Читать книгу: «Планида», страница 3

Однако в учёбе Коля силён не был. Был он двоечником, за счёт бесконечной хитрости своей перебивающимся с двоек на тройки. Но был предмет, в котором Коля особенно слаб. Немецкий язык. По иностранным языкам в группе вообще никто не блистал, в обычных, не языковых школах, преподавали его через пень-колоду. В институте забывали остальное за ненадобностью. Однако в расписании он был, хоть и по минимуму, и сдавать его нужно было.

Сказать, что Коля в немецком, был ноль – это слабо. Он был минус. Казалось, вся его ненависть к фашизму выразилась в том, что от него немецкий отскакивал, как от стенки горох.

Однако, на втором курсе подкатил экзамен по немецкому. Сдавать его, для пущей объективности, должны были не преподавателям, у которых и душа, и сострадание, а безжалостному и бессердечному автомату с названием, от которого ощущалось, как иголки впиваются в мягкую и нежную плоть – КАКТУС. Всё с больших букв. Кабинет Автоматического Контроля Текущей Успеваемости Студентов. Вот так то!

Колючая штука представляла класс, где вместо столов стояли большие серые ящики с экраном и пятью кнопками на передней панели. Экзаменатор давал студенту лист с вопросами и перфокарту, которую он должен был вложить в прорезь на ящике.

Двадцать вопросов – по пять вариантов ответов на каждый. Правильный – один из них. Надо двадцать раз нажать на одну из пяти кнопок, а, чтобы студент свои результаты видел – при каждом нажатии загорается сверху лампочка – зелёная – правильно, красная – пролёт. Шкала оценок жёсткая. Две ошибки и меньше – пять. Четыре ошибки – четыре балла, шесть – три. Если больше – не сдал, два балла.

КАКТУСа боялись все. Даже отличники. Запросто можно было и на три балла налететь, и даже пару получить. Язык знали слабо. У Коли это усугублялось ещё и тем, что он в школе в маленьком городе учился, язык там, можно сказать, не проходили даже мимо.

Начался экзамен. Машин 10, нас – человек 50. Первые сдают, остальные ждут. Сначала решили рискнуть те, кто посильнее, поувереннее. Получили вопросы, сидят перед экранами – подолгу думают, прежде чем кнопку нажать. Загораются лампочки. Много красных. Мало кто из отличников даже на четыре балла нанажимал. Вторая смена. За одну из машин садится Коля. Бегло просматривает вопросы и жмёт кнопку. Зелёный. Угадал. Почти не задумываясь, жмёт ответ на второй вопрос. Зелёный! Бывает. Можно и два раза подряд угадать. Повезло. На третий он тоже правильно ответил, и на четвёртый, и так быстро, почти не задумываясь. Пятый, шестой… одиннадцатый. Только зелёная лампочка загорается, красная – ни разу!

Девятнадцатый, двадцатый! Из двадцати – двадцать! И – быстрее всех. Никто в его заходе ещё не отстрелялся, до половины доползли только. Коля сдаёт экзаменатору листок с вопросами и перфокарту, получает в зачётку заслуженные «отлично» и быстро уходит. Коля всегда суетился, спешил куда-то.

На освободившееся место за прибором садится Лёня Воробьёв. Думает над каждым вопросом подолгу, но отвечает чётко, без ошибок – из двадцати – двадцать. Пять баллов. Лучше – ни у кого и близко нет, меньше двух ошибок никто не сделал.

После Лёни садится Миша Брычихин. Посильнее Коли в языке, но тоже не корифей. Но начинает испытание очень успешно – первые десять вопросов – стопроцентный результат!

И тут срывается с места сонно сидевший лаборант. Он специально в этом классе присутствовал – отвечал за исправность этих сложных и умных агрегатов. Лаборант подбежал к Мишиному прибору и начал отвёрткой заднюю стенку у него откручивать. Окрутив, он заглянул туда, и закричал яростно и пронзительно:

– Где этот Киряев? Где он?

Но Колин след уже давно остывал в бесконечных коридорах нашей альма-матер.

Потом лаборант, вооружившись ножом, долго скоблил что-то в приборе, вытаскивая из него комочки чёрного пластилина…

Коля мне потом, как большому другу и по секрету выдал тайну КАКТУСа.

Машина-то, оказывается, была нехитрая. Там лист с вопросами и перфокарта друг другу соответствовали. На перфокарте в нужном месте пробиты отверстия были, а электронный луч их считывал и сличал с правильными. Но – если фотоэлемент у этого высокотехнологичного устройства заглушить – можно на любую кнопку жать, для прибора всё «правильно» будет.

Коля про это узнал. И ещё он узнал, где в приборе этот фотоэлемент расположен, умудрился безо всяких инструментов стенку корпуса отжать, но пальцем закрывать оптику было и неудобно и заметно, поэтому Коля её пластилином залепил. Только вот отодрать не смог – слишком крепко приклеился. Но зато Лёня тоже «пять» по немецкому получил!

Пересдача

Староста нашей группы Коля Киряев – человек уникальный! Большего хитреца и проходимца не рождалось на Земле, по крайней мере, во второй половине двадцатого века. Коля мог на хромой козе объехать любого, за счёт чего он и избегал неминуемого отчисления за хроническую неуспеваемость.

А все предпосылки для отчисления из института у Коли имелись – он был глуп, и был злостным прогульщиком. Каждый из этих факторов в одиночку не фатален. Но вместе они – гарантировали стопроцентное отчисление. Спасали Колю хитрость и изворотливость. Даже по внешнему виду можно было уверенно сказать, Коля – плут. Растрёпанная шевелюра и постоянно бегающие, в поисках возможности как-нибудь проскочить, глаза – выдавали. Да Коля и не скрывал этого. Плутом он был искренним и убеждённым.

На каждой сессии Коля схватывал по паре двоек. Иногда и три. Три за сессию – это отчисление. Но Коля успевал всегда пересдать вторую до того, как получит третью. И проскакивал. К страшному разочарованию нашего начальника курса Николая Викторовича, который ненавидел Колю всеми фибрами души бывшего отличника, и мечтал от него избавиться, но по формальным признакам сделать ничего не мог – не хватало одной двойки!

Мечта его сбылась на весенней сессии второго курса. Коля отгрёб три двойки. Пересдать ни одну из них он не успел. Значит – отчисление.

Коля пришёл в деканат, где перед солидной дверью в кабинет декана был предбанник, где стояли пять столов начальников курсов с первого по пятый. Николай Викторович важно восседал за столом. Экзаменационные ведомости уже пришли, и начкурса прекрасно знал про три Колины двойки. Он был так счастлив, что Коля попался, что решил продемонстрировать даже как бы сочувствие к Николаю.

– Ну, что, Коля! – начал он с мнимым, но демонстративным сочувствием. – Третья двойка!

– Да, Николай Викторович! – понуро и печально протянул староста. Об отношении к нему начкурса он прекрасно знал. – Придётся мне пойти на производство…

– Ну, Коля, ты не расстраивайся! – сладко пропел начкурса, немного даже размякший и подобревший от возможности наконец-то пнуть Коле под зад. – Ты, Коля, годик сходи поработай, подтянешь знания, и приходи к нам – мы тебя восстановим!

Начальник курса откровенно врал, при этом ничем не рискуя – вряд ли Коля за год повысит уровень скромных своих познаний настолько, чтобы восстановиться. Но, даже если он и чудом вернётся в альма-матер, откуда его сейчас изгоняет как шелудивого кота начальник курса, к тому уж он точно не попадёт, поскольку учиться сможет только с потерей курса – то есть с ним будет маяться другой куратор.

– Да, Николай Викторович, Вы правы, поработаю год, позанимаюсь и вернусь, спасибо Вам большое!

– Возвращайся, Коля, возвращайся! Ты парень энергичный, всё в твоих руках! – радостно заключил начкурса. – А теперь иди, мне тут поработать надо.

И Коля, понурясь, в глубочайшем, как могло показаться не слишком проницательному глазу, трауре, открыл дверь деканата и вышел в коридор. А Николай Викторович разложил на столе бумаги и принялся готовить документы на отчисление Коли. Душа у него тихо пела.

А Коля, выйдя из деканата, ушёл совсем недалеко – на противоположную сторону коридора, где прямо напротив деканата был мужской туалет, где Коля и спрятался, и стал через щелку в двери следить за выходящими из деканата.

А время между тем подходило к обеду. И вскоре Коля увидел, как из деканата вышел начкурса и двинулся по коридору. Коля осторожно проследил за ним и, убедившись, что он встал в очередь в институтской столовой, метнулся в деканат. Пробежав через комнату кураторов, он решительно постучал в солидную дубовую дверь с медной табличкой «Декан факультета профессор Ю.П. Клишин».

Не дожидаясь ответа, Коля решительно вошёл в кабинет. Декан – большой учёный и крупный представительный мужчина, сидел за огромным столом, работал с документами. Он медленно поднял благородную голову и взглянул на Колю. Коля был всё-таки старостой группы, а не обычным студентом, поэтому декан знал его лично.

– Чего тебе, Николай? – с доброй снисходительностью крупный учёный спросил студента-второкурсника.

– Юрий Петрович! – быстро и жалобно заговорил Коля. – Я на пересдачу договорился, начальник курса допуск обещал дать, но он куда-то ушёл, а преподаватель на кафедре ждёт, уйдёт скоро, не знаю, что мне делать! – Коля подпустил в голосе слезу.

– Какие проблемы, Коля, я сейчас допуск выпишу! – и декан, взяв бланк, заполнил его, и протянул Коле. – Удачи! – и погрузился в свои бумаги.

Декан, как высший руководитель факультета, имел право выдать студенту такую мелочь, как допуск.

Проблема была в том, что никто Колю на кафедре с этим допуском не ждал. Но надо было знать Колю. Он с бумажкой декана прибежал на кафедру и, сетуя на тяжёлую судьбу и ссылаясь на пролетарское происхождение – он набирался с рабфака – то есть по направлению с производства, чудом уговорил какого-то сердобольного преподавателя авансом поставить ему тройку.

Всё это заняло у Коли меньше времени, чем у Николая Викторовича – отстоять очередь и не спеша съесть биточки с картофельным пюре. Когда он, вытирая салфеткой уголки губ, подходил к деканату, у двери его уже ждал Коля с листочком в руке.

– Ты что здесь, Киряев? – удивлённо спросил начкурса.

– Допуск принёс! – скромно произнёс Коля.

– Какой допуск?

– Вот, экзамен сдал! – и Коля протянул куратору листок.

Начкурса рукой, которая начинала дрожать, схватил листок и начал читать скачущие по нему буквы.

– «Удовлетворительно», – прочел он и завопил. – Кто тебе допуск дал?

– Декан! – очень спокойно ответил староста.

Точно, на листочке стояла размашистая подпись декана.

Начкурса развернулся и кинулся с листочком в кабинет декана, забыв даже затворить дверь. Произошёл короткий диалог.

– Юрий Петрович, Вы Киряеву допуск дали?

– Дал.

– Да он же…

– А что такое, Николай, ты обещал ему допуск, он прибегает, крыльями хлопает, ты куда-то ушёл, ну я ему дал, в чём проблема?

– Проблема в том, что…, – начальник курса не договорил и горестно вышел из деканата.

Слова копились и кипели в нём. Он хотел сказать, крикнуть: «Проблема в том, что студент этот нас с Вами, Юрий Петрович, провёл как лохов последних!»

Но не мог же он сказать этого декану.

Колю отчислить было уже невозможно. Только два хвоста у него осталось. И начкурса, скрипя зубами от злости, выписывал ему допуски на пересдачу. И Коля институт кое-как закончил. И это хорошо. Специалисты разные нужны в народном хозяйстве.

Экзамен

На весенней сессии второго курса я поздно сдал зачёты, поэтому отбился от группы, и первый экзамен должен был сдавать один.

Ну, один, так один. Не проблема. Предмет – теоретическая механика. Пошёл я в деканат, получил у начальника курса допуск на экзамен – маленький листок со своей фамилией и предметом, который мне сдавать следует. Осведомился, в какой аудитории этот экзамен сейчас принимают у другой группы. Аудитория Б-213. Пошёл туда. В коридоре перед аудиторией пусто. Наверное, ближе к концу экзамена пришёл, решил я. Постучал и вошёл.

Сидит группа, готовится. За столом довольно молодой симпатичный экзаменатор. Лицо его мне совершенно незнакомо, что странно, конечно, но бывает. Там у них на кафедре доцентов – как собак нерезаных. Где уж всех знать. А этот, видно, у нас ни лекций, ни семинаров не вёл. По крайней мере, тех, на которые я заходил. А заходил я нечасто, честно сказать.

– Подходите, пожалуйста, берите билет! – учтиво предложил доцент.

Подошёл, вручил зачётку и допуск, которые доцент аккуратно пристроил в конце ряда таких же синих книжек.

Взял билет, продиктовал номер. Преподаватель аккуратно записал его в ведомость и выдал мне чистый лист бумаги. Свою приносить было запрещено. Чтоб не списывали.

Ну-ну. Надейтесь. У меня два кармана шпаргалок нашего старосты Коли Киряева! Прорвёмся.

Сажусь за парту, смотрю в вопросы. Ничего не понимаю. Даже слова какие-то непонятные. А что они все вместе значат – полный туман… Не очень хорошее начало. Смысл вопроса желательно представлять всё-таки… Но есть же шпаргалки. Аккуратно достаю под партой первую – там, где оглавление. И читаю от начала и до конца. Полный провал! Ни первого вопроса, ни второго в Колиных шпаргалках нет. Нет даже ничего похожего. А в билете ещё и задача. Не задача, а какая-то абракадабра – ничего непонятно. Чушь какая-то написана! Кто только такие задачки выдумывает!

Клинч какой-то. Сижу и не знаю, как мне к ответу на первый вопрос приступить. И мысли мне в голову стали приходить: «Надо, – думаю, – всё же на лекции иногда ходить, семинары тоже изредка посещать. А то вот ведь до чего дошёл – даже тему вопроса понять не можешь, шпаргалку нужную подобрать! Нет, надо, надо посещать занятия! Так дальше жить нельзя!»

А время идёт. Листок пустой, и мысли какие-то непродуктивные. Самому противно!

Преподаватель тем временем, заскучав, начал перебирать зачётки на столе. И вдруг спрашивает:

– А кто Владимиров?

– Это я!

– А что Вы здесь делаете?

«Ну и спросил, издевается, что ли?» – подумал я и ответил:

– Готовлюсь экзамен сдавать.

– А Вы, с какого курса, что сдаёте? – осведомляется учтиво доцент.

– Со второго. Теоретическую механику!

– А здесь пятый курс факультета автоматики и вычислительной техники сдаёт…

Тут я понял всё… Встал и с искренним возмущением произнёс:

– Что же Вы меня не предупредили! Я уже полчаса готовлюсь впустую!

– Извините, пожалуйста! Не посмотрел зачётку! – начал оправдываться растерявшийся доцент.

Я встал, прошёл к столу, взял зачётку и допуск, и гордо двинулся из аудитории. Студенты, в основном девушки, и симпатичные, мило улыбались мне вслед.

Шёл я и думал: «Попутает же нечистый, мысли какие появляются в голове – что и на лекции надо ходить, и прогуливать меньше… А просто не надо попадать на чужой экзамен. Особенно когда сдают студенты на три курса старше. И всё будет хорошо!»

Борода

На третьем курсе в институте нашем начались занятия по военной подготовке. Нам должны были вместе с дипломами офицерские звания присваивать. Всё серьёзно. Прежняя вольница в одежде и причёсках закончилась.

Довели строгие требования военной кафедры – аккуратный костюм, никаких маек-свитеров, головной убор и не шляпу, а кепку или берет и – основное, как в Уставе записано: «Военнослужащему разрешается ношение короткой аккуратной причёски». И, конечно, никаких бород-усов.

Занятие на кафедре началось со строевого смотра. Капитан Крылов – очень серьёзно относящийся к службе, невысокий полноватый офицер, построил нашу группу на асфальте стадиона на расстоянии двух метров друг от друга, и начал по очереди студентов обходить – форму – стрижку проверять. По форме претензий мало было. Пиджаки у всех нашлись. С головными уборами тоже терпимо. Какие-то кепки нашли почти все. Остальных простили до следующего раза. Основные претензии пошли по причёскам. Не хотели студенты стричь свои шевелюры так коротко, как Устав требовал. Летняя вольная жизнь сказывалась. Поэтому Крылов, обходя одного за другим будущих офицеров, каждому второму-третьему бросал коротко:

– Стричься! – и ряды редели, один за другим студенты немедленно отправлялись в парикмахерскую.

Наш комсорг Вова Бурдов по кличке «Центнер» – это даже не кличка была, а констатация факта, ибо весил Вовочка ровно сто кило, постарался, чтобы претензий к нему не могло быть. Он вообще очень правильный и старательный. Поэтому он курточку лягушачьего – почти как у настоящих военных, цвета, стройотрядовскую одел, у дедушки старый коричневый берет взял, и подстригся коротко-коротко, почти «под ноль».

И стоял он счастливый и довольный, и радостно улыбался, чувствуя, что товарищу капитану придраться совершенно не к чему.

Крылов постепенно приближался к Вовочке, и наконец, остановился перед ним. Вовочка вытянулся по стойке «Смирно». Его розовое личико выражало дисциплинированное счастье, как по Уставу положено.

Крылов очень внимательно вглядывался в Вовочку. Суровое лицо его совершенно не потеплело, даже напротив, показалось, что появилось на нём лёгкое недовольство.

Вовочкина улыбка постепенно стала сползать с лица. Капитан, внимательно разглядывая Вовочку, стал медленно обходить вокруг. И, когда он завершил обход, и оказался перед Вовочкой, лицо Вовочки стало тревожным, и цвет розово-поросячий сменился на красный.

Крылов ещё раз внимательно вгляделся в лик Вовочки. Было совершенно непонятно, к чему тут можно придраться? Может, Вовочка перестарался и капитан решил, что это уже не выполнение требований Устава, а издевательство над ним?

Капитан с очень строгим лицом ещё сделал круг возле «Центнера». Когда он снова встал перед ним, Вовочка был бордовее свеклы. Глаза его растерянно и горестно моргали.

Крылов медленно стал поднимать вверх руку, и ухватил что-то невидимое на Вовочкином подбородке, и с негодованием гаркнул:

– Это что у Вас такое? Борода? – и дёрнул руку вниз, выдёргивая невидимый волос.

– Я ещё вообще не бреюсь! – пролепетал Вовочка плачущим голосом.

– Выговор! – рявкнул капитан. – Устранить!

Мы пригляделись внимательнее – на розово-поросячьем личике Вовочки, покрытом лёгким пушком, на самом подбородке рос и курчавился единственный длинный волос.

С тех пор частенько шутили над Вовочкой. Кто-нибудь, подходя, подносил руку к его подбородку, и грозным голосом капитана Крылова спрашивал: «Это что у Вас такое? Борода!»

Денатурат

Летом после третьего курса нашего энергетического института, отправили нас на производственную практику. Чтобы студенты познали, что такое реальное производство и познакомились поближе с гегемоном – рабочим классом, которым многим из нас по окончании учёбы предстояло руководить.

Нашу группу распределили на Ховринскую ТЭЦ на северной окраине Москвы у кольцевой дороги. Электростанция эта была самой большой в городе, и нам предстояло участвовать в ремонте её крупногабаритного оборудования.

Чтобы ближе и теснее познакомиться с реальным пролетарским трудом, нас прикрепили по одному – по двое к рабочим бригадам. Бригады эти ремонтировали воздухонагреватели – огромные, с дом размером железные бочки, которые вращались редуктором размером с легковой автомобиль. Нам предстояло разобрать эти редукторы, заменить изношенные, натруженные огромные шестерни и подшипники. Слить несколько бочек черного отработанного масла и залить новое. И потом собрать это всё вновь. Делалось это с помощью гигантских ключей, ломов и грузоподъёмных механизмов, поскольку даже самые мелкие детали руками не поднять. Реальная работа. Понятная и нужная.

Приняли нас в рабочих бригадах очень хорошо. Во-первых, мы им реально помогали, не влезая при этом в их премию, да и просто отношения были тёплые, человеческие, особенно к молодёжи – то есть к нам.

Рабочее пространство у нас было весьма некомфортное. Сверху над нами те самые огромные воздухонагреватели, а слева и справа – работающее оборудование соседних энергоблоков, от которого шёл жар, добавлявший тепла и так уже жаркому лету. Всё это гремело и вибрировало огромной мощью. Наше рабочее пространство имело плюс – там можно было стоять не сгибаясь. Но минус, что всё оно – и металлические полы и потолок, и железные корпуса оборудования вокруг – всё было покрыто толстым слоем чёрной копоти, обильно пропитанной машинным маслом.

Реальное производство, реальные условия труда. Узнать по-жизни полезно. Комбинезоны, ботинки и шлемы нам выдали, а руки и помыть можно.

В бригаду, которая трудилась рядом с нами, попал наш студент Андрюша Богданов. Рафинированный мальчик из хорошей семьи – типичен был учебный путь его – испанская спецшкола, уроки фортепиано, хороший институт. Очень высокий и худой, с длинными пальцами музыканта.

С утра и до полудня он в бригаде трудился, отворачивая с помощью гигантского ключа и трубы для усиления, огромные гайки. В 12 строго по часам – трудовая дисциплина была на высоте – наступил часовой перерыв на обед.

Расстелили прямо на крышке редуктора газеты и стали доставать, кто что принёс – большинство рабочих ездили из Подмосковья, и, чтобы сэкономить, привозили продукты из дома. На газету выложили яйца, огурцы, помидоры, колбасу, хлеб. У студента, который распорядок не знал, съестного с собой не было. Только книжечка стихов. И он хотел из деликатности тихо исчезнуть, и где-нибудь переждать обед. Увидев, что студент скромно уходит, огромный мужик – бригадир, тут же сказал:

– Эй, студент, давай к нам! Давай обедать!

Ребята подвинулись, освобождая для студента часть доски, служившей вместо скамьи, и он уселся за сооружённый из редуктора стол.

– Давай, студент, ешь! Давай, огурчики солёные, яйца! Наворачивай.

И Андрюша Богданов, вытерев руки о комбинезон, принялся наворачивать. Достали гранёные стаканы.

Бригадир полез в котомку и извлёк из неё бутыль с какой-то фиолетовой жидкостью.

– Так, студент, денатурат пьёшь?

Как человек интеллигентный Андрюша не мог отказать представителю рабочего класса, проявив тем самым высокомерие. Поэтому Богданов, согласно кивнул:

– Пью!

На самом деле мама ему даже шампанское пить не разрешала, чтобы в плохую компанию не попал.

– Так, давай стакан! – и бригадир разлил всем членам бригады по стакану фиолетового напитка.

– Ну, будем живы! – и все заглотили этот эликсир, и, закусив огурчиком, закурили.

Для привычного организма это было «в самый раз». Но для Богданова полстакана спирта с добавлением ухудшителей вкуса и запаха были дозой запредельной, особенно с учётом его комплекции и жары, и он мгновенно вырубился.

Это было встречено бригадой с пониманием.

Бригадир лично уложил свой ватник в уголке подальше от грохочущего оборудования, и на него заботливо положили студента.

Обед закончился, бригада возобновила работу. Но, если кто-то ронял кувалду на металлический пол или начинал слишком громко материться, бригадир резко одёргивал.

– Тихо! Студент спит!

Денатурат влил Андрюшу в ряды рабочего класса.

Лебединое озеро

На третьем курсе нам на всю группу перепали билеты на балет «Лебединое озеро» в Кремлёвский Дворец Съездов. По 60 копеек за билет. Счастье это нам привалило, потому что в нашей группе Т-3-73 училась Риточка, которая была профоргом курса, и боролась за наш культурный рост.

Это озеро с лебедями крутили тогда по телевизору по случаю каждой «безвременной кончины» очередного кремлёвского старца, значительно чаще, чем хотелось бы Кремлю. Поэтому особого интереса ни к лебедям, ни к озеру у нас не было.

Зато было горячее желание посетить банкетный зал Дворца Съездов – огромный буфет, занимавший весь верхний этаж Дворца. Там, несмотря, а может, и благодаря, надвигавшейся эпохе всеобщего продовольственного дефицита, можно было за не очень большие деньги отведать бутерброды с сервелатом и икрой, и выпить бутылочного доброго жигулёвского пива. Для дам предлагалось шампанское, чай и эклеры.

В предвкушении встречи с прекрасным мы, как настоящие театралы, пришли заранее и сразу поднялись в банкетный зал. Студенты на встречу с музой театра – Мельпоменой, пришли подготовленными. То есть не просто в костюмах – у кого они были – и в галстуках – кто их умел завязывать, а прихватив с собой накопленные деньги, чтобы приобщиться к искусству по-настоящему!

Трое наших одногруппников – спортсменов – Лёня, Михалыч и Скворец – были настроены особенно серьёзно, и их можно понять – двое занимались регби, а Скворец был мастером спорта по академической гребле, поэтому богатая белками пища была им особенно необходима. Пиво они тоже любили до чрезвычайности. Поэтому сорокаминутная «разминка» пивом и бутербродами, с явным предпочтением первого в ущерб второму, прошла у них интенсивно, весело и шумно. К завершению её девушки из нашей группы – чисто из ложно понимаемой скромности – стали делать вид, что они незнакомы совершенно с этой компанией, и не вместе вовсе пришли. Однако по второму звонку вся компания дисциплинированно потянулась в зал – пришли ведь не чревоугодием заниматься, а для утоления жажды духовной.

Места оказались хорошие – четвёртый ряд партера, прямо посередине. Половину ряда наша группа и заняла. Одно плохо – ряд длиннющий, мы по центру, проходить пришлось, доставляя некоторое неудобство тем, кто уже занял места. Спортсменам с их крупными габаритами было особенно трудно протиснуться, но они учтиво извинялись за каждую отдавленную ногу.

Свет медленно погас, заиграла увертюра. Полумрак, уютное тепло и классическая музыка в великолепном исполнении оркестра Большого театра способствовали, и через несколько минут здоровые организмы спортсменов погрузились в сон.

Спали они в основном тихо, уважая музу и не мешая другим наслаждаться встречей с прекрасным. Лишь иногда Скворец начинал громко всхрапывать, но его можно понять – объём лёгких у мастера гребли – восемь литров. Как тут не всхрапнуть! Но рядом сидел комсорг группы Толя, который, как представитель руководящей и направляющей силы, был и в пиджаке и при галстуке, и даже не пил в буфете. Он попихивал Скворца в бок, и тот затихал.

Но к середине первого акта натура организма взяла своё, и Скворец проснулся. Причина была в особенностях его мочевого пузыря. Тот его часто подводил. Скворец был огромным высоким красавцем с румянцем во всю щёку, «кровь с молоком». И пива выпить мог немеряно. Но уже после второй кружки пузырь заставлял его часто бегать в туалет, а в переполненных пивбарах с одним туалетом на всех это было серьёзной проблемой. Но уважения к нему, как к серьёзному потребителю пенного напитка, это не умаляло. Что поделаешь, если такая физиологическая особенность у человека!

Скворец глянул с интересом на сцену, где в красивых декорациях порхали легконогие дамы, и встал во весь свой немалый рост. Посмотрел влево – вправо и, решив, что вправо идти ближе, двинулся вправо. В темноте и тесноте невозможно идти, не наступая на ноги поклонникам балета, и первым, на кого он наступил, был тихо и мирно спавший Михалыч. Сон его был чуток и он немедленно проснулся.

Во мраке Михалыч не увидел ничего, кроме огромной фигуры Скворца, загородившего сцену с лебедями, и Михалыч, изумившись столь странному поведению своего друга, громко спросил:

– Скворец, ты куда?

На что Скворец с предельной честностью ответил могучим басом:

– Поссать пошёл! – и пошёл дальше по ряду.

А Михалыча такой ответ вполне удовлетворил, и он мгновенно погрузился в здоровый спокойный сон. Зрители загудели осуждающе.

Минут через десять Скворец вернулся, невозмутимо прошёл по возмущённо шикающему ряду, опять наступил на Михалыча, но тот уже из деликатности не издал ни звука.

А вскоре накатил антракт. Было скучновато – денег на буфет уже не было. Пришлось сидеть в зале и ждать, когда из буфета вернутся ценители балета.

Чтобы в антракте время не пропадало, договорились, что один из группы выскочит из зала раньше, купит пива на всех и будет ждать в банкетном зале. Кинули на пальцах. Выпало Анасу. Но он и сам был не против. Видно, прикинул, что так можно сэкономить на своей доле.

Он сел с краю и за пять минут до звонка выскользнул из зала. Поднялся в банкетный зал и купил, как и договаривались, 20 бутылок пива, пристроился в углу и стал ждать группу.

Антракт. Толпа ломанулась из зала. В буфет хотели все. Пока мы со своего четвёртого ряда добрались до дверей – чуть не пол антракта прошло. Потом ещё по лестнице, где тоже толпа. Потом в зал – а он битком, не протолкнуться. Искали Анаса – нет нигде! А тут звонить стали, пора в зал возвращаться. К тому же чтобы никто не вздумал от спектакля отлынивать и в банкетном зале зависнуть, объявляли, что буфет закрывается. Пришлось не солоно хлебавши в зал идти. Анаса так и не нашли. И в зал он не вернулся. Да ещё и обиделся на нас!

Он, оказывается, ждал нас, ждал, стоя перед 20 открытыми бутылками «Жигулёвского», потом первый звонок прозвенел, и он понял, что к нему никто не придёт. А пиво жалко! Бутылки открыты, с собой не возьмёшь. Чтобы не оставлять пиво, он решил выпить сколько сможет, и глотал пиво стахановскими темпами, но на пятой бутылке сломался.

Потом его выгнали из банкетного и он попытался вернуться в зал, но не смог найти нужную дверь и попал на балкон, где пристроился на ступеньках и проспал до аплодисментов.

Приобщение к культуре состоялось! Программа была выполнена всеми. Просто у всех людей программы разные.

Второй акт оказался веселее первого. Из-за танца маленьких лебедей. «Лебедей», а точнее молоденьких балерин было трое. Слева и справа – вполне стройненькие, как и положено быть балеринам. Средняя была очаровательной пышечкой. В балетной школе она явно не была отличницей, и за своими шустренькими партнёршами не успевала.

Из приличия солидная публика сдерживала смех, но живая музыка разбудила Михалыча и Скворца, и пухленький лебедь был ими замечен и вызвал весёлый и громкий смех, что совсем сбило птичку с ритма. Танец был, к сожалению, недолгим, но весёлым. Вечер общения с прекрасным удался!

Термодинамика

В эту важнейшую для нашей специальности науку я погрузился недостаточно глубоко. Но, имея надёжную подстраховку в виде шпаргалок, написанных каллиграфическим почерком нашим старостой Колей Киряевым, чувствовал себя перед экзаменом уверенно.

Коля, будучи не обременен ни талантом, ни трудолюбием, держался в институте благодаря шпаргалкам. Колины шпаргалки – это шедевр! Он писал их с лекций наших отличниц, очень подробно, во всех деталях. По ним можно было без редактуры издать учебник по курсу лекций каждого предмета. Там были и порядок и структура. Первая шпаргалка – оглавление – каталог, и далее – маленькие сложенные гармошкой бисерным почерком листочки, всё пронумеровано по темам, билетам, вопросам.

Я шпаргалок не писал принципиально. Зачем мне их писать, когда Коля мне свои всегда отдавал? У нас была договорённость – Коля шёл на экзамен в первый заход, я же приходил попозже и ждал Колю. Он выходил из аудитории, и «заряжал» меня шпаргалками. Объём их всегда такой, что в один карман не помещались. Коля мне их отдавал согласно порядку вопросов, и я их распределял – первые номера – левый карман пиджака, далее – правый, иногда и брючные карманы в том же порядке задействовал. И бодро входил в экзаменационную аудиторию.