Читать книгу: «Арфа Королей»

* * *

© В. Бакулин, текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

* * *

Арфа королей

Арфа королей

 
Сердце мое осталось в безбрежных вересковых холмах,
Там, где цветут шиповник и дрок в тенистых густых лесах,
Там, где травы полны росой, где даже в сумерках – свет,
Где из-под земли слышится песня вот уже много лет¹.
 

Когда-то эти места звались Эвальд Маддок. Быть может, на какой-нибудь из старых карт или на станицах Изначальных Летописей и поныне сохранилось это название – Добрая Дубрава. Название, записанное тонкими легкими рунами Первых, похожими на естественный узор отполированной древесины, в те дни, когда оно еще было правдивым. Пока на эту землю не пришел человек. И еще некоторое время спустя.

Как бы там ни было, это случилось так давно, что ныне даже старики не помнят, чтобы земли вокруг Да Коеннач назывались как-то иначе, кроме Тивак Калли.

Мрачный Лес.

Лес, на границе которого заканчивается господство жаркого огня и хладного железа.

Лес, откуда не возвращаются.

* * *

Ущербная луна хищно косилась с небосвода, словно облизывая холодным светом обледеневшую землю. Где-то далеко, в Ледяных Кряжах, прокатился протяжный волчий вой, во стократ усиленный эхом. Будто отвечая ему, громко заскрипели под внезапно налетевшим ветром голые ветви деревьев. Пар от дыхания оседал инеем на бородах и гривах.

– Зачем ты пришел сюда, господин людей?

Ехавший первым всадник вздрогнул и с трудом сдержал враз покрывшегося пеной жеребца. Окружавшие его воины схватились за оружие, поднимая выше факелы.

– Кто ты? – хрипло вопросил вождь, ибо все в его облике и манере держаться указывало на это.

Смех был еще холоднее, чем голос:

– А как ты думаешь, король Бриан? Спроси это у своего коня, который сейчас больше всего на свете хочет мчаться отсюда прочь. Спроси у темной лесной чащи и бездонных седых болот!

Невольно король вздрогнул. И вновь прозвучал смех, который мог принадлежать как мужчине, так и женщине, и при этом – ни одному из них.

Жалящий смех фэйри.

– Да, вижу, ты знаешь меня. А раз так, то я имею право спросить: что ты и твои люди делаете в моих владениях?

– Мы просто охотились и сбились с дороги в буране, – хмуро отозвался Лонн, сын Дули. Он был очень силен, правая рука короля Бриана, а о его бесстрашии слагались легенды, но и он с трудом сдерживал дрожь.

В голосе ветра, в скрипе деревьев, в шквале снежинок, колющих лица, – во всем чувствовался еле сдерживаемый гнев.

– Охота ночью в Мрачном Лесу? Странно слышать такое. Дорого стоит моя дичь, Лонн из Каэр Ши, и нелегко получить ее. Может быть, поэтому вы взяли на охоту топоры, мечи и боевые копья? А ваши кольчуги и шлемы, что так холодны сейчас, – от какой дичи должны защищать они?

Король Бриан спрыгнул с коня и прошел немного вперед. Да, он был могучий человек и доблестный воин, владетель Каэр Ши. Страх не отметил его голоса, когда он заговорил.

– Ты прав, Хозяин Леса. Не гневайся на Лонна, который говорил так лишь из незнания и желания защитить меня. Я искал тебя и только тебя.

Вновь завыл ветер, и в центре снежного вихря, завертевшегося над землей, появилась невысокая фигура – седобородый старик в снежной мантии. В тот же миг стихли ветер и снег.

– По крайней мере, ты достаточно смел, чтобы признаться в этом. Подойди.

Бриан сделал шаг вперед, и верный Лонн шагнул следом.

– Останься! – не оборачиваясь, приказал господин, и воин, заворчав, словно пес, которого оттащили от окровавленной добычи, подчинился.

– Да, ты смел, – повторил фэйри. – Что же ты хочешь от меня, человек королевской крови?

– Я слышал, что у тебя хранится Арфа. Арфа Королей.

Фэйри задумчиво покачал головой и надолго замолчал. Бриан терпеливо ждал, стараясь отрешиться от жгучих пальцев холода, шарящих по его телу. Кольчуга, несмотря на медвежью шубу, холодила сердце, огромный меч за плечами тянул к земле.

– Арфа Королей, – вновь заговорил фэйри. – Да, она действительно у меня… Но что в том тебе, господин Каэр Ши? Или недостает у тебя арфистов?

Темно-серые глаза Хозяина Леса, казалось, заглядывали прямо в человеческую душу.

– Эта Арфа принадлежала отцу моего отца, а тот получил ее от своего деда… Кто, как не я, должен владеть ею?

Фэйри нахмурился; словно отозвавшись на это, вновь пошел снег.

– А знаешь ли ты, король, откуда взялась эта Арфа?

Холод все сильнее сжимал сердце Бриана, но голос его по-прежнему был тверд:

– Я знаю, она была творением рук твоего народа. Это был дар – дар первому королю людей, что назвал Холмы своим домом.

Лицо, древнее и юное одновременно, на миг осветила улыбка.

– Это так. В те времена все было по-другому: и места, и люди, и даже мы. Неправы те, кто говорит, будто Первые не меняются… Я помню первого короля, который получил от нас Арфу и право для себя и своих потомков входить в Лес. Входить и возвращаться живым. Первый и единственный дар фэйри человеку. Ответь мне, Бриан, почему?

– Он был другом вам, так говорили…

– А что такое «друг»?

Бриан не смог ответить. Король, который имел врагов, союзников и слуг. Человек, не имевший друзей.

– Тогда я скажу тебе. Твой предок не нарушал покоя нашего Леса…

– Но ведь и мои люди не делают этого, – перебил фэйри Бриан.

Снег повалил гуще.

– Твои люди не входят в Тивак Калли из страха. Что же такое друг?

И вновь король не ответил – он боролся с цепенящим холодом.

– Твой предок приходил к нам один, безоружный, ты же источаешь горечь железа, а за спиной твоей воины дрожат от нетерпения, как гончие, почуявшие оленя.

– Я никогда не оскорблял никого из твоего народа.

Первый покачал головой:

– Хорошо, оставим это. Ты не смог ответить на мой вопрос, тогда скажи: как случилось, что Арфа-подарок вновь оказалась у меня?

Бриан покачнулся; Лонн рванулся к нему, но его остановил резкий окрик.

– Арфа… перестала играть. Лучшие барды пытались заставить ее петь, а она молчала… и тогда мой отец… Он крикнул, чтобы… чтобы вы забирали назад свой бесполезный дар. А наутро Арфа исчезла.

Ветер разметал белые волосы фэйри. Снег лепил в глаза, а ветви деревьев угрожающе склонялись, словно желая раздавить людей.

– В твоих словах был ответ, король. Вы пытались заставить петь арфу, помнящую тепло наших рук, сделанную под кронами Эвальд Маддока… А знаешь, почему она замолчала?

Бриан упал на колени.

– Твой предок, получив от нас Арфу, поклялся за себя и своих потомков: никогда не будут ее струны призывать к войне. Ты помнишь это, человек? Помнишь, сын клятвопреступника?

Подбежавший Лонн успел подхватить падающего навзничь господина. Руки воина, защищенные волчьими рукавицами, обожгло неземным холодом.

– Ты убил его!

Фэйри покачал головой:

– Он жив. Встань, господин Каэр Ши.

Бриан поднялся, опираясь слабой рукой на плечо верного слуги.

– Я возвращаю тебе Арфу, если таково твое желание. Возьми!

Конь короля, дико заржав, шарахнулся в сторону – прямо под его передними копытами появилась простая деревянная арфа.

– Но это же не она! – Изумление короля оказалось сильнее слабости. – Я помню великую Арфу Королей, она вся была изукрашена золотом и драгоценными каменьями…

Последнее слово, сорвавшись с губ Бриана тонкой льдинкой, еще падало в снег, а фэйри и арфа уже исчезли…

* * *

 
Сердце мое, отложи оружье – ныне проигран бой.
Пусть победитель возьмет нашу крепость, мы же уйдем с тобой
Туда, где под солнцем листья шумят и озера синее небес.
Туда, где среди высоких холмов стоит зачарованный лес.
 

Ветер с Ледяных Кряжей нес запах возрождения. Запах весны. Старый лес набухал почками, звенел ручьями, просыпающимися после лютой зимы, расцветал голосами птиц.

Из кустов дрока выскочила лань и помчалась большими скачками прочь. Миг спустя кусты вновь раздвинулись, и из них вышел человек. На его суровом, иссеченном шрамами лице застыла по-детски восхищенная улыбка. Подойдя к многовековому дубу, он приложил ладонь к шершавой коре и закрыл глаза.

– Здравствуй, воин.

Он вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стояла девочка.

– Госпожа, – поклонился он, прижав руку к сердцу.

– Я вижу, ты знаешь меня.

Окинув взглядом ее стройную фигурку, закутанную во что-то полупрозрачное небесно-голубого цвета, водопад струящихся по плечам волос и огромные бездонные глаза, мужчина вновь поклонился.

– Даже если бы и не знал, то вижу сейчас. Я искал тебя, Госпожа.

– Немногие ищут меня по своей воле, Тиарн. И еще меньше – находят. Что же привело тебя сюда, воин без оружия?

– Я оставил его на опушке леса, – ничуть не смутившись от этих слов, ответил человек. – Ведь вы не любите железа.

Ветер словно погладил его по щеке.

– Учтивые речи гостя услаждают слух. Учтивые речи друга радуют сердце. Если я могу чем-то помочь тебе – говори.

Тиарн облизал почему-то пересохшие губы.

– Госпожа, я пришел просить тебя об услуге.

Фэйри бархатисто рассмеялась и присела на большой камень. У ее босых ног мгновенно распустились цветы.

– Услуге? Что же мой народ может дать величайшему воину людей?

– Арфу. Арфу Королей.

Удивление промелькнуло в бессмертных глазах быстрее, чем его смог уловить человеческий взгляд.

– Арфу?

– Да, – твердо ответил воин, ища на поясе рукоять меча и не осознавая этого. – Если бы ты покинула свои владения, Госпожа, то увидела бы пылающие дома и крепости. Горький дым застилает небо, а земля стонет под поступью великого войска.

– Что нам до войн людей?

– Там, где пронеслась стальная река, остаются лишь безжизненные пустоши. Скоро она докатится и сюда.

– Ни один из тех, кто войдет в этот лес без нашей воли, не вернется.

В черных глазах Тиарна отразилось отчаянье.

– Крепость господина моего ни разу за двенадцать поколений не была взята, но теперь не выстоит даже она! Мы заберем с собой стольких врагов, скольких сумеем, но женщины, дети…

– Женщины… Точнее – одна женщина. Ты ведь пришел сюда из-за нее?

– Да. Ее зовут Мойра. Из легенд я знаю, что песня Арфы Королей способна останавливать армии. Там, где она звучит, смолкают мечи.

– Возможно…

Фэйри опустила руку за камень, а вновь подняв, держала в ней арфу.

– Вот та, которую люди зовут Арфой Королей. Ты сможешь унести ее?

Воин протянул руку; пальцы девочки разжались.

Арфа упала на землю.

Тиарн смотрел то на тоненькую нежную руку фэйри, без каких-либо усилий державшую инструмент, то на свою – перевитую узлами могучих мышц, и ужас отчаянья плескался в его глазах.

– Хочешь попытаться еще раз?

Воин покачал головой:

– Нет. Прости, что зря нарушил твой покой. Арфа… для меня недоступна. Мы обречены.

Девочка с вечными глазами легко прикоснулась к его щеке. Палец ее стал влажным.

– Не плачь, воин, и не вини себя. Впервые после твоего великого предка Арфа могла бы принадлежать достойному, и в том, что она не приняла тебя, нет твоей вины. Даже мой народ не может изменять то, что должно сбыться. Иди, Тиарн, потомок королей, верши свою судьбу. А Арфа останется здесь и будет ждать того, кто придет за ней. Того, кто будет смотреть на мир твоими глазами…

* * *

 
Пусть же останутся за спиной лиги седых дорог,
Пусть протекают неспешно года – но не кончится срок,
Пока не увижу ручей я с гор и тени седых облаков,
Неслышно за руки меня возьмут фэйри – Народ Холмов…
 

Полуденное солнце просвечивало сквозь нежную зелень листьев. Огромные деревья щедро дарили такую приятную сейчас прохладу. Над дикими цветами гудели пчелы. Теплый летний ветер сладко пах липой. Ноги человека неслышно ступали по мягкому ковру мха.

– Добро пожаловать, пришедший с добром!

Человек поклонился выступившему из-за дерева мужчине. Мужчине, чей голос звенел как утренний ветер. Мужчине, одеждами с которым поделились зеленые листья и папоротники. Мужчине с глазами бездоннее заповедных лесных озер.

– Привет тебе, Хозяин!

– Я вижу, что кровь королей еще жива в мире людей. Это хорошо. Садись.

Фэйри указал человеку на поваленное дерево рядом с собой.

– Ты воспользовался дарованным твоему роду правом, Хаги-Арфист, потомок Тиарна. Могу я узнать почему?

Человек поковырял носком сапога землю, словно не зная, что сказать. Наконец он решился:

– Господин, я пришел сюда за Арфой. Арфой Королей.

Где-то в кроне огромного дуба, под которым сидели двое, запел соловей. Фэйри поднял голову и застыл. То ли слушая, то ли размышляя.

– Арфа Королей… Та, что не позволила унести себя Тиарну, известному людям под именем Свершивший Невозможное. Твоему прадеду…

– Да. Именно из-за этого я решился тревожить покой Великого Леса. Из-за обещания, что было дано здесь Тиарну.

Фэйри, чуть улыбаясь, смотрел прямо в глаза человеку. Немногие выдержали бы такое, но Хаги не отвел взгляда.

– И ты считаешь, что в нем говорилось о тебе? Кто знает… А зачем тебе Арфа?

Человек встал, потом снова сел и снова встал.

– Господин, посмотри вокруг, – торопливо заговорил он, словно опасаясь, что смелость вновь исчезнет. – Твой лес стоит там же, где стоял всегда. Где будет стоять. Но тот ли это лес?

– Продолжай, – тихо сказал фэйри.

– Мир, в котором мы живем, давно не ваш, господин. Увы, боюсь, что теперь он даже не наш. К огню и железу в руках людей прибавились слова. Чуждые слова, которые произносят служители Чуждых Богов. Ты поймешь меня, потому что я знаю – было время, когда твой народ правил всей этой землей.

– Продолжай, – повторил фэйри.

Хаги глубоко вдохнул, набираясь сил:

– Мы становимся чужими на нашей земле. Наши дети, так же как и их деды, выставляют по вечерам за порог плошки с молоком для Малого Народца, но это – лишь ритуал. Ритуал без души превращается в обязанность. Обязанность – в привычку. Привычка – в обыденность. Скажи, господин, что будет, когда исчезнет обыденность?

Фэйри не ответил.

– Я слышал, что Арфа… Если на ней заиграет человек с чистой душой и благими помыслами… она может многое изменить.

– Даже мир? – Голос фэйри стал странно глух. – Я живу на этой земле очень долго, Хаги. Ты упоминал о том времени, когда мы правили миром, и о том, что случилось потом. Потом, когда пришел человек и была сделана Арфа… Но я не стану тебя отговаривать, правнук Тиарна, носитель королевской крови. Ты пришел просить у меня Арфу – вот она.

Человек с трепетом принял из рук фэйри простой, ничем не украшенный инструмент. Рука его несмело потянулась к струнам, но тут же отдернулась.

– Ты позволишь, господин?

– Я слышал, тебе нет равных среди людских музыкантов. Играй, Хаги-Арфист. Если сумеешь…

… – Но почему? Почему?!

Рука бессильно опустилась. Арфа легла на мох. Арфа, не издавшая ни звука.

– Я знаю, о чем ты сейчас хочешь спросить. Нет, Эвальд… наш лес здесь ни при чем. Ни здесь, нигде во всем мире Арфа не сможет спеть ту песню, которой ты от нее ждешь.

– Но это значит… Значит, уже поздно? Ничего не изменить?

– Кто знает, Хаги, кто знает… И вновь ты можешь не спрашивать. Предсказанное Тиарну сбудется…

* * *

 
Алые скрипки, белые кони – легче воды.
Затерялась погоня
В вересковых холмах.
Странные, легкие, светлые тени кружатся в танце
чужих сновидений
В вересковых холмах.
Белое платье, глаза синей неба – в чаще танцует
одна королева
Вересковых холмов, вересковых холмов…
 

С деревьев, кружась, падали листья, устилали землю драгоценным янтарно-рубиновым покрывалом. Накрапывал мелкий и надоедливый, как комар, дождь. Ветер, проносясь между стволов, тянул тоскливую песню. Неожиданно к голосу его прибавился еще один – чуть выше, чуть громче.

Прямо на земле, прислонившись спиной к дубу-патриарху, сидел темноволосый юноша. Пальцы его задумчиво перебирали струны старенькой арфы.

– Нет, не так, не так, – время от времени бормотал он. – Лучше немного потише, медленней, а теперь…

Женщина появилась ниоткуда. Она просто была – высокая, статная красавица. В роскошных волосах – диадема из кленовых листьев, в глазах без возраста – удивление пополам с восхищением. Чувства, совсем не подходящие столь древнему существу. Она стояла молча и смотрела, как темноволосый юноша учит ветер петь.

– Кто ты?

Юноша резко оборвал мелодию, оглянулся, ахнул, прикрыв рот ладонью.

– Не бойся, – сказала она, подходя ближе. – Как тебя зовут?

– Дермит Бездомный, – ответил он без всякого страха. Потом немного подумал и спросил: – А ты – королева эльфов? Та, которую еще называют Лесной Госпожой?

Вопрос прозвучал так простодушно и наивно, что фэйри улыбнулась:

– Да, иногда меня называют и так. Ты знаешь обо мне?

– Слышал, конечно. Только… – юноша явно застеснялся.

– Только думал, что это сказки, – закончила за него она.

– Ага. Но я люблю сказки…

Говоря это, он тоже улыбнулся и посмотрел ей прямо в глаза. Сам. Посмотрел он – простой нескладный паренек, все еще по-детски горячий и порывистый, но взгляд принадлежал кому-то другому – мудрому, учтивому, благородному.

– Кто твои родители? – спросила с интересом фэйри.

Дермит пожал плечами:

– Никогда их не видел. Меня вырастили чужие люди, не рассказывавшие, кто я и откуда. Говорили – так лучше.

Фэйри задумчиво кивнула, понимая, что так действительно лучше.

– Постой-ка! Но если ты и впрямь – Госпожа, значит, это… – наконец-то осознал юноша. Она кивнула:

– Эльфийская пуща. Хотя люди обычно говорят – Диваколн. На старом наречии – Тивак Калли, Мрачный Лес. Тебе по-прежнему не страшно?

Оглянувшись вокруг, Дермит помотал головой:

– Нет. И никакой он не мрачный, врут все. Тут красиво и спокойно.

– А как ты попал сюда?

– Просто так. Шел, играл, пел… – Дермит вдруг покраснел. – Про тебя.

– Про меня? Интересно, что же? Спой…

И он пел – сперва робея, потом в полную силу, и наконец – окончательно отдавшись песне, вложив в нее всего себя без остатка. А когда замолчали струны и растворился в тишине последний звук, они просто сидели друг напротив друга и молчали – человек и фэйри, кровь Тиарна и Госпожа Эвальда, уходящее Старое и не нашедшее своего места Новое.

– Спасибо тебе, Дермит, – наконец нарушила молчание она. – Скажи, могу ли я что-нибудь дать тебе взамен?

Юноша потупил глаза:

– Я не смею просить об этом…

– Попробуй.

– Хорошо. Когда я был совсем маленький, то особенно любил одну легенду. В ней говорилось об Арфе. Арфе Королей…

– Ты хочешь взглянуть на нее?

– Да.

– Хорошо, смотри…

* * *

Много времени прошло с той поры. Много названий сменилось у Великого Леса. Говорят, что ныне он – последний оплот древних сил в этом мире. Говорят, любой, осмелившийся переступить его границы, будет навсегда потерян для мира людей: человек с недобрым сердцем превратится в призрака, обреченного вечно повторять эхом любой услышанный звук, того же, чья душа чиста, увлекут в свое потаенное царство эльфы. А еще говорят, что осенью, когда в прозрачном воздухе танцуют опадающие листья, из лесной чащи плывут прекрасные звуки арфы. Эльфийской арфы, которая учит ветер петь.

Войны не будет

– Войны не будет!

Слова падают медленно и неотвратимо. Как капли крови с острия кинжала.

– Брат! Послушай!

– Нет! Это ты – послушай!

Пламень горна Гефеста, огненное дыхание придавленного горами Тифона течет из яростных глаз старшего. Замершая на головке меча рука готова в любую минуту прийти в движение, чтобы разить насмерть.

– Неужели ты не понимаешь, глупый мальчишка, что сам подписал себе смертный приговор?

– Царевич! – впервые подает голос она.

Ослепительная в своей алебастровой наготе. Так, наверное, выглядят богини. И еще – Андромаха. От ее вида, голоса, запаха кружится голова, в висках оглушительно стучит кровь.

– Царевич! Я понимаю тебя и не виню. Ты любишь свою страну, свой славный город…

Любишь. Короткое, емкое слово. Слово, в котором нет ничего дурного. Слово, в котором вдруг слышится шипение змеи: «Лю-бишшшь…»

– Да! – Боги! Как заставить голос не дрожать? Как преодолеть колдовской морок этих глаз? Губ? Тела? Рука опять ползет к рукояти меча, словно все мышцы и сухожилия вмиг обрели собственную волю. Он сжимает кожаную оплетку так, что пальцы белеют, а из-под ногтей выступает кровь. Боль отрезвляет. – Да! Люблю. Своих братьев и сестер. А еще – своих родителей и жену. И новорожденного сына. И ради них, ради своего города и народа, что населяет его, я принесу любую жертву.

– Любую? – шелестит океанским прибоем нежный голос. И он словно наяву видит эту волну, набегающую на залитый солнцем песок. Белоснежную шапку пены, венчающую ее. И ту, что восстает из океанских глубин. Чья кожа белее этой пены. Чья красота ослепляет сильнее этого солнца.

– Киприда! – шепчут против воли губы, и колени подгибаются.

Упасть пред ней. Лобзать со священным неистовством ее тень… ее следы… ее ноги… обжигать губами каждый волосок, каждый малейший участок тела той, кого он любит сильнее всего на свете. Такой же прекрасной и желанной, как и в первый день их встречи, будто и не было почти двух лет брака. Той, даже день разлуки с которой – пытка…

– Любую? – повторяет она, и в ее голосе звучит удивление пополам с укором. – Даже родного брата?

– Любую. Даже…

Перед глазами Парис, прозванный Александром. Любимый брат. Красивый, как юный бог. Его любят все, да и как не любить того, кому покровительствует сама богиня любви? О, Зевс Додонский! Покровительство твоей дочери – любой из твоих дочерей! – сулит смерть вернее, чем стрела, смоченная ядом лернейской гидры!

Но как же посмел этот мальчишка прикасаться к женщине, которую сами Олимпийцы вручили человеку, превосходящему его во всем? Ему, могучему Гектору Дарданиону², Щиту Трои. Самому славному из многочисленных отпрысков великого Приама. Богоравному герою. Сколь сильно желание выхватить из ножен этот клинок – драгоценный клинок из аласийской черной бронзы – и наотмашь, с оттягом, полоснуть стоящего перед ним наглеца. Чувствуя, как легко распахивается плоть под нажимом острого лезвия в умелой руке. Видя, как смертной пеленой затягиваются глаза, посмевшие взирать со страстью на ту, что должна принадлежать лишь одному.

Нет! Прочь, наваждение! Это же Парис! А в ушах вкрадчивый шепот морской волны:

– А как же отец твой, царь Приам? А мать, добродетельная Гекуба? Какими глазами посмотришь ты на них, когда они спросят тебя: «Где брат твой Парис?» И что ответишь? Не лучше ли положиться на волю богов?

– Богов, – покорно повторяет он.

– Да, богов. Ведь кто, если не они, привел вас в город моего супруга? Кто сделал так, что встретились я и твой брат – царевич Трои и царица Спарты? Кто разжег в наших сердцах любовный пламень? Кому еще такое под силу? – Голос женщины с лицом Андромахи крепнет, и вот уже он звенит кимвалом: – И кто тот глупец, который воспротивится их воле, если решат они, что нам суждено быть вместе?!

Старший царевич, стиснув зубы, смотрит в прекрасные очи самой желанной женщины на свете. Нет ни брата, ни каюты маленького корабля, ни моря, ни небесного свода над ним. Есть лишь эти глаза. В них столько огня, страсти, желания – кощунственного, невозможного, почти непристойного. Но постепенно огонь вытесняет все. Разгорается, с треском пожирая все и вся. Выплескивается наружу. Тысячами тысяч жарких искр летят беспощадные стрелы. В языках пламени мелькают наконечники копий, алые от крови. Факелы, в которые они обращаются, поджигают дома. Те пылают высокими гребнями на шлемах сшибающихся бойцов. И не пламя уже трещит – то рушатся высокие стены, на которые еще ни разу не поднимался враг.

«И брани быть, и городам гореть, и женщины вина, а не богов, что сгинут и герои, и вожди…» – беззвучно шепчут губы Гектора.

Он крепко зажмуривается на мгновение, а когда вновь открывает глаза, морок исчезает. Приамид принимает решение.

Меч с шипением покидает ножны. В самый раз, чтобы успеть парировать отчаянный выпад кинжала. И когда это мальчишка успел достать его? Короткий удар рукоятью в висок – не как в бою, мозжа черепа, словно насмехаясь над крепкими шлемами. Легкий. Погружающий в блаженное беспамятство.

Парис безмолвным кулем валится обратно на ложе, еще хранящее тепло тел любовников. Миг – и клинок упирается в горло стоящей перед Гектором женщины. Той, что минуту назад казалась самой близкой, самой желанной, самой прекрасной. Самой любимой. И лютый страх волной поднимается из глубины ее синих глаз, навсегда стирая с лица облик Андромахи.

– Кажется, я разгадал загадку твоей красоты, дочь Леды, – он цедит каждое слово как проклятие. – А может, и правду говорят те, что утверждали: ты не родной по крови ни отцу, ни матери, и Тучегонитель зачал тебя с Немезидой, чьи родители – Ночь и Мрак? Но как бы ни было, а ни тебе, ни даже наделившей тебя этими чарами невдомек, что есть истинная любовь… И еще, ты права, царица Спарты: если боги решат что-то – в их власти добиться желаемого. Но я – не бог. И пока решаю я – войны не будет!

* * *

Сон плотен и призрачен одновременно. Сознание тонет в нем, словно в густом горном тумане. Пытается нащупать малейшую зацепку в реальности. И вновь с безмолвным криком срывается в бездонную пропасть ужасного видения, а голос нимфы Эхо раз за разом повторяет:

– И ты посмел?!. смел… смел…

– Да, могучий Менелай… лай… лай…

Ответ и впрямь звучит отрывистым и хриплым лаем, словно говорящему не хватает воздуха. Говорящему? Да ведь это ты сам отвечаешь страшному в своем гневе царю Спарты. Это твои губы с трудом выталкивают из горла слова, которые нельзя говорить. Которые нельзя не сказать:

– Я в твоей власти. Незваным пришел брат мой в твой дом. Незваным вхожу в него и я. Он – забрал. Я – возвращаю.

Яркая вспышка перед глазами – словно секира опустилась с размаха на гребень шлема. На мгновение взор застилает багровая пелена, а потом ты видишь.

Его руки связаны. Ее – свободны. Она смотрит на мужа с холодной отстраненностью, почти с презрением. Он – с бессильной яростью и испепеляющей ненавистью. Во взорах обоих – ни тени раскаяния, ни отзвука мольбы о пощаде.

Сын Атрея по-бычьи наклоняет голову, словно изучая всех вас. Ноздри его с шумом раздуваются, могучая волосатая грудь – признак гневливости мужа, – ходит подобно кузнечным мехам.

– Значит, – медленно падают в пустоту слова, – вы двое под видом торговцев три дня назад проникли в мой город?

– Да.

– Разведать?

– Да.

– И прошлой ночью отплыли домой?

– Да.

– Но алчному брату твоему, Гектор Приамид, сын и наследник правителя Трои, этого показалось мало? И он решил, не спрося твоего совета, похитить чужую жену? Чтобы унизить глупого царя Спарты. Показать всем, как он смешон и жалок.

– Ложь!!! – отчаянно кричит Парис, но смотрит он не на Менелая. Его отчаянный взгляд устремлен на ту, ради одной мимолетной колдовской улыбки которой не задумываясь предал все то, что составляло смысл его жизни. – Ты лжешь, слышишь?! Я не похищал этой женщины! Она пошла со мной по своей воле, ведь она никогда – никогда! – не любила тебя! Елена, – голос его падает до умоляющего, еле слышного всхлипа, – Елена, скажи же ему! Не молчи…

Но она молчит. Даже не поворачивает к любовнику головы – высоко вскинув подбородок, смотрит прямо в глаза мужа, застыв, подобно не вовремя оглянувшейся Эвридике. И в этом молчании, этом взгляде читается приговор.

«Довольно! Хватит!!!» – беззвучно кричишь ты, пытаясь ногтями, зубами, хоть чем-нибудь зацепиться за отвесные стены пропасти, чтобы замедлить полет. Но тщетно. И остается только смотреть.

Меч царя входит в живот Париса по самую рукоять. Кровь мощной струей омывает руку Менелая.

– Слышал ли ты, щенок, – с улыбкой, достойной младшей из Горгон, произносит тот, медленно проворачивая клинок в ране, – что молчание – золото?

Царь Спарты рывком высвобождает оружие. Брат опускается на колени, хрипит, пытаясь зажать ужасную рану. И падает лицом на мозаичные плиты портика.

– В своем ли я праве, царевич Трои? – вопрошает Менелай, поднимая окровавленную руку и глядя, как по ней пробегают отсветы пламени факелов.

– В своем, – слышишь ты свой твердый голос. – Кара настигла преступника, и она была…

– Жестокой? – смеются губы царя. Но не глаза.

– Справедливой.

Прости, брат!

– Справедливой… – медленно повторяет спартанец. – А справедливость – удел богов. Значит, убив твоего брата, я совершил деяние, угодное богам. Не так ли, храбрый Гектор?

Ты молчишь. Да Менелай и не ждет ответа.

– А что скажешь ты, жена моя? В силах ли правое мое дело перевесить твое, неправое?

И вновь – молчание.

Царь разжимает руку, и меч падает, звеня на мраморном полу.

– Тело не погребать. Бросить собакам. Этих – увести! – коротко приказывает Атрид и резко разворачивается всем корпусом, так, что короткий алый плащ за его спиной раздувается колоколом, чтобы миг спустя вновь облизать могучие плечи, точно лепесток огня. Или пригоршня крови. А сильные руки дворцовой стражи уже хватают тебя и трясут, трясут…

… – Царевич! Царевич, проснись! Спарта…

Ты дышишь, как критский пловец, нырнувший слишком глубоко за драгоценной жемчужиной и уже не надеявшийся подняться на поверхность. Сердце стучит отчаянно и неровно, и вернувший тебя в реальность матрос испуганно отшатывается, услышав сорвавшиеся с твоих губ слова:

– Слава богам, это был только сон! Проклятие богам – только сон!..

* * *

Душная ночь. Луна-охотница смотрит с небес, будто прицеливаясь. Кажется, еще миг, и ее леденящий луч стрелой сорвется с невидимой тетивы. Устремится вниз. Найдет цель, как бы она ни пряталась. А может – уже нашел? Нашел, и теперь скользит по лицу раскинувшейся на ложе женщины. По чудным локонам, выбившимся из прически. По распахнутым глазам. По зубам, жемчужинами блестящими меж приоткрытых кораллов губ.

Ее муж сидит за столом, спиной к ложу, раз за разом выводя пальцем в лужице разлитого вина одно единственное слово:

«ΚΑΛΛΊΣΤΗ»³

Лоб правителя Лаконии нахмурен, губы сжаты, а глаза чуть прищурены и пристально смотрят в одну точку, как будто он решает сложнейшую задачу. Впрочем, может, так оно и есть?

– Мой царь. Мы привели троянца…

– Хорошо. Теперь оставьте нас. И чтобы никто не входил сюда до тех пор, пока я не позову… Почему вы медлите? Или боитесь, что ваш царь не справится со связанным?

Когда стихает стук сандалий удаляющихся воинов и покои вновь погружаются в тишину, Менелай делает странное. Он берет лежащий на столе широкий кинжал, подходит к пленнику и одним ударом разрезает ремни, стягивающие тому руки. А потом перехватывает кинжал за острие и протягивает троянцу рукоятью вперед. Но пленник не спешит принять оружие или хотя бы размять затекшие кисти. Его чуть расширенные в изумлении и ужасе глаза неотрывно смотрят через плечо царя туда, в глубину покоев, на ложе. И царь знает об этом. Он разжимает пальцы, и кинжал падает под ноги троянца, а сам тоже обращается взглядом к единственной любви своей жизни. А может – просто не хочет, чтобы пленник видел в этот миг его лицо.

– Я не хотел ее убивать. Я любил ее. Так любил… Ты мне веришь?

– В то, что любил? Верю.

Усмешка горька, как желчь:

– Мне говорили, что царевич Трои отважен. Теперь я вижу, что он еще и учтив, сдержан и благороден. Твой голос почти не дрожит, и ты даже не сделал попытки нагнуться за кинжалом, я знаю. Хотя должен бы понимать: наверное, такого шанса не только спасти свою жизнь и бежать, но еще и поквитаться со мной тебе больше не представится. Радуйся, троянец! Ты и впрямь отважен.