ты так с ней, начмед, она ведь женщина.

– Я знаю, была бы мужчиной, я бы по-другому. Мне, что ли, за неё в баню ходить, солдатам вши искать, очки в казармах проверять, в медицинском пункте круглосуточно дневалить? Мне вызов на учёбу пришёл в Ростов, старый комбат отпустил, а новый ни в какую, говорит, что должен быть здесь. Я уже четвёртый год в войсках без учёбы.

Наш разговор не остался без внимания. Через час меня вызвали в кабинет комбата.

– Доктор, там у тебя в туалете медицинского пункта слив канализации забит.

– Я знаю, сантехников вызывал, сказали, что трубу надо менять, кто-то тряпку бросил.

– Ты помнишь, как полковник Татук в прошлый свой приезд пробивал её? Вызвал пожарную машину – сразу всё пробилось.

– Ну, так он полковник, у него опыта обращения с такими вещами побольше.

– Слушай меня, я не знаю, что там между вами происходит, но он приказал, чтобы ты прибыл к нему сейчас на Тапин. Доложишь мне по прибытию оттуда, ясно? И не вздумай обмануть. Он сказал, что научит тебя, как пожарную команду вызывать, как очки прочищать! А то дослужился до капитана, учить тебя постоянно надо всему!

– Машину дадите?

– Иди пешком, что тебе четыре километра, в радость только!

Прихожу на Тапин, скрытый в землянках, построенных ещё два года назад и накрытый сверху маскировочной сетью. Такое впечатление, что у боевиков есть вертолёты или они со спутников за нами наблюдают, хотя… не исключено. Отзваниваюсь комбату, тот просит, чтобы я дал трубку для проверки дежурному по Тапину.

Иду к Татуку. Он покачивается в гамаке, подвешенном в тени маскировочной сети.

– Слушай доктор, сколько тебя учить, как г…но в медпункте нужно сливать?

– А сколько ваших подчинённых вместо бинтов пользовались туалетной бумагой?

– Да ты что, охренел, капитан? Я тебя в порошок сотру, если хоть один волос упадет с головы Ольги Ивановны! Тебе всё ясно?

– Так точно, товарищ полковник. Волосы её я трогать не буду, так как…

– Да как ты смеешь так о женщине говорить? Ты, урод, да у тебя ещё молоко на губах не обсохло!

– Про молоко уже не впервой слышу, а за оскорбление ответите. Вы меня сюда для чего вызвали – учить го…но в унитазе прочищать или обсуждать мою подчинённую?

– Ты что заканчивал, не знаешь, как со старшими офицерами разговаривать?

– Да, в московских академиях не бывал, только в питерской, больше знания негде было черпать.

– Иди на пожарную станцию, там возьмёшь пожарку, но запомни, если хоть один волос упадет с головы Ольги Ивановны, я тогда с тобою буду по-другому разговаривать, как мужик с мужиком! Всё ясно?

– Так точно, разрешите выполнять?

– Свободен!

Через три дня я собирал вещи. Впереди меня ждала учёба в интернатуре – первичная специализация по психиатрии в Ростове-на-Дону.

11.11.2001 г., Ростов-на-Дону

По прибытии в часть меня отправили в командировку в Шали, где стоит наша ВМГ (войсковая манёвренная группа), на борьбу с туберкулёзом и гепатитом. Но по прилёту я обнаружил у ребят лишь фурункулы, дизентерию и прочую мелочь. Выглядела эта ВМГ весьма плачевно: пара палаток, пара землянок, две современные радиостанции, огороженные кое-где маскировочной сетью и рвом, летний умывальник, на который глазеют с дороги. Платяные вши, грязь, скудная полковая еда и поля дикой конопли. Но ребятам нравилось – отсутствовал довлеющий глаз командования и обязательные построения. Прапорщик попросил, чтобы я вырезал ему бородавки, и операцию провели прямо в палатке.

Обжёг на спиртовке скальпель с пинцетом, обтёр инструменты спиртом, надел стерильные перчатки и вырезал бородавку. Выковыривал её ножки из дермы, как кусок засохшего мыла, обильно смачивая перекисью кровоточащие сосуды. И хотя эта процедура была для меня в новинку, я не боялся. Что-то подсказывало мне, что я все делаю правильно. Как потом выяснилось, операция прошла удачно и они больше не докучали ему.

Вечером был общий ужин. Прикомандированные к нам переводчики-чеченцы приготовили национальное блюдо – шурпу, которую мы вместе опробовали, произнося тосты. Один из них спросил, нет ли у меня брата в Аргуне, дескать, очень похож.

Время провёл с пользой. Амбулаторно прооперировал два вросших ногтя под местным обезболиванием, поставил капельницу с витаминами прапорщику, у которого было подозрение на «желтуху», и позагорал.

Тем временем из Ростова пришёл вызов на учёбу в интернатуру по психиатрии, и комбат специально затягивал мой отъезд.

Провёл две тренировки. Поначалу было страшновато выходить на пробежку, и первые километры я с опаской поглядывал по сторонам на проезжающие мимо гражданские машины. По бокам от дороги реяла конопля и алели флажки «Мины». Но порции эндорфинов ликвидировали избыток адреналина, и вот уже при тридцати пяти в тени я соревновался с местным трактором, спиной ощущая азарт водителя. Он, конечно, меня обогнал, но уже на бетонке и долго потом озирался через заднее стекло, не заберу ли я у него первенство.

С конца июля я нахожусь в Ростове, где прохожу пятимесячную интернатуру по психиатрии на базе окружного госпиталя. Хочу сказать, что мне очень нравится. На стандартную учёбу это мало похоже, больше всё проходит в порядке самообучения и курации больных. Давно не испытывал такого морального удовлетворения от работы. Оно бывает, лишь когда видишь результат от выполненного тобой дела. Одновременно подрабатываю (на общественных началах) психологом-консультантом окружного госпиталя. В сентябре и ноябре принял участие в международном симпозиуме по проблемам агрессивности и серийным убийствам, а также в семинаре по эмпаурменту (повышении внутренней силы). Получил соответствующие сертификаты.

В сентябре выступил на первенстве СКВО по кроссу на восемь километров, где занял первое место, чего сам от себя не ожидал. После первенства округа решил съездить на Чемпионат Вооруженных Сил в Кисловодск. Здесь я был впервые, и город мне понравился своим колоритом, климатом и природными красотами. Встретил знакомых спортсменов из числа освобождённых офицеров из Питера, Улан-Удэ, Подмосковья. Побегали вместе, попили «Нарзан» прямо из фонтанчиков, сходили на дискотеку, где чуть не подрались с местными аксакалами из-за девушек. Один из них (самый маленький) так и норовил вызвать меня на поединок. Но задачи были другими, а наше меньшинство разительным.

Пробежал не очень удачно: накануне во время тренировки получил травму (поскользнулся и скатился с горы), но зато посмотрел, как бегает элита российского военного спорта. Не скажу, что завидую им. Тренируются три раза в день, строгий режим, без выходных, по девятьсот километров в месяц.

Из Кисловодска направился в Ханкалу, чтобы продлить себе командировочное удостоверение. Здесь узнал, что мне пришёл заменщик, но приказ на мой перевод так и не состоялся.

Ездил в Архангельскую область – сопровождал своего больного-шизофреника, за которым никто не приехал из части. Получил массу удовольствия от поездки. По дороге задержался на несколько дней в Москве.

Больного звали Василий Т. Поначалу, когда мы с ним знакомились и изучали характеризующие его документы, не могли понять, для чего его к нам прислали. В диагнозе звучал открытый перелом первого пальца правой кисти. В чём же здесь психиатрическое? В служебной характеристике его описывали как настоящего шизофреника (шпион японской контрразведки, майор ФСБ, драка на посту, чеченский боевик, эксгибиционист…). Во время беседы выходило, что все врут и наговаривают на рядового. Наш подопечный, с его слов, не поладил с зампотылом, попытавшись свататься к его дочке, и по указанию последнего написали такие документы.

Таким он и продолжал оставаться все два дня. Чувствовалось, что он чего-то не договаривает. Утром в понедельник на пятиминутке дежурная медсестра только и рассказывала в красках о похождениях Василия. Драки, порча имущества, сексуальная расторможенность, сквернословие, бред, ночные галлюцинации. Интуиция нас не подвела. В течение последующих десяти дней он выпивал максимальные дозы нейролептиков, которые лишь вызывали у него кратковременную сонливость. В состояние наркоза его вводил только оксибутират натрия. Он так и не вышел из надзорной палаты, проведя в ней два месяца. Когда его комиссовали по болезни, то из части никто не приехал, несмотря на наши неоднократные запросы.

Психический статус: сознание ясное, алло— и аутопсихически ориентирован правильно. Активно бредовых идей не высказывает. При напоминании о своих рисунках, схемах, «реформаторских планах» становится оживлённым, разговорчивым, говорит, что от «планов на будущее не отступит». Расстройств восприятия нет. Иногда отмечает болезненные ощущения «в виде воздушного шарика под кожей левой поверхности шеи». Эмоционально неустойчив. Во время беседы легко раздражается, настаивает на выписке из стационара. Просит, чтобы его или отправили служить в Чеченскую Республику, или отвезли домой. Считает, что его перелом пальца уже сросся и ему «нечего здесь больше делать». Во время беседы часто использует неологизмы. Отмечается символизм в речи, как письменной (стихи, схемы, рисунки), так и устной. Часто во время ответов уходит в сторону, акцентируясь на несущественных деталях. Мимика и пантомимика яркая, выразительная, часто не соответствует сказанному. Внимание легко переключаемо, повышенно истощаем. Нарушен устный счёт в уме по Крепелину в десятках и единицах. Не всегда верно истолковывает смысл пословиц и поговорок, часто выражается иносказательно. Ошибается в датах собственной жизни. Рассказывает о себе вымышленные истории: о том, как «служил в милиции», «был контрразведчиком в Японии»… В палате обособлен, в контакт ни с кем не вступает, замечен в мелких кражах. Обижается, что никто не хочет с ним общаться. Назойлив в своих просьбах. Критика к своему состоянию отсутствует. В планах на будущее прослеживается множественность желаний: «Построить Деревенский Диснейлэнд, создать Плисецкую Республику, реформировать Вооружённые Силы…» Подолгу залёживается в постели, на малейшие замечания медперсонала, обращения к нему больных реагирует бурными, кратковременными аффективными реакциями: вступает с больными в драки, разрывает на себе нательное бельё, переворачивает кровать, стол, громко нецензурно выражается. Постоянно срывает асептическую повязку с пальца, прячет бинты под подушку, требует, чтобы его отвели к хирургу, считает, что предыдущий врач был некомпетентен. От приёма назначенных ему медикаментов отказывается, говорит, что у него на них «аллергия».

Купировав продуктивную психотическую симптоматику, мы стали готовить его к отъезду. Из Ростова выехали при плюс десяти, в Москве, где делали пересадку, было минус два, а в Архангельской области минус десять, да ещё с метелью. Летнее обмундирование не спасало от такого мороза, и я ощутил на себе то, что могли чувствовать немцы во время русской зимы. Хорошо, что мама московского друга подарила Васе шерстяной свитер, а у меня был с собой спортивный костюм, которые хоть как-то грели наши тела. От Плесецка добирались двумя автобусами с ночёвкой в какой-то деревне. Поначалу собирались посидеть в деревенском «баре», так как до следующего рейса было часов шесть, но к нам пристали забулдыги с требованиями «выпить с ними», и пришлось искать Васиных знакомых. С третьей попытки он вспомнил номер дома. Заметил, что на окраинах России пьют значительно больше, чем на юге или в центральной части. Затем была дорога в деревню Погост: ухабистая, с лужами и с двумя водными переправами, так как в здешних краях до сих пор нет мостов. В деревне нас встретил его отец и тётка. Никаких вопросов, связанных с его здоровьем, никто не задавал. Все рассказывали, что он и до армии был «маленько того», односельчане не удивлялись преждевременному дембелю.

В просторной избе с печкой накрыли богатый стол: запечённая картошка, сало, домашний хлеб с рыбой в качестве начинки, пироги с ягодами, квашеная капуста с клюквой. Нашлась и большая бутылка мутного спирта. Весть о Васе и его сопровождающем быстро облетела округу. Постепенно стали сходиться дружки, девушки, старшее поколение – человек под сто. Всё это переросло в длительное застолье. Среди гостей оказался и сельский диск-жокей, который пригласил молодёжь на танцы в клуб. Необычно танцевать в полевой форме, да ещё среди одних девчонок. Парни крутили музыку, пили спирт, курили папиросы и выясняли между собой отношения. Потом меня пригласили в баню «по-чёрному» – это когда дым идёт вовнутрь. Стены бани, потолок, пол, лавки оказались сильно закопчены сажей, и мне подумалось, что здесь готовят барбекю из человеческих тел. Уже поздней ночью мы плавали на лодке в лунной темноте по тонкому льду Кен-Озера, которое, по замыслам Васи, должно было в скором времени превратиться в Диснейлэнд.

Поразил уклад жизни, точнее, контраст с ранее виденным: питьевая вода из озера, хлеб с рыбной начинкой, отсутствие денежных средств в обращении, некое подобие натурального хозяйства. Утром я чудом успел на единственный в здешних краях автобус (следующий был через три дня). Попутчиком выступал Васин друг, который вызвался показать мне Плесецк. Экскурсия вышла непродолжительной из-за холода и размеров городка. По окончании он пригласил меня к родичам, которые проживали в деревянной покосившейся многоэтажке. Я так и не понял причину их застолья. То ли встреча гостя, то ли крестины, а может, и всё вместе. Уезжал из Плесецка с двумя ведрами клюквы (для себя и для мамы московского друга).

В Ростове поначалу проживал в общежитии интернатуры, но из-за нарушения распорядка дня меня выселили. Начальник интернатуры, полковник Дудка, во время утреннего обхода территории обнаружил в моей прикроватной тумбочке продукты и написал на меня докладную в часть, мол, я «грубый нарушитель воинской дисциплины». Представляю, как это письмо будет комментировать мой комбат в Чечне.

Переехал к другу-травматологу из медицинского батальона в двухкомнатную квартиру неподалёку от госпиталя. Делим кров на двоих и вместе готовим еду.

Ежемесячно езжу в Ханкалу, так как начальник штаба опасается за меня. Выискал приказ, согласно которому я не могу отсутствовать в части свыше одного месяца. Кроме того, я познакомился со своим преемником, который приехал из Смоленска. Впечатление он на меня не произвёл. Тихий алкоголик. За два дня только и предложений, что выпить за знакомство… Как потом выяснилось – он страдает «алкогольным энурезом».

Сегодня воскресенье, но дыхание работы не оставляет меня. Сколько ни работаю, всегда что-то остаётся. То ли система такая в армии, то ли местная специфика. Но мне нравится, так как сделанное оставляет после себя следы. Сейчас оформляю посмертную экспертизу на молодого лейтенантa, выпрыгнувшего с пятого этажа. Комиссионно нашли у него шизофрению, и его вдова должна получить почти пять тысяч долларов. Также увольняем солдатиков, которым не очень сладко приходилось в армии. Смотришь на худых, побитых, покалеченных юношей, которым и без оружия сложно выживать в этом мире, и ужасаешься происходящему.