Читать книгу: «Проект «Толлензе». Проклятие эрбинов», страница 2

– Да кто ж тебе про то скажет, светлый кнезе? Даже я совет дать не смогу, не ворожея, чай.

– Ты не сможешь. Боляре мои не смогут. Даже волхвы не смогут. Но есть те, кто сможет. Живет в лесах неподалеку от Любицы, у моря, вештица одна. Она про древнее темное колдовство всё ведает…

Мечеслав удачно изобразил удивление:

– Светлый кнезе хочет обратиться к вештице?

Помрачнел Бодрич.

– Я, брате, к любому обращусь ныне, ежли поможет мне оно врага одолеть. Понял ли ты слова мои?

Сказал так кнезе и заглянул в глаза Мечеслава. Да так заглянул, что у любого бы душа ушла в пятки. У любого, но не у историка-экспериментатора из двадцать первого века. Тот ответил кнезу открытым взглядом, не опускал лица, не отводил глаз – пусть этот взгляд тоже видят в Центре управления экспериментом.

Усмехнулся вождь рарогов.

– Вот за то люб ты мне, брате, что не прячешь ты ничего за пазухой, прав твой путь.

Мечеслав мог выдыхать. Штирлиц из него удался на славу. Ну, не совсем, конечно, Штирлиц, находился он не в стане врага, а внутри изучаемого объекта, но вписался он в этот объект, как видно, неплохо.

– Так сходишь к вештице той? – снова спросил его кнез.

И вопрос сей тихий не подразумевал отказа.

– Схожу, светлый кнезе, конечно схожу. Ежли потребно то для дела правого, то всё сделаю. Только что мне у нее просить?

– Слыхал я про нее, что колдовать она может, и черное солнце светит ей в глаза, но не ослепляет. А еще молва про нее идет, что грядущее прозревает она не хуже прожитого.

«Так оно и бывает обычно: для тех, кто знает прошлое, будущее не тайна, – подумал Мечеслав. – В этом как раз и состоит мастерство настоящего историка».

– Иди к ней, – продолжал кнез, – дай ей этот знак. Тебе ли не признать его, раз ты сам его сотворил!

Протянул ему кнез на ладони хорошо знакомый Мечеславу знак Сварожича, из бронзы выплавленный. Он представлял собой квадрат с вписанными в него крест-накрест остроугольными эллипсами. Взгляд терялся в переплетении линий его, ибо казалось, что они не имеют начала и конца.

– Да разузнай между делом, что молвит она про эрбинов, про исток силы их да про то, куда всё идет. Окажешь мне услугу – век не запамятую.

– Я сделаю все, светлый кнезе, – поклонился Мечеслав учтиво, – и привезу тебе слова ее, до последнего. Но не за награду. За дело правое стараюсь.

– Иди, брате, за пять дней обернешься. Не медли. А я дам тебе лучшего коня и людей надежных. Сварожич да пребудет с тобой!

* * *

В пути у Мечеслава было время обдумать ситуацию. Правда, езда на коне в тринадцатом веке до нашей эры была тем еще удовольствием. Конь – а они тут все были потомками степных лошадей, невысокие, но мощные, шерстистые и неприхотливые, правда, с ужасным характером – управлялся при помощи простейшей уздечки с бронзовым грызлом и хлыста. Ни седел, ни стремян тогда еще не придумали, сидеть приходилось на привязанной к коню бычьей шкуре и сжимать туловище животного ногами. Несмотря на спецкурс, который он прошел еще в рамках подготовки к проекту, Андрей Сергеевич никак не мог приноровиться к этим своенравным животным и частенько падал. Вот и сейчас: он задумался, не заметил, как конь запнулся, и вылетел на землю под смех сопровождавших его воинов. Впрочем, шею он, слава богам, не сломал, на дальнейшем ходе событий сей инцидент никак не отразился.

А мысль его посетила вот какая. Кнез Бодрич не был безусым юнцом или слабовольным правителем. Вот и на сей раз, при получении вести о вторжении эрбинов, кнез не растерялся, не впал в замятню, он был спокоен и собран. И указания кнез давал верные: помимо своей дружины, собрать ополчение всех родов племени рарогов, немедля послать за помощью к соседним племенам – лютичам, лужичанам, поморянам, усилить надзор за Полабьем, делать оружия да брони больше прежнего, укреплять приграничные гарды, строить валы, собирать коней, перегонять стада, запасать продовольствие и фураж. Все решения были правильными и своевременными.

И тут вдруг вся эта магия и Чернобог. Что-то встревожило кнеза – только вот что? Это тоже предстояло выяснить. Да и с вештицей надо было разобраться. Вештица – это была ведьма. Благодаря трудам господ Шпренгера и Инститориса, авторов «Молота ведьм», а также Гоголя и Булгакова, под ведьмами часто подразумевали сексапильных представительниц прекрасной половины человечества с пониженной социальной ответственностью, имевших близкие связи с нечистым и вредящих людям. В праславянской традиции такого не было. Слово «ведьма» имело корень «вед», то есть – знание. Ведьмы знали о мире и о людях более, нежели другие, и само по себе это не было злом. Даже напротив, ведьмы и знахарки пользовались всеобщим уважением, поскольку люди видели приносимую ими пользу.

Жила искомая вештица в лесах у Любицы, неподалеку от морского побережья, в двух днях езды от Зверина в северо-западном направлении. Посланники двигались по узким тропам, вброд переходили небольшие речушки, обходили озера и селения. Приятнее всего было идти по светлым мшистым борам и по краю обрабатываемых полей. В чащах же, оврагах и болотах их спасала еле видная тропка и мастерство спутников Мечеслава, знавших дорогу. В пути он издалека приметил стадо зубров с телятами, очень милыми, но ближе к ним подходить нельзя было, лесные быки в это время подозрительны и опасны. У родника они увидели еще семью кабанов и ждали, пока те напьются. Зверье здесь не били понапрасну, берегли. У пращуров наших было чему поучиться.

Заночевали прямо в лесу, на мху. Благо, было тепло. На закате слушали песни лесных птах, к ночи сменившиеся криками сов. Ели вяленое мясо с лепешками, прижарили на костре собранные возле лагеря грибы – охотиться было некогда – а в золе потом запекли прихваченную с собой репу. Эх, сюда бы картошечки!

Картошка, картошечка! Как же Андрей Сергеевич скучал по ней! В тринадцатом веке до нашей эры, конечно, можно было поесть. Рыба, мясо, молочка – это было во вполне съедобном виде. Были еще ягоды и грибы, каши, лепешки… Андрей Сергеевич знал, на что шел. Отсутствие шоколада, помидоров, котлет, авокадо и ягод годжи не расстраивало его так, как отсутствие ее, картошки. Вместо нее можно было съесть ту же печеную репу, но… заменить картошечку та не могла. Картошка ему периодически даже снилась – то жареная соломкой, с солененькими опятами, то отварная, в мундире, приправленная сливочным маслицем, то нежнейшее, как крем, пюре, пахнущее сливками, то запеченая в золе, которую надо было отряхнуть, соскрести шкурку и посыпать крупной солью. А были ведь еще картофель Пушкин, картофель по-деревенски, картофельная запеканка с мясом, вареники с картошкой и жареным лучком, картофельные клецки с жирной сметаной, драники, картофельные зразы с сыром и теплый салат с картофелем и обжареным беконом. Существовал миллион способов приготовления картошки, и во всех она была хороша. Но увы! – в тринадцатом веке до нашей эры в Европе никакой картошки не было, и это факт. Приходилось терпеть. Ну, или строить корабли и открывать Америку.

Вторую ночь пришлось коротать у могучего дуба, под наскоро сооруженным навесом из шкур, прячась от дождя. Зато наутро они достигли Любицы. Здесь тоже было много озер и речушек, главной из которых считалась впадающая в море Трава. Вдоль ее берегов и впрямь раскинулись заливные луга, на которых паслись коровы. Речка впадала в море в местечке с таким же названием. Оно и теперь было примерно таким же – Травемюнде.

Гард Любица, как здесь принято, тоже стоял на острове, защищенный со всех сторон водой. Здесь было выстроенное по общему правилу городище с посадом. В гарде сидел Любомир, младший брат кнеза Бодрича. Но им к нему не надо было заглядывать, гард они обошли стороной.

Праславяне жили не только и не столько в деревнях, сколько в городищах – гардах по-местному. И их было много! Уже в двадцатом веке специалисты насчитали более семисот на территории Германии. Мечеслав, разъезжая по ковачским и торговым делам, лично наблюдал где-то около сотни. Это было немало для того времени и той местности. Прежде-то считалось, что тут три хибары на сто километров, а оно вона как. История человечества на поверку оказалась более долгой и интересной.

* * *

Искомая вештица обитала в лесной хижине неподалеку от озерца, синевой своей соперничающего с безоблачным небом, среди сосен с причудливо искривленными стволами. Издалека доносился шум прибоя. Прямо курорт! Но здесь даже не это было главным. А то, что вокруг хижины среди деревьев сидели, лежали и бегали туда-сюда десятки лисиц! Мечеслав никогда столько за раз не видел, даже в зоопарке. Все они были разного окраса – ярко-рыжие, коричневатые, цвета обожженной глины, совсем светлые, пепельные, и черные, и серые. Но все были непуганные, нахальные, повышенной пушистости и довольно-таки упитанные. Лисички валялись на мшистой подстилке, вальяжно зевали и путались под ногами. Мечеслав был предупрежден, что наступать на них или еще как-то обижать категорически запрещалось, это разозлило бы лесных духов.

Впрочем, он и не собирался. Обижать такую милоту! Лисы выглядели ручными и неагрессивными. Он наклонился к одной из лежащих рядом лисиц и не удержался, почесал ей бочок. Та не убежала и не попыталась укусить, а, напротив – довольно подставила ему животик и вдруг… засмеялась. Подбежали другие лисы и тоже… принялись подставлять свои брюшки и демонически хохотать. Спутники Мечеслава, не боявшиеся ни варга, ни лютого зверя, застыли, схватившись за обереги. Он тоже ощущал себя немного не в своей тарелке, но страха не было. Лисички были явно какие-то… непростые. Наверное, и вправду трогать их не следовало, но он не мог лишить себя удовольствия и почесать теплые пузики обеими руками.

– Лесные духи приняли тебя! – услышал Мечеслав у себя за спиной низкий, грудной голос.

Он обернулся. Это была вештица! Сколько ей зим минуло – не разобрать, но, судя по всему, женщина не молодая и не старая. У нее были рыжеватые волосы и выразительные глаза. Лицо выкрашено, как у модницы двадцать первого века, – пастой с добавлением извести, глаза и губы ярко обведены черным – наверное, углем. Тело ее, проглядывавшее сквозь темное кожаное одеяние, щедро испещрили татуировки с ветвистым, ни на что не похожим узором. Зато поверх одеяния навешаны были лисьи хвосты, а на голове красовалась лисья шкура с оскаленной пастью. Образ завершали украшения с амулетами из звериных зубов и переливающихся нефритовой зеленью жуков-бронзовок на шее, плечах и груди. Зрелище воистину величественное!

Спутники Мячеслава опустились на колени. Лисицы окружили их, не прекращая смеяться и подтявкивать.

– Это духи леса. Разве они не прекрасны? – спросила вештица.

Мечеслав утвердительно кивнул. Голос у нее был властным и берущим за душу. Такой впору царице какой-нибудь, но обладательница его была всего лишь ведуньей-отшельницей. Ведьмой.

– Ждите здесь, славные люди. А ты заходи, – пригласила красотка в лисьей шкуре, показав ему рукой на хижину. – Зови меня Лапса.

* * *

Вечерело. Туман растекался меж кривых сосновых стволов. Вдалеке вздыхал прибой. Лисицы, судя по всему, остались сторожить спутников Мечеслава, они иногда еще похохатывали во тьме, но уже не хором. А сам он угодил внезапно на вечерю к хозяйке лис. Они сидели на пучках сухих ароматных трав, рассыпанных на земляном полу хижины, у круглого, обложенного камнями очага. Рыжие отблески пламени освещали их лица.

– Возьми, – сказала вештица, назвавшаяся Лапсой, – испей.

Она протянула Мечеславу глиняную чашечку с каким-то пахучим отваром. Инстинкт самосохранения говорил, что пить это нельзя ни в коем случае. Но что-то другое просто настаивало на том, что попробовать надо обязательно, а с ним, как с посланцем кнеза, ничего не случится.

Мечеслав с благодарностью принял из рук ведуньи чашечку и залпом выпил отвар. Рога с копытами у него вроде не выросли, и то хорошо.

– Сам тебя ко мне прислал? – спросила Лапса.

– Да, – кивнул Мечеслав, – он хотел бы…

– Мне ведомо, что он хочет.

Мечеслав поднял бровь. Вештица, даром что жила в глуши, на отшибе, была неплохо информирована.

– Он ничего мне не передал?

– Передал. Вот, – Мечеслав протянул ей на ладони знак Сварожий, блеснувший всполохами огня.

Лапса взяла драгоценную вещь в руки и погладила ее кончиками пальцев, будто чуяла нечто недоступное прочим.

– На этом знаке след твоих рук, – сказала она.

– Ты угадала, я ее выплавил.

– Дай мне свои руки.

Голос звучал так властно, что прекословья не терпел. Мечеслав протянул ей руки, она взяла их, развернула ладонями вверх и провела по ним своими когтями так, что всё тело прошиб озноб. Но этого чертовке было мало – она провела когтем выше, до предплечья, до локтя, а потом и вовсе – до плеча, задрав грубую льняную, похожую на мешковину, ткань рубахи. Озноб прошиб тело вторично, и она, увидев результат, убрала руку. Лицо ее было задумчивым.

– На, испей еще, – протянула она ему другую чашку с варевом, на сей раз темным и густым.

Отказ здесь тоже не предусматривался.

После пятой чашки Мечеслав начал ощущать легкое опьянение. Таки подпоила, ведьма. Общение с такими дамами сулило немало опасностей, но он отчего-то тревоги не ощущал, хотя чуйка обычно его не подводила. Вообще-то он изначально и попал в тринадцатый век, чтобы везде залезть и всё попробовать. Он был подопытным кроликом, такова была его профессия. И общение с разного рода вештицами вполне себе входило в число заданий. Ну а если ему будет грозить настоящая опасность, в Центре примут меры.

– Уважаемая Лапса, да продлятся твои дни, а можно все-таки узнать у тебя, что ты хотела бы ответить кнезу, он ждет ответа, – язык уже заплетался, но Мечеслав, хоть и несколько витиевато, но все-таки старался формулировать свои вопросы.

– С кнезем-то всё ясно, – ответила Лапса. – На его земли напали эрбины. Это сильный противник.

Мечеслав пожал плечами – это и так все знали.

– Славным людям не привыкать сражаться с варгами. Но эти особые, – уточнила Лапса. – Сила их – в черном солнце.

– А одолеть-то их как?

– Чем черное солнце отличается от того, что ты видишь каждый день?

– Ну, черное солнце – это…

– Солнце вращается посолонь, а черное солнце – в обратку, – усмехнулась она. – Наше солнце – это жизнь, их солнце – смерть.

Модель была логичной, рабочей. Но как трансформировать эти откровения в практическую плоскость? И только он хотел спросить про это сидевшую рядом с ним хозяйку лис, как она сама ему ответила – читала мысли, не иначе!

– Кнез Бодрич сильный воин. И немало в землях его других добрых воинов. Но эрбинов им не одолеть.

– Что же нам делать?

– Раскрутите их солнце в обратку. Только так. Вождь их болен и слаб, у эрбинов все вожди таковы. Вся сила – у жрецов. Жреца ищите. В нем вся сила. Но его не убить так просто, не человек это.

– Но как…

– Мне мало дела до всех этих ваших вождей и сражений, – отрезала Лапса. – Кнез спросил – кнез получил ответ. А остальное… Люди так созданы богами, что всегда воюют друг с другом. Всё это старо, как земля и как небо.

В лесу стало совсем темно, даже лисицы внезапно затихли, вместо них стали кричать совы.

– Так что…

Вештица положила руку на губы Мечеслава. От руки пахло травами и чем-то еще, трудно уловимым, от чего хижина поплыла перед глазами.

– Ни слова. Ни слова про кнеза и про эрбинов. Ты…

– Что я?

– Ты важнее их.

– Я…

– Не притворяйся. Я вижу, когда мне лгут.

– Так… эээ….

– Ты отличаешься от тех, кого ко мне кнез прежде слал.

– Надо полагать…

– Ты темный…

Это была правда – у Мечеслава были темные волосы и глаза, да и кожа могла похвастаться загаром.

– Я ковач, кожа моя темна от жара печного.

Вештица в ответ хмыкнула. Мечеслав не знал, что и думать. Лесная ведунья оказалась проницательнее всех встреченных здесь, в этом времени, людей, раз что-то заподозрила. Очевидно, сейчас требовалось отвлечь ее внимание.

– Вижу я, – продолжила она, приподняв рукой его подбородок, – что ты не тот, за кого себя выдаешь.

Мечеслав улыбнулся:

– И кто же я?

Тут пришел черед вештицы засмеяться. И вдруг ррраз! – она схватила Мечеслава за плечи и лизнула ему шею до самого уха. Сказать, что он обалдел – это ничего не сказать.

* * *

Андрей Сергеевич Ковальчук не уделял много внимания романтической стороне жизни. Проблем в общении с противоположным полом у него не было, но долговременные отношения не клеились. Девушки были капризны и требовательны, под них всегда надо подстраиваться и постоянно ощущать, что ты должен соответствовать высоким (вернее, завышенным) ожиданиям, а тебе не должен никто и ничего. А еще девушки постоянно проявляли характер. Андрей его тоже проявлял. На самом деле, он отдавал себе отчет в том, что всё это отговорки, а настоящих причин нежелания создавать долговременный союз было две: первая – ему самому брак и семья были не очень-то и нужны, а вторая – с подавляющим большинством современных девушек ему было банально… скучно. То есть не о чем поговорить. Как оказалось, именно это и было главным в отношениях, а не цвет волос, форма и размер груди и длина ног.

Что касается проекта «Толлензе», то тут у него были задачи, не подразумевавшие серьезных отношений. Хотя сами по себе контакты с противоположным полом не запрещались инструкциями – все взрослые люди и всё понимают. Поэтому он организовывал свою личную жизнь, как мог и как хотел. В помощь ему были игрища и вот это вот всё – цветущий папоротник, веночки, прыжки через костер и гадания. Отчего-то принято считать, что предки наши блюли целомудрие и жили исключительно в рамках партиархальной семьи. Это и так, и не так. Девушка, потерявшая девственность на дугодневицу и даже принесшая после этого, не считалась порченой, напротив – ее будущий супруг мог убедиться, что она здорова и может рожать потомство. В бронзовом веке такие девушки пользовались повышенным спросом на брачном рынке. Порчеными считались те, кто не мог родить.

Но тут намечался совершенно особый случай. То самое предложение, от которого нельзя отказаться. Столь экзотических дам Андрей еще в объятиях не держал, это был аргумент за. Да и выпитое зелье ударило в голову и разогнало сомнения. А почему бы, собственно, и нет? Единственное – во всем надо было проявлять разумность и осторожность. Только вот попробуй тут!

Вештица внезапно резво вскочила на него, оседлала, сжала своими сильными ногами – наверное, чтоб не убежал – и далее началось такое, что могло бы заставить краснеть операторов Центра управления экспериментами. Но Мечеславу это даже нравилось, адреналин играл вовсю. Чтобы не превращать эпизод в материалы к суперпопулярному эротическому видеоотчету, Мечеслав закрыл глаза, отключая, таким образом, встроенные в хрусталики основные камеры. После этого автоматически включалась «ночная» камера на его плетеном очелье, замаскированная под стеклянную бусину, которая транслировала всё происходящее в Центр. Но и ее можно было отключить в ручном режиме, повернув незаметный рычажок на бронзовой бляшке, вставленной в то же очелье, что он незаметно и сделал.

Лапса была дамой, судя по всему, опытной, она возвышалась над ним и сама контролировала процесс. Он чувствовал, как что-то мягкое и пушистое щекочет его обнаженную кожу (и когда только успела стянуть рубаху?) – должно быть, украшавшие Лапсу лисьи хвосты. Или вештица перекинулась в лису, и у нее отросла звериная шерсть? Он этого не видел, но попытался представить и…

Дальнейшее было неописуемо. Он не ожидал такого от нее и еще меньше ожидал от себя. Когда сознание милостиво оставило Мечеслава, в его горячих видениях – собственно, это были не совсем и видения – фигурировали оскаленная лисья морда, щекотавшие кожу хвосты и тяжесть тела, выпивающего его душу. Раскачивались амулеты из костей и зубов, горели нечеловеческим огнем зеленоватые глаза, а рот, хищный и чувственный, ухмылялся, впиваясь в свою добычу.

* * *

«Что мы знаем о лисе? Ничего. И то – не все».

Мечеславу внезапно вспомнился старый детский стишок. Лисы считались существами уважаемыми и магическими у многих народов – Андрей не так уж и давно закончил археологический, и полученные там знания по истории древних верований еще не успели выветриться из головы. Одна кицунэ, японская лиса-оборотень, чего стоила! Она была инфернальной, эта девятихвостая японская лисонька – кстати, он опрометчиво не подсчитал, сколько хвостов у Лапсы, это могло открыть глаза на ее природу. Обычно такие лисы соблазняли мужчин и высасывали у них жизненную силу. Тявканье лисиц японцы как раз и называли «кицу», откуда и пошло ее название. Ну что же, весьма реалистично.

По одной из версий, в Японию девятихвостая лиса-соблазнительница попала из Китая. Впрочем, лисицы куролесили также в Корее и во Вьетнаме. Отметились они и в Европе, с ее «Романом о Лисе» и Рейнеке-лисом Гёте. Да и наша русская Патрикеевна тоже была ох, как непроста! Об этом не все знают, но прозвище свое рыжая получила от древне-литовского князя Патрикея, сына Наримунта, из рода Гедиминовичей, подвизавшегося на службе у Господина Великого Новгорода. По слухам, князь был оборотнем и за ним числились мутные дела с новгородскими ушкуйниками. Так-то по древнерусской традиции лиса была спутницей и воплощением богини Макоши.

Часто в легендах лисы описывались хитрыми бестиями, соблазнительницами и паразитками, приносящими своим жертвам сплошные беды и несчастья. Однако встречались и мудрые лисы, посланцы богини Инари – верные друзья и прекрасные любовники, дарующие людям удачу. После нынешней ночи Мечеслав готов был поверить в любые байки, будто он и не жил никогда в двадцать первом веке.

* * *

Разбудил его рассветный холодок – у хижины не было капитальных стен, их роль играл плетень, пропускавший и дневной свет, и прохладу. Состояние было неважнецким, как после бодуна, только крепкого алкоголя он вчера точно не пил – перегонный куб здесь еще не изобрели. А вот всякие настоечки – пожалуй, что и пригубил. Небось, на маке, белладонне, мухоморчиках всяких. Вештица была опытной не только по любовной части, но и в зельеварении.

Мечеслав поднялся с лежанки из сосновых лап и сухого мха не без труда. Всё тело болело, как будто по нему ночью проехался отсутствующий в этом мире поезд. Руки и ноги дрожали и функционировали как-то неуверенно. Но при этом всём он был… совершенно счастлив. Вот ведь! Лисица-оборотень обычно губит своих любовников, забирая у них силы – но он никогда не слышал, что она делает их счастливыми. В мире вокруг много чего творилось, но он забыл на время и про войну, и про кнеза, и даже про проект свой забыл, а только вспоминал то, что случилось с ним ночью, и улыбался.

Когда Мечеслав пришел в себя окончательно, он обнаружил, что сидит на лежанке абсолютно голый. Одежда его была раскидана по хижине и даже вокруг нее, а на теле обнаружились глубокие царапины и даже следы зубов, возможно, лисьих. Вот это зажгли они вчера! Самой Лапсы в поле видимости не было – наверное, обернулась лисицей и убежала в лес, мышковать. Зато лисицы ее спали вокруг хижины – охраняли. Крепко спали и спутники Мечеслава – должно быть, их тоже чем-то усыпили.

Возле хижины он нашел большую, выдолбленную из дубового ствола корчагу с водой, напился – его мучила жажда – умылся и привел себя в порядок. Подвигался, разминая мышцы, и разбудил своих провожатых – те тоже просыпались в слегка очумелом состоянии. Никто не помнил, как уснул, и что тут вообще творилось ночью. Лисы опасные звери! Как только спутники Мечеслава пришли в себя, они тут же уставились на него не без некоторого удивления, смешанного с ужасом.

– У меня что – рога на лбу выросли? – вопросил он наконец.

– Здесь, на лбу, – говоривший показал на свой лоб над переносицей.

Черт, в тринадцатом веке до нашей эры еще не изобрели зеркал! И посмотреть-то негде было. Мечеслав дотронулся до лба над переносицей подушечками пальцев и почувствовал, что там действительно что-то есть, типа небольшого нароста. Мечеслав потер это место рукой – нарост на коже никуда не делся. Странно.

– А какого оно цвета?

– Похоже на кровь. Или на клюквенный сок.

Всё краше и краше! Мечеслав вернулся к корчаге и посмотрелся в воду. На лбу красовалась бордовая капля, будто темная кровь стекала со лба вниз, к переносице. Мечеслав попытался смыть ее – но не тут-то было, «украшение» не смывалось и не отскабливалось. Ну, Лапса! Это, определенно, была ее работа!

Мечеслав, конечно, знал, что такие штуки любят в Индии. Женщины там рисуют себе красные точки на лбу, что-то типа «третьего глаза» – называлось это бинди. Мужчины тоже рисовали себе подобное – называлось оно тилаком – но делалось это достаточно редко. В основном украшали таким образом свой лоб последователи разных религиозных течений, шиваиты или шакты. Но причем тут поклонники доарийской богини-матери Шакти и, извините, Мекленбургское поозерье эпохи бронзы? Всё это требовало прояснения. Его новое «украшение» особого беспокойства Мечеславу не доставляло, хотя люди, конечно, косились на его лоб.

Лапса все-таки явилась еще раз, когда они шли к опушке, где оставили коней. Она буквально материализовалась из влажного утреннего тумана в зарослях папоротника возле тропы. Всё в ней было прежним, только на груди, на кожаном шнурке, красовался княжий дар – бронзовый знак Сварожий.

– Лесные духи помогут тебе, где бы ты ни был! – сказала она, подняв правую руку вверх. – А кнезу передай, что победу он одержит – и не одержит. Эрбинов нельзя победить, если только не… Кнеза береги, не сторожится он, на беду наскочит. Ежли что с ним стрясется – вези ко мне, помогу.

Сказала – и исчезла в пушистых ветвях молодых сосен, блестящих от росы. Многие вопросы остались без ответов.

* * *

Путь назад всегда короче. На душе было тревожно. Война и всё, что с ней связано – что в тринадцатом веке до нашей эры, что в двадцать первом веке эры нашей – это всегда страшно и жестоко. Но когда на тебя уже напали, поздно топить за мир – в этом состояла ошибка большинства миротворцев. Да и было во всем этом что-то… нелогичное что ли? Это слово не отражало всего спектра ощущений. Творилась натуральная чертовщина. Напавшие на славных людей соседние племена оказались чуть ли не отродьем сатаны. Умудренный опытом кнез почему-то ждал ответ не от своих ближних людей, боляр и бывалых воинов, а от какой-то лесной ведьмы. Она же, в свою очередь, все эти ответы знала заранее, плюс к тому чуть не рассекретила самого Мечеслава – а может все-таки рассекретила? Или ему просто показалось?

С эрбинами же вышла вот какая штука. Андрей Сергеевич понял это совсем недавно – почему он прежде не обращал внимания на этот факт? Эрбинами на научном сленге называли носителей гаплогруппы R1b. Первым это придумал сделать Анатолий Клёсов. Личностью он был весьма интересной: родился еще в Советском Союзе, изначально был биохимиком, специалистом в области полимеров, по слухам, хорошим. Потом уехал в США и…

…заделался антропологом. Создал новую науку – ДНК-генеалогию и активно занялся написанием книг и формированием пула сторонников. Кто только не подверг его научные методики критике! – вполне, кстати, справедливой. И историки, и антропологи, и этнологи, и генетики, и лингвисты. Среди главных обвинений фигурировало то, что Клёсов перепутал термин «гаплогруппа» из биологии с термином «род» – из социологии, что привело к отождествлению, например, гаплогруппы R1a с ариями и славянами. Клёсова обвинили также в популизме – на это, по мнению критиков, указывала упаковка его теорий в модную псевдонаучную форму, привлекательную для обывателя, из-за чего автору теории приписали чуть ли не нацизм.

Короче, вся отечественная наука выступила единым фронтом, а ДНК-генеалогия вообще была объявлена лженаукой. Правда, лженауками когда-то считались… сложно сказать, какие науки когда-то не считались ложными и общественно опасными. И генетика, и кибернетика. В Средние века крайне рисковано было заниматься астрономией и медициной, в Европе и Америке начала двадцать первого века – историей и гендерологией. Так что дружное осуждение в научной среде далеко не всегда означало, что теория плоха – иногда никудышним было само состояние науки.

Уничтожительной критике подверглось и участие Клёсова в развлекательном фильме Задорнова, где он критиковал так называемую норманнскую теорию. Оно бы и ладно, мало ли кто в каком шоу участвовал, но впоследствии более свежие данные, полученные, в том числе, с использованием методов исторического эксперимента, от норманской теории не оставили камня на камне, однако же уважаемых ученых-норманнистов остракизму в связи с этим никто не подверг. Зато не историкам ДНК-генеалогия нравилась – люди охотно платили деньги за участие в работе клёсовского университета, читали и активно комментировали статьи в его журналах, так что, с точки зрения популяризаторства науки, у Клёсова можно было поучиться.

Сам Андрей Сергеевич к ДНК-генеалогии относился прохладно. Не все концы сходились с концами в клёсовских выкладках об арьях-славянах и вообще… Андрей Сергеевич и в свои труды старался не включать Клёсова, даже в виде ссылок. В обосновании к «Толлензе» его точно не было – это зарубило бы весь проект. Но вот ведь штука: ДНК-генеалогию критиковали все, кому не лень – как наука она и впрямь была слабовата – но вот представителей гаплогруппы R1b все почему-то дружно называли именно эрбинами, по латинским буквам R и b. Но каково же было удивление Андрея Сергеевича, когда, оказавшись в рамках исторического эксперимента в тринадцатом веке до нашей эры, он вдруг обнаружил там самых что ни на есть эрбинов, причем с тем же самым названием. Но какие, какие гаплогруппы могли быть в это время?! Почему эти дикари обозвали себя именно так, а не как все нормальные люди – славными, настоящими… просто людьми, наконец?

Тут Андрею Сергееичу пришло в голову, что и гаплогруппа R1a тоже может быть истолкована аналогичным образом, только наоборот. Самоназванием этой группы считались «арьи», то есть латинские буквы R и a, только поставленные в обратном порядке – a и R. Вот оно что! Кто-то уже раскрутил солнце в обратном направлении, причем довольно давно. Эта мысль была сродни научному открытию, она грела и ласкала предчувствием настоящего прорыва. Кто-то – а вся описанная схема напрочь исключала самоназвание народов – внедрил современные Андрею Сергеевичу неофициальные названия гаплогрупп в жизнь их представителей в какие-то очень древние времена. Может, это результат некоего неудачного исторического эксперимента? И вообще – кто, когда и с какой целью мог проводить такие эксперименты? Сплошные вопросы без ответов…